Текст книги "Дважды любимый"

Часть десятая

…. – Алла Максимовна, я не знаю ничего! – несясь по тротуару рядом с женщиной, чей белый плащ развевался на ветру, как большой парус, на ходу тарахтела Лиля, то и дело нервно перебрасывая сумку через плечо. – Мне позвонил Кит, сказал, что с Наткой плохо, она одна там, в Матросском, я – прыг в туфли – и к Вам! Хорошо, что я Вас застала…

– Застала. – Высокая, чуть полноватая женщина с тщательно уложенными, седовато – сиреневыми волосами нервно крутила на пальце кольцо от связки ключей, и бежала по тротуару, не обращая внимания на еще непросохшие лужицы – следы, островки вчерашнего ливня, которые пачкали ее дорогие, светло – кремовые туфли с черным резко зауженным носком. Было видно, что бежать женщине тяжело и неловко, на высоком каблуке она чувствовала себя как то неуверенно, но старалась этого не замечать.

– Застала, вот именно! Я сама побежала из дому, не помню, как и в чем. Олег мне что то кричит, а я даже не соображаю, те ли ключи взяла. Хорошо, что не убежала в тапочках. – Она на секунду остановилась, чтобы перевести дыхание. Пожала плечами, и Лиля тотчас узнала жест, характерный для Натки. " Родовое! – машинально, с каким то необъяснимым удовольствием, подумала вдруг Лиля. И улыбнулась.

– Ты хоть знаешь, какой это этаж? Я не была здесь никогда. – бормотала озабоченно Алла Максимовна, то и дело поправляя рукой волосы на висках. Лиля уже хотела было ответить ей что – то определенное, но вместо этого вдруг резко подпрыгнула и стала махать рукой подъехавшему такси из которого вылезли оглушительно хлопая дверьми двое мужчин.

– Кит! Дэн! Слава богу, Вы здесь! – Лиля подхватила под руку запыхавшуюся Аллу Максимовну, и все четверо они ворвались в подъезд, чуть не на лету одолевая лестничные марши, в полном молчании, только у Кита нервно дергались скулы.

На площадке пятого этажа Лиля оторопело замерла, осторожно беря за руку Аллу Максимовну.

– Это здесь. Квартира 74. Господи, открыто почему – то?!....

Хриплый голос Лили сорвался на шепот и спустя мгновение она уже стояла на пороге дома, окутанного непонятным, прогоркло – едким запахом плавленой синтетики, пластмассы, хлора и жареных яиц..

– Натка, ты где?! Мы пришли. Мы уже тут. – зажмуривая глаза и поднося ладонь ко рту хрипло выдохнула Лиля, направляясь из коридора в сторону ванной комнаты и кухни. Прохладный полумрак чуть ослепил ее, и когда она обо что то споткнулась в коридоре, то не сразу поняла обо что именно. Мягкое, плотное. Опустив глаза вниз, она ошеломленно смотрела на распростертое перед нею тело. Смотрела всего лишь долю секунды, потому потом она просто упала на это тело, ощупывая его гибкими, проворными музыкальными пальцами. Ее обезумевший шепот, а потом – сдавленный крик совсем не смог перекрыть того звериного рычания – стона, что вырвался вдруг с клекотом из горла Кита. Одним прыжком он очутился около жены. Приподнял ее, прижимая к себе, целуя лоб и глаза, спутанные волосы, рассыпанные по плечам. И Лилька, сквозь неудержимо застилавшие ее глаза, вольные, слепящие слезы, вдруг увидела, как тонкая, стройная, гибкая, подвижная прежде Натка, словно корень прудной лилии – кувшинки безжизненно повисла на его руках.

Алла Максимовна медленно оседала на подхватившего ее парня в зеленой куртке – ветровке с капюшоном, мотая головой из стороны в сторону и бессмысленно, жадно, протестующе бормоча:

– Нет, доченька, нет.. Как же это, доченька?… – Она вдруг вырвалась из рук ошеломленного Дэна, на ходу яростно сдирая с себя светлый плащ, ломая руками каблуки узконосых, беспомощно – нарядных туфель…

– Натуся, любимая, что с тобой?! Натуся моя родная, ты жива?? – похолодевшими от озноба ужаса пальцами, опустившись на колени, она гладила лицо дочери, ее щеки, лоб. Как то осторожно, недоверчиво, словно боясь, что Кит вдруг может оттолкнуть ее.

Он молчал. Только крепко держал на руках ее дочь, словно баюкал уснувшего ребенка. Ее ребенка, к которому она прикасалась теперь так робко и неуверенно. И Алла Максимовна вдруг сама закачалась, как китайская игрушка – болванчик, из стороны в сторону, из стороны в сторону. Безвольно, монотонно, улавливая баюкающий ритм, словно посылаемый свыше, проснувшийся вдруг внутри нее. Ритм, усыпляющий душу и разум. Набрав дыхания в легкие она вдруг низким, грудным сопрано тихонько, неожиданно запела:

– Спи моя радость, усни,

В доме погасли огни!

По щекам ее слепо бежали слезы, глаза были широко распахнуты, но она не видела ничего. Она просто качалась из стороны в сторону, иногда останавливаясь и продолжая монотонно:

Рыбки уснули в пруду

Птицы на розах в саду!

Лиля, захлебываясь от слез и ужаса одновременно осторожно обняла ее за плечи, коснулась губами волос. Женщина не замечала ее. Она раскачивалась из стороны в сторону и пела, пела…..

Один и тот же мотив. Лиля, зажав рот ладонью, зажмурив глаза, слепо, дергая плечами, отодвинулась от нее. Отползла в сторону. Взяла в свои теплые ладони безвольно повисшую кисть Натки. Прижала ее к губам словно оберегая слабую теплоту нежных, тонких пальцев. И вдруг, нащупав где – то в глубине запястья, ладони, невидимую, спасительную нитевидную канву пульса, дернулась назад прохрипела голосом, сорванным от внутренних рыданий, обращаясь к Киту. Смотревшему на нее в отчаянии замершими, невидящими глазами:

– Жива! Она же жива. «Скорую», скорее!!! Что же вы все сидите?!! – Дэн опрометью сорвался с места и, не снимая ботинок, пронесся в гостиную, где вскоре уже пищал и жалобно тренькал терзаемый им телефонный аппарат:

Турбин ошеломленно уставился на Лилю, словно не понимая:

– Что? Что ты сказала??!

– Кит, она жива. Смотри, у нее есть пульс! – убежденно, горячо зашептала Лиля, вкладывая в руку Кита тонкое запястье Натки.

– У нее в волосах что то липкое, – негромко отозвался Кит и вдруг, с ужасом уставился на свою ладонь, которой он поддерживал голову жены. – Кровь…. Что это, Боже милостивый?!

– Не знаю. Она упала, может быть? Расшиблась? – Лиля приподнялась и, присев на корточки, осторожно приподняла волосы на голове Натки, чтобы осмотреть рану. И тут взгляд ее упал на косяк двери ванной комнаты.

– Смотри, и тут все в крови. Она просто ушибла голову, когда падала и потеряла сознание. Хорошо еще, что она упала в коридоре. В ванной же кафель! Боже мой! -

– Лиля, подпрыгнув от ужаса, вскочила на ноги. Алла Максимовна, все также сидела на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и путанно напевая ласковую, бережную моцартовскую мелодию. Когда Кит стал подниматься, по прежнему бережно держа на руках жену, она вдруг вцепилась в его колени и отрывисто, горячо зашептала:

– Антоша, не отдавай девочку никому. Хорошо? Никому, слышишь? Да, я знаю, что она не твоя! – Алла Максимовна оглянулась пугливо, зрачки ее потемнели и сузились. – Но ведь и ты это прекрасно знаешь, глупый! Ты сам знаешь, что я тебя не любила. Никогда! Моя девочка мне подарок от того глупого фантазера, от беспомощного маменькиного сынка, который, правда, хорошо делал два дела – занимался любовью и играл на рояле…. Он играл, как Бог. А любил, как сатир. Или Пан. Знаешь, Антоша, мне все это нравилось. Безумно. Я понимала, что он никогда на мне не женится, хилый очкастый концертмейстер, но мне было все равно.. Когда я узнала, что беременна, то была просто ошеломлена. Я совсем не думала о ребенке. Не знала, как быть со всем этим. Мне и было всего то девятнадцать. А потом подвернулся ты.. Ухаживал за мной, как юноша, хотя был старше на восемь лет… И совсем не похож на него. Уверенный, добрый, сильный. Серьезный инженер. И когда Натка родилась, я испугалась, что ты тотчас же все разгадаешь…. И тут я навсегда уже потеряю дом и отца для своего ребенка. Но ты ничего не понял. А я все равно боялась. Всегда боялась. Особенно, когда Натка стала вдруг бурно слепнуть и дивно играть на рояле.. Этот зверь, этот Пан – Сатир, он, это он все – таки забрал ее у меня. Музыкой забрал. Потом мы ее вернули. Она была с нами. Но я так боялась любить ее. Боже мой, как я боялась. И этот страх перешел в лед. А подо льдом было сердце, которое разрывала боль. Невыносимая. Я так хотела любить ее. Я – слабая, грешная. Такая же, как все женщины. А Натусенька, моя девочка, она не такая. Она – солнечная. И она похожа на фею. Не отдавай ее Богу, Антоша.. Не отдавай.. Это ведь мой грех перед тобою, не ее! Алла Максимовна вцепившись руками в джинсы Никиты приникла головой к его коленям и зарыдала. Неудержимо. Но очень тихо, как то потерянно, безвольным тяжелым комом оседая на пол. Лиля кинулась вперед, чтобы поддержать ее, ошеломленная, тем, что услыхала, увидела невольно только что. Вся в слезах, поглаживая дрожащими пальцами плечи Аллы Максимовны, она подняла глаза на Турбина.

Молящие, тревожные, потрясенные. И несколько секунд они подавленно молчали Потом Лиля посмотрела на Турбина, плачущую, трясущуюся Аллу Максимовну, разом потерявшую всю свою прежнюю стать «гордой королевы», и беспомощно, как то по детски, приложила палец к губам. Никита едва заметно кивнул и бережно понес свою ношу в гостиную, где все еще возился с телефоном Дэн Столяров. В пылу спора с кем – то, на том конце провода, он совсем не расслышал всего того, что перестало быть тайным так внезапно. Теперь. Через столько лет. Обыденно и просто. На полу прихожей.

Часть одиннадцатая

…. – Черт знает что! В квартире тлеет проводка, женщине плохо, вызвали «скорую», а Вы говорите, нет электрика!! Дурдом, а не страна! Идите вы все к дьяволу, идиоты! – Дэн в раздражении бросил трубку, и рванулся навстречу Турбину, укладывающему жену на диван:

– Я вызвал «неотложку». Сказали, будут скоро, но пока сюда доедешь! Чертово песчаное болото!

– Спасибо, Дэн. Только, боюсь, нам, кроме неотложки, еще понадобиться спецбригада.

– Ё – моё! – Дэн ошеломленно приложил руку к виску и испуганно и тихо присвистнул. – Мать? – кивнул он в сторону коридора.

Турбин в ответ молча прикрыл глаза, бережно держа в руке запястье Натки.

– Нашатырь поищи. Помоги Лильке. Она там сама ото всего обалдела, плачет…

– Сейчас! – рванулся было в прихожую Дэн. – А с Наталией то что, ёжкин хвост?

– Она упала. Расшиблась. Потеряла сознание. Наверное, голова кружилась. Ее рвало. Она мне сказала, что ей худо, еще когда звонила…

– Да, братцы, круто мы тут попали! – ошеломленно взъерошив волосы протянул Дэн и побежал куда – то вглубь квартиры.

– Что? Любимый, что он сказал? – тихо застонав, Натка внезапно открыла глаза. – Что то смешное… Я не поняла…

– Тс – тсс, милая! Не шевелись. Лежи спокойно. Тебе сейчас нельзя двигаться! – Турбин ласково сжал в ладонях лицо жены, тихо сетуя про себя, что ладони эти сейчас были холодны, как лед. – Ты помнишь, что произошло?

– Да. – неуверенно начала она – Я запнулась в коридоре о Кэсси, когда выходила из ванной. И упала. Больше я ничего не помню.

– Кэсси! Я так и знал. Мягкая плутовка! Я всегда опасался, что она будет тебе мешать. Еще когда покупал ее.

– Так это был ты? – тотчас просияла она. – А Лилька мне все врала, что нашла Кэсси в корзине, под дверью отеля в Вене. Вот хитрюга! – Наталия рассмеялась и вдруг замерла, потрясенно, осторожно поглаживая пальцами, склоненное к ней лицо Кита.

– Что? Что ты? Где болит? Скажи? – – тотчас заволновался он

– Какой же ты красивый! – Вместо ответа заворожено шептала она. – Такой же, как Орфей. И подбородок, и скулы. И этот нос, широко вылеплен, а крылья изящные все равно. Знаешь, я никогда не думала, что у тебя такие янтарные глаза. Теплые. Мои. Это так здорово, что я вижу тебя… Любимый мой. Я всегда знала, что ты такой. Именно такой.

– Что ты сказала?! – Недоверчиво протянул Турбин, уставившись на нее, и, думая, что ослышался: – Повтори. Ты сказала: " Я тебя вижу?» Господи Иисусе! Господи. Натка, ты не шутишь??! Или я, что – тоже схожу с ума?? – Он водил ее ладонью по своему ошеломленному лицу, прижимая ладонь эту – к губам. И совсем не замечая, что голос его осел, охрип, от непрошенного потока слез. Точнее – горечи изумления, стекающей из глаз невольно. Просто вижу тебя. Не знаю почему. Просто – вижу. Темнота ушла. – Она счастливо, потрясенно улыбалась. Потом повернула голову чуть набок. – Это же такое чудо, Кит! Увидеть тебя. Немыслимое чудо!

– Действительно – чудо, моя пани! – хмыкнул он, пытаясь обрести хоть какое то равновесие в шутливости тона, но губы его предательски дрогнули. – Это чудо, что ты за две минуты два раза нарушила свое табу. Она непонимающе уставилась на него.

– Какое табу? О чем это ты?

– Ну как же. За неполных две минуты ты уже дважды назвала меня: «Любимый»! Такого раньше не бывало. Это точно уж – полное диво, моя королева! – он умиротворенно положил голову ей на грудь. Она ласково погладила его по волосам, наматывая темно – каштановые колечки на палец… В дверях раздались чьи то тяжелые, но скорые шаги, металлическое звяканье. И в комнату, перемешиваясь с запахом жженой пластмассы и паленого волоса, властно и тягуче поплыл «аромат» валидола и йода.

– «Скорую» вызывали? Где Ваш больной? – наполнил комнату молодой, нарочито звонкий, упругий женский голос.

«Синяя. Как василек!» – привычно подумала она. И тотчас распахнула глаза, внезапно воочию увидев перед собою лицо со вздернутым носом, в светло – соломенных кудряшках «химии». Действительно синие глаза плескались, переливались изнутри теплым, сапфировым светом. Портила впечатление лишь маленькая рябинка шишечка на правой щеке..

– Больная, – выдохнула Наталия тихо и радостно. – Это я. – И снова на миг зажмурилась, боясь, что хрупкое, непривычное видение исчезнет…. Открыла их снова. Ничего подобного. Все оставалось на месте. Чудо совершилось и теперь ни за что не желало покидать ее. Оно пришло навсегда.

Часть двенадцатая

…. – Ну вот и все, господин Турбин. Ваша супруга попросту – беременна. От этого ее головокружения и тошнота. Все обычно. И все замечательно. – Врач, устало и мягко улыбнувшись, поправила волос у виска. По сроку это, примерно, – полтора месяца, но точно все – таки определит гинеколог и УЗИ. То, что происходит с ее зрением, я понять не могу, здесь нужна консультация специалиста. Возможно, что кроме сильного, внезапного ушиба, на зрительный нерв непредсказуемо повлияла все та же беременность. Понимаете, гормоны играют свою мелодию, они меняют все в организме. Это как оркестр. Вы музыкант и Вы поймете. Настраиваются инструменты и все меняется в атмосфере, в зале. Все в предвкушении волшебного мига. И прежняя тишина начинает звучать по новому. Абсолютно.

– Вы когда нибудь играли на пианино? – Никита улыбнулся. – Объясняете все мне, как профессионал.

– В детстве. Музыкальная школа. – Врач еле заметно вздохнула. – Знаете, не любительница была и особо не усердствовала, но концерты посещала. Нравился Шопен.

– Моя жена играет Шопена. Играть – то ей можно?

– Разумеется. Она профессионал, знает свое дело, лишать ее этого нельзя, но, пожалуйста, пусть ее нагрузки корректирует врач. Желательно даже не гинеколог и терапевт, а офтальмолог. Беременность – процесс естественный, а вот ее уникальный феномен возврата зрения после стольких лет слепоты мы наблюдаем впервые, все может колебаться, и влиять на ее состояние в общем плане. Ей нельзя переутомляться, нужно все как то чередовать, может быть сместить графики репетиций, выступлений…Вы понимаете о чем я?

– Конечно, доктор. В сентябре у нас назначена консультация профессора – офтальмолога в клинике в Италии.

У молоденькой докторши чуть заметно дернулась бровь.

– Чем же наши специалисты Вам так не понравились?

– Ничем. – Турбин развел руками и ослепительно, примиряюще улыбнулся. – Просто у нас контракты, выступления за границей… Об этой консультации заранее была договоренность в филармонии Чехии.

– Счастливцы! – Врач опять вздохнула. – А я дальше Азова нигде не была. И в отпуске не была уже три года. Бежим, бежим, а куда? В пески?

– В вечность доктор, в вечность.

– Да. Под звуки Шопена. —

Никита в изумлении воззрился на молодую докторшу.

– К чему такой трагизм в столь очаровательном возрасте?

– Вы меня не поняли, господин Турбин. Мне, действительно, нравится Шопен. Особенно – ноктюрны и вальсы. Когда мне грустно, я играю Шопена… Как смешная хроморучка, но играю. А этот вечный траурный марш написал не он. Я так думаю. Он не мог. Был очень жизнелюбив. Вместо него это писал некий " черный человек». У каждого из нас он есть, ведь правда?

– Интересная версия. – задумчиво произнес Никита. – Не слышал раньше такую. – Он внимательно посмотрел на врача " Скорой». Прислушался к легкому шуму, доносившемуся из прихожей. Уже почти сорок минут они беседовали с нею за столом крохотной светлой кухни, наедине, за закрытой плотно дверью, но она все никак не решалась сказать ему что то главное. Серьезное. Тревожное. Наплывающее, как туча, на светлые, солнечные пятна, блики, заливающие пол, гладкую белую поверхность кухонного столика, подоконник, стены. С улицы, сквозь приоткрытую оконную раму, доносился гомон детворы, шум машин, удары мяча на волейбольной площадке в глубине двора. Обычные звуки обычной жизни. Они оба, внутренне напрягшись, прислушивались к ним, не решаясь оборвать затянувшуюся паузу. Но Турбин все-таки решился переплыть холодную реку молчания первым.

– Вы что – то хотите мне сказать, доктор? Еще что-то важное? Но никак не решитесь. Я вижу. Прошу Вас, не тяните. Тугая струна может лопнуть, как говорят у нас в оркестре.

Вместо ответа доктор задала встречный вопрос:

– Скажите, та женщина, в другой комнате, мать Вашей супруги, она.. Раньше за нею наблюдалось такое?

– Что именно?

– Ну, бессвязная речь, почти бред, лихорадка, беспокойство, а потом вдруг – полная кататония?

– Что это такое? – Не понял Никита. – Простите, но я ведь не медик.

– Длительная неподвижность, оцепенение, состояние ступора. Как сейчас.

– Нет, нет, что Вы! – он пожал плечами. – Она всегда была спокойной, выдержанной, собранной и энергичной. Внешне же – никаких лишних эмоций, хотя ее очень удручала неспособность дочери видеть….

– Тогда все таки можно предположить, что это временное явление,

на почве сильного эмоционального потрясения. Некий шок.

И он пройдет. Сейчас я вколола ей сильное снотворное. Она может сутки проспать спокойно, и уже завтра к обеду, очнувшись, ничего не вспомнить. Но все может быть и по иному. Нужно наблюдать. Быть готовыми ко всему. Пограничные состояния психики всегда вредны и непредсказуемы, Вы же понимаете. К ней, образно говоря, пришел ее " черный человек» и ближайшие часы решат, возьмет ли он над нею полную власть…

– Черт возьми, доктор, что же, совсем нет надежды? – Турбин сжал ладонями виски.

– Я так не говорю. Будем ждать. На столике в гостиной я оставила лист. На нем записан номер, по которому можете вызвать бригаду специалистов. На крайний случай. Я думаю, что Вам только придется завтра к обоим Вашим дамам просто пригласить участкового терапевта. – Синеглазая эскулапша, улыбаясь, поднялась с табурета. – Но не морочьте голову сбором анализов и прочей чепухой, которую, знаю, Вам тотчас предложит вечно паникующий и практикующий участковый врач. Пусть Ваша супруга просто отдыхает и не напрягает глаза. Хотя бы дней пять. Жажду познания мира оставьте на потом, хорошо? Тем более, что Вы вскоре собираетесь уезжать… Я – тоже. Мы и так задержались здесь дольше, чем нам положено, извините. – Врач протянула Киту сложенную дощечкой ладонь с чуть поднятым вверх большим пальцем. Он крепко пожал ее:

– Я Вас провожу. – Они вдвоем вышли в прихожую, где уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу фельдшер – практикант, молоденький, тонкожилый студентик с несоразмерно большими руками и коротко остриженной головой.

– Марта Федоровна, ну у нас же еще три срочных, Вы что?! – вспыхнул он, напряженно вертя тонкой шеей и перекладывая тяжелый металлический бикс из одной руки в другую. – Не успеем по таким колдобинам. Диспетчер уже собачилась два раза по мобиле, надоела!

– Вит, не напрягай! – резко оборвала его стенания докторша. – Ты же видишь, что тут сложный случай. Вторая больная на грани спецбригады, должна же я родным объяснить, как вести себя, в случае чего!

– Все мы тут давно на грани спецбригады, в этом гребаном скифском поселении! – непримиряюще бубнил практикант, протискиваясь к двери. – До свидания! – фыркнул он, с силой распахивая ее. И, даже не обернувшись, сердито топоча стертыми кедами, стремглав сбежал по лестнице вниз.

– Извините его. Это бравада от усталости. – Тотчас смешалась врач. – У нас сейчас по двадцать вызовов, до позднего вечера. Холодный май, а потом вдруг эти перепады жары. Мотаемся, как проклятые, и сегодня уже с утра – осложненные роды, четыре трупа, черепно – мозговая. Все – на грани фола. Сплошной Шопен. У нас хоть ставка, у них только стипендия, а нервы надо иметь стальные здесь… Не все это выдерживают. – Она развела руками. – Приятно было с Вами познакомиться. На концерт Ваш я все равно бы – никогда не попала, а воочию увидеть Вас обоих – большая честь!

– Взаимно. – Никита улыбаясь посмотрел на докторшу, и вдруг глаза его просияли. – А если Вы все – таки однажды попадете на наш концерт, то, что скажете?

– Это совсем невозможно. Детская мечта. Волшебство. Я и скажу тогда, что попала в сказку. – Марта Федоровна зажмурилась на миг и, рассмеявшись, вспыхнув ямочками щек и синими сапфирами глаз, молодо и озорно сбежала по лестнице, махнув рукой. – До свидания, Никита Романович, не болейте сами и не давайте болеть родным… Дай Бог нам больше не встретиться.

Турбин в изумлении поднял бровь:

– Почему это?

Она опять звонко рассмеялась:

– Врачебная присказка такая. Удачи Вам! Добра!

– И Вам того же! Спасибо. – выдохнул Турбин, с облегчением прикрывая двери. В прихожую вышел Дэн Столяров, вытирая перепачканные руки бумажной салфеткой:

– Где тут рубильник включается? Я починил розетку. Там просто не было контактов, зачистил немного. Жрать охота. Ноги подкашиваются. Лилька обещала кофе сварганить по-варшавски, а к нему и коньячку с картошечкой… Правда, Лилек? – полушепотом басовито пропел Дэн куда – то в глубину квартиры – Не обманешь? А то уже желудок сводит от голода. Я за этот день чуть с ума не сошел два раза! Устал, как будто вагоны разгружал, ей – богу!

В прихожей тотчас замаячил силуэт Лили с блюдцем в руках. В нем плавали использованные ампулы и шприцы с остатками проспиртованной ваты. Больничный запах резко ударил в нос. Дэн притворно и смешно сморщился, играя глазами и скулами:

– Гадость какая, господи!

– Коньяк ваш не лучше! – Презрительно фыркнула в ответ Лиля и, дернув плечом, прошла мимо Столярова на кухню, сверкая зрачками и нервно вытягивая ноздри. Как норовистая лошадь, которой натянули поводья.

Турбин с изумлением проводил ее взглядом и, чуть улыбаясь, спросил Столярова:

– Дэн, что такое? Что это Вы уже не поделили?

– Да так, – Смущенно пожал плечами тот. – Ну посмотрел в ее сторону пару раз, мигнул, ну намекнул. Что неплохо бы выпить за хорошее, близкое знакомство, а она уже и фыркает…. Рассердилась, наверное. Заграничная фифа, что тут взять! – Дэн вздохнул, засунув руки в карманы.

– Ну, что ты, не дрейфь, братан, где наша не пропадала! – шутливо, ободряюще хлопнул его по плечу Турбин. – По моим сведениям пани Громова сейчас в личном плане – совершенно свободна, так что до пятницы у тебя есть время. Действуй! Помни, главное – ошеломляющий натиск, а потом – неторопливые, вкрадчивые маневры, и успех обеспечен на сто процентов. Я тебе говорю, как друг, честно!

– И еще, как большой специалист по всем на свете дамским юбкам! – Лиля сердито хлопнула Турбина по спине большим кухонным полотенцем, неслышно подкравшись сзади. – Слушай, Казанова, где тут у Натки чистые простыни, ты не в курсе?

– Лилька, солнце, не вводи меня в смущение, ты что? – Турбин, смеясь, всплеснул руками. – Я же в этой квартире впервые в жизни!

– Ну, да, кто бы сомневался! – Лиля загадочно заулыбалась. – Наматывал он тут круги неделями около окон собственной жены! Камешки в стекла бросал… Цветы клал на крыльцо подъезда. Что, неужто тебя так ни разу не впустили? Бедный! Ни за что и никогда не поверю! Ты же наверх летел, как на крыльях, ни разу не остановился.! Значит, знал, куда бежать, наизусть, голубь сизокрылый…

Никита напряженно молчал, взъерошивая пятерней волосы. Дэн закашлялся, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Отошел в сторону.

– Конечно же, он знал, Лилечка, милая! – раздался неожиданно в дверях гостиной голос Наталии Ивинской. Летучее, серебряное, колокольчатое сопрано, с глубокими, волнующими нотками. – Орфей всегда знает, где искать Эвридику, ведь он должен вести ее за собой. Прочь из темноты Аида. Он всегда рядом. Они же в одной связке, и в горе и в радости, пока смерть их не разлучит… Вот только про простыни я не успела ему сказать. Вчера он очень торопился вернуться засветло в город. Так они и остались лежать в шкафу, чистые.. Еще совсем новый комплект. Кит, на какой полке, я забыла? – Она – пристально посмотрела в глаза мужа, и улыбнулась едва заметно, краешком губ. Он напряженно смотрел как ее длинные тонкие пальцы гладили полированный дверной косяк, то сгибаясь, то разгибаясь: два пальца, потом снова три… Он мучительно пытался сообразить.. Она что то подсказывает ему. Но – что? И тут в голове мелькнула и разорвалась крохотная шаровая молния догадки:

– Во втором шкафу от окна, на третьей. – Он улыбнулся, торжествующе, предназначая эту улыбку одной лишь жене. – Там еще что то было, наволочка или пододеяльник… И пачка мыла между ними. «Камей» что ли? Ты еще поморщилась от запаха, сказала что слишком резкий, старомодный, нужно убрать и положить туда твои пражские штучки, как их, сашэ, или что то там еще… Я не силен в этих дамских секретах, извини.. – Турбин подошел к жене и, обняв за талию, осторожно притянул к себе, зарываясь лицом в ее волосы. – Зачем ты вообще встала, любовь моя? Тебе сейчас нужно отдыхать. За двоих нужно отдыхать. – Его гибкие пальцы прикоснулись к ее животу. Значительно, оберегающее, трепетно… Лиля в изумлении уставилась на Турбина, проследив глазами за его жестом. Щеки ее вспыхнули румянцем. На горле нервно дернулась ямка… А потом, неожиданно сорвавшись с места, Лиля подпрыгнула и завопила пронзительно, раскинув руки, с разбегу обнимая их обоих, ошарашенных и смущенных:

– Господи, неужто наш план сработал, Турбин?! Да еще так, как я вовсе и не думала! Поздравляю! Ну ты и шельмец, Кит! Ура – аааа! – Чур, я буду крестной мамой. Наконец – то. Ура – ааа!

– Лиля, ты с ума сошла, боже мой!!! Мама! Мама спит! Тихо! – зашикали они на нее в унисон, испуганно, гася довольные искры в глазах и едва удерживаясь от смеха.. Турбин было шутливо прикрыл разбушевавшейся Громовой рот ладонью, но она вырвалась, и закружилась по прихожей в какой то бешеной стремительной фарандоле, на ходу подхватывая под руку растерянно улыбавшегося Дэна.

– Не желаешь присоединиться? Смотри, а то упустишь шанс стать крестным отцом!

– Лилька, ну у тебя и скорости – просто космические! – засмеялась Натка, умиротворенно положив голову на плечо мужа. – Утихомирься! Никто ведь еще не родился. Еще долго ждать. Хотя, знаешь, Дэн, мы с Никитой только рады будем, – серьезно добавила она.

– Я – тоже. – Обернулся Дэн, довольно сияя ямочкой подбородка, и осторожно вальсируя с немного запыхавшейся Лилькой по солнечному квадрату прихожей. – Я еще ни у кого не был крестным отцом.

– Ты и просто отцом еще не был. – многозначительно протянул вдруг Турбин, едва заметно кивнув головой в сторону Лили и подмигнув другу. – У тебя все впереди. – И вдруг широко улыбнулся. :

– А жизнь все – таки замечательная штука, друзья! Нэтти, как ты думаешь? – Он осторожно поцеловал жену в макушку.

– Блистательная! – согласилась она. – И посмотрела на мужа, чуть прищурив глаза. – Несмотря на все сюрпризы. Как шоколад. Он же и горький и сладкий одновременно. Кит, знаешь что?

– Что?

– Давай и мы с тобой потанцуем? Мы же никогда этого не делали раньше. И я всегда мечтала об этом. Хоть три шага. Хоть пол – такта? – Она улыбнулась мягко, опуская ресницы, и из – под них взглядывая на него, притушивая ими пожар румянца на щеках.

– Нам стоило это попробовать уже давным – давно. Как я не догадался! – Турбин покачал головой и с досадой развел руками. У тебя же потрясающее чувство ритма! Я осел, прости! – он сокрушенно вздохнул и целуя ребро ее ладони, осторожно положил руку на талию жены., чуть склонив голову:

– Могу я пригласить милую пани на тур вальса?

– Пани предпочла бы фокстрот, – улыбнулась в ответ Наталия. – У нее немного кружится голова, когда она смотрит на пана.

– Ну что же. Фокстрот, так фокстрот. Начнем. И раз – два – три, раз – два – три, раз – два.. – Они осторожно вступили в мелодию, которую он принялся тихонько насвистывать. Она прислушалась, засмеялась:

– Чудак! Ты что, на лету переделал в фокстрот что – то из Глюка?

– Вовсе нет. – Он довольно откинул голову назад. – Не узнала? Это же твой менуэт —» мадам Помпадур»… Я запомнил его наизусть сразу, как только услышал, там в антикварном бутике с пастушкой, в Праге…

– Кит. Я давно хотела тебя спросить, – Она легко коснулась длинными, гибкими пальцами его подбородка, линии скул. Затаив дыхание, приблизила губы к его щеке. Зажмурила глаза Расслабилась. На нее поплыло знакомое облачко аромата «Hugo Boss». Словно возвращались минуты прошлого. Привычно скользя вокруг нее облачком золотисто – белой пелены. Она наслаждалась ими, этими минутами.

– Ты как то совсем не изменил своему любимому аромату, – Она нежно провела пальцами по его затылку и почувствовала, как электрическая искра тотчас пронзила и напрягла все его тело. – Почему?

– Ну, знаешь, я не столь капризен как ты, моя птица! – волнующе – хриплым голосом выдохнул он, касаясь горячими губами ее уха. Потом губы скользнули чуть ниже, к изгибу шеи – С некоторых пор я, и вообще, предпочитаю изменчивости – постоянство. Вопреки всему. А, может быть, и всегда предпочитал, но просто не догадывался об этом. И потом, знаешь, я не люблю тех изощренных пыток, которыми ты так изводила меня в последнее время!

Она в изумлении уставилась на него, чуть отстранившись:

– Ты о чем это, Кит? Какие пытки?

– Ты заставляла меня все время терять тебя из виду. Все время! На репетициях, на концертах я не мог угадать заранее, пришла ли ты уже или только еще идешь по проходу сцены к роялю. У тебя каждый день менялись духи. Новые и новые ароматы. Они кружили мне голову. Они бесили меня. Я сходил с ума, думал, что у тебя появился кто – то другой, что он будет с тобой вместо меня, ведь ты сама говорила, что Женщина меняет духи, когда у нее появляется новый Возлюбленный.