Текст книги "Избранные письма"

И прекрасный перевод жития Иоанна Милостивого читаю с наслаждением, и гляжу любовно на знакомую руку, которою надписан конверт, ищу коротенькой записочки, хочу знать здоров ли, благополучен ли кормитель нищих в столице христолюбивой, – ищу напрасно, напрасно любопытствую с такою заботливостью. Впредь кладите в такие конверты маленький листочек с сим двусловием: я здоров. Полезно употребляемое Вами время оставляет Вам мало времени, а я не нуждаюсь в длинных письмах от Вас: имею продолжительное письмо в сердце; оно начинается с начала нашего знакомства, конец его… О! Я хочу, чтоб оно было без конца, чтоб продолжение его перешло за пределы гроба и сделалось вечным во Христе. Какое наслаждение – любовь. Пишу к Вам, и на языке моем чувствую какую-то особенную сладость. Это – сладость древа райского.

Присылаемые Вами книжки мне говорят: внеси и ты маленькую лепту в ту сокровищницу, в которую богатые вносят тысячи сребренников. Не буду голосу этому ослушен.

12 ноября 1840,

От души Ваш, Архимандрит Игнатий

Христос Воскресе! Дражайший и почтеннейший Стефан Димитриевич!

Много виноват я пред Вами, не отвечая столь долго на письмо Ваше, исполненное дружбы и искренности. Оно не сходило со стола моего, часто перечитывал его, каждый раз с новым утешением. Справедливо говорит святой Исаак Сирский: нет в мире предмета драгоценнее любви ближнего, которою входим в любовь Божию. Или обременил я себя излишними письменными занятиями, или подействовали на слабое мое телосложение искушения, или хроническая моя болезнь – солитер, или все вместе привело меня в средине зимы в такое болезненное положение, что я оставил пищу, почувствовал сильнейшую боль в груди, в продолжение Великого поста так был слаб, что едва подписывал имя мое на аналое; с страстной недели поправляюсь. […] Провожу время по обыкновению: занимаюсь монашескими книгами святых отцов, из коих Бог помог окончить перевод с латинского книги святого Исаии отшельника. Из первого издания оной двести экземпляров назначаю для монашествующих Сергиевой пустыни, а тысячу в распоряжении питателя московских нищих. Книга не имеет наружного порядка в изложении, который требуется от писателя ученого в школах мира сего, но имеет глубокие мысли, имеет систему для сердца и ума, которую можно ожидать от воспитанника пустыни безмолвной. Надеюсь, что Вы прочтете оную с душевною пользою и удовольствием, ибо Вам знаком вкус глубоких чувств, рождаемых смиренным рассматриванием внутреннего человека.

Таким образом, я буду участником Ваших занятий и Вы моих! Эта мысль меня утешает.

Вы познакомились с о. Арсением Троепольским! Точно, он добрый человек: я находил понятие его о монашестве более ученым, чем опытным, более удовлетворительным для ума, чем для сердца; не знаю, в каком он положении теперь. Дай Бог всем спастись от змиев – страстей наших, коим помогают другие змеи – демоны. Если б Вы взглянули в настоящее время на братство Сергиевой пустыни, то очень бы утешились, ибо Ваша рука была при учреждении сего духовного сада и многая лозы пересажены с Вашею помощью. Все почти прежние жители монастыря выбыли; теперь первые лица – это те послушники, которые вступили в обитель вместе или вслед за мною. Они уже иеромонахи, и главный из них – наместник Аполлос, кажется, неложно может быть назван образцовым иноком нашего времени…

Не знаю, не сберусь ли в конце лета побывать в Москве. И очень нужно бы для здоровья – кажется, нужно бы и для души. Какое радостное свидание меня там ожидает и туда приманивает! До сих пор встречаю препятствие в мысли, представляющей, что опасно оставить монастырь при настоящих обстоятельствах духовенства невского, можно отсутствием своим подвергнуть братство Сергиевское расхищению. Не приедете ли Вы в северную столицу? Не призывает ли Вас в оную наступающая нужда поместить старшего сына Вашего в пажеский корпус или гвардейскую школу? – Ему, должно быть, около 14 лет? Очень порадовался я, услышав, что государь опять обратил внимание свое на заслуги Ваши. Земная почесть, сама по себе ничтожная, но для человека, посвятившего жизнь свою на службу царю и отечеству, отрадна царская милость.

Остается мне изобразить постоянное, и усердное, и молитвенное желание моего сердца всех благ Вам и всему Вашему семейству. Да благословит Бог питать и растить в душе Вашей чувство любви христианской к грешному Игнатию! Ваш усерднейший и преданнейший слуга и богомолец

Архимандрит Игнатий,

11 апреля 1841,

Сергеева Пустынь

Св. Ис. из Слова VIII. – Если ты дал что взаймы ближнему и оного не просишь обратно, то подражаешь свойству Иисуса; если же просишь, то подражаешь свойству Адама; если требуешь лихвы, то это ниже и Адамова свойства. Если кто укорит тебя за что, тобою сделанное или не сделанное, а ты промолчишь, то уподобляешься Иисусу; если будешь отвечать, возражая, что я сделал? – то ты уже не подобен Ему; если же воздашь равным за равное – то совершенно не подобен. Если приносишь жертву твою со смирением, как недостойный, то оная будет благоприятна Богу. Если же вознесешься сердцем твоим и вспомнишь о других спящих или нерадящих, то суетен труд твой. Смирение не имеет даже языка сказать о ком, что он нерадив или презорлив; не имеет глаз для зрения чужих погрешностей; не имеет ушей для слышания того, что не может принести пользы душе; наконец, оно не имеет никаких забот, кроме забот о грехах своих. Оному свойственно со всеми сохранять мир, не по причине дружбы, но ради заповеди Божией.

Слово XVII. – Попирающий совесть изгоняет добродетели из сердца своего. Боящийся Бога прилежен, не боящийся Его предается нерадивости. Хранящий уста свои и молчащий благоразумно возвышает помышления к Богу. От многословия происходят леность и ярость. Подчиняющий ближнему волю свою обнаруживает тщание души к снисканию добродетелей; напротив, пристрастный к воле своей обнаруживает свое невежество. Страх Божий и тайное поучение хранят душу от страстей. Мирские разговоры повергают сердце во мрак и отвращают оное от добродетелей. – Возмущается ум и сердце любовью к земным вещам, презрением оных приносится безмолвие и спокойствие… Ржа снедает железо; подобным образом честолюбием точится сердце человеческое. Плющ, обвившись около виноградной лозы, портит плод ее; подобным образом тщеславие ниспровергает труды человека. Смирение предводительствует добродетелями, а чревообъядение страстями. Конец добродетелей – любовь, а страстей – почитание себя самого праведным.

Заключение XVII Слова. – Братия! Будем стараться, доколе находимся в теле, наполнить сосуды наши елеем, по причине коего светильник бы наш засиял, когда будем входить в Царствие. Светлый и блистающий светильник есть душа святая. Ибо душа, блистающая добрыми делами, войдет в Царствие; душа же, оскверненная злобою, низойдет во тьму. Итак, бодрствуйте, братия, и прилежите добрым делам, ибо время приближается. Блажен, ведущий себя строго. Уже колосья поспели и настоит жатва. Блажен, сохранивший плод свой, – и приидут Ангелы, и вложат оный в житницу вечную. Горе унывающим, ибо огнь их пребывает. Наследия мира сего суть злато и сребро, и домы, и одежды: все они подают причину ко греху, и при всем том, отходя туда, мы должны их оставить. Наследие же Божие безмерно, оного око не виде, ухо не слыша, оное на сердце человеческое не изыде (1 Кор. 11, 9). Оно даруется тем, кои в краткое сие время повинуются заповедям Господа. Оно даруется за хлеб, за воду, за одежды, кои подадим нищим, за человеколюбие, за чистоту тела, за непорочность сердца и за прочие добродетели…

Ваше превосходительство, милостивейший государь, Стефан Димитриевич!

Долго не отвечал я на почтеннейшее, дружеское письмо Ваше. Так прихворнул в это время, что опасались воспаления в груди. Произведено кровопускание, приставлены пиявки, и приговаривают к повторению кровопускания. Сохраняю большую диету от письма и пишу только в крайних случаях: этому причиною большая слабость в груди с болью и потерею голоса. Так переплавляемся мы в здешней жизни, и дай, Боже, чтоб небесполезно!

Служение Ваше по духовному ведомству дало Вам возможность употребить слово «мытарство» для названия тех рассматриваний, продолжительных и многообразных, коим подвергаются у нас книги существенно полезные и от коих так свободны книги умеренной пользы, в особенности же пустые и даже вредные. Я улыбнулся при прочтении этого слова и теперь часто улыбаюсь, видя оживотворение его делом. Книга святого Ис. была у Преосвященного Киевского в продолжение 3-х месяцев; он прочитал ее и одобрил к напечатанию, ублажив духоносного писателя величайшими и должными похвалами. Теперь, конечно, пойдет на рассмотрение к московскому (митрополиту Филарету (Дроздову)). Если труд мой может послужить с какою-нибудь пользою для нуждающихся братий, то, по совершенном одобрении рукописи к напечатанию, не премину представить оную к Вам. Будьте раздаятелем хлеба и вещественного, и духовного! Тех и других нищих много.

Опасения Ваши по отношению к климату и нравственности очень справедливы: никакой глаз не может заменить родительского, не говоря уже о сердце. Да и из учебных заведений в настоящее время едва ли не первое место должны занимать учреждения, приготовляющие к статской службе, а из них вообще университеты. Мы ветрены: количество знаний, которое возрастает с возрастом мира, мы имеем большее, нежели наши предки; это самое многознание делает нас поверхностными, и мы уступаем предкам в качестве знаний, в сущности знания. А ветреность – от стремления к пустым веселостям.

Вы промолвились о уединении? Когда эта мысль приходит, надо ее спрашивать: не рано ли? Хотя и опаздывать не должно. Точно: мир не веселит людей размышляющих, но он, питая нас горестями, отталкивает нашу любовь к нему и направляет ее к Богу. Мир ранит наше сердце и тем исцеляет его болезни – земные пристрастия. Безвременное уединение уничтожает сию работу сердца, которое, нашедши покой, часто снова примиряется с миром и делается холоднее к Богу. Это не мои мысли, но я заимствовал их из аскетических отцов Церкви, и когда приходится видеть опыты, то они постоянно утверждают меня в сем образе мыслей.

[…]

Наконец, я склоняюсь на портрет с грешного лица моего и почитаю обязанностью своею прислать Вам экземпляр, дабы Вы видели и образ того, кому Вы делали много добра. Мои мысли и чувствования, которые не прямо мои, но заимствованы от истинного духа Христовой Церкви, всегда находили приют в Вашем сердце. От этого взаимная любовь! Любовь – тот покой, тот дом, в который Бог вселяет единомысленных о Христе, как воспевает псалмопевец.

[…]

Будьте здоровы! Поздравляю Вас с Новым Годом, призываю на Вас и все почтеннейшее семейство Ваше благословение Божие и молитвы преподобного Сергия, и с чувством сердечной преданности имею честь быть навсегда Вашего превосходительства покорнейшим слугою и богомольцем

Архимандрит Игнатий. […]

17 января 1842

Милостивейший государь, Стефан Димитриевич!

«Аз, – говорит Господь в Откровении Иоанна Богослова, – ихже люблю, наказую». Эти слова совершаются над Вами. И Ваше сердце давно приготовлялось непостижимым, таинственным ощущением к ношению креста! Ваша счастливая жизнь, в которой я Вас застал, была подобна благотворному лету, доставляющему нивам обильное плодородие: в нем дни ясные сменялись днями пасмурными. Прочитав письмо Ваше, которого каждое слово отзывалось в моем сердце, я перенесся воспоминанием к тому опыту стихов Ваших, который Вы когда-то, во время одной из приятнейших наших бесед, мне читали. Предметом Ваших восторгов была Голгофа, Крест, терновый венец, гвозди. И точно! С того времени, как Богочеловек подчинил Себя страданиям и ими исцелил наши страдания, подножие Голгофы сделалось для ученика Иисусова местом дум плачевных и вместе утешительных, сладостных. Сидящий у сего подножия смотрит с равнодушным и спокойным любомудрием на непостоянных счастливцев сего непостоянного мира. Он им не завидует, он предпочитает познание Креста Христова, отверзающего врата в блаженную вечность, тому кратковременному упоению, в котором держит земное счастье свою жертву, чтоб предать оную вечному бедствию. Горе вам, насыщенным ныне, горе вам, смеющимся ныне! – Это неложные слова Сына Божия. В то время, как я имел возможность часто наслаждаться лицезрением Вашим, взоры мои отыскали особенную черту в Вашем характере; она ярко выказывалась для меня при всей светлости Вашего ума; это простота сердца, выражающаяся в доверенности к людям, к доброте их сердца и прямоте совести и правил. Таковая простота есть один из признаков любви. Любы не мыслит зла, а потому всему веру емлет. Любовь есть печать души, способной для Неба. Итак, в Вашей душе та причина, по которой человек бывает крестоносцем; Отец Небесный всякую розгу, творящую плод, отребляет ю, да множайший плод принесет. Вот и глаза Ваши ослабели. Понимаю, как отяготительна болезнь сия для человека, которого главнейшее занятие суть чтение и письмо. И почерк Ваш сказывает, что глаза Ваши не прежние. Я страдаю глазною болезнью уже семь лет и длинные зимние вечера провожу в своей комнате без свечек; пишу и читаю только при свете дневном; впрочем, и сие без боли глаз только с нынешней зимы, после того, как я стал привязывать к глазам на ночь рубленую, или лучше, мелко крошенную свеклу, в платке батистовом, на полчаса или час, предварительно помочив голову ромом, предпочтительно белым, и обтерши им лицо. Все прежние лекарства, все знаменитые капли, чужестранные и здешние, не принесли мне никакой пользы; напротив, еще более ослабили, притупили зрение. Последнее средство, будучи вполне неопасно, очень мне помогает; должно наблюдать, чтоб, как свекольный сок, так и ром не попадали в глаза. Для Вас, на котором лежит столько должностей общественных, при исполнении которых Вы не любите не смотреть пристально, ослабление зрения есть большая потеря, большое лишение. Инок должен меньше чувствовать тягость сего лишения, потому что он может, сидя в своей келии, чуждый всякой наружной деятельности, разгибать книгу души своей и читать в сей книге назидательнейшие истины.

Милые Ваши дети, прекрасные Ваши дети, которые так утешительно лепетали молитву и славословие Спасителю мира, совершающего хвалу Свою из уст младенцев и ссущих! Они достигли юношеского возраста; они ощущают, несут ярем креста! Господь да укрепит их, да помилует их! Да дарует их родителю терпение, подобное терпению Иова, посылая искушения, подобные искушениям сего праведного мужа. Вы уязвлены и в имение Ваше, и в семейство Ваше, и в тело Ваше. Души его не коснись, заповедует Господь диаволу, передавая на испытание внешнего человека. Не касается диавол души страждущего человека, когда человек пребывает в самоукорении и в благодарении, когда множеством славы стирает супостата. Достойная по делом наю восприемлем, – вот слова, приличествующие распятым одесную Господа. Таковы будут помянуты в Царствии Его.

Благодарю Вас за присланные книжки. Обе так просты и ясны, что в них с приятностью усматривается желание угодить не только земле, но и Небу. Слово о. Сергия очень мило: в нем соединяются прекрасные чувствования с непринужденным приятным слогом. И слово его не возвратилось к нему бесплодным, посеялось в сердцах слушателей и принесло плод, приятный Богу, – сострадание к нищим, тотчас выразившееся в делах!

Будучи Вам должен невыплатимым долгом – долгом любви, я состою у Вас в особенном долгу! А причиною тому – мои глаза. Книга Исаии ждет окончательной переправки, которую никак не могу предпринять раньше весенних, ясных дней. По тому, как ныне публика принимает подобные книги, я полагаю, что экземпляры Исаии не залежатся, особливо когда они будут в деятельном распоряжении председателя комитета нищих. Ныне выходят вновь письма Задонского Затворника уже в трех томах: эта книжка многим чрезвычайно понравилась.

Что сказать Вам о себе! Единообразно текут дни мои среди немощей душевных и телесных. Сергиева пустынь расцветает год от году более, а я год от году хилею, слабею и по зимам почти не выхожу из своих комнат. Иногда мелькает мысль о путешествии в Воронеж или Киев, о путешествии столь нужном для моего здоровья, и опять подавляется бесчисленными препятствиями, не позволяющими оставить монастырь на продолжительное время, особливо летом. Но в то время, когда занимает меня мысль сия, бываю в Москве, вхожу в дом, стоящий близ Девичьего поля, вижу хозяина, с той же улыбкою любви на устах, с каковою всегда видел его в Петербурге. И приветливо смеются мне его голубые глаза, все лицо его живописуется в моем воображении со сходством точно идеальным. Сердце гармонирует фантазии нежным восторгом и трепетанием.

Простите, простите! Соединенный со мною узами искренней дружбы и удаленный протяжением земного расстояния, Стефан Димитриевич! Когда-то судьбы приведут Вас увидеть, и какую увижу в Вас перемену, напечатленную восьмью нерадостными годами. На мне Вы увидели бы седины и седины!

Призываю на Вас благословение Божие и молитвы преподобного Сергия, поручаю себя Вашей христианской любви, и с чувством сердечной преданности и почтения имею быть навсегда Вашего превосходительства покорнейшим слугою и богомольцем.

Архимандрит Игнатий,

13 декабря 1843,

Сергиева Пустынь

Долго странствовало письмо Ваше, почтеннейший и добрейший Стефан Димитриевич, доколе не пришло ко мне.

В ответ на первую страницу Вашу скажу: соответственно Вашим добрым чувствам ко мне и скудное мое слово к Вам кажется Вам благим и носящим помазание. Но каково бы оно ни было – оно есть слово сердца. Признаюсь – бывали в жизни моей минуты, или во время тяжких скорбей, или после продолжительного безмолвия, минуты, в которые, появлялось в сердце моем слово. Это слово было не мое. Оно утешало меня, наставляло, исполняло нетленной жизни и радости – потом отходило. Искал я его в себе, старался, чтоб этот голос мира и покоя во мне раздался, – тщетно! Случалось записывать мысли, которые так ярко светили в сии блаженные минуты. – Читаю после – читаю не свое, читаю слова, из какой-то высшей сферы нисходившие и остающиеся наставлением. Обыкновенная жизнь, и монастырская, сопряжена со многим развлечением, не может удерживать всегда при себе сих горних посетителей. Открывая так себя пред Вами, почтеннейший и дражайший Стефан Димитриевич, я самым делом доказываю Вам, что недостойная душа моя, по благости Божией, ощущает сближение с душою Вашею, несмотря на материальное пространство и на продолжительное время, нас разлучающие: потому что это сближение совершается о Господе и ради Господа.

Посетила меня, недели с две или три тому назад, послушница Бородинского монастыря[22]22
  Киликия, в миру Марфа Попова.


[Закрыть]… она долго подробно сказывала мне о Вас, о Ваших милых детях, что и их посещает перст Божий. Милые дети! Бог, рано посылая Вам воздыхания, приготовляет Вас в храмы Себе. Не завидуйте тем, которые пользуются полным здоровьем, которым мир улыбается и которых он приглашает в свой омут. Уста распявшегося за нас Господа возвестили горе смеющимся ныне, а блаженство плачущим и воздыхающим.

Участвующий в Вас сердцем Ваш преданнейший

Архимандрит Игнатий,

27 сентября 1845

Получил два письма Ваши почти в один день, дражайший бесценный сердцу моему Стефан Димитриевич: одно с отчетом печатным, другое с отчетом живым – Валленштремом. Вы меньше сказываете в Вашем печатном отчете, нежели сколько говорит живой: в первом виден Ваш ум, Ваша распорядительность; второй беседует больше, почти единственно, о Вашем сердце… Валленштрем мне понравился, понравился и братии; сколько видно и как он говорит – понравился и ему монастырь наш. По его хозяйственным сведениям он может быть полезным обители: следовательно, Вы сделали нам значительный подарок. В нравственном отношении мы не будем его отягощать излишними, утонченными требованиями, зная, что старое строение от значительной переделки может только разрушиться.

Благодарю Вас за участие в постигшей меня скорби. Но это – путь мой: одна скорбь передает меня другой, и когда несколько продлится спокойствие, то я чувствую сиротство. Увидев бездыханное тело, я зарыдал над ним без всякой мысли, по одному лишь горькому чувству сердца. Какая мысль, какое размышление может быть тогда, как действует судьба, превысшая мысли? Буди воля Божия, буди воля Божия! В сих словах я находил разрешение сего случая, сии слова внесли в душу мою спокойствие – непременное следствие преданности воле Божией. Часто, стоя пред вратами вечности, частым ощущением ее и размышлением о ней, не принужденными и не искусственными, но являющимися и действующими в душе как бы самостоятельно и естественно, – я становлюсь более и более холодным к случающемуся со мною приятному и неприятному, предавая все временное воле Божией и прося у Бога единственно благополучной вечности.

Приближаются великие праздники Христовой Церкви и Новый год. Поздравляю Вас и милых детей Ваших; желаю Вам и им всех благ на земле и на небе. Во время пребывания Вашего в Петербурге, когда я принят был под благословенный кров Ваш, дети Ваши были так малы, что, конечно, или совсем меня не помнят, или помнят очень мало, но я живо сохраняю их в памяти; в ней нарисовались их милые образы чертами, которых время не могло изгладить. Чувство любви к их родителю естественно объемлет и чад его.

Будьте здоровы, дражайший Стефан Димитриевич! Мир Божий, превысший разумения человеческого, поглощающий в себя всякое разумение, даруемый Евангелием, даруемый Христом, изливающийся обильно из язв Его в сердца верующих и терпящих здесь, на земле, скорби, да водворяется в Вас богатно и да исполняет Вас сладостным, благодатным утешением – веселием небожителей!

От души и сердца Вам преданнейший

Архимандрит Игнатий,

1 декабря 1845