Текст книги "Я у мамы дурочка"

Сухуми

Это была долгая командировка. Воинская часть, четверо мужчин – два подполковника, двое штатских – и я.

Работа была очень напряжённой. Весь световой день мы были «в поле», а вечером готовились к очередному рабочему дню.

Но выходные! Это вынужденное безделье! Ребята отдыхали по-своему. Покупалась целая батарея местного кислого вина, и они играли в шахматы на двух досках. Вино мне не нравилось. В шахматы со мной играть им было не интересно, ни разу не дали мне проявить себя на этом поприще.

И в один из таких выходных я заявила:

– Знаете, мне надоело. Я хочу съездить в Сухуми. Хотите, поедем вместе.

Молчание длилось несколько секунд. Я их понимаю, они ведь знали, кому в первую очередь было предназначено это предложение. Руководителю группы оно предназначалось. Они могли поехать или все вместе, или он один. Но он сказал:

– Мы там были по сто раз, а ты поезжай, всего полтора часа поездом. И автобус идёт до станции.

– Мы проводим тебя! – сказал его друг.

– Только не задерживайся, возвращайся засветло.

На самом деле я надеялась, что поеду не одна.

Ну и пусть, сказала я себе. Всё лучше, чем смотреть, как они пьют и играют в шахматы!

Поезд остановился, и я вышла на просторную привокзальную площадь. Мне так давно хотелось здесь побывать! Приехала налегке, цветная юбка с белой блузкой, хвост светлых волос почти до пояса, босоножки, красивый полиэтиленовый пакет. В нём косметичка, кошелёк, тёмные очки и носовой платок.

Площадь была большой и нарядной. Остро пахло югом, какими-то здешними растениями, нагретой солнцем землёй. Толпа на площади состояла преимущественно из мужчин, и они никуда не спешили. Какая-то чисто южная леность сквозила во всех их движениях.

Сейчас я сяду в троллейбус – они один за другим подъезжали к остановке – и поеду по городу. А потом похожу пешком, поем шашлык и цыплёнка-табака со сливовым соусом. Посмотрю обезьяний питомник, обязательно! Я, собственно, из-за него и поехала в Сухуми.

Так я когда-то поехала в Приморье посмотреть на тигров. Не видела я там тигров! Забегая вперёд, скажу – обезьян я тоже не видела, не довелось.

Я села в троллейбус, хотела достать кошелёк и купить билет. Кошелька не было. Не было, и всё. Пакет был аккуратно разрезан.

Я страшно возмутилась. Сообщила всему троллейбусу, что так не поступают!

– Я к вам в гости приехала! Кавказ всегда славился гостеприимством! – упрекала я пассажиров. – Разве так поступают с гостями? Смотрите, разрезали пакет и украли кошелёк! Вот что мне теперь делать? У меня даже нет денег на обратный билет!

– Э, не переживай, это всё грузины. Абхаз никогда не позволил бы себе, такая девушка!

– Да нет, ни один грузин бы себе не позволил такого. Это абхазы…

– А мне-то что делать? Не хочу я больше тут у вас, я хочу обратно, в свою командировку.

– Доедешь до конечной остановки, там тоже вокзал и транспортная милиция. Они тебя посадят в поезд.

– Э, куда спешишь? Любой тебе город покажет, только скажи. Кому скажешь, тот и пойдёт с тобой. И что, не покормим тебя? Зачем тебе деньги? Такой девушке деньги не нужны.

Я только отмахнулась. Я была страшно обижена, даже оскорблена. Я к ним в гости приехала! Нашли у кого красть кошелёк! Какие деньги могут быть в кошельке в полиэтиленовом пакете! Там было шесть рублей с копейками, на обед и обратный билет! Уеду, первым же поездом уеду! И ребята хороши – отпустили меня одну…

Милиционер стоял посреди вокзальной площади на конечной остановке, и я пошла прямо к нему.

– Здравствуйте! – Он взял под козырёк.

– Понимаете, у меня украли кошелёк. Вот, смотрите, разрезали пакет…

– Это всё грузины! – зашумели мои сопровождающие.

– Э, что говоришь! Грузин никогда не обидит женщину!

Милиционер не обращал никакого внимания на эту перепалку.

– Много было денег?

– Нет, всего шесть рублей, я же на один день приехала. Я здесь в командировке в Миха-Цхакая.

Лицо милиционера стало непроницаемым. И мои сопровождающие были разочарованы, по-моему. Стоило из-за шести рублей шум поднимать! Но меня обидел сам факт! Я к ним в гости приехала!

– Если вы хотите, чтобы мы нашли вам эти шесть рублей, вам надо зайти в наше отделение и заявление написать, – сказал он ледяным тоном.

– Да не хочу я, чтобы вы искали эти шесть рублей! – Мои сопровождающие вздохнули облегчённо. И милиционер посмотрел как-то иначе:

– Так, понятно. Чего же вы хотите?

– Я хочу уехать обратно в Миха-Цхакая первым же поездом, денег на билет у меня нет, как видите. Мне сказали, что вы можете посадить меня в поезд без билета. Сделайте это, пожалуйста! Я не хочу оставаться в городе, где у женщины…

– Без проблем. Поезд, который останавливается в Миха-Цхакае, отправляется в шестнадцать часов. Подойдёте минут за пятнадцать-двадцать вон в то кирпичное здание, вас посадят в поезд. Не переживайте, посадим, предупредим проводника. Погуляйте пока по городу.

– Спасибо!

Я отошла, и человек пять-шесть пошли за мной. Очевидно, остались только абхазы, потому что они твердили согласно, что это мог сделать только грузин.

Было десять часов. Я представить не могла, что делать в чужом городе целый день без копейки денег.

– Девушка, послушайте! Зачем вам уезжать именно сегодня? Пойдём погуляем, а утром я вас сам на поезд посажу.

Он был тёмно-рыжий, весь в веснушках, с круглыми зелёными глазами, которые говорили: «Поверьте, ничего личного, никаких дурных намерений!»

Я только фыркнула в ответ и пошла в здание вокзала. Ну и ничего, ну и посижу до поезда здесь, не нужен мне ваш город!

Вокзал был полупустой, я легко нашла место. Очевидно, главный поток отправлялся с вокзала, на который я приехала.

Делать было нечего, ну совершенно нечего было делать. Существовал газетный киоск. Газеты стоили сущие копейки, но не было у меня этих копеек! Минуты текли так медленно, будто в мировых песочных часах напрочь засорилось отверстие.

Если бы он поехал со мной, ничего бы не случилось! Как он мог отпустить меня одну!

Нет, я пропаду здесь, на вокзале, за целый день! Я пошла к выходу. На троллейбус у меня не было денег. И на воду. И на мороженное. И на обезьяний питомник, не говоря о шашлыке или цыплёнке-табака со сливовым соусом.

Хотя бы чебурек! Я могла только ходить по окрестным улочкам, которые поднимались вверх от вокзальной площади. Они были похожи, как сёстры, – асфальтированная дорога, узкий тротуар и глинобитный забор справа. Почему-то забор всё время был справа!

Обида улетучилась, теперь я злилась – на себя, на него, на жару, на эти улочки, вся непохожесть которых была там, за заборами. Хотя, наверно, там текла жизнь, похожая на ту, что шла в соседнем дворе, но уж никак не на мою.

И вдруг меня окликнули:

– Девушка! Вы не здешняя, здесь я знаю всех. Такая девушка, и одна. Он говорил это и подходил ко мне всё ближе и ближе.

Я остановилась. Я была очень зла. Ну как можно было отпустить в кавказский город блондинку с хвостиком волос почти до пояса? Одну! Надо быть совсем без головы!

– Мы с вами могли бы отлично провести время.

Он был молод, симпатичен и одет с иголочки. Вместо ответа я рассмеялась ему в лицо, повернулась и пошла дальше по узкой улочке с глинобитным забором справа.

На Кавказе таких оскорблений не прощают даже блондинкам с хвостом волос почти до пояса. Мне бы следовало это знать!

Он меня нагнал на машине. Тротуар был настолько узким, что дверь коснулась забора. Я оказалась в углу между дверью машины и забором. Вверх по улице пути не было, но мне и не нужно было туда. Бросилась вниз, к вокзальной площади, она была совсем близко, а я от страха неслась под горку как сумасшедшая.

Я забилась в угол и сидела там, как мышонок, до самого поезда.

Мне не пришлось, слава Богу, идти в милицию, мне было очень страшно выходить на улицу. Милиционер сам нашёл меня. Вырос как из-под земли с горячим хачапури на картонной тарелочке.

– Вы голодная, наверно, вот, возьмите. Пойдёмте, поезд уже на перроне.

Он что-то сказал проводнице по-грузински, она кивнула.

– Спасибо вам! Спасибо!

Я ехала в полупустом общем вагоне. В соседнем купе – женщина с мальчиком лет шести и попугаем в клетке. Сначала мальчик только выглядывал из-за стойки и прятался, когда я поднимала на него глаза.

Но очень скоро он уже сидел напротив меня, а клетка с попугаем стояла на столике между нами. Попугай молчал почему-то, а мальчик говорил без умолку, и душа у меня оттаивала. Попугая звали Гиви, а мальчика Сандро.

Заглядывала его красавица мама, говорила ему что-то по-грузински, он отвечал, качая головой.

– Он не утомляет вас?

– Нет, что вы…

В Миха-Цхакае я вышла, а Гиви и Сандро поехали дальше.

Денег на автобус у меня не было, я пошла по шпалам. Но уже на переезде заметила две знакомые фигуры. Им было жарко, фуражки они сняли, воротники рубашек расстегнули – кто может сделать замечание подполковникам за нарушение формы!

Вид у них был растерянный.

Ни за что не скажу им, что случилось, ни-за-что!

– Что вы здесь делаете?

– Тебя встречаем. Ты почему не пошла на автобус?

– У меня нет денег на билет.

– Пяти копеек? Не слабо. Куда же ты подевала все свои деньги?

– У меня ещё утром украли кошелёк. Вот, пакет разрезали.

– Кто кладёт кошелёк в пакет?

– Ну, что я тебе говорил? С ней может случиться всё что угодно, никому даже в голову не придёт, что с ней может случиться!

– Тебя нельзя ни на минуту отпускать одну! С тебя глаз нельзя спускать! Я тебя в гостинице запру и не выпущу даже на работу! – кричал он, пока мы шли втроём по шпалам в свою воинскую часть…

Деньги

Я приехала на Высшие литературные курсы кандидатом. Успела в последний день перед каникулами взять в полупустом здании Большого Союза писателей письмо, подписанное Юрием Бондаревым, – всю жизнь буду ему благодарна, хотя так и постеснялась зайти поблагодарить.

В последние часы успела отвезти это письмо в Литературный институт.

И вот – первое сентября. Я вхожу в заветные ворота. Сколько раз я проходила мимо, с завистью поглядывая на ребят, которые имели счастье здесь учиться!

Секретарь Нина Аверьяновна встретила меня приветливо:

– Приехали, не побоялись – кандидатом. Но в августе вы привезли только письмо, документы остались в Союзе. Поезжайте, привезите.

В приёмной та же секретарша, что в августе. Она – само радушие и приветливость.

– Не испугались – без стипендии, без общежития!

– Нина Аверьяновна сказала, в общежитие меня ещё могут поселить.

– Вы туда поедете? Как удачно! Мне надо коменданту деньги передать, семьдесят рублей. Сможете? Отлично!

Она достаёт из ящика новенький конверт, медленно, демонстративно открывает его – или это сегодня мне так видится?

Из другого ящика достаёт пятьдесят рублей и две десятки, перебирает их у меня на глазах, кладёт в конверт. Я жду терпеливо.

– Да, клей у меня в той комнате, я сейчас!

Она возвращается буквально через секунду с заклеенным конвертом.

– Не беспокойтесь, я обязательно передам.

Не помню, почему я решила в тот день не ехать в общежитие, не помню, и всё.

Отвезла документы Нине Аверьяновне, а конверт для коменданта отдала двум ребятам, казаху и ещё одному, из нашей средней полосы.

Назавтра я ехала на занятия как на праздник, как на первый бал! Казах и его спутник ждали меня у окна в коридоре. Они были вне себя, лицо у казаха пылало, руки то поднимались, то опускались.

Я подумала, что он сейчас просто взорвётся и разлетится в разные стороны. Но мне в голову не приходило, что это имеет какое-то отношение ко мне!

– Как вы посмели! Я уважаемый человек! Я писатель! Меня в жизни никто так не унижал! Я украл деньги? Я не крал деньги!

– Какие… деньги?

– Те, что были в конверте. Их там не было, вы мне дали пустой конверт!

– Как пустой? Она же при мне…

– Вы хотите сказать, что я их вытащил?!

– Нет, ни в коем случае. Но, поверьте, я их тоже не вынимала.

– Это неизвестно, кто вы, что вы, – никто не знает, где вы живёте и на что. Кроме вас и меня конверт никто в руках не держал! А я не брал этих денег!

Нина Аверьяновна смотрит на меня строгими серыми глазами:

– Светлана, объясните, как это случилось!

– Нина Аверьяновна, позвоните в Ростов, там скажут, что я – никогда, никогда в жизни…

– Конверт был запечатан?

– Да.

– Зачем вы вообще ввязались в это дело!

– Она попросила меня.

– Но почему вы не отвезли его сами?

– Ребята всё равно ехали в общежитие.

– Поезжайте немедленно и разберитесь с комендантом. Я освобождаю вас от занятий на сегодня.

Комендант, симпатичная молодая женщина, смотрит на меня, как на закоренелую преступницу.

– Простите, пожалуйста, но я не брала эти деньги. Не знаю, как мне доказать это, но поверьте – я копейки чужой в жизни не взяла.

– Вы думаете, их взял казах?

– Ни в коем случае, для него это вопрос чести, я так жалею, что впутала его в эту историю. Ума не приложу, что могло случиться. Покажите мне, пожалуйста, конверт. Он был запечатан?

– Да.

– Вот, смотрите, вы здесь надорвали. Видите, его никто не распечатывал!

– Можно было нагреть над паром…

– Над каким паром, я поехала прямо на курсы! А ребята – прямо в общежитие!

– Понятно. Я разберусь.

– Пожалуйста, скажите казаху, что вы ни в чём не подозреваете его!

Я не посмела попросить поселить меня.

Мой старый школьный друг спросил:

– Ты видела, как она клала деньги в конверт?

– Да, своими глазами.

– И запечатала при тебе?

– Нет, вышла в другую комнату.

– Как же ты могла! Когда ты перестанешь влипать Бог знает во что со своей доверчивостью! Это же не в первый раз!

– Но как мне жить дальше? В Ростове никто бы не подумал, никому бы в голову не пришло! А здесь – меня не знает никто…

– Не беспокойся, узнают. То, что ты – дурочка, видно невооружённым глазом.

– Правда?

– Правда, к сожалению.

Рука Судьбы

Приняли меня на Высшие литературные курсы кандидатом. Жила я на частной квартире, стипендии не было. Я пыталась зарабатывать, бюро пропаганды при Союзе писателей начало понемногу привлекать к выступлениям. Пыталась писать рецензии для одного журнала. Но было очень туго, по правде говоря.

Приближались ноябрьские праздники, нас на неделю отпускали домой. И вдруг перед самым отъездом Нина Аверьяновна – она фактически была для нас главным человеком, на неё замыкалась вся наша жизнь! – так вот она сказала:

– Поедешь домой – выписывайся, снимайся с партийного учёта, мы зачисляем тебя. Одному парню не понравилось у нас, он уезжает.

Я была на седьмом небе. Всю неделю я была самым счастливым человеком на земле. Конечно, выписалась и снялась с партийного учёта. Весь Ростов знал, что меня приняли! И мама успокоилась, всё же стипендия!

Вернулась в Москву – и будто меня окунули с головой в холодную воду. Не зачислили меня. На каникулах приехал босс из республики, откуда был второй кандидат. Пришёл в ректорат:

– Это что же делается! Зачисляете какую-то девчонку, а мой парень остаётся за бортом?!

Ну его и зачислили.

Я оказалась в Москве без прописки, партийного учёта и денег. Я не смогла объяснить маме, что случилось, не решилась.

Выступлений было очень мало. В одном журнале мне дали на рецензию две повести. Одна была живая, но рыхлая. Я фактически отредактировала её и рекомендовала в печать.

Вторая меня очень разозлила. Это была чистейшая графомания, сюжет жалкий, герои разговаривают между собой каким-то казённым языком. Зря я, конечно, написала злую рецензию, вечный мой максимализм!

Редактор читал мои рецензии с явным недоумением:

– Светлана, сколько раз вы это прочли?

– Раза три-четыре, наверно.

– Так вы ничего не заработаете. Рукопись надо просмотреть в метро и написать ничего не значащий отзыв. Зачем вы столько времени потратили, отредактировали повесть, мы её и не думаем печатать! И вторую рецензию мы не можем отправить автору. Я понимаю ваше негодование, это полная чушь. Но он не виноват, что Бог не дал ему таланта!

Мне прислали только один перевод. Оказалось, легче было отправить всё же отрицательную рецензию.

Тридцать рублей были очень кстати. Но мне отказались выдать деньги на почте, ведь у меня в паспорте не было никакой прописки!

Я сидела за столом в зале и плакала навзрыд. Женщины вышли из-за стоек, позвали директора. Через пять минут все знали, что мне велели выписаться и не зачислили, и денег никаких, а это гонорар…

Деньги мне выдали по старой прописке – вокруг меня всегда было столько хороших людей!

Шёл декабрь месяц. Никого не волновало, как и на что я живу. Я и не жаловалась – знала, на что иду. Но я не платила партийные взносы! При моих доходах они были бы копеечные, но факт есть факт.

В институте меня не ставили на учёт, в Союзе писателей – тем более.

Сижу в парткоме напротив добрейшего секретаря парторганизации.

– Я понимаю, вы не виноваты. Мы очень хотели зачислить вас, но не всё от нас зависело. Пойдите в Союз, пусть решают, где вам стоять на учёте. Как скажут, так и будет.

И опять Господь поставил на моём пути порядочного человека.

Я пришла в Союз. Бессменной секретарше в приёмной рассказала свою нехитрую историю. Она выслушала меня не перебивая, и по её лицу нельзя было определить, сочувствует она мне или осуждает за непростительное легкомыслие.

– Михаил Луконин сегодня первый день на работе после болезни. Посидите, я с ним поговорю.

– Спасибо!

Сижу у него в кабинете в низком кресле, руки на коленках. В конце концов мне-то всё равно, куда платить взносы.

– Так. Деньги у тебя есть?

– Есть.

– Покажи.

Достаю три рубля из кармана. Он никак не реагирует на эту сумму.

– Ты не замужем. Дома одна мама, небось?

– Да.

– Тебе никто не помогает здесь, в Москве?

– Иногда дают выступления в бюро пропаганды. Давали писать рецензии, но сказали, что я слишком серьёзно к этому отношусь, так не зарабатывают.

Больше у него ко мне вопросов не было. Он снял телефонную трубку:

– Саша? Да, я. У меня здесь девчонка. Слов нет, сколько может натворить женщина, если её хотя бы на две недели оставить без мужчины. За год не разберёшься. Кандидат с ВЛК. Да. Да. Ну, спасибо тебе, просто от сердца отлегло.

Он кладёт трубку и смотрит на меня. Я молча жду его решения – кому же мне платить взносы? А он, наверно, ждёт каких-то просьб, может, о материальной помощи – ему же это ничего не стоит! Но я не прошу ни о чём. Тогда он говорит:

– Ну, иди, девочка. Возвращайся на свои курсы.

– А взносы?

– Тебе там всё скажут.

– Спасибо!

Союз писателей дал Высшим литературным курсам ещё одну единицу на время моего обучения, потом её сняли.

Общежитие! Стипендия! Какое счастье…

Михаила Луконина очень давно нет на свете. Как жалко, когда уходят из жизни такие настоящие мужики…

Общежитие

Жизнь моя изменилась как по мановению волшебной палочки. Мне дали комнату в общежитии на тихом третьем этаже, где жили аспирантки и семейные пары.

Я получила первую стипендию и всю её мгновенно потратила, до копеечки – шторы, гардины, что-то из посуды, а главное – холодильник. Он был старым, из комиссионного, назывался «Север». Работал молча – неоценимое качество, если живёшь с ним в одной комнате.

Он был единственным в этом развесёлом общежитии. И все два года исправно кормил меня, и не только. А потом мы с моим другом отвезли его в тот же комиссионный!

Я, как и этот холодильник, была инородным телом в общежитии. Я ведь женщина до мозга костей – вымыла в декабре огромное окно, повесила шторы и гардины, постелила синее шёлковое покрывало на узкую девичью кровать.

Ребята из кучи старой мебели в конце коридора притащили мне и письменный стол, и обеденный. Я накрыла его крахмальной скатертью.

В первые же дни моей жизни в общежитии по дороге на кухню меня встретил сокурсник, украинский поэт.

– Светлана, почему ты в фартуке? Ты же поэтесса!

– Ну и что? По-твоему, я должна мыть окно в бальном платье?

– Ты вообще не должна мыть окно!

– Жить с грязным?

– Просто не замечать грязи! Быть выше этого!

– Здрасте! Твоя жена – не моет окна?

– Моя жена – не поэтесса!

Они быстро оценили то, что у меня в холодильнике стоит огромная кастрюля настоящего донского борща, всегда можно прийти и тебя накормят!

Если борщ кончался, быстренько жарила картошку. Как-то пришёл молдованин, съел полную тарелку.

– Света, в коридоре студентка голодная. Покормишь?

– Конечно, позови её.

– Она стесняется. Налей, я отнесу.

Отнёс, подождал, пока она поест, принёс пустую тарелку.

Все быстро усвоили, что ко мне нельзя приходить в подпитии или с бутылкой.

Как-то пришёл другой украинец, сильно под градусом, и закричал:

– Свитлана! Погаси свитло! Гарна ты жинка, только с мужиками больно строга.

Я подвинула-подвинула его к дверям, потом за двери.

Назавтра на занятиях он заглядывал мне в глаза:

– Светочка, скажи честно, я тебя не обидел? Не помню, что я нёс, дубина.

– Нет, что ты!

– Честное слово?

– Честное слово.

А молдованин всё звал в гости:

– Ты не знаешь, каким я могу быть нежным и ласковым!

– А остальное общежитие уже знает?

– Ну и язычок у тебя! Как бритва!

Какие гости, когда я пишу повесть о своей счастливой-несчастливой любви! Пишу и плачу. Выхожу, заплаканная, на кухню. Девчонки бросаются ко мне:

– Светочка, что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Никто не обидел. Это я прозу пишу…

У меня была лёгонькая книжная полка – я тоже купила её с первой стипендии – разборную, чёрную, металлическую.

На ней стояли первые книжки, я уже могла покупать их в лавке писателей. У меня была стипендия!

Украшением её был такой же чёрный, литой каслинский Дон Кихот. Он кочевал со мной с квартиры на квартиру, и у него потерялся меч.

Как-то пришёл грузинский поэт, посмотрел мою нехитрую библиотечку, наткнулся на Дон Кихота.

– Светлана! Что это у тебя Дон Кихот без меча? Выбрось его немедленно!

– Что ты, это же символ нашей интеллигенции – полная безоружность!

– Да? Продай мне этот образ!

– Я и сама умею писать стихи…

Дон Кихот

 
Статуэтка Дон Кихота
Без меча.
Ему, бедняге,
Нелегко —
В руках – лишь книга,
И в глазах его тоска —
За добро и справедливость
Биться только на бумаге,
Если пламенное сердце,
Если верная рука!
 
 
Царство разума и света —
Где оно, вы мне ответьте!
За него бороться надо,
А иначе не придёт!
 
 
И мечтателям великим
Неуютно на планете,
И с тоской глядит на это
Безоружный Дон Кихот!
 
 
Белое не станет чёрным,
Чёрное не станет белым,
И подонки, как известно,
Не читают мудрых книг.
Им понятен меч, и только!
И кому какое дело
До твоих, мой друг, скитаний,
До метаний до твоих…
 
 
Языки нелепых мельниц
Снова мелют что попало,
Снова льются чьи-то слёзы,
А не видно никому!
И опять смеётся сытость
Над голодным идеалом,
И желанье жить иначе —
Не прощается ему.
 
 
Нам – в заботах и тревогах —
Тоже часто не до книжек.
Но потёрты их страницы
Так, что светятся – насквозь!
Не горюй, мой бедный рыцарь,
Будем биться за мальчишек —
Может, им ещё удастся
То, что нам не удалось…