Текст книги "Дымчатое солнце"
Автор книги: Светлана Никитина
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
7
В конце августа уже навязчиво пахло сентябрем. Дача Скловских с ними внутри надвигался на осень. Успокоенное увядание ударялось о двери и окна. Ощущение запакованности, зачехленности, свойственное осени, предчувствовалось. Вылезающее солнце обдавало, захлестывало, засасывало желтизной, поглощало в неизведанные дали космоса своего цвета.
– Как ты можешь считать этот кошмар? – спросил Скловский дочь, зайдя в комнату и ясно заставив ее сжаться в комок и накрыть ладонью потрепанную книгу стихов Есенина. Что в нем находила Влада, в целом не особенно увлекающаяся литературой, было загадкой для отца. Впрочем, читала она лишь пару стихотворений. Остальные не западали в душу, как это и бывает даже с творениями больших поэтов.
– Значит, нахожу в нем что-то привлекательное.
Скловский пожал плечами, едва не разъев сам себя от надменности, как можно быть такой глупой.
– Убери. Еще не хватало, чтобы об этой маленькой пикантной тайне узнали за пределами нашей общности.
Влада со спокойной яростью взглянула на отца, но перечить не отважилась, зная, что в делах, подобных этому, он имеет настоящее чутье. Еще бы – пройти такую школу увиливаний, изменений морали, закрытия глаз на явный идиотизм и несправедливость… Влада сама не понимала, что вопреки пламенным изобличительным речам отца, напитанным фальшью, не чувствует неприязни к их автору.
– Золотая середина – это не русское. То целуют царю пятки и в священном благоговении идут на войну, то расстреливают его. Воевать-так положить всех, лениться – так по-емельевски, со щукой и тупым существованием. Запрещать – так великих поэтов, которые посмели сказать что-то не то! Сказать ярко и правдиво…
– … запрещать именно тех поэтов, которые и имели свое видение и подлинный гений. Это я понимаю, неужели ты не знаешь? Разве в царское время не гнали Пушкина и Лермонтова? А царя почитали от необразованности. Оставь эту тему, девочка. Ты слишком кипятишься. Не суди ни о чем категорично. Ни одно предложение со словом «никогда» не имеет права произноситься умными людьми. Всегда есть исключения. Всегда! Мы должны зреть здраво, глубоко. Вникать во все нюансы.
– Да, папа, – бесцветно ответила Влада и уставилась в окно. – Только вот тошнит от социалистического реализма. Нельзя отринуть все, что было хорошего.
– Пушкина никто не отменял.
– Если бы он не был на стороне декабристов, отменили бы. Все помнят, что он был против царя, но никто не думает, что он и против современной власти был бы.
– А тебе не приходило в голову, что ни одного гения прошлого века не отменили, потому что они как раз ратовали за то, что и произошло? А вот современные… Ну нравится им бунтовать.
– Они бунтуют не потому, что им нравится этот процесс, а потому что видят все насквозь и свысока.
– Не советую тебе говорить об этом кому-то кроме меня. Впрочем, ты умница. Но что ты имеешь против советской культуры? Грамотность населения составляет теперь девяносто процентов. А раньше образование было доступно единицам. И не поднялись бы ни твой Есенин, ни наш Маяковский из босяков, если бы не советская власть. Ты говоришь ерунду узколобого бунтаря. Бунтовать было модно двадцать лет назад. Теперь пора успокоиться.
– Это неправда, они были известны еще при старом режиме.
– Только потому, что режим этот изжил себя и все тяготели к новому.
– Бунтовать свойственно каждому поколению… – со странной для нее горячностью, которую обнажала только при отце, сказала Владлена. – Потому что старшие замыкаются на глупом консерватизме, пусть и свеже выстроенном. Надо прорывать эту стену и вносить нечто новое. Хотя я и далека от политики.
– Не потому ли ты читаешь опальных поэтов, что они запрещены? – с ехидством бросил он на дочь неуловимо звучащий взгляд. – Тебе бы только жить сыто и говорить умные слова, – подытожил Скловский не без самодовольства, присущего человеку, считающему себя эрудированнее и выдержаннее оппонента. С Владой так говорить отваживался лишь ее отец. А она лишь в его присутствии чувствовала, что не может быть неоспоримо правой и лучшей во всем. Каждый сильный человек в душе преклоняется перед кем-то даже больше, чем размазня, ведь заострен на громкие эмоции.
Влада не нашла, чем крыть. У нее сощурилось сердце.
Дочь – это тайна и нежность, которую нужно было оберегать. Идеальная женщина, которая никогда ничего от него не требовала. По крайней мере, недавно было именно так. И Скловский не допускал мыслей, что что-то изменилось. Идеальная женщина, которой у него никогда не было. Остальные разочаровали, да и никогда особенно не очаровывали. Сына же можно было пинать как недостойного себя.
Отношения Влады с отцом просто рассыпались во времени. Воспоминания наводнили разум. Призраки счастливого, как у большинства, детства, несмотря на сложные цепи отношений в семье и голод, военное почти положение, окружали. От собственных иллюзий и воспоминаний, досаждающих, делающих легче, отбиться непросто. В любых условиях изгибающаяся человеческая сущность, как цветок, тянется к свету. Отец забивал своим искаженным авторитетом, мать вызывала отвращение слабоволием. Было от чего пребывать не совсем в ладу с собой. Владимир считал, что в лихие времена, ведь в конце концов ослепление молодостью сменилось жестким приятием фактов, люди не имеют права настолько закапываться в собственных мелких проблемках, потому творчество индивидуалистов последней поры аристократии запрещено для пользы. Но что может быть важнее для человека, чем мир его личных замкнутых в голове мыслей? И чем плохи деятели искусства, выплескивающие в вечность свои переживания и потаенные мысли, если они могли помочь, избавить кого-то от ошибок и спотыканий, если делали это совершенно? Но это преследовалось, считалось недостойным во время, когда массовое было важнее единичного. Влада как бы и одобряла такой подход, но в то же время что-то сокровенное в ней тихо возмущалось. Индивидуалистам место было в периоде, позже именованным Серебряным веком, который им в школах не преподавали.
– Индивидуалистам место всегда и везде. Большинство гениев – индивидуалисты, – как-то она из духа противоречия заявила Владимиру, хотя постепенно училась на что-то прикрывать глаза, что-то пропускать. Вместе с тем это не мешало ей негативно отзываться на похожие поступки других людей.
– Да, но индивидуализм – не значит эгоизм.
– А складывается именно такое впечатление. Потому они и вымерли.
– Вымерли потому, что слишком много обращали внимания на собственные переживания?
– Именно.
– Как раз наоборот, чем больше был поэт, тем сильнее он задумывался о судьбах и поколениях. Но это не мешало ему выплескивать собственное бродящее море, тесно переплетая его с внешним.
Владимир постепенно поддался своей натуре и начал слишком много думать о себе и окружающих, недолюбливая Владу за то, что она не делает того же. Его спокойная процветающая натура научилась осуждать, пресытясь установкой и необходимостью быть нейтральной и со всеми доброжелательной. Это, пожалуй, было единственное, в чем они не совпадали. Влада старательно показывала, что ее нейтрально не интересует чужое мнение, но едва ли такое возможно при существовании в социуме. Нет работы сложнее, чем жизнь в обществе. Владимир не знал, поскольку учился на другом факультете, что Владлена участвовала во всех недоразумениях и конфликтах в институте, зачастую будучи их определяющей силой и даже началом. На неодобрение ее поступков она активно взрывалась в жалобах подругам, изящно давая понять, какой идиот ее хулитель. И при этом всерьез делала вид и даже верила, что ее не волнует масса и ее мелкие дрязги.
8
При отнюдь не лучших экономических показателях и дефиците многого у страны, строящей заводы и прокладывающей железнодорожные пути, не было возможности наладить все и сразу, чтобы угодить каждому. Здравоохранение стало бесплатным, что резко понизило статус врачей, но уровень обслуживания оставлял желать лучшего, а ситуация на производстве щедро снабжала лекарей работой. То же относилось и к стоматологии – серые пломбы быстро выпадали, а плохое обезболивание превращало походы к зубному врачу в пытку.
Женщины с забитыми смытыми лицами полоскали одежду на реках, сдирая кожу пальцев в холодной воде, и мыли головы с разными оттенками русости волос мылом и отварами, что часто оставляло белый налет. Впрочем, при царской власти происходило то же самое, только в гораздо больших масштабах. Несмотря на многообещающие разработки ученых в массы они не подавались, оставаясь привилегией высших слоев.
В семье Скловских было место и нежности, и высоким беседам, но все это как-то скукожилось, обесценилось, опустошилось оттого, что Женя простить мужу так и не смогла. Поначалу она корила себя за то, что винит во всем Виктора, а потом в какой-то момент поняла, что это вполне обоснованно. И это открытие больно поразило ее, распахнуло глаза навстречу болезненному режущему свету больниц, привело к догадке, почему ее мнение о нем в корне поменялось – подсознательно она уже знала причину своего перелома. Это был обычный ничем не примечательный аборт, обыкновенная операция, которые в СССР производились миллионами и подпольно, и вполне официально – ушлые врачи не брезговали получить причитающееся, назначив прерывание беременности якобы по медицинским показаниям. Женя регулярно слышала, как кто-то приглушенно обсуждает подробности своих походов к врачам и бабкам. Но для нее это был перелом, конец, перечеркивание всего, что существовало прежде. Она не задумывалась раньше, что можно получить, действуя как все и после замалчивая это, никого не предостерегая. Хоть такое и было более чем естественно в те времена, Женя все никак не могла поверить, что это канон, что так надо, что, раз к этому прибегают многие, и она должна действовать так же и не терзаться, как и они, как и все… Жене не приходило в голову, что женщины боятся того, через что прошла она, и с радостью избежали бы подобного насилия над собой, будь у них выбор. Но так было заведено, установлено, население не просвещалось по запретным вопросам, деваться было некуда.
Женя не могла смириться и забыть, и ее непохожесть на других еще более усугубляла ситуацию. Она ощущала одиночество и думала, что одна чувствует такое, не знала, что остальные молчат подобно ей. Женщин, которые прошли через убийство плода и не терзались этим, которые жили обычной жизнью, радуясь только, что избавлены от хлопот, что все прошло гладко, Женя не понимала, их черствость казалась ей дикой, кощунственной… Омерзительно, что они продолжают спать с мужьями, любовниками или случайными производителями. Она не думала, что, быть может, так они лишь пытаются обезопасить себя от того, что терзало и поражало теперь Женю день ото дня все глубже – беспрерывного шествия к срыву и апатии. Если не вспоминать, не погружаться в детали, чтобы не тронуться умом, не так тяжело. Да и инстинкт, что ни говори, несмотря на уродующие перспективы тлел.
Близость для Жени теперь стала мучительна, и день начала процесса, гарантирующего, что еще одна беременность не состоялась, она встречала с дрожью и сама не своя ходила, если он задерживался. Разгоряченные запятнанные быстрыми движениями простыни стали для нее эшафотом.
– Повадился к нам этот щенок, – тихо сказал Виктор, раздеваясь.
Бледная Женя ожидала его в постели, отодвинув книгу. Ей не понравилось, как муж отозвался о Владимире, юноша всегда импонировал ей. Необъяснимо было то, что она жалела его, хотя был он в меру красив и не отличался затравленностью. Быть может, только в присутствии Скловского.
– Почему щенок? – тихо произнесла она, опасаясь, как бы он не расценил это как дерзость. Виктор часто взрывался по пустякам и во всем искал подводные подвохи.
– В рот смотрит, словно зверек, от меня будто все зависит, будто я солнце что ли…
«Как будто тебе это не нравится», – невольно подумала Женя, не отдавая себе отчет, насколько точна в этой непроизвольной критичности. Выискивать недостатки мужа не было ее самоцелью.
– Вот и помоги ему устроиться.
Виктор повернулся и с вопросом глянул на жену.
– Быть может, они с Владой… – продолжала Женя тихо.
– Шутишь? Она не воспринимает его всерьез.
– Такая настойчивость рано или поздно вознаграждается.
Виктор усмехнулся. Комната погружалась в сочную темноту. Стены еще помнили их утренний запах после расступившегося вечеру дня.
– Мудрая моя девочка, – сказал он мягко и приблизился к Жене, поблескивая глазами в темноту.
Ее будто обдало током, но не приятным, а отдергивающим. Медленно и вдумчиво целуя ее и улыбкой дождавшись, когда она сползет вниз, Виктор полез под комбинацию, облепляющую тело женщины, всученной его власти, и дрогнул от прикосновения к не слишком большой идеально упакованной груди, мигом изменившей форму. Ее запах, лишенный искусственности духов, нравился Скловскому. Женя вся как-то застыла, дернулась, напряглась, и в своей тяжести не могла даже пошевелиться. Самое время было закричать, убежать, выплеснуть злость, но она не могла, просто была не в силах… Никакой радости от этого приятного и обычного дела она больше не получала – каждый раз думала, что он окажется роковым и вновь приведет в кабинет гинеколога, на то же кресло. Ему-то дети не нужны, у него их уже двое, а что может она? В такой вечной апатии жила Женя теперь. Делала все, что и обычно, но это не приносило прежнего эффекта, рецепторы восприятия будто притупились и просрочились, вышли из строя, как старая техника. А по вечерам вдруг накатывала нежданная нераспознанная грусть, и она смотрела на холодеющие от темноты улицы и медленно размышляла о том, куда идут эти хмурые уставшие люди в серых пальто.
Жене стыдно было признаться, что образ Юры все же вставал перед ней раньше, но отвергался как нечто крамольное. Всеми силами она пыталась забить его и очернить, сделать Виктора выше сына. Юра пронизывал ее существо в любом проявлении, будь то мысль или чувство, особенно когда он вернулся и начал делать ей какие-то неопределенные посылы. Его образ выплывал для нее в каждом мало-мальски похожем на молодого человека прохожем, и Женя пугалась разливающейся по коже волне. Особенно теперь.
Торопились жить, в лихорадке предвидения туч пировали и ликовали. Из соседних домов ночами увозили людей, так же на следующую ночь могли поступить и с ними, с каждым… Пир во время чумы – разве не закон человечества? Закон эгоизма. Иногда Женя, краем уха наслушавшись о чьих-то арестах, не могла, как и тысячи по стране, уснуть, пронизанная страшным предчувствием, что сейчас скрипнет лестница, раздастся решительный стук в дверь… она ни в чем не была виновата, в политике ничего не смыслила и едва ли вообще понимала, что творится вокруг. Но выползать из теплой норы, забитой ватными одеялами, волей-неволей приходилось по мере сталкивания с жизнью. Но разве не хватали и невиновных? Они же жили в столице, почти у стен Кремля, и были гораздо более уязвимы, чем простые работяги или крестьяне.
В Европе во всю шла война. Некоторые всерьез верили, что до СССР она не дойдет, другие считали это делом решенным. Но какой бы исход люди не пророчили, повседневность забивала страх и думы о будущем, отодвигала угрозу куда-то в раздел не совершенного, так что живущего лишь в воображении. А это никак не могло вызвать панику.
9
Как-то речь у Владимира и Влады зашла о святой святых.
– Ты замечала, что книги, пересказанные человеком, если очень нравятся ему, приобретают более яркую окраску, чем когда читаешь их сам?
– Пожалуй, – улыбнулась Влада и стихла.
– Я тут начал перечитывать Толстого, – снова начал Владимир в надежде затронуть собеседницу. – И многое понял. То, что раньше казалось унылым и бледным, окрасилось. Всегда я думал, что классика скучна и претенциозна. А теперь оказывается, что она знает ответы на многие вопросы, которые тревожат меня, как, наверное, и многих до и после. Открой «Войну и мир» и пойми, что большинство твоих духовных скитаний, дум и трагедий уже было прожито и описано. Быть может, от этого станет легче, а, может, наоборот – не такой уж ты особенный. Каждый же думает, когда взрослеет и начинает познавать мир, что он неповторимый, и конфликты при его соприкосновении с действительностью уникальны. Отчасти это так, процесс чувствования, наверное, различен, каждый ощущает разную интенсивность одних и тех же эмоций. И все же… – он ласково улыбнулся чуду жизни.
Влада классику не любила, но нашла возможным вставить свое слово.
– Толстой восхищает меня как писатель, – сказала она, чтобы не опозориться, ведь она не имела мнения о нем как о прозаике. Да и кто достаточно широк, чтобы составлять мнение о необъятном непостижимом Толстом? Узнай об этом Владимир, был бы удивлен, открыв проплешины в девушке, всегда казавшейся цельной. – Вызывает споры как человек и убивает как мужчина. При всем своем уме и стремлении к всепрощению он обращался со своей женой как со скотиной. И не думал понимать ее. Конечно, у него были более «нужные» мысли – переустройство церкви. Теперь об этом не говорят, Софью очерняют. Забавная мораль масс – если гений, то непременно неприкасаем, не может быть в чем-то неправ. Значит, в неизменных конфликтах виновата его жена. Какая узколобость!
Владимир опешил – для него произнесенное было нежданным и не совсем понятным откровением. Да, Влада нещадно критиковала все, что ей не нравилось, но кто из мыслящих не делает то же? Обычно при таких вопросах она лишь пожимала плечами и давала понять, что не ее дело, раз кто-то не может жить достойно.
– Нас там не было. И потом, говорить и делать – не одно и то же. Ты пойми, именно такие люди, противоречивые со всех сторон, безумные и странные – только они великие.
– Были великие, которые никому не отравляли жизнь, а если и отравляли, то несознательно.
– А он сознательно?
Почувствовав, что попалась в собственную ловушку, ведь божилась не судить людей и не делать выводов о том, чего знать никак не могла, Влада с достоинством замолчала.
– Я не говорю, что кто-то из них прав, а кто-то виноват. Величайшая мудрость человечества – истина рождается в споре. Но не говори мне, что Софья отравила жизнь Толстому, – (Владимир и не собирался говорить так, потому что вообще не думал о перипетиях их взаимоотношений), – скорее, наоборот.
Влада была мало эмоциональна, поэтому пыл ее слов превращался в холод и упертость, что не красило бы ее, не смягчай она все улыбкой. Произнеси она то же самое с жаром, жестикулируя и округляя глаза, он бы умилился ей как умному ребенку, высказывающему не по годам глубокие суждения. Но она была уверенна в своей правоте, и Гнеушев сник.
– Она посвятила ему себя по законам времени, но не получила в ответ благодарности. Ведь это разумелось. Растила бесконечных детей, находила время не только переписывать его гениальные каракули, но и писать самой и писать неплохо. Об этом не принято говорить в России, это никто почти не знает. Здесь принято выгораживать Толстого из этих некрасивых взаимоотношений, выставлять его лучше, чем он был. А он? Только разочаровывался и гундел.
– Она тоже была хороша, – фыркнул Владимир, впервые ожив. – Боролась с сестрой за его расположение, была подозрительна, читала его дневники…
Владлена оскорбленно смолкла, пытаясь казаться беспристрастной.
– Нам прочно создали его образ как безупречного титана, на которого стоит равняться. А все в жизни не так просто, как кто-то хочет показать.
Владимир в некоторой мере был согласен, но почувствовал какую-то шатающуюся недоговоренность, пустоту, фарс и бессмысленность подобных обсуждений.
– У гениев обо всем свое мнение. Зачастую неверное, – только и смог добавить он. – Если заходить с парадного хода, это не значит, что на задворках нет мусора. Они ведь живые люди…
– В том-то и дело. А потом их жизнь сводят к статьям в энциклопедиях, пытаясь вылепить из образа ошибающегося ищущего человека какой-то столп.
Потом Влада, благосклонно желая перевести тему, говорила об отказе от гордости во имя любви, об эгоизме. Все это было так правильно и так… Не похоже на действительность, на то, как она жила и что думала об окружающих. Владимир недоумевал. Он понимал, что так Скловская будет относиться к избранным, но где, кто это был? Не родные, не друзья… Не он, но почему? Что он делал не так? Гнеушев понимал, что это грани человеческой личности, бесконечного процесса развития, они не раз говорили об этом, что это не лицемерие, но все равно ему было непонятно, неприятно.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.