Текст книги "О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами"

9

Флоранс лежала на полу, выполняя упражнения по системе Пилатеса, представляющей собой нечто среднее между йогой и аэробикой. Странно, но смотреть на то, как она корячится голая, было ничуть не более сексуально, чем наблюдать эпиляцию зоны бикини. Гимнастика лишала ее тело магнетической притягательности.

– Доброе утро, – обозначился я с кровати.

– Bonjour. Как прошел вечер? – Флоранс сгибала и разгибала руку, как будто ее заклинило.

– Отлично. Мы танцевали.

– Да, папа обожает танцевать. – Она легла на спину, резко выпрямила ногу и, напрягая ее, стала поднимать вверх, растягивая мышцы до такого состояния, что, как казалось, еще немного – и ее промежность треснет. Я решил, что больше не хочу это видеть, и сосредоточился на успокаивающем глаз белом потолке.

– Ему нравится танцевать с пожилыми дамочками, это точно.

– О… Он много выпил?

– Раза в два больше, чем я.

– И ты что же, не остановил его?

– Нет, не стал. Хорошо еще, Мишель предупредил меня, что твой отец становится влюбчивым, когда махнет лишнего.

– Он тебе рассказывал? – произнесла она таким тоном, будто Мишелю следовало держать предупреждение при себе.

– Да, рассказывал. И слава богу. Кстати, это еще один момент, о котором ты могла бы меня предупредить, Флоранс. – Я сел в постели, и у меня перед глазами снова возникла растянутая промежность.

– Я тебя предупреждала.

– Нет. Ты просто сказала, что он начинает чудить, когда выпьет. Ну а кто не чудит? Как бы то ни было, отныне, если ему захочется пойти и напиться, я не стану ему препятствовать. Или же мы пойдем все вместе, и тогда вдвоем с тобой мы сможем удержать его от попыток закадрить старушек на танцполе. Договорились?

– Хорошо. – Флоранс повернулась ко мне пятой точкой и продолжила пилатес.

Похоже, столь некоммуникативный стиль отношений ее ничуть не смущал.

Следующие три или четыре дня прошли так, будто мы отдыхали порознь. Я ездил на велосипеде ловить прилив, в то время как Флоранс, вознамерившись уничтожить половину мировых запасов солнцезащитных средств, валялась в саду, а ее отец потел на теннисных кортах.

По вечерам мы встречались за ужином с Papa, которого пытались слегка ограничивать в выпивке. Флоранс следила за тем, чтобы его бокал с минералкой был всегда полон, а я отвечал за то, чтобы нам никогда не хотелось второй бутылки вина. При таком распорядке он не проявлял признаков активности и не пытался сбежать на танцы и приударить за местными матронами.

Пару раз мы с Флоранс сходили в ночной клуб. Первый опыт был в диковинку – смешно было наблюдать, как шестнадцатилетние подростки тискают друг друга под призывные вопли диджея: «Shake eet, shake eet, yé!» – в такт плохому французскому ар-эндби. Второй визит был уже перебором.

Как-то утром я поехал на почту проверить свой электронный ящик.

Ответила Алекса, но она не удовлетворила мое любопытство насчет Красавчика, ограничилась лишь шуткой о том, что украинцы во многом похожи на нас, англосаксов. Тоже помешаны на футболе и алкоголе, как она выразилась. Она снова обмолвилась о своей работе над фильмом и сообщила, что скоро в Париже пройдет ее фотовыставка. Там будет и одна моя фотография, и Алекса хотела, чтобы я себя увидел. Я не мог припомнить, чтобы она меня фотографировала. Должно быть, запечатлела, пока я спал. Оставалось лишь надеяться на то, что у меня не текли слюни.

Вот уже больше недели, как я был на острове.

Я возвращался на велосипеде домой после утренней разминки на волнах, когда вдруг ощутил странную вибрацию в области таза. Нет, телефон я точно не использовал в качестве суппозитория, мелькнуло в голове. Должно быть, проблема с велосипедом.

Так и есть. Прокол. Колесо полностью спустило.

Черт возьми, как такое возможно? – мысленно застонал я. Ведь колеса, как у трактора!

Я не услышал хлопка, не почувствовал резкого спуска шины, а потому решил, что это медленный прокол. Нужно лишь подкачать колесо, чтобы дотянуть до пункта проката, и все будет в порядке.

Все так и было бы, если бы я не заметил куда более серьезную проблему. У велосипеда была рама из авиационного алюминия, его руль конструировала команда физиотерапевтов, тормоза могли остановить поезд, только вот насоса, даже самого примитивного, не было и в помине.

И хуже того, клапан оказался таким модерновым и мудреным, что ни у кого, кто проезжал мимо, не нашлось насоса, который был бы способен на нечто большее, кроме как бесполезно свистеть, пытаясь вдохнуть жизнь в спущенную шину. Окончательно меня добила высокомерная француженка на ржавом «рали», которая прочитала мне нотацию, призвав придерживаться старой доброй английской технологии, вместо того чтобы гнаться за новомодными штучками из арсенала «Формулы-1».

– Теперь вам придется идти домой пешком со своим шедевром современного искусства, – сказала она и покатила вперед с надменным видом.

Впрочем, как выяснилось, она ошиблась.

Я прошел пешком всего пару сотен ярдов, когда впереди замаячила машина. Зеленый мини-вэн с характерными атрибутами такси на кузове.

Это было чудо, оно же мое спасение.

Я соскочил с дорожки и встал посреди шоссе, размахивая руками, что, как всем известно, означает: «Если ты не остановишься, я заляпаю кровью все твое лобовое стекло». Водитель, крепкий старикан с веснушчатым загаром на лысой башке, высунулся из окна. «Хотите в Арс?» – спросил он.

– Ah oui, – произнес я голосом человека, отчаянно нуждавшегося в Арсе.

– Потому что я дальше не поеду.

– Отлично. Я в Арсе взял напрокат велосипед и должен отремонтировать его. У меня колесо спустило.

Мы погрузили велосипед и тронулись в путь.

– Вы англичанин, – сказал старик.

– Да.

– Вы сделали ошибку, – заявил он, как будто правильнее было бы родиться французом.

– В самом деле?

– Да, вы сказали: «Je suis crevé».

– Да.

– Это означает «Я очень устал».

– Ах, так?

– Нужно было сказать «J’ai crevé». Тогда было бы понятно, что у вас прокол в колесе… Enfoiré![97]97
  Говнюк! (фр. груб.)


[Закрыть]

Последнее слово не было выражением его недовольства моим безграмотным французским – оно предназначалось подростку, который только что вылетел с велосипедной дорожки, пересекая шоссе прямо перед нами.

– Crever еще означает «умереть». Он едва не crevéd, а?

Мы оба посмеялись шутке.

– Красивый велосипед, – сказал старик, кивая через плечо на мою бесполезную машину.

– Вам нравится? Слишком навороченный.

– У меня такой же. Я катаюсь на нем по лесу каждое утро, когда не работаю. И еще часто езжу от дома до своей лодки, которая стоит там, на главном канале. – Он показал в направлении чуть севернее Арса, где канал, прорытый к бухте для яхт, встречался с морем. Он объяснил, что при отливе канал сильно мелеет, поэтому он держит свою лодку поближе к морю, тогда проще тащить ее по грязи к большой воде. И так он может в любое время выходить в море на рыбалку.

– Вы рыбак? – спросил я с некоторым недоверием. Он не имел ничего общего с теми шутами-аккордеонистами, которых я здесь видел. Выглядел вполне современно в своей футболке с бамбуковым принтом. Никаких тебе рыбацких спецовок, провонявших рыбьим жиром.

– Зимой. Летом я чаще таксист.

– Вы живете здесь круглый год?

– О, да. Круглый год.

– И у вас горный велосипед, а не ржавый драндулет, как у многих здешних жителей?

– Ха! – Он расхохотался так громко, что едва не треснуло лобовое стекло. – Нет, раз в два-три года я покупаю новый горный велосипед, в конце сезона, когда их продают по дешевке.

Какая досада, подумал я. Ну почему мой хайтековский велик не оборудован диктофоном, чтобы я мог доказать Флоранс, что она истязает свою задницу ни за что. Настоящие островитяне не меньше, чем я, любили мягкие седла и хорошо смазанные подшипники.

– Тогда откуда они берут эту рухлядь? – спросил я. – Может, ее завозят из Индии или Африки?

Старик снова затрясся от хохота.

– Неплохая идея, – сказал он, успокоившись. – А вы, похоже, знаете, как развести парижан на деньги, а?

– Может, вам оставлять под дождем велосипеды, не проданные за сезон? – предложил я. – Они заржавеют, а потом вы их загоните по более высокой цене?

– Надо будет подсказать ребятам из проката, а? Они начнут новый бизнес. Ха!

Перед самым въездом в город он свернул с главной дороги на проселок, уводивший к соляным прудам. Большой белый ибис испуганно вспорхнул, когда огромный автомобиль вписался в поворот.

– Пошли выпьем, – сказал он.

– А мой велосипед?

– О, прокат работает допоздна. Пошли.

Он припарковался у белой деревянной хижины в ряду довольно новых автомобилей. Хижина стояла на берегу «устричного» пруда, который во время прилива наполнялся зеленовато-коричневой водой.

Над входной дверью висела табличка с надписью: «Amicale des anciens pêcheurs» («Ассоциация бывших рыбаков»).

Внутри все провоняло сушеными креветками и пивом. Но если не считать груды отреставрированных корзин для лобстеров, обстановка напоминала самое обычное café. Деревянная стойка бара с кофеваркой, аппарат для розлива пива, бутылки с вином и крепким алкоголем. Пепельницы на столиках с виниловыми столешницами, мужская компания, беседы за выпивкой, дым сигарет, гулкое эхо голосов, отражавшееся от некрашеных стен. Закаленные работой на воздухе, посетители выглядели довольно крепкими и здоровыми для своего возраста – все, за исключением одного старичка, на вид лет под тысячу, с пергаментной кожей на лице, обтягивавшей острые скулы, и длинными просоленными бровями. Он сидел за большим столом, и дым, поднимавшийся от его сигареты, клубился на фоне настенной фотографии с флотилией больших траулеров на выходе в море. Напоминание о тех днях, когда здешние воды кишели тунцом.

– Salut, Альбер! – крикнул один из курящих, когда мы вошли.

Альбер, мой спаситель, прошелся по залу, пожимая всем руки и представляя меня как «англичанина, которого я подобрал на обочине».

– Как тебя зовут, сынок? – спросил один из рыбаков, человек невысокого роста, с выдубленным солнцем лицом, изрезанным морщинами. Он обратился ко мне на «ты».

– Поль, – ответил я, решив сэкономить время.

– Хочешь выпить, Поль?

– Да, пива, s’il vous plait[98]98
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть], и для моего друга Альбера тоже.

– Ah non, pas de bière[99]99
  Нет, никакого пива (фр.).


[Закрыть], – возразил Альбер. – Доставай «Пино».

Я уже знал, что это такое. «Пино де Шарант», местное крепленое вино. Довольно крепкая штука, что-то среднее между вином и коньяком.

Морщинистый человек поднялся, наполнил два стакана белым «Пино», добавил немного льда. Мы все устроились за самым большим столом и чокнулись стаканами друг с другом, соблюдая правило смотреть друг другу в глаза.

– Выпьем за горные велосипеды! – предложил Альбер.

Он объяснил, при каких обстоятельствах произошло наше знакомство, и рассказал все, что я думаю о ржавых велосипедах. Это вывело нас на долгую дискуссию о том, кого же все-таки считать «настоящими» островитянами. Некоторые из рыбаков были родом с материка, но на острове они жили круглый год, что, по их словам, и давало им право называть себя истинными Rétais[100]100
  Жители острова Ре (фр.).


[Закрыть].

– А вас обрадовала постройка моста? – спросил я у них.

– Еще бы! – ответил Альбер. Древний моряк поддержал его улыбкой. – Мы были счастливы, просто в восторге, да? – Все дружно закивали. – А иначе что ж было удивляться, что молодежь уезжала? Представь себе, беременная женщина зимой, с осложнениями, и нужно ждать хорошей погоды, чтобы за ней прислали вертолет и отвезли в госпиталь в Ла-Рошель.

– И дети тоже разлетались, – подхватил другой рыбак. – Если кто хотел учиться дальше после пятнадцати лет, нужно было ехать на материк, там они и оставались.

– Как бы то ни было, – продолжил Альбер, – только парижане были против моста, говорили, что он испортит колорит острова. Они просто хотели, чтобы здесь было тихо в августе. А теперь втайне радуются, потому что могут на своем «ренджровере» доехать прямо до дверей загородного дома, что автоматом увеличивает его стоимость раз в десять.

– Да и наших домов тоже, – подтвердил старый рыбак.

Это спровоцировало смех, свежую выпивку, начали вспоминать, как продавали рыбацкие сараи, которые потом превратились в летние резиденции приезжих. Это было полной противоположностью тому, что происходило в бедном старом Коррезе.

– Мы ведь отсюда не уедем, правда? – обратился к друзьям Альбер. – Ни за что. Здесь такая погода хорошая, самое оно для старых костей. Свой микроклимат. И никогда не бывает морозов.

– Как в Англии, – сказал я. – Там всегда жарко. – Французы обожают шутки про английскую погоду. Легче всего добиться популярности у французов, пошутив насчет наших 365 дней дождей и туманов, хотя справедливости ради стоит заметить, что на юго-востоке Англии гораздо суше, чем в некоторых районах Южной Франции.

Благодаря своей остроте я заработал еще один стаканчик «Пино». Я начал задумываться, кто все это оплачивает. И не оставил ли Альбер включенным счетчик в своем такси. Но «Пино» тем и славится, что не позволяет надолго предаваться мрачным мыслям.

– Слушай-ка! – У Альбера возникла идея. – Ты играешь в «беби-фут»? – Это французское название настольного футбола.

– Да, – ответил я. Во Франции настольный футбол, наряду с джайвом, входит в список обязательных навыков общения.

– Отлично, несите стол.

Загремели стулья, и двое мужчин отправились в подсобку, откуда вернулись со столом для игры в «беби-фут».

Вскоре мы организовали турнир. Сформировали пары. Я оказался в многонациональной команде Альбера.

– Мы будем самой честной командой, – сказал он. – У нас англичанин.

Он объяснил мне, что, когда играешь в настольный футбол «правильно», не прокручивая футболистов, это называется «jouer à l’anglaise»[101]101
  Играть по-английски (фр.).


[Закрыть].

– Вы говорите, что мы, англичане, играем честно, – заметил я. – Но это лишь вежливый способ сказать, что мы всегда проигрываем.

Опять смех, выпивка, футбол и снова выпивка.

Солнце опускалось все ниже над солончаками. Мне показалось, что я расслышал удар церковного колокола. Который час? Шесть или семь вечера? А может быть, десять?

10

Не зря говорят, что, когда пьяный мужчина пытается по-тихому проскользнуть в дом, просыпается вся округа. Я говорю о мужчинах, потому что никогда не слышал, чтобы пьяная женщина пыталась тихо проникнуть в дом. Одно из двух: либо в моей жизни таких прецедентов не было, либо женщины лучше приспособлены к бесшумному передвижению в состоянии алкогольного опьянения.

Как бы то ни было, когда я пьян, я физически не способен соблюдать тишину. Если бы я решил открыть дверь и лечь на коврике у порога, проспав до тех пор, пока утренняя газета не свалится на голову, возможно, мне и удалось бы не перебудить весь дом.

Но если тебя провожает шумная компания таких же пьяных рыбаков и ты пытаешься протиснуться в калитку с горным велосипедом, который вдруг превращается в гигантского осьминога, если тебе не удается нащупать замок на входной двери и ты крушишь сарай в поисках источника света, с опозданием вспоминая, что дверь никогда не запирается, и это вызывает у тебя приступ смеха, а потом ты спотыкаешься об лестницу, которую кто-то неосмотрительно разместил прямо посреди прихожей, и, поднявшись на второй этаж, снимаешь сандалии, сбрасывая их вниз, словно две ручные гранаты, – что ж, после всего этого можешь быть уверен, что утро начнется с разбирательства посерьезнее судебного.

Более того, я один из тех невезучих, с кем мир обошелся крайне недоброжелательно. Может, все дело в том, что в детстве я ел мало бекона. Но что-то в моем теле – возможно, отсутствие жировой прослойки в области почек и печени – провоцирует у меня приступы тяжелейшего похмелья.

В моей голове рвутся снаряды, во рту полыхает пожар, в желудке целый день что-то перекатывается. Я лежу пластом, мечтая о скорейшей смерти, ну или хотя бы о глотке молочного коктейля с морфием. Нет, пожалуй, не молочного коктейля. Никакого молока и никакой тряски. Пусть меня оставят в покое, пока время не вернет меня к жизни и относительно безболезненному существованию.

Но Флоранс не могла всего этого знать, потому что на рассвете она безжалостно обрушилась на меня с обличительной речью. Для усиления эффекта она стучала по матрасу, садилась на кровать и резко вскакивала, как лихая наездница. Вероятно, она все-таки произносила какие-то слова, но они иголками впивались мне в уши, и я не понимал их смысла.

Я пытался попросить прощения. Правда, язык ворочался с трудом, и мычание как ответ не засчитывалось.

– Где ты был? – повторяла она уже в пятый раз. – Мы пытались дозвониться тебе из ресторана, но ты не отвечал.

– Рыба, – простонал я. Знаю, это тоже было не слишком убедительно.

– Рыба?

– Велик, такси, рыба, «беби-фут».

– Хм?…

– Корзины для лобстеров, – прибавил я, решив раскрасить свой рассказ деталями.

– Пол, о чем ты говоришь?

– «Пино», – подытожил я, тяжело выдохнув на букве «о».

– Что произошло?

Она что, тупая? Разве я уже не объяснил?

– Я умираю, – произнес я по-французски.

– Что?

– Нет, я очень устал.

– Мм?…

– Шина, велик, ффф?

– Ah, tu as crevé?[102]102
  А, лопнуло колесо? (фр.)


[Закрыть]

– Да. – Я был почти счастлив, насколько это возможно, когда тебе угрожает вздыбленная кобылица. Наконец-то все прояснилось.

– Но как это связано с тем, что ты заявился в полночь вдрызг пьяный? – потребовала она ответа.

И начался новый раунд постельного родео.

– Кофе! – взмолился я, чудом уцелев под ударами копыт. – Побольше! Пожалуйста!

– Когда объяснишь, где ты был.

– Где я был? – Замаячившая перспектива получить кофе, казалось, вызвала просветление в моих мозгах. – Где ты была? Если бы ты была со мной, я был бы с тобой.

Нет, насчет просветления я загнул, конечно. Вот так путано я пытался донести до Флоранс мысль о том, что мы слишком мало времени проводим вместе.

– Вы, оба, можно потише?!

В дверях материализовался сердитый индус в темно-красной шелковой пижаме, с всклокоченной шевелюрой.

– Да, извините. – Я был с ним полностью согласен. Все происходило слишком шумно.

– Мало того, что мне приходится делить свой дом с парочкой, которая ведет себя здесь, как в дешевом отеле, так еще среди ночи меня будит компания мужиков, распевающих «Боже, спаси королеву!» с жутким французским акцентом, а потом один из них устраивает сущий погром.

– Да, извините, – повторил я.

Мини-извержение вулкана закончилось, он остыл и оставил меня в покое. Договориться с ним было намного легче, чем с Бриджит. Или с Флоранс – в данном случае.

Очередное просветление наступило, когда у меня перед глазами материализовалась огромная белая кружка.

Кофе, так и есть.

Мой ослабленный мозг приказал ближайшей руке двинуться в направлении прикроватной тумбочки, и вот уже пальцы соприкоснулись с сосудом для питья.

Кружка была прохладной. Кофе, должно быть, давно остыл. Но это было не важно. Голодный ведь не просит, чтобы доставшийся ему ломоть хлеба был слегка подсушен в тостере.

Единственное неудобство, с которым сталкивается человек при попытке выпить кофе, лежа лицом вниз, заключается в том, что рот расположен вовсе не на затылке.

Поднеся соблазнительную кружку ко рту, я с трудом, превозмогая боль, оторвал голову от подушки и умудрился пролить кофе прямо в ухо. Что ж, рассудил я, часть его все равно попадет в рот или просочится сквозь барабанную перепонку в нервную систему.

– Пол! Ты меня слушаешь или нет?

Я повернул голову в сторону источника звука. Действительно, пока я пытался отхлебнуть кофе, кто-то довольно громко говорил, и я это заметил, но счел не таким уж важным в сравнении с тягой к кофеину.

У кровати стояла Флоранс, но ее образ показался мне каким-то размытым. Может, она тоже заболела?

– Да?

– Сейчас же спустись вниз!

– Зачем?

– Твои друзья принесли тебе подарок.

– Друзья?

– Рыбаки.

– Нет. – Что бы они ни принесли, пусть даже пару самых крупных лобстеров, когда-либо пойманных на Атлантическом побережье, это могло подождать.

– Иди сейчас же! – Флоранс тянула меня к пугающему отвесному краю кровати.

– Нет, прошу тебя. Я проколот. Мне нужен покой.

– Пол!

Теперь это было угрожающее шипение кобры, готовой впиться в шею. Что-то подсказывало мне, что, наверное, лучше спуститься вниз.

Ступеньки оказались круче, чем мне помнилось, а стены почему-то не были вертикальными, но мне все-таки удалось доковылять до прихожей, и я с удовольствием ступил на прохладный кафель пола. Мне даже захотелось лечь на эти плитки.

– Пол! Давай выходи.

Флоранс показывала во двор, но снаружи было так светло, что слепило глаза. Я даже подумал, не притащили ли мне рыбаки фонарь с маяка.

– Иди же, смотри сам.

Я повиновался. Отчаянно поморгав глазами, я наконец сфокусировал взгляд и сумел оценить обстановку во дворе.

«А… так у них есть дети», – была моя первая мысль.

У двери сарая были аккуратно выставлены в ряд семь ржавых велосипедов. Некоторым не хватало колес, седел или руля, шины у всех были спущены или разодраны, свисали ржавые цепи, но все равно в этих уродцах можно было распознать велосипеды или, скорее, бывшие велосипеды.

– И что это? – задал я философский вопрос.

– Я вернулась из булочной и застала во дворе каких-то людей. Твой друг Альбер сказал, что они порылись в садах и сараях у себя и у своих друзей и притащили тебе все старые велосипеды, какие удалось найти. Я приказала им убрать все это к чертовой матери, но они отказались. Альбер сказал, что эти велосипеды для тебя.

– Для меня?

– Судя по всему, ты открываешь свой бизнес? Будешь продавать туристам ржавые старые велосипеды?

– Я?

– Да.

– Нет.

– Что это за бардак? – Papa, в теннисной экипировке, стоял в дверях и с изумлением взирал на свою новую коллекцию рыбацкого хлама.

Флоранс жестом потребовала у меня объяснений.

– Я проколол шину, – сказал я, довольный собой, поскольку сумел наконец правильно выразиться.

Король Шарлемань впал в наполеоновскую ярость. После попытки отравить его жену не вознамерился ли я довести его самого до инфаркта? Может, я еще собирался доставить сюда с десяток битых машин на замену той, новой, которую я же и угробил?

Его гневные тирады смолкли, лишь когда к дому подъехал синий микроавтобус с красно-белой полосатой крышей.

Мы все замерли, уставившись на жандарма с французской бородкой, без усов, который вышел из автобуса и, нахлобучив на голову свою черную kepi, отдал нам честь.

– Мсье Бурбон? – спросил он.

– Oui, – осторожно признался Шарлемань.

– Вы владелец «рено-вел сатис»?

– Oui.

– У меня на вас жалоба.

Флоранс и ее отец выжидающе посмотрели на меня, словно все происходящее лежало на моей совести. Хотя я здесь был совершенно ни при чем. Ну или почти.

Как объяснил жандарм, владелец красного корейского внедорожника, несправедливо обвиненный в причинении ущерба, решил наконец прервать молчание и рассказать всю правду об аварии. Теперь он считал своим священным долгом заявить, что «вел сатис» двигался с запрещенной скоростью, что и стало причиной столкновения на круговой развязке. В связи с этим он предъявляет официальный иск к виновнику ДТП, поддерживаемый его страховой компанией, которая отказывается возмещать ущерб.

И это было еще не все. Мсье, несомненно, слышал, продолжил жандарм, переданное в сводках того дня сообщение о «вел сатисе», который мчался по трассе в районе Брива со скоростью двести километров в час, что было вызвано производственным дефектом акселератора машины. Хотя в сводках фигурировал автомобиль другого цвета, жандармерия вынуждена проверить версию о том, что в обоих случаях речь идет об одном и том же «вел сатисе». Выявлены свидетели инцидента с недозволенным превышением скорости, и предстоит их проверка на предмет дальтонизма.

К концу этой небольшой речи лицо Шарлеманя приобрело такой густой оттенок красного, что его различили бы даже самые безнадежные дальтоники из числа свидетелей аварии. Вулкан грозил взорваться и снести весь город.

Отец Флоранс открыл рот и извергнул из себя поток лавы. Я даже не пытался возражать Шарлю – просто ждал, пока извержение утихнет, но, как оказалось, это был настоящий Кракатау. А я был его Помпеями.

– Прошу прощения, – сказал он, когда вспышка слепой ярости перешла в более осмысленную фазу. – С меня довольно этого бардака. Ты должен покинуть мой дом. – Поскольку прозвучало французское «tu»[103]103
  Ты (фр.).


[Закрыть], было совершенно очевидно, что из дома вышвыривали меня одного.

– Но Papa… – умоляющим тоном произнесла Флоранс.

– Это мое последнее слово, – заявил Шарль.

– Все нормально, Флоранс, – сказал я. – Ты оставайся. Я уеду. Мне все равно надо в Париж, проверить, что там натворил твой приятель Николя.

Я развернулся и нетвердой походкой направился в дом.

Еще до того, как мы сели пить, Альбер дал мне свою рабочую визитку с мобильным телефоном на случай непредвиденных обстоятельств. «Арс такси», – значилось на ней. Вполне подходящее название, если нужно прикрутить к заднице мотор и побыстрее убраться с острова.