Текст книги "Дымчатое солнце"

29

Как раньше Евгения откровенничала на щиплющие темы с Владимиром, так теперь лакомо было открывать новые грани в Максиме, исследовать разные, а порой и противоположные реакции на одни и те же свои слова от разных людей. Поначалу он сторонился ее, отзываясь неохотно и вообще явно тяготясь ее неотступным желанием облегчить его и свою душу в диалоге. Но постепенно ее живость, мягкость и светлые, всеобнимающие глаза, смотрящие не в упор, но и не сквозь, обернули его на сторону Жени. Сторону, к которой по неуклонной теперь убежденности Владимира обязаны были примыкать все достойные люди. Он рос, развивался, что-то приобретал, что-то забывал, менял свой взгляд на мир и населяющих его людей… Порой ему становилось по-настоящему страшно, насколько изменит его мироощущение и качества день грядущий. Но при всем этом Владимир определенно не хотел возвращаться в довоенное время, ничего толком не знавшее, не понимавшее суть вещей и процессов, время в тумане.

Во всем мне хочется дойти

До самой сути…

«Наряди Макса в форму гусара – получится офицер времен, да и, пожалуй, характера Лермонтова», – думала Женя, поддаваясь романтизму облика и истории нового знакомого. Все получалось у него легко и непринужденно, пусть и с некоторой стремительностью, даже напором. Но тем было острее.

– Среди великого множества развитых и даже одаренных людей если найдется один мудрый, это будет невероятным подарком, – озарился Максим фразой в ответ на какое-то ее наблюдение.

– Порой я вижу, как вы с Владимиром похожи. Страна дала вам неплохое образование, вы сами развили свои суждения непрерывной внутренней работой и анализом. И тем не менее как истинные мужчины вы все что-то делите, не хотите уступать, не хотите смиряться. Нашла коса на камень.

Максим хмыкнул, но промолчал со свойственной ему скупостью движений и выражений эмоций. Он удивлялся, как просто, по случайности нашел таких людей. Раньше искал их отчаянно, но приобретал там, где они должны были водиться, подделки. Разыскивая мыслящих, он находил притворяющихся такими, но никак не их самих.

– Может, мужчины могут дружить, только если лишены здоровых амбиций. Или если по крайней мере один в тандеме лишен.

– Да не только мужчины, но и все люди. Вот почему дружба так легко складывается в детстве – нет еще этих досаждающих оттенков личности. И так тяжело сохранить ее в взрослении. Уходишь дальше или недотягиваешь, меняешься, друг меняется…

– Да и с любовью то же самое, по сути…

– В любви легче! – возразила Женя убежденно. – Легче всегда быть рядом и влиять друг на друга. Поэтому меняешься сам, меняешь и партнера. А когда человека раз в неделю видишь…

На время беседа прервалась.

– Было время, – сказала Женя Максиму, – я думала, мы и впрямь родственны с Володей. В войну я часто думала, жив ли он. Этот человек всегда останется тем, кто был очень добр ко мне в трудные минуты. Существом, достойным благодарности. Теперь он изменился и даже пугает временами. Против воли я ощущаю какой-то барьер, как с мужем. Он стал так мстителен по отношению к этой девушке, моей падчерице… Я сама от нее не в восторге, но он так злится на нее. Их же связывало что-то вроде любовных уз.

– Это просто обида, бушевание от сильной страстности натуры. Не думаю, что это свидетельствует о зле. Мы с ним похожи, вы правы, но он слишком зациклился на войне. Он будто даже упивается своими ранами и силой, считая, что теперь может вести себя как хочет. Я тоже был к тому близок, но понял, что ничего путного из этого не выйдет. Очень легко посчитать себя искалеченным и перестать думать о производимом впечатлении и об окружающих. Может, он добрее, мягче, не доходил до того, до чего почти дошел я… Впрочем, я не знаю.

– Вот это неправда. Он остался добрым.

– Может, для вас.

Женя хотела спросить, разве не так должно быть по справедливости, но сочла это грязным. Если человек добр хотя бы к кому-то, разве можно считать его испорченным до конца?

– А вы разве не сильны?

– Моя так называемая сила происходит от излишка темперамента и недостатка воспитания. Владимир же всегда, судя по моим наблюдениям и его рассказам, был сдержан, мягок от нежелания никому навредить. А теперь война растворила его оболочку. Он узнал, какого быть сильным, никого не бояться кроме собственного отражения. И ему понравилось, потому что он способен это вынести… Наверное.

Женя слушала с интересом – в этом ракурсе она еще не размышляла. Понимая, что нет истины в человеческом мире, а есть только мнения, она не прочь была принять видение Максима.

– Странно, что при вашей схожести вы не стали друзьями.

– Так бывает… Люди как будто и похожи между собой, а разные с основ, с самой сути… И не надо никого винить, что порой не складываются у них отношения.

– Так сила вытекает из распущенности? – словно переспросила Женя, все еще не оторвавшаяся от той фразы.

– У кого как, – с выдохом размышления отозвался Максим, польщенный, что Женя обращается к нему за таким духовным ответом. Эта привычка позволяла неплохо познавать за счет диалога. – Мне кажется, моя именно оттуда, от безнаказанности, например, с моей Дарьей. Сила это или свобода… Откуда мне знать, как я повел бы себя с более волевой спутницей?

– Тем не менее вы переступили через это, чтобы приехать за ней.

– Кто больше нуждается в союзе, подобном нашему? Человек терпящий или допускающий вольности, живущий открыто и в свое удовольствие. Думаю, ответ очевиден.

– Не всегда. Если брать людей, подобных, например, Лиле Брик, то она и после смерти Маяковского и расставания с мужем не пропала. Она ведь была умной и несгибаемой.

– Быть может… Было много причин, почему я поехал вслед за Дарьей. Странно, что мы вообще говорим об этом.

– Раз уж начали, – улыбнулась Женя. – Для меня никогда не было чем-то необыкновенным разговориться с незнакомым или плохо знакомым человеком о личном и родном. Время сейчас такое, легче – все понимают, всех смерть коснулась. Если я вас шокирую, простите. При этом я редко даже с родными позволяла себя такие откровения… В моей семье вообще не принято было говорить, обсуждать важнейшие отношения мужчин и женщин, что в жизни всегда пригодится. Алгебра, физика, да даже литература не так пригождаются, как это базовое…

– Не знаю, сила ли это, привычка, страх или вовсе слабость с моей стороны, помятость. Каждый это как хочет на свой лад может интерпретировать.

– Тем не менее, жену вы были готовы простить.

– Потому что она ударила в первый раз. Остальные не простил бы. Тем более я прекрасно понимал, что сам не подарок. В мелочах несдержанн на язык, гадок. Дарья это видела. Порой и хотелось мне смолчать, да думал, зачем, она никуда не денется, не накричит в ответ. Но все же мужчина, не подверженный страстям, живущий по принципам и правилам, представляет, в сущности, жалкое зрелище. Может, это и послужило…

Женю это нисколько не поколебало.

– Перестаньте! Неблагодарным людям всегда что-то маячит и мельтешит перед глазами, что-то раздражает… Но если человек как вы способен говорить о себе такое, у него не только развита совесть и мышление, но и критика себя, что необходимо.

– Или он просто хочет произвести такое впечатление и покрасоваться, – рассмеялся Максим.

Мягкий смех, так не подходящей его экспрессивной суровой натуре, маслом окутал Женю.

– У тех, кто так говорит, – продолжала Женя, поведя бровью, – часто наблюдается глобально тонкое чутье, совесть и запасы любви.

– Вы пытаетесь выгородить меня?

– Скорее, сделать комплимент.

– Из жалости?

– Отнюдь. Хочу выразить свое настоящее отношение, – сказала Женя, не покраснев. Такой ерунды теперь не возникало.

Максим не знал, как отреагировать на это.

– Цельные натуры умеют любить как никто. Неровно, стихийно, страстно, неправильно, но упоительно, – продолжала Женя, поймав колею и выражая давние мысли. Так долго не говорила она с людьми о высоком! И какой отрадой был разумный собеседник рядом. – Люди злы, когда они несчастны.

– Но это не оправдывает их.

– Одна моя знакомая придерживалась таких же взглядов. Но у вас это выходит более обаятельно и не так категорично, зло почти…

– Потому что я все понимаю.

– Со мной тоже была подобная история, как у вас с Дарьей… Не простила. Не смогла. Может, я плохой человек.

– И верно, что не простили. Нечего прощать такое. Есть границы, до которых человек может быть родным. Перейдет – сам виноват.

– И это ваша мораль?

– Чем она плоха? Это же не невинная ссора, из-за которой скандалить – идиотизм, – разъяснил Максим, словно смущаясь своей стойкости.

– Но ведь даже виновный может слишком пострадать из-за мести.

– Как это?

– Когда человек мстит или делает зло, обличает, он не может знать, как его поступки скажутся на его жертве. И будет ли казнь правомерна…

– Вы верите в бога? – с удивлением и почти отверганием прервал ее Максим. – Я отношусь к атеизму как к большевикам – не совсем верно, но все лучше тупой забитой веры и повальной безграмотности.

– Я со здравомыслием отношусь к любой религии. Понятно, что она делает людей овцами и лицемерит на каждом шагу, но совесть гложет и атеистов. Глупости, что атеисты лишены морали, происки верующих консерваторов. Совесть не связана с мировоззрением, она истинна, как ничто на свете. Все преломляется, но не внутреннее ощущение морали и собственных проступков. Может, у тех, кто умалчивает, она тише? Хочется наказать себя, если правда не за мной, тошнит и сминается что-то в желудке.

– Это похоже на убегание, трусость.

– Так и знала, что вы это скажете!

– Что же, вам делает честь, что вы так хорошо меня изучили. Хотя, стоит признать, ваши слова не лишены здравомыслия. Могу лишь возразить на это, что стоит ко всему подходить с трезвой головой и отдавать себе отчет. Но не надо все же забывать, что есть обстоятельства, в которых человек не может быть виноват. Например, эмоциональная нестабильность вашего врага. Уж мне как врачу вы можете поверить. И потом, ведь даже добро порой приносит дурные плоды, то есть зло. Мучает ли совесть людей, которые вершили добро?

– Сомневаюсь, хотя все возможно.

– Самый верный выход из этой непростой ситуации. А месть порой приводит в здоровью и благоденствию. Не все так однозначно, как пытались втолковывать населению священники в начале века. Я вообще не совсем понимаю, почему при нашем научном атеизме вас понесло в такие дебри. Ответ может быть лишь в том, что вы из духа противоречия проникаетесь к вере состраданием и уважением.

Женя грустно улыбнулась, отрицательно покачав головой.

– Вы всегда с такой грацией выходите из сложных переплетений?

– Стараюсь.

– Володя говорил мне, что вы не совсем в себе… А я вижу, что с вами дела обстоят лучше, чем с ним даже. «Не все, что видно, верно», – порой говорит он. И как прав! Относительно людей, запертых в свою скорлупу и свято верящих, что лишь их взгляд на мир верен и справедлив. Они страшны, ведь не допускают поблажек…

– Думаю, каждый человек, даже умный, в той или иной степени позволяет себе так думать. Как и я. У меня был непростой период, к тому де я еще подозревал Дарью в неверности, так что мне было не до подобной философии… Напророчил.

Оба замолчали, затем Максим, как всегда, неожиданно и громогласно, так что Женя даже вздрогнула, спросил:

– Так вас мучает совесть из-за вашего мужа?

Женя похолодела.

– Зря он вам рассказал.

– Я сам выпытал.

– Что же, сначала, и я этого не ожидала, мучала, да. Я была так опьянена этой новой ролью вершительницы судеб, что удивилась, когда эйфория прошла. Я жалела и не могла спать, я извилась. Но потом я вспомнила, через что прошла по его милости. Как и его первая жена. Как и люди, лишенные им воли непонятно по какой власти… А, может, и жизни – Виктор не любил говорить о работе. И мои сомнения испарились. Мне надоело быть жертвой. Тем более, как ни крути, мы сказали правду. Не соврали ни слова.

– Вот и замечательно.

– Вы даже не скажете, что у меня остается право на искупление? Потому что порой мелькают у меня сомнения…

– Вы достаточно умны, чтобы сами знать это. А я не беру на себя роль жреца или судьи, какого-то осуждающего фанатика… Для этого надо слишком любить себя и считать чересчур незапятнанным, что само по себе говорит об ограниченности носителя таких мнений. Меня там не было, я свечку не держал. И вы нравитесь мне. Даже если вы в чем-то виноваты, вы имеете право на второй шанс.

Женя улыбнулась.

– Скловский тоже имел. Но не воспользовался им и даже не задумался о такой возможности.

Максим согласно повел глазами и успокоился.

– Мне больше по душе ветхий завет. Не надо прощать единожды придавшего. Христианство пыталось вырастить стерильных беспомощных людей, не смеющих давать отпора, что в человеческой крови, что истинно и верно, как природа. Чем это грозит при встрече с более воинственными? Смертью, прозябанием, подчинением. К счастью, вековой опыт не слишком-то преуспел. Только в случае с особенно религиозными. Тем не менее они, принимая это учение, всегда находят лазейки, чтобы не поступать как там сказано. И очень ловко у них выходят оправдания и шлифовка библии.

– Но это тоже не всегда верно, – с сомнением и словно извиняясь проговорила Женя.

– Что именно?

– Что не надо прощать. Из-за обиды вы все видите в черном цвете. Потом отойдете. Прощать надо, конечно, но не систематически. Думаю, здесь, как и везде, понадобится середина и оценивающий взгляд.

– Вы всегда так мудры и беспристрастны?

– К сожалению, нет. Но когда удается, это очень помогает не наделать ошибок.

– Вполне здраво.

– Только порой противно от этой правильности, нежелания нагрубить… Нежелания делать людям неприятно своими разоблачениями. Думаю – кто я такая, чтобы вмешиваться. А может, просто лень мне. Ничего мои проповеди не изменят, да и желания нет. Хочется прийти к себе и вытянуть ноги. А лучшая компания – книги.

– Знаете, кто раз обжегся… Я не буду судить за это. А по поводу разоблачений… Думаю, люди должны знать правду. Хотя бы чтобы иметь возможность задуматься.

– В том-то и дело, что правду о себе они хотят знать меньше всего. А если раскроешь нелицеприятную правду о ком-то еще, поборники морали тут же кричат: «А тебе что, неймется?! Что очернять человека, вы ему жизнь испортили!» А то, что он много кому крови попил, как бы и неважно. Всегда есть такие моралисты, которые не понимают, к чему их либерализм приведет. Человеку ведь только дай распуститься. Может создаться впечатление, что не прощать способен сильный человек. Есть вещи, за которые прощать – преступление. Хотя, конечно, часто прощение именно как слабость выглядит. Но это не так. Раз уж вам с Владимиром такой важной кажется сила и стихия.

– Хотя я с вами не во всем согласен, мне нравится широта ваших взглядов и направленность мыслей. Я не считаю себя плохим, чрезмерно принципиальным человеком. Но топтать себя не позволю. На войне характер поневоле закаляется, когда лицом к лицу стоишь со смертью. Бытует мнение, что в конфликте виноваты двое, но это слишком сглаживающее углы воззрение. В продолжающихся ссорах – возможно, если оба не слишком мягкотелы, чтобы испугаться вспышки и все замять. Когда один предает, а второй слишком обостренно чувствует справедливость, чтобы принять и забыть, руководствуясь общественным мнением, которое часто готово прощать всех без разбору, я не вижу здесь его вины. Эта русская душа проклятая… просто безалаберность, это не доброта. Добро должно быть умным. А делание добра сволочам оборачивается против всех правил, потому что сволочь продолжает свое грязное дело. Бывают, конечно, исключения с исправлениями, я даже в это верю, но в общем и целом все крутится на своих кругах. Кто-то, кто мало что понимает в физиологии человеческих отношений и семейной жизни, может говорить, что я попустительствовал жене и тому подобное, что я виноват не меньше нее. Но не слишком ли они переоценивают свои способности проникнуть в чужую душу, что сделать невозможно, в свои способности сколотить верное мнение о другом? Сначала бы себя познать… Часто я слышал, что мне надо быть мягче. Но что значит быть мягче? Позволять вытирать о себя ноги? Прощать обиды и радоваться тому, что имеешь, зная, что можно было найти участь и лучше?

Женя слушала молча. Слишком сказанное отвечало ее новым представлениям о жизни.

– Я могу добавить только то, что если говорить как вы, то может вовсе не остаться преград и хорошего тона, можно уверовать в свою исключительность и непогрешимость.

– Мне это не светит.

– Вам возможно. Но на планете еще много людей.

– Мы, растершиеся временем, должны собрать осколки и тянуться друг к другу за утешением и спокойствием. Кто так хорошо поймет человека, бывшего на фронте, как не вы, блокадница?

– Да нет в стране человека, которого так или иначе не коснулась война, зачастую в самых страшных проявлениях. Дошло до того, что голодающие в селениях уже считаются легко отделавшимися.

Максим устремил взгляд вникуда, так знакомый Жене взгляд человека, поддавшегося мыслям. Женя прищурила освобожденные глаза и сказала:

– Это очень плохо, что сейчас мне хочется бежать, кричать и видеть солнце, его закат?

Максим с умильной улыбкой в своих свирепых от блеска и слабой, но яркой окраски глазах приостановился и удостоил спутницу одобрительным кивком, как бы призывая выполнить то, что она намеревалась.

Максим видел, на какую опасную тропу они с Гнеушевым ступили, как легко пересечь черту и сломаться. Нужен здесь недюжинный контроль над собой. Но не стал выговаривать это Жене. И хорошие ошибаются. Он не завидует ей, если муки совести, даже если кара этого Скловского была оправдана, свалятся на нее через какое-то время.