Текст книги "Я у мамы дурочка"

Она нам не подходит

На родной фирме мне стало невмоготу. И обстановка в лаборатории, и вертушка на проходной…

За сорок пять минут перерыва мне надо было успеть в Союз или в издательство, транспорт ходит явно не по расписанию. И начальник лаборатории ждёт меня с секундомером у дверей в конце третьего коридора.

Я ещё не могла решиться на вольные хлеба. Решила уйти на преподавательскую работу, в институт.

А что? Защищу диссертацию, буду читать лекции, а остальное время – моё!

Для начала надо было поступить в аспирантуру. Ну и что?

Сдала кандидатские экзамены. Нашла подходящего по теме моей работы руководителя, договорилась о встрече.

Симпатичный мужчина средних лет задаёт мне сначала вопросы – кто я, что я. Его очень успокоило, что я замужем. А потом целый час мы говорим о работе. Он видит, что я, как говорится, в теме. Он соглашается взять меня!

Идём знакомиться с его кафедрой. И нас обоих ждёт сюрприз!

Оказывается, почти вся кафедра – мои сокурсники. Общий восторг! Обнимаемся, все говорим одновременно!

А мой потенциальный руководитель смотрит на эту сцену с подозрением. Может, мы сговорились за его спиной?

Но я ничего не замечаю. Ухожу в полной уверенности, что буду работать здесь, в этом институте, с этими ребятами и этим руководителем!

Жизнь опять повернётся ко мне светлой стороной…

Мне потом рассказали ребята: когда я ушла, они начали наперебой уговаривать своего шефа взять меня. А он вообще с опаской относился к женщинам, единственная женщина на кафедре – его секретарша!

– Нет, – сказал шеф. – Вы что-то слишком горячо отстаиваете её кандидатуру. А на самом деле всё очень серьёзно, она может в корне изменить обстановку на кафедре. Люди меняются! А вдруг она скандалистка? Или склочница? Или у неё тяжёлый характер… У меня есть знакомые на её фирме, я позвоню.

Я так и не узнала, кому он звонил. Но этот человек не сказал обо мне ничего плохого!

Ребята смеялись, а мне было не смешно – так и не вышло из меня учёного… Шеф влетел на кафедру совершенно взбешённый:

– Она нам не подходит. Не-е-ет, она не подходит нам! Вы представляете – она пишет стихи!

Как, Сахалин, дела…

Я привязываюсь к людям, я просто прилипаю к ним намертво! И к городам привязываюсь, впрочем, они от горожан неотделимы.

Я сидела в комитете комсомола Южно-Сахалинска. Я уже вернулась с Курил, и весь личный состав комитета комсомола по очереди повозил меня по Сахалину. И вот я улетаю.

Вернее, мне пора улетать! Но остров будто не хочет меня отпускать, второй день нелётная погода. И появляются стихи, будто я уже дома и спрашиваю через всю огромную страну:

– Как у тебя дела, Сахалин?

На самом деле это, конечно, песня. И девушка, что сидела со мной в комнате над выписками из газет, несёт её кому-то показывать. И вот уже собираются все, кто на месте, и спорят, кому её отдать – композитору? Нет, лучше группе, сами напишут, сами будут петь!

В Москве я отдала эту песню Саше Изотову, с которым мы работали тогда. Ему тоже понравилось.

Но сколько времени прошло до музыки, до Валентины Толкуновой, до записи на телевидении!

Года два, не меньше.

Я жила ещё в своём родном городе, работала инженером. И получаю письмо:

«Светлана, вы украли у меня стихи песни «Как, Сахалин, дела». Я написал их год назад, я иногда пишу от женского лица. И вдруг я услышал свою песню по телевизору! Это возмутительно, надо встретиться и поговорить. Я жду вас завтра в шесть часов». И адрес.

Надо же! Год назад и от женского лица! Конечно, я и не подумала с ним встречаться.

Прихожу в Союз писателей, и машинистка с любопытством спрашивает меня:

– Ну, что там с этой песней про Сахалин, ты встречалась с ребятами?

Чудеса да и только творятся в недрах нашего Союза! Она и не скрывает, что в курсе этой авантюры!

– Нет, конечно. О чём можно с ними разговаривать! Представления не имеют, сколько времени проходит от стихов до музыки, от музыки до записи, а туда же! Год назад написал стихи от женского лица, а Толкунова уже поёт по телевидению!

А Валя рассказывала мне, когда вернулась с гастролей по Сахалину:

– Знаешь, меня заставили повторять её шесть раз и просто с кресел падали от аплодисментов…

«Зима»

И ещё одна история, связанная с моей песней.

Долгая зимняя ссора с любимым. Заснеженная, ледяная, неприветливая Москва. Телефонные будки на каждом углу как искушение – просто поднять трубку и сказать: «Я в Москве!» – но ещё не могу, ещё не оттаяла душа, да и как ей оттаять в этом ледяном городе…

«Когда разбивается сердце поэта, оно разбивается в музыку!»

Песню на мои стихи про эту зиму написал Саша Изотов, записала София Ротару. Она прозвучала на новогоднем «огоньке», и потом её часто передавали и по радио, и по телевидению.

Наше Ростовское бюро пропаганды художественной литературы раз в году посылало каждого литератора в область. Так случилось, что я смогла выбраться только поздней осенью.

Спасибо, поселили не в Доме приезжих, а в маленькой райкомовской гостиничке. Тепло, чайник внизу у дежурной, телевизор в комнате. Возвращаемся поздно вечером с ростовским критиком и молодым инструктором райкома, который возил нас по окрестным колхозам. Слякоть, холод, размытые дороги…

– Вам ещё везёт, в прошлом году ансамбль русской песни застрял у нас ночью на «рафике». Еле вытащили, больше не рисковали, возили трактором.

Входим в мой номер, и критик почему-то первым делом включает телевизор. И Ротару поёт про зиму, и моя фамилия в титрах… Оба моих спутника потрясены. Критик потом каждое своё выступление начинал словами:

– Входим в номер, включаем телевизор…

А инструктор – уже перед самым отъездом сказал, когда мы шли вдвоём по скользкой сельской дороге:

– Так «Зима» – ваша песня? А знаете, ведь она мне жизнь спасла.

Я даже остановилась от неожиданности. Моя боль, моя беда спасает жизнь совершенно незнакомому человеку…

– Как это?

– Вернулся из армии, невеста моя замужем, родит вот-вот. Не писали мне, чтобы не сорвался, не приехал, не загремел под трибунал за дезертирство. Я как увидел – жить не захотел. Повешусь, и всё. Место выбрал в сарае, подготовился. Думал, уйду ночью, когда все улягутся. А тут ваша «Зима» по телевизору. Кончается больно хорошо – всё равно речки лёд сломают и весна придёт. И я подумал – всё пройдёт, утрясётся, и жизнь наладится! И наладилась ведь, вправду наладилась…

Мы им устроим…

Шёл десятый год после выхода моей первой книжки. Я в десятый раз готовлю рукопись, мама аккуратно перепечатывает её в двух экземплярах, печатает содержание.

В литературной редакции издательства две редактрисы. Одна очень полная, она терпеть меня не может, и худая, которой всё равно.

В детективах следователей делят на «доброго» и «злого», хотя они одинаковые, на самом деле. По этому же принципу я воспринимаю редактрис. «Злая» смотрит на меня презрительно. «Добрая» говорит:

– Ну и упрямый же вы человек, Светлана!

Я знаю, пройдут две-три недели, и «злая» позвонит мне на работу:

– Света, забери свою рукопись, у нас шкафы ломятся!

Там будут те же две отрицательные рецензии и плюсы почти над каждым стихотворением. И я опять буду месяц ходить как потерянная.

И вдруг в очередной командировке я встретила куратора того прекрасного семинара молодых поэтов, когда так всё счастливо начиналось.

– Светлана, это вы? Ну что, бросили писать стихи? Вторую книжку так и не написали? Ваши товарищи, все четверо, давно в Союзе и Высшие литературные курсы окончили.

– Георгий Афанасьевич, я каждый год кладу рукопись на стол издательства! Я за это время заняла второе место в конкурсе молодых творческих работников ЦК ВЛКСМ! Я ездила на Дальний Восток, это была премия за стихи!

– Да? Вы можете прислать нам рукопись?

– Я привезу, у меня почти каждый месяц командировки в Москву или через Москву.

– Договорились. Что же вы в прошлом году не приехали на семинар?

– Послали других, сказали, что я уже ездила.

– Можно было приехать самостоятельно!

– Я не знала этого.

На работе меня называли министром иностранных дел. На одной фирме, куда я приехала, сказали, что моё командировочное задание можно было бы разделить на пять человек и времени им дать не одну неделю.

Я всё выполняла в кратчайшие сроки, мне нужны были командировки в Москву, хотя бы проездом!

Я привезла рукопись. Через два дня позвонила Георгию Афанасьевичу.

– Вы можете подъехать прямо сейчас?

Сижу напротив него в тесном кабинете. Он держит в руках старую мою папку с завязками бантиком, лицо у него хмурое. Не понравились стихи?

– Вот что, Светлана. Давайте мы выпустим здесь вашу книгу, а ростовчанам накрутим хвост за то, что они вас так долго не печатали.

Ну кто бы не согласился! Только такая дурочка, как я…

– Не надо, Георгий Афанасьевич, мне там жить.

Но что-то изменилось!

«Добрый» редактор звонит мне на работу:

– Светлана, мы очень хотим выпустить вашу книжку, но в ней совершенно нет гражданственных стихов. Поезжайте в село, напишите о трактористах!

– Что о них писать, что они там делают зимой – водку пьют?

Вот теперь мне обязательно вернут рукопись…

Не вернули! Опять позвонила «добрый» редактор:

– Светлана, у вашей книжки шаткая позиция. Вас хорошо знают в Москве, попросите кого-нибудь написать предисловие.

По просьбе моего композитора, Саши Изотова, предисловие написал Марк Лисянский.

Книжка со скрипом шла к выходу. Радости не было никакой, мне не нравился выбор стихов, резала слух чужая правка.

На самом деле, это худшая моя книжка, но она моя…

Через год я дарила её всем в Переделкино, но кому-то дала почитать рукопись стихов.

– Как ты можешь дарить эту книжку, когда у тебя такая рукопись в столе! – сказали мне сердито…

Банкет

На фирме, где я работала семнадцать лет, с самого института, мне дали отпуск за свой счёт на целый год. Я хотела попробовать себя на вольных хлебах. В Союз писателей не приняли ещё, и никакой уверенности, что примут, у меня не было.

Увольняться было страшновато – что будет с пенсией? Чего мне не хватало всю жизнь, так это безрассудства.

Свобода от «вертушки» – это было непередаваемое ощущение. Выдерживала я вольные хлеба, потребности были самые скромные, зато и поездки от радио и телевидения, и две недели в Ленинграде, который я успела объездить и обойти, не говоря об Эрмитаже, я ходила туда к открытию, как на работу. Даже побывала на Днях литературы в Тюмени.

Почему меня послали, ведь я же не была членом Союза! Просто очередной подарок судьбы.

Я попала в группу «Лес». Два молодых тюменских поэта, славные весёлые ребята, поэтесса из братской республики, двое пожилых таджиков – один известный прозаик, другой серьёзный литературовед, судя по предисловию к подаренному мне прекрасному сборнику таджикских поэтов. Ну и я.

Летали мы по тайге маленькими самолётиками. Мне это было абсолютно противопоказано. Болтанка начиналась на взлете и кончалась только спустя несколько часов в гостинице.

Подрастает поколение, которое понятия не имеет, какими были подобные праздники в Советском Союзе. Область принимает советскую литературу! В каждом лесхозе, в каждом районе в своих масштабах на самом высоком доступном уровне!

Но я и спиртное – абсолютная несовместимость. У нас в Ростове к этому давно привыкли, пить меня в подобных случаях никто не заставляет, просто с двух сторон садятся молодые поэты.

Здесь было сложней. У людей не укладывалось в голове: поэтесса! богема! и вдруг не пьёт! Мне было очень стыдно.

Как-то наш самолётик приземлился в одном леспромхозе. Днём выступления, а вечером, как обычно, щедрое застолье. И выясняется, хозяева – ростовчане, мои земляки.

Я так обрадовалась! Пили, конечно, без меня, а вот пели донские наши песни вместе. У меня было так радостно на душе, я дирижировала этим прекрасным, слаженным мужским хором и вдруг задела рюмку. И она разлетелась вдребезги! Я чуть не провалилась сквозь землю.

– Да не расстраивайтесь так! Пусть будет на счастье! Вот какие у нас казачки! В Ростове – самые красивые девушки и самые лучшие!

Леспромхозы мы облетели все в округе, теперь летим в районный центр. Мне всё равно, куда мы летим. Только бы долететь и стать на твёрдую землю!

Встречает нас группа солидных мужчин в серых костюмах и кавалькада машин. Я не различаю лиц, голова ещё кружится, и всё плывёт перед глазами.

Меня, как и остальных, знакомят с каждым, я мучительно стараюсь улыбаться, пожимаю руки.

Но мир светлеет постепенно. Во всяком случае, лицо человека, который крепко берёт меня за локоть, я вижу ясно.

– Светлана, мы с вами едем в головной машине. Я здесь хозяин, первый секретарь.

– Очень приятно! – Я уже могу не только улыбаться.

Машину он ведёт сам, хорошо ведёт. Я постепенно прихожу в себя. Смотрю на него искоса – он молчит и очень серьёзен. Он же хозяин, думаю я, ему гостей принимать, наверно, речь готовит.

А он действительно готовит речь. Для меня. Начинает издалека:

– Как вам наши края?

– Здорово, принимают прекрасно. А кто-то уверяет, народу стихи не нужны.

– Как у вас проходит поездка, без эксцессов? Никто не напивается?

Я ещё не вижу подвоха – пригласил хозяин в машину молодую поэтессу, беспокоится, конечно, ему эксцессы ни к чему.

– Вы можете быть совершенно, совершенно спокойны. Мы уже неделю ездим вместе, и всё хорошо.

– Да я не за себя волнуюсь. Мы здесь разных гостей за эти годы повидали. Кто-то расслаблялся… слишком. Но вы знаете, на прошлых днях литературы здесь была одна поэтесса. Пила здорово, такие концерты закатывала! А сейчас гляжу – нет её, не взяли в этом году.

– Да вы не беспокойтесь, у нас совершенно нормальная группа, ничего подобного просто быть не может.

После встречи в переполненном зале выходим в ясный тёплый вечер. У меня хорошо на душе, вся эта поездка – такой щедрый, нежданный подарок судьбы!

– По машинам! Светлана, вы со мной! – командует хозяин. И я чувствую себя примой. Вся группа едет в «рафике», а меня везёт сам хозяин на своей машине!

Входим в какое-то здание. Яркий свет, музыка, столы буквой «П». Нарядные люди, наверно, цвет района!

Столы ломятся от закусок. И целая батарея бутылок только двух цветов – белые и коричневые. Мне становится страшновато. На прошлых банкетах все же было вино – для женщин. Но здешних женщин отсутствие вина, по-видимому, не смущает.

Хозяин сажает меня рядом с собой. Ловко наполняет мою тарелку всякими вкусными вещами.

– Салат. И вот этот ещё. Как вы к грибочкам?

– Прекрасно! Я же ростовчанка, грибы мне достаются только в Москве у друзей.

– А пьёте что – водку? Коньяк?

– Знаете, мне очень стыдно, но я так и не научилась за жизнь – ни коньяк, ни водку.

Он молчит несколько секунд и смотрит на меня как-то странно.

– Вы меня простите, ради Бога, всё, что я могу, – рюмку сладкого вина.

– Машенька, – подзывает он нарядную женщину, – вино есть в этом доме?

– Да нет, вина не заказывали.

– Может, сок какой-нибудь? Есть у тебя сок?

– Сок есть, а как же, берёзовый.

– Но почему на столы не поставили?

– Так некуда же! Мы думали, вначале не надо, а потом хоть какое-то место освободится… у нас всё приготовлено, в графинах!

– Неси быстренько.

Сок светится насквозь и пахнет мёдом.

– Ну хоть каплю коньяка добавим?

– Совсем немного, хорошо? Только вы не обижайтесь!

Он смеётся и крутит головой.

– Ну и юморные у вас ребята! Я спросил на аэродроме, как у вас, никто не перепивает? А они говорят – мужики у нас железные, а вот Светлана… Она может. Вчера рюмку разбила… Вижу, что вы можете! Ну, юмористы! Я же отойти от вас боялся – вдруг и вправду напьётесь, весь праздник сорвётся. И позор на всю область, оправдывайся потом… Ну, я им устрою!

– Да убить их мало!

– Не сердитесь, они же не со зла, так, пошутили. А я поверил, надо же!

– Я и вправду вчера рюмку разбила. Пели с ростовчанами, я дирижировала…

Провокатор

Как незначительный случай может повернуть твою жизнь! Или не повернуть.

На свою фирму я пришла ранней весной, через полгода упоительной свободы. Честно говоря, соскучилась по её коридорам, по людям, с которыми работала бок о бок с самого института. Повидаюсь и уйду, у меня впереди ещё полгода свободы! Но чувство было такое, словно погуляла и вернулась домой.

Мне так обрадовались!

– Света, тебя сам Бог послал! Выручай! Понимаешь, надо писать сценарий учебного фильма. Мы предложили одному парню, вроде не чистый технарь. Он взял сутки на обдумывание и отказался. Возьмёшься?

– Возьмусь, только мне нужно раньше съездить в Москву на недельку.

– Да ты и так поедешь в Москву, завтра же. Сценарий надо писать в Москве. Соглашайся, ты очень выручишь всех.

Конечно, я согласилась безоговорочно. Сценарий – это интересно! Да ещё в Москве! Она притягивала меня, не утоляя жажду общения короткими командировками.

В первый же день моего возвращения на фирму поднимаюсь в огромном, забитом людьми грузовом лифте, человек двадцать, если не больше. И вдруг знакомый голос:

– Что, не выдержала вольных хлебов, слабо? Вернулась к кормушке?

– Николай Семёнович, здравствуйте.

Это был не тот человек, с которым, мягко говоря, мне хотелось общаться. Он даже не пытался казаться порядочным! А я и не пыталась скрывать своего к нему отношения.

– Да нет, мне предложили интересную работу.

– Какую?

– Сценарий учебного фильма.

– По какому заказу?

– Не знаю ещё, – ответила я, хотя прекрасно знала. Инстинкт, выработанный за семнадцать лет работы…

День летел, как сумасшедший. Мне дали только этот, единственный, на всё про всё – приказ о возвращении, командировка, командировочные, аванс…

Кто-то окликнул меня в коридоре:

– Света, тебя ждут у главного!

– Иду, спасибо!

В кабинете за столом для заседаний сидело человек двенадцать ведущих специалистов, всех я знала по именам, почти со всеми была на ты.

– Проходи, садись. Ну, Света, как ты могла! В лифте! И кому – известному провокатору! Он прямо из лифта пошёл в первый отдел и накатал докладную, что ты сказала про сценарий и назвала шифр изделия!

Я онемела. Не придала же никакого значения утреннему разговору!

– Ребята, что бы вы ни сказали – у вас и слов таких не найдётся, какие я сама себе говорю! Я просто расслабилась за эти полгода! Но никакого шифра я не называла, не до такой же степени…

– Вот пойди в первый отдел и повтори всё. Какая командировка, если тебя лишат допуска! И уволят, не сомневайся, не возьмут ни на какую работу!

Я выхожу из кабинета и прислоняюсь к стене в коридоре. Ну, Николай Семёнович, ну, виртуоз! Ему бы в органах работать… А может, он и работает там.

Я хочу писать этот сценарий! Я хочу в Москву!

Но поверят ли мне, что я не называла шифр изделия? Надо вспомнить, кто из знакомых был в лифте. Не могу, только его физиономия и маячит перед глазами.

Спускаюсь на второй этаж.

– Да, я знаю, что вы не назвали шифр изделия. Наш работник ехала в этом же лифте. Но всё равно я от вас этого не ожидала.

– Простить себе не могу…

– Идите работайте, но будьте осторожны!

– Спасибо вам!

Медленно иду по коридору. Мне не верится, что всё позади, что Господь уберёг меня и на этот раз – женщина из первого отдела оказалась в этом же лифте! Совпадение? Я не верю в совпадения!

Он прошёл мимо меня, легко двигаясь на костылях, скользнул по мне спокойным взглядом. Он что, ждал меня в этом коридоре?

Я смотрела ему вслед. Пыталась понять и не могла – как это человек может делать подлости, не смущаясь, не отводя глаз!

Не понимала и сейчас не понимаю.

Как стать писателем

Книжку мою, оказывается, ждала не только я. Очередное собрание Союза отложили до её выхода! Наверно, всё же вмешалась Москва в мою судьбу.

В Союзе делали вид, что не понимают, почему моя книжка не выходила десять лет. Пётр Васильевич как-то говорил при мне:

– Мы спрашиваем у издательства, почему Светлану держали так долго? Отвечают – не росла.

– А теперь?

– А теперь выросла.

Чепуха, конечно, если смотреть по датам под стихами.

Приём в Союз в то время был сложнейшей процедурой. Самый начальный этап – секция поэзии, которой руководил Гарнакерьян. От него можно было ожидать чего угодно, поэтому на моё обсуждение пришло четыре члена правления – и поэты, и прозаики.

Я очень волновалась, для меня приём в Союз был не просто вопросом престижа, признанием профессиональности – я больше не могла тянуть эти два воза. И сейчас решалось, изменится ли в корне моя жизнь.

Меня все хвалили. Как не похоже было это обсуждение на то, десять лет назад!

Против была только Неля:

– У Светланы негражданственные стихи!

– Это далеко в прошлом, – оборвал её Коля Скрёбов.

– Что все носятся – Светлана, Светлана! Кто-нибудь помнит наизусть хоть одно её стихотворение? – взорвался Гарнакерьян.

– Я помню, – сказала невысокая молоденькая девушка.

– Кто вы, представьтесь!

– Я приехала из Каменска. Я знаю наизусть стихотворение «Подарок», – и прочла!

Следующим этапом было общее собрание. Пятьдесят с лишним членов Союза должны решить тайным голосованием, хотят ли они видеть новых поэтов и писателей в своих рядах. Претендентов было пятеро.

Я сидела в фойе до начала собрания. Наверно, у меня было отчаянное лицо – ко мне подходил то один, то другой:

– Света, что ты волнуешься, это простая формальность!

– Неужели ты думаешь, что кто-то может проголосовать против тебя?

– Светлана, вы напрасно так переживаете, к вам всю вашу жизнь будут прекрасно относиться все порядочные люди! – сказал Владимир Дмитриевич Фоменко. Всю жизнь с благодарностью вспоминаю его слова.

Обсуждение было бурным. Все выступавшие начинали с меня, но Пётр Васильевич перебивал:

– Оставьте Светлану в покое, это бесспорная кандидатура.

Коля Скрёбов цитировал какие-то мои строчки…

Голосов мне хватило. Меня все поздравляли, обнимали, целовали в щёку. Я только повторяла:

– Спасибо! Спасибо!

Но восемь человек проголосовали против! До сих пор не знаю, кто именно. Все успокаивали, все поздравляли…

Ашот Георгиевич тоже подошёл:

– Не думай, я голосовал за тебя.

– Но кто же эти восемь человек? Успокаивали все, поздравляли тоже все!

– Молодые, ты всё время переходишь им дорогу.

– Да я иду своей дорогой, никому не мешаю, никого не трогаю, никаких интриг и знакомств.

– Всё равно.

Голосов хватило только двоим. Один из тех, кого зарубили, уехал в Ленинград и стал очень известным писателем.

Предстояла приёмная комиссия Союза писателей РСФСР.

Была осень, неизвестно, когда мои документы попадут на обсуждение. Я всё же боялась увольняться, Москва отсеивала очень круто. Но силы были на исходе, и душевные, и физические.

Последняя капля – я потеряла сознание, ни с того ни с сего. Хорошо, что рядом была мама, – мы с ней звонили кому-то из автомата на главной улице.

– Крайнее нервное истощение, – сказала врач, – надо менять образ жизни.

– Узнай в Москве, когда тебя поставят на приёмную комиссию. Смотри, попадёшь на последнюю, весной, – это очень опасно! – сказал Александр Арсеньевич.

Сухонькая старушка в приёмной комиссии улыбается приветливо:

– Мне понравились и стихи ваши, и проза. Я отдала на рецензию очень порядочным людям.

– Спасибо! Я должна приехать на комиссию?

– Нет, но если хотите сразу узнать результат, я спрячу вас у себя в секретариате. Не волнуйтесь, всё будет хорошо!

Конечно, я попала на последнее заседание комиссии перед летними каникулами. Не выдержала, приехала.

Встретила Марка Соболя.

– Не маячь в коридоре.

– Меня секретарь обещала спрятать у себя.

– Я буду держать тебя в курсе. Всё очень, очень серьёзно. Народу мало, половина считает, что женщинам нечего делать в Союзе, вторая половина не любит пятый пункт.

Время остановилось. Марк заходил каждый перерыв.

– До тебя очередь не дошла, почти никого не приняли, ещё два человека отпросились и ушли. Не знаю, не знаю, что будет!

И я не знала. Главное, не знала когда мне выпустят следующую книжку! Надежда и вначале была смутной, а с каждым часом становилась всё меньше.

Мне не хватило одного голоса, в этом случае решение выносилось на секретариат. До осени его заседаний не предвиделось.

Но я так настроилась на худшее, что этот вариант приняла с облегчением – надежда опять положила мне на плечо свою тёплую ладошку.

В Ростове встретила Александра Арсеньевича.

– Она ещё улыбается! Я думал, ты слезами обливаешься. Говорил тебе, сделай всё, чтобы не попасть на последнее заседание!

– Но ведь не отказали, перенесли на секретариат.

– Так прими меры!

– Что я могу? Ничего я не могу! Секретарь сказала, что дала мои бумаги порядочным людям…

– Дай-то Бог! Кого принимать, если не тебя.