Текст книги "Дымчатое солнце"
Автор книги: Светлана Никитина
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)
18
Долго-долго, как родные, они раскрывали друг другу прошедшие годы, эмоционально, безучастно, трогательно и страдающе. Словно срослись в этой безумной бесконечной пытке памяти, забыв, что едва ли до войны поговорили по душам больше одного раза. Это не имело значения более. Владимир раз за разом, как вновь, очаровывался безграничной поэзией ее речи. А Женя удивлялась его посеревшему от курения голосом.
Когда Женя с жадным интересом спросила, как там, за границей, за грандиозной границей, мистифицированной, неведомой, невероятной, куда от неустроенности жизни здесь хотело столько людей, Владимир не мог разразиться восторгом. Раздробленная снарядами Европа не показалась ему прекрасной. Всем она чудилась раем из-за отсутствия сведений и документальных подтверждений. О западе можно было выдумывать что угодно. Он же застал ее не в лучшем виде.
Женя в свою очередь стряхивала на Владимира невидимые ненаписанные листы, заваливающие, захлестывающие ее необходимостью бросить их в бездны сознания собеседника, увековечить в другом человеке. Она всегда так ценила человека, боготворила его способность мыслить, помнить и понимать… Но вдруг отступила от смеха вперемешку с болью, смешения соуса нежелания открывать и невозможности утаить правду. Поднявшись с ободранного стула, она из гостиной прошла в спальню и вернулась, избегая взгляда Владимира. Он заметно напрягся и нахмурился, ожидая вестей.
– Вот… – сказала Женя просто и протянула ему похоронку, на которой было начертано имя Владлены Скловской.
Влада ушла на задание. Больше ее никто не видел. Не нашли ни тела, ни следов. Владимир вдруг подумал, что обе они творили добро, но разными способами и с разными целями, выбором тех, кому стоит помогать. Гуманно ли это? Он не знал. Но логично, черт возьми. Добро было добром, как бы не удалось его повернуть. Только это и было ценно. А уж мотивы, руководящие вершителем – пустой звук.
Владимир замер. Но молчал недолго.
– Если ты думаешь, что меня это способно теперь выбить из колеи, мне и впрямь есть тебе что рассказать еще сверх наговоренного.
Женя пораженно, но и облегченно выдохнула. Памятуя, как он восхищался Владленой, она так боялась, что это станет для него еще одним довершающим ударом, под которым Владимир может сломаться. Ему было жаль… самую малость, как сочувствуют человеку, которого знали. Скорее, горевал Владимир даже не о самой Владлене, а о похороненных их отношениях, о том, что, когда это случилось, ему уже не важно, что с ней стало и как она провела свои последние часы.
– Удивительно… – произнесла Женя, когда он обухом, вихрем высказал ей вдруг все, переплетая и запутывая, задыхаясь от вновь облепивших призраков былых мыслей и воспоминаний. – Ты ведь из-за нее и пошел добровольцем…
– Меня все равно забрали бы, к чему лукавить. И я не обвиняю Владу в том, что оказался в пекле. Да и не жалею ни о чем. Люди в войну не знали, не могли знать всей правды, и я не могу не уважать их борьбу за идею.
– Хорошие люди не должны расставаться. Самое страшное в жизни – терять. Людей, чувства, знания, молодость и красоту, деньги, воспоминания, свежесть и чистоту мышления, вдохновение. Приобретать намного продуктивнее, – проговорила Женя нараспев, а Владимир вздрогнул – словно прочла она его мысли, настолько тонко подметила то, что он думал, не позволяя разрастись в себе этим соображениям. Порой его поражало, если кто-то другой озвучивал его мысли – настолько это казалось мистическим, неправдоподобным. Точно его душа расщеплялась на несколько кусков, а человек рядом вдруг становился непонятно родным… Чего Владимир теперь не слишком хотел.
– Странно, не знаю я даже теперь, любил ли ее… Как можно назвать этим высочайшим словом наши до странности сбитые, невнятные взаимодействия?
– Любовь ведь имеет тысячи лиц, тысячи названий… Кто мы такие, чтобы делить ее на группы?
– Делить-то как раз надо, чтобы понять, чтобы было не так больно, если это ерунда.
– Если больно, то, видно, и была любовь… Любовные отношения не бывают каноничными и непреложными, потому что образца здесь быть не может. Кто вообще до конца знает, может объяснить, что это такое? Как и истина, как смысл жизни, она имеет миллионы истолкований.
– А любовь Скловского к тебе – тоже любовь? – с вызовом и негодованием от несправедливости и абсурдности происходящего бросил Владимир.
Женя опешила, смешалась и уставилась на свои согнутые на столе пальцы.
– Проявлять чувства, а значит обижаться и негодовать, стоит только к тем, кого любишь. А с помощью конфликтов можно разрядиться и многое решить. Что может быть скучнее безмятежной реки? – продолжал Гнеушев, нахмурив брови – он не дождался внятного ответа.
– Скучнее, но приятнее… Черпаешь, когда хочешь, что хочешь… И ты зря так непримирим. Многовековые описания любви, лучшего чувства, дарованного человеку, еще не завершены. Я не берусь рассуждать о таких сложных материях.
– Ну и зря.
– Прости, я не так самоуверена. Это ты обо всем имеешь суждение. А это подчас не так просто. И мир не кажется таким однозначным, когда вдумываешься.
Владимир, казалось, остыл и удовлетворился этим ответом. Диалог его с Евгенией Скловской продолжался после еще не один день. Какой-то вечный непрерывный диалог. Так они ликовали возможности невозбранно открывать сердце, столько лет копящее соображения, чувства и расстройства. А вокруг их восстанавливалась из пепла их страна с людьми, навек повязанными кровью оттого, что случилось, оттого, что многие были обязаны кому-то жизнью. Открытие мужества и способности к подвигу у ближнего примиряло и помогало жить. Впрочем, вскоре начались и всегда имели место подсиживания, доносы и скандалы в очередях. Было трудно, но теперь копошения на бытовой почве приобретали окрас праздника, продолжения жизни, в которой заложен глубокий смысл, непобедимый, всепрощающий и все заглаживающий. Их поколению удалось сохранить благодарность жизни за то, что та осталась с ними. Женя только теперь начала понимать, что ее поколение из-за трудностей, над ним год за годом довлеющих, в чем-то злее, несправедливее, но сильнее и достойнее тех, которые не подвергались с измальства испытаниям, которым все доставалось играючи. Несмотря ни на что воспитывали их как лучших людей, и этого не могла отнять никакая иностранная пропаганда, как огня боявшаяся СССР. Так уж вышло, что они были одни против всего мира, это скрепляло и, обнаруживая несправедливость «демократического» строя запада, примиряло с текущими проблемами.
Владимир лежал в узкой боковой комнате квартиры Виктора Скловского, который не списывался с женой, о судьбе которого никто не знал. Со стен рьяно ссыпалась штукатурка, обои местами набухли и покрылись плесенью. По ночам бывало еще прохладно, но неотлаженный быт без множества необходимых вещей казался сладок после окопов. Завтракая, они с Женей марали пальцы жиром через бумажные пакеты. И это не имело никакого значения.
Думал он о и смерти Влады… Навсегда, должно быть, в каком-то закоулке сознания гордость его не откажется от мысли, что он был всего лишь мальчишкой, которого она все никак не могла полюбить. Ему стало смешно – как будто это составляло предмет ее дум. Влада способна была любить лишь за удобство. Она была рациональнее, чем силилась казаться, распространяясь о высоких материях. Не без смеха в уголках сжатого рта Владимир думал, не является ли нормой кричать о чем-то, в душе не будучи уверенным насчет этого в себе. Как человек, обладающий не иллюзорным преимуществом над остальными, Влада никогда не хвасталась, и Владимир уважал ее за это. Но это, как и все, чем она жила и что чувствовала на протяжении всей дороги, растерлось, улетучилось… Быть может, ей просто не в чем было хвастаться. Хотя больше всего гордятся именно тем, что того не стоит.
При всем к ней уважении и желании проникнуть в суть ее души, процесса мышления, Владимир не пытался мыслить как она, чего Влада, видимо, ждала, что казалось разумеющимся. Если бы он во всем соглашался с ней, Владлене не пришлось бы испытывать чувство дискомфорта от трения мнений, от чего-то не столь видимого, но поражающе различного в способе их мышления, жизни. Он понимал это постепенно, в промежутке находясь в подвешенном состоянии и будучи слишком несчастным, чтобы обвинять ее. Но постепенный переход от беззастенчивого любования ее сутью и сущностью к неприятию, затем безразличию, а затем недоумению, как он мог клюнуть на такое, поразил его в итоге, потому что озарение было неприятно. Он мгновенно вспомнил это и отогнал мысли вновь, пожав плечами. Теперь это не было так трудно, как раньше, когда мысли о Владлене занимали львиную долю дня с небольшими отвлечениями.
В соседней комнате Женя, согревая ступни под сжатыми коленями и накрываясь с головой сточенным молью пледом, размышляла, почему Влада так поздно поддалась обаянию этого нежно-устойчивого человека, глыбой возвышающегося над остальными. Он ведь сулил ей ту жизнь обласканной кошки, к которой она себя готовила. Сон расплывался, отбивался от Жени как волны и захлестывал все вокруг, облеплял и одарял безбрежностью. Щурилось и мерещилось, будто с потолка неведомого белого замка возле нее свисают невесомые ткани, сквозь которые можно пройти, не касаясь их.
19
– Держаться подальше было от этой семьи… – произнес Владимир нараспев, неопределенно смотря вдаль.
– И все же они невероятно привлекательны, – улыбнулась Женя. – А, быть может, мы неправы в чем-то тоже.
– Но ты ведь чувствовала, правда?
– Чувствовала…
– Значит, правы мы.
– Но не бывает ведь абсолютно правых и неправых.
– И все же ты более моральна и добра, чем все трое.
– Тебе так кажется… Быть может, потом ты и пересмотришь свою точку зрения. Ведь раньше ты думал, что такова Влада. Человек постоянно идет и меняется, причем не обязательно в верном русле. Это неизбежно, и как раз в этом состоит главная прелесть жизни. Вся соль в том, что не всегда выводы, к которым мы приходим, оказываются верны.
– Ох. Не знаю, – он взъерошил себе волосы сзади, от затылка. – Я бы лучше остался на своем уровне развития до войны.
– То, что ты думаешь сейчас, не обязательно истинно, прими это и подумай, что скоро ты, возможно, изменишься снова. Тем более ты говорил, что не жалеешь о том, что был там.
– Истинно именно теперь, потому что больше всего подходит к складу характера и окружению. Истинно теперь для меня потому, что правильно теперь для меня. Понимаешь?
– Понимаю.
Она помолчала.
– Я думала, все это элегантные образованные люди. Элегантны – значит благородны, богаты – значит сами заслужили… А и богатство и элегантность-то липовые, прикрывали легкую припудренную гниль. И снова сужу я слишком строго, я это чувствую, но поделать ничего не могу, признавая все их заслуги, я понимаю, что отношение мое к ним в целом негативное. Утонченное сознание должно же выливаться на облик, делать его изящнее и отточеннее. Но не всегда так бывает… Бывает один лишь облик обманчивый. А что вообще есть подлинная чистота души? И достижима ли она? Быть может, просто для нас Влада грязновата, а мы производим такое же впечатление на тех, кто чище нас?
– Не надо тут считать кого-то более правым, просто различие характеров. И все же…
– И все же ты считаешь себя более правым, – улыбнулась Женя. – Но это естественно ведь.
– Дети Скловского, конечно, лицемеры. Все из семьи тащится. Но ведь есть люди, чье лицемерие не видно или не так бросается в глаза… Люди с тысячью масок, которые остаются не обличенными, о которых спотыкаются даже гении… Как Лиля Брик, например. Это опаснее.
– Лицемерие клана Скловских и так не бросалось никуда. Несмотря на внутренние стычки они ровно были против всего внешнего и объединялись, когда что-то угрожало их безопасности.
– Да. Но есть еще более страшная группа лицемеров – перед собой. Все тлеет в их подсознании. А они даже не осознают себя, не отдают отчет в своих потаенных желаниях и помыслах. Причем таковы без преувеличения все люди, просто кто-то хотя бы осознает это и пытается бороться, а кто-то принимает как должное. Это – то есть свое внутреннее лицемерие. Они считают, что это подуровневое может руководить ими… То есть они даже этого не понимают, это выливается лишь в оформленных через какие-то внутренние слияния, борения (как река бушует) мыслях: «Какой я молодец, я лучше их».
– Может, это даже не двуличие, а неспособность проникнуть в себя и как следует задаться вопросом, кто ты, проанализировать себя?
– Порой мне всерьез кажется, что в некоторых вопросах мы лишь дополняем мнения друг друга, хотя они идентичны.
– Это ведь приятно.
– Все в жизни лицемеры, – увлеченно продолжал Владимир давно сформированное суждение. – Разве принципы сами по себе не лживы? Когда человек всегда руководствуется внутренней установкой и не желает изменить ее даже ради исключительных обстоятельств, даже когда понимает, что будет ослом, дрянью если не пойдет на уступки против себя.
– Не надо видеть лицемерие везде. Это просто грани личности.
– Не надо видеть везде грани личности. Это может быть лицемерие. Порой от этого не легче. И, твоими словами, можно размыть все…
– Все и размывается.
– Ты принимаешь толерантность за трусость и лицемерие. Так можно опошлить все проявления глубинных чувств.
– А разве не этим занимаются психоаналитики?
Наступило молчание расслабления.
– Забавно, что я так же, как ты, разочаровалась в брате Владлены… – добавила Женя, будто выйдя из оцепенения важным разговором. Как всегда, Владимир заставлял напрягать душевные силы как мускулы, тренировать и увеличивать их. Порой это даже утомляло.
Женя озарилась смутной улыбкой и вернулась к попыткам заварить в чайнике листья смородины, до которой не было дела хозяйничавшим здесь зимой мышам. Грызуны быстро опустошили скудные запасы продовольствия и ринулись дальше, к складам.
– Что мы будем дальше делать? – вдруг спросил Владимир.
Женя вздрогнула, а во взгляде ее появился страх. Снова остаться одной… Немыслимо, невообразимо! Только-только началась настоящая весна.
– Что хочешь…
– В том и дело, что я не знаю.
– Осталась у тебя родня?
Владимир покачал головой, откусывая скудный кусок хлеба.
– Можешь остаться здесь пока, если идти некуда. Пока что здесь все равно разруха и голод.
– Работу надо искать.
Женя кивнула.
– Я учиться пойду. На вечернем.
– И верно.
Неожиданно взгляд Жени чуть затуманился, словно произнесенные погодя мысли ее не очень радовали и не вписывались в канву предыдущих слов.
– Уходят достойнейшие… Смелейшие. Чем я лучше ее, почему обязана жить? Без конца и без края… Страшно мне.
Владимир не смог ничего сказать в ответ на это. Он часто задавался тем же вопросом. Как бы вспомнив начало беседы, он нахмурился и отставил чашку со странным, но ароматным напитком.
– Ты была близка с Юрой.
– Не в общепринятом смысле… До этого не дошло, – добавила она, покраснев.
– Но все же ты думаешь о нем.
– Потому что напоролась так же, как ты. Неопытная была, возвышенная дурочка. Помнишь, как Юра спорил с Виктором? А ведь он ему втайне поклонялся, боялся и благоговел. Я это поняла не сразу, и это так поразило меня, что я потом долго думала о причине вещей, о природе человека, о том, как изломать, истрепать его могут неверные, да даже верные решения и поведение родителей, друзей, окружающих. «Чем ярче вспышка, тем сильней раскаяние», – говорил он, когда не хотел делать что-то, что пугало его, но желая при отказе еще и выглядеть избавителем, мудрым и заботливым. Бывают же вспышки, ведущие к очищению и обновлению.
– Может, ты слегка передергиваешь? Невозможно ведь понять, что именно движет самыми потаенными струнами души человека, даже если он близок тебе. Может, им руководили иные мотивы, а такая интерпретация доступна лишь твоему сугубо субъективному восприятию. Большинство людей этого не понимают, оттого и большинство недомолвок, ссор и бед. Но, стоит начать диалог, это само собой отметается.
– Возможно, но, поверь, некоторые люди не так сложны, как ты привык думать, и читаются довольно точно, для этого даже не надо залезать им в душу щипцами беседы. Порой человек лишь кажется замысловато слепленным, а, открой его – движет им одно не слишком героическое и даже на удивление маленькое нутро. Главное – как хорошо он пускает пыль в глаза и умеет выглядеть значительным. На беду по-прежнему человечество встречает по одежке. А иногда и всю жизнь покупается на это. Как меня неизменно раздражают эти разговоры слабаков, которые за принципами прячут несостоятельность, а выглядят при этом как герои. Юра именно такой. Он говорил о справедливости, о чести очень убежденно, хотя сам не следовал собственным канонам. Но верил в то, что живет правильно, ведь главное – мысли, а дело – игра. Больше всего горя окружающим причиняют либо принципиальные, либо совсем беспринципные. Принципиальные не могут ради идеи прогнуться под ситуацию, помочь человеку выйти из безвыходного. Они будут со скорбным лицом стоять у могилы друга и, не понимая, что погубили его, твердить о чести и совести, прекрасно сознавая, как изумительно смотрятся со стороны.
– Юрий мне никогда не нравился. Что-то в нем было неестественное. Какая-то беглость движений. И говорил он будто на публику, словно ждал, что ему примутся аплодировать. И сестра его… Вся поганая семейка.
– Володя, ты начинаешь объявлять ее во всех смертных грехах теперь. Ты даже не знаешь, что бы она сказала на это, уже сам придумываешь ее ответы. Не извращай… Тебе не кажется, что ты просто зациклился на ней и даже теперь продолжаешь?
– Так и было… Шок с разочарованием от того, что я все это высказал ей, а она не смогла опровергнуть, были так сильны, что до сих его отголоски добивают меня. Навыдумывал, навысказывал самое ужасное, что мне представилось в период, когда был я сам не свой от творившегося кругом. А это правдой оказалось. Она была удивительным человеком… Удивительным и трудным для понимания. Это для родных она была хороша, а я не был родным. И почему она должна была заботиться обо мне? Это ведь была ее позиция, и верная – сначала семья, потом все прочие. Но для них обычно не доходило. Впрочем, семью она тоже нещадно критиковала. И зачем было это высказывать мне, если меня она близким не считала?
И снова в душе его шевельнулось омерзение к Владе и саднящая не дающая покоя мысль, которая в свете последних событий слегка стерлась, но не исчезла до конца – что он был недостаточно хорош для нее. Была ведь она в чем-то лучше его, он действительно признавал это. Тут не все так однозначно представало перед критиками, как в «Мартине Идене» или «Саге о Форсайтах». Романах, которые едва ли были известны широким кругам советских читателей той эпохи.
– Не такая она эгоистка для родных, как я, который побежал на фронт за ней, не подумав, как будет матери тяжело. Ее-то отец явно позаботился о себе. Да кто вообще мог предположить, что будет такое. Больше заботилась о своих, как волчица, а я об отвлеченных других. И поди разберись тут, кто прав. Но все равно я считаю это менее мелочным, хоть и менее логичным. Не могу отсиживаться у печки в такое время… Да как можно после такого вообще уважать себя?
– Откуда мы знаем, что было в голове людей, которых обсуждаем сейчас? Остаются только догадки, только на них мы уполномочены. Даже на лечении все не вытянешь. И потом, и в самом ужасном на наш взгляд человеке есть хрустальные закоулки.
Владимир не нашел что ответить и улыбнулся, как бы винясь в своем молчании и признавая разумность слов Жени. Женя же отвлеченно смотрела в окно на то, как вяло расползалась жизнь внизу. Из форточки дуло на ее небрежно уложенные волосы, которые она теперь вынуждена была мучить хозяйственным мылом. Готовить шампуни, как в старину, саморучно, из яиц или трав, не было ни сил, ни времени.
– Тяжко тебе было, да? – констатировала она через некоторое время с легкой вопросительной интонацией. – Пожирающая волна разрушения, страха и пыли. Убийства с обеих сторон…
– Да, было. Но я людей наших спасал. Это было самым отрадным, это поддерживало.
– И потому не подлежишь суду. А те, кто посмеет осуждать за якобы убийства врага, который тоже человек, не имеют на это право. Кто скажет, где равновесие в проценте убитых, а потому спасенных тобой через них? Пусть молчат поборники морали.
– Как вредно очевидное, Женя! Ты не представляешь, – покачал он головой и склонил ее.
Женя едва не застонала от жалости. Как она могла испытывать ее к этому закаленному вояке, только искалеченные женщины, видно, понимают. Искалеченные своей несвободой в проявлении тлеющего инстинкта объять все и вся, всех пожалеть и приютить, обогреть и накормить. Уродливые формы этой первоочередной потребности перепалывают жизнь, отдаляя ее от счастья и канона. Уродливая форма прорастала из ее неспособности обрушить все на младенца.
– Он герой, – вспомнил Гнеушев давно забытый их разговор про пожертвовавшего собой мужчину. – Но я не хочу закончить как он, Женя. Не хочу. Чтобы после меня жена с детьми голодными одна осталась. Жить хочу несмотря ни на что. Мы с тобой делали одно и то же, только ты внутри себя, а я с несвязанными со мной людьми. И все равно, веришь ли, чувствовал. Ты говоришь, что меня не смеют судить, и это так, но все равно тяжело. И недалек от того, чтобы сам себя судить.
– Это мораль.
– Быть может.
– Ты еще можешь жениться, у тебя будут дети… – сказала Женя неуверенно.
– И избивать их с женой и глушиться белой? Единицы, счастливчики после такого живут как прежде, не испытывая гнета. Не хочу другим жизни калечить. Потому что испытанное нами выживает в мысли о бессмысленности происходящего несмотря на героизм, сквозящий из всей щелей. И все равно я рад, что защищал людей, пусть так, пусть хоть убийствами других, но это можно оправдать. Воспитание такое… Не вытравить. Сидит в нас этот проклятый патриотизм, хоть ты тресни.
– Мне кажется, как ты сейчас, лишь единицы рассуждают. Остальные просто катятся по наклонной и считают, что все верно.
– Так все живут, Женя.
– Теперь я вижу в тебе мужчину, но не мягко-мужественного, а очерствевшего войной. И мальчишка нравился мне больше.
– Ну, надо же становиться взрослым, – мрачно изрек Владимир.
– Мне тоже… Подчинение не всегда удобно. Думаешь, что за тебя все сделают, сберегут. Не нужно принимать решений. И чем это оборачивается. А я стала сильнее. Не так чтобы очень, но все же. Дорого мне дался этот перелом сознания. Тяжело переделать себя. Когда костный мозг, все позывы иные…
– В сложные периоды люди либо обнажают тлевшую доброту, либо становятся сволочами и предателями. Третьего не дано.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
