Текст книги "Треки смерти"

4

Я бегло осмотрела столовую, в которой был такой же паркет, как в других комнатах. Маяко, стоя за столом, зажгла спичку, прикурила сигарету «Ларк», держа ее между двумя тонкими пальцами, и тоже посмотрела в сторону комнаты.

– Я все оставила как есть. И дом, и мебель. Изначально все делалось в моем вкусе. У него не было никаких предпочтений.

После визита к Ииде мы направились в издательство, которое выпускает журналы по изобразительному искусству, чтобы получить координаты бывшей супруги Сёити. Редактор, общавшийся с нами, покачал головой, сказав, что не знает ее адрес. Но он дал нам телефонный номер квартиры в районе Сэтагая, который когда-то был указан для связи с Такидзавой Сёити. Мы попробовали позвонить туда ради эксперимента. К телефону подошла Маяко. Она сказала, что до сих пор живет одна в этой квартире, и, несмотря на наш внезапный звонок, тотчас согласилась на встречу. И даже угостила нас с Оцукой, свалившихся ей как снег на голову, чаем с лимоном. Чай был крепковат – небольшой шок для пустого желудка человека, который работал без завтрака и обеда. Так что я сделала только один глоток.

– Простите, я закурю?

Дым на выдохе из ее губ струился к высокому потолку, а потом исчезал, рассеиваясь в потоке воздуха, производимом потолочным вентилятором.

– Ничего страшного, не стоит беспокоиться.

– Я стала курить после того, как осталась одна. Решила нарочно пойти против веяний времени, – сказала она размеренно, игриво прищурив глаза.

Мне показалось еще во время телефонного разговора, что эта женщина совершенно не старается следовать современным тенденциям. Из тех, кто не обращает внимания на то, что происходит в мире, и живет всегда в своем собственном времени. Действительно, она не читала газеты, не смотрела новости и не пользовалась интернетом, поэтому о смерти мужа узнала сегодня утром из телефонного звонка подруги.

– Многие завидуют моему образу жизни. Конечно, открыто никто не говорит, но я это чувствую.

Она посмотрела на нас и улыбнулась, как будто говоря: «Вы ведь тоже завидуете, правда?» Мы с Оцукой неопределенно качнули головами. Как мы сейчас услышали от нее, при разводе Сёити не только оставил ей половину всего имущества и денег, но также и этот дом, и все, что в нем было. И при всем при этом он еще смог купить квартиру в эксклюзивном доме-башне в районе Минатоку. Вероятно, он получал от картин своего отца Такидзавы Сёдзая настолько большие средства.

– Извините за бестактный вопрос – а почему вы развелись?

– Я больше не смогла терпеть.

Я подумала, что сейчас мы услышим историю об агрессивном поведении Сёити, но ответ не оправдал моих ожиданий.

– Он постоянно мучился от своих мыслей в одиночестве, с утра до вечера сидел мрачный, погруженный в себя. Я пыталась и приспособиться к его настроению, и изменить его, но у меня ничего не вышло.

Далее она стала рассказывать о Сёити, и этот образ отличался и от того Сёити, про которого говорила Михо, и от Сёити, на котором настаивала Рэна.

– Он всегда говорил о том, что у него самого ничего нет, что он ничтожный человек. Он все время говорил об этом. Правда, постоянно. Но на самом деле редко встречаются люди, у которых есть все. Вот у меня самой нет ничего.

Она говорила так мужу множество раз. Но он не менялся. А с годами его тоска становилась все сильнее.

– Может быть, это случилось из-за необычайной известности его отца? Он часто говорил о том, что унаследовал талант отца, но при этом стал абсолютно обычным человеком. В молодости он страдал, что таланта у него нет. Как-то раз в студенческие годы он, кажется, даже предпринял попытку самоубийства… Иногда он переставал различать цвета.

Последнее я не очень хорошо поняла и попыталась переспросить, но Оцука рядом со мной несколько раз покивал. Он кивал так интенсивно, что у него в вертикальной плоскости двигалась не вся голова, а только подбородок.

– Психогенное нарушение цветового зрения.

– Вы знаете об этом?

– Я читал в одном из его интервью в студенческие годы. Что был период, когда он страдал от симптомов этого заболевания. Но, к счастью, оно довольно быстро прошло.

Маяко посмотрела на потолок, вглядываясь во вращающийся вентилятор.

– Он долго страдал, потом на короткое время приходил в себя. Особенно с возрастом, в те годы, когда его отец был наиболее продуктивен, ему стало казаться, что постепенно он опустошается все сильнее и сильнее… И он сам корил себя за это. В процессе, я думаю, в нем выработалось упрямство. Мне даже стало интересно, какие еще самоуничижительные слова он придумает. Он опускал свою самооценку с помощью совершенно разных слов и выражений.

Маяко вспоминала, как Такидзава Сёити называл себя в такие моменты, и повторяла нам слово за словом. Пока я слушала, что она говорила, мною овладело чувство сострадания. Оно осело в груди, как мокрый песок, на меня резко накатила усталость. Я никогда не была замужем – да замужество меня никогда особо и не интересовало, – но, наверное, жить с таким человеком действительно тяжело. Может быть, все сложилось бы немного по-другому, будь у них ребенок. Но они сосуществовали вдвоем, и убежать было некуда.

– При всех этих обстоятельствах у меня тем не менее не было желания развестись. Но однажды мы откровенно поговорили обо всем, он попросил у меня прощения и сказал, что ему очень тяжело переносить то, что он заставляет страдать других. Он сам…

Маяко скрестила указательные пальцы левой и правой рук.

– Попросил о разводе?..

– Вот такой он человек.

Она кивнула и прищурила глаза так, будто хотела увидеть собственные ресницы.

– Он не был привязан ни к людям, ни к вещам, ни к деньгам. И в конце концов, наверное, избавился и от привязанности к собственной жизни.

Рядом Оцука мелкими глотками пил чай с лимоном, я тоже чисто формально прикоснулась губами к краю чашки. Маяко в последний раз затянулась и затушила окурок в слишком ярко сверкающей хрустальной пепельнице.

– Вы сегодня сказали по телефону, что тело нашла его вторая жена… Эма? Нет, не Эма… Эна?

– Рэна.

– А-а, точно. Женившись во второй раз, он прислал мне открытку, в которой было написано имя его избранницы, но я забыла.

Сообщать бывшей жене о том, что женился вновь, – разве обычное дело? Да еще указав имя своей новой жены. Увидев, как я напряженно думаю, Маяко фыркнула.

– Забавно, да? Он никогда не мог догадаться, что чувствуют другие. Но что касается открытки, то вполне возможно, что это Рэна попросила его отправить ее. Она же вроде молодая девушка.

Оцука рядом с серьезным видом делал заметки.

– Говорят, она обнаружила его труп. А в какое время?

– В пятом часу пополудни.

– Я как раз лепила снеговика в это время.

– Снеговика?

– Да. Во дворе в углу. Я пошла проверить, не поломались ли под снегом мои рождественские розы, и вдруг мне захотелось слепить снеговика… Ах, я так увлеклась снеговиком, что забыла проверить розы… Хотя называются рождественскими, на Рождество они не цветут. Да это и не розы вовсе, а гибридные морозники, похожие на анемоны. На самом деле странные цветы.

Бывшая жена Такидзавы Сёити, может, не настолько, как ее муж, но тоже была женщиной непростой.

– Вы знаете, что после того, как Рэна обнаружила тело Сёити в пятом часу дня, она сама погибла?

– Да, конечно, я слышала об этом. Она изменяла ему с каким-то молодым мужчиной, из-за чего погиб Сёити, а она раскаялась и покончила с собой, бросилась с балкона. Так ведь?

Я удивилась. Откуда она знает даже про измену? Но, похоже, она шутила. Засмеялась, передернув плечами. Но шутить на такие темы более чем удивительно.

– Раз уж я сейчас вспомнила про рождественские розы, вы не будете возражать, если я схожу посмотреть на них? А то потом опять забуду.

Я схватила пальто и встала, Оцука тоже встал с некоторым запозданием.

Просторный сад выходил на юг. Лежавший снег отражал своей белизной послеполуденное солнце. Виднелись нечеткие овалы следов – наверное, это были шаги Маяко, которые остались после вчерашнего вечера. Они вели в сторону цветочной клумбы. Я догадалась, что это клумба, потому что из-под снега торчало несколько цветов бледно-розового цвета.

– Вот, посмотрите.

Маяко в сапогах с гордостью показала на снеговика. Он был высотой где-то по пояс взрослому человеку. Большая работа, но красивым его сложно назвать. Она подошла поближе к снеговику, погладила его по голове, потом очистила обеими руками клумбу от снега и проверила состояние цветов. На улице стало видно, что она уже немолода, с морщинками на лице, но жестами и движениями она походила на маленькую девочку.

– А что там?

В углу сада стояло маленькое деревянное строение.

– Ах, это бунгало, которое он использовал как студию, когда еще жил здесь. Когда мы поженились, он уже оставил свои амбиции стать художником и усиленно занимался коллекцией произведений отца. Но все равно он часто писал здесь картины, как будто не мог полностью отказаться от этого дела.

– А можно нам посмотреть, что внутри? – опередил меня Оцука.

На лице у него читалось обычное любопытство, а не желание найти что-то для расследования. Маяко легко согласилась, вернулась в прихожую за ключом и передала его Оцуке с таким выражением лица, какое бывает у матерей.

– Здесь все осталось таким же, как в те времена, когда он здесь работал. Он не взял с собой ничего из вещей.

– Даже свои собственные картины?

Оцука так высоко поднял брови, что они готовы были скрыться под его волосами.

– Может быть, то, что Сёити оставил их, говорит о том, что он отказался от своей мечты стать художником. Он говорил, что оставшиеся картины я могу утилизировать или продать, если получится. Но до сих пор их никто не купил, это так внезапно не делается. Я не знала, как мне лучше поступить, и в результате все они остались лежать здесь. Иногда только открываю дверь, чтобы домик проветрился.

Оцука с радостью поспешил к студии, а я осталась вместе с Маяко.

– Незадолго до развода… он, что редко случалось с ним, сам заговорил со мной. Сказал, что написал картину, в которой он уверен. Что это абсолютный шедевр. Но элита полностью проигнорировала ее, как и все предыдущие. Это настолько огорчило его, что у меня сердце разрывалось. Может, и разорвалось немного.

Я спросила у нее, что это за картина, и Маяко, сморщив нос, засмеялась.

– Он ни разу не показал мне ни одной картины.

– Неужели?

– Да. Ни до того как мы поженились, ни после. Он просил меня не заходить к нему в студию, и я так и делала. Поэтому я и не знаю, что это за картина. Он, правда, как-то обмолвился, что это автопортрет… Скажите, а как он умер? – неожиданно спросила она.

В тихой атмосфере жилого квартала ее голос звучал особенно громко. Я приблизила свое лицо к ее и сказала: «Острая дыхательная недостаточность вследствие отравления жидким углекислым газом». То, что уже было сказано в СМИ.

– Ах, вот как? Подруга, которая мне позвонила, видимо, не знала всех подробностей.

– Как я уже сказала вам, Рэна нашла тело в начале пятого. Судя по всему, прошло не очень много времени с момента его смерти.

– Начало пятого… Видимо, после его времени виски.

– О чем вы?

Она ответила, что в распорядке дня Такидзавы Сёити было такое время.

– Уж не знаю, пил ли он вместо полдника, но всякий раз в три часа дня он пил виски в гостиной. Каждый день, без пропусков, один бокал виски с содовой без льда. Он не пьянел, и лицо его довольным нельзя назвать. Пил молча, один. Он не любил менять свои привычки, так что, наверное, и по сей день она у него оставалась.

– В бокале, оставленном на столе, действительно обнаружили состав, идентичный виски с содовой.

Про то, что в виски с содовой содержался яд, не говорили в СМИ, вот и я предпочла умолчать.

– Что ж, его привычки не изменились даже после того, как он согласился на уговоры молодой жены поселиться в таком роскошном квартале. А виски не в керамической бутылке с журавлем?

На лице у нее было торжествующее выражение, но я сразу не поняла причину этого выражения. Из контекста следовало, что это название виски? Но на месте самоубийства стояла бутылка GLENMORANGIE. Я проверила чтение в интернете: «Гленморанджи». Шотландский виски с фруктовым ароматом и мягким вкусом. Я хотела было сказать об этом Маяко, но передумала и остановилась.

Дело в том, что мне это показалось очень важной деталью.

– Мы сейчас уточняем этот вопрос. А господин Такидзава всегда пил виски с журавлем?

– Там не только журавль. Сама бутылка как будто старинная, из белой керамики. Он утверждал, что это любимый виски его отца. Говорят, сейчас его уже не производят, но можно найти запасы по высокой цене.

Я достала смартфон и попробовала найти керамическую бутылку с журавлем. Бутылка из белоснежной керамики, похожая на изысканную дорогую вазу для цветов. Не знаю, что в этом виски такого исключительного, но стоил он от десяти до сорока тысяч йен. Разброс большой.

– Я не знаю, о чем он думал, когда каждый день выпивал по бокалу виски, который любил его отец… Могу предположить, что если у него и была какая-то привязанность к вещам, то, наверное, только к этому виски.

Маяко подобрала упавший на снег лепесток рождественской розы и положила его на голову снеговику. Мне вспомнился вчерашний вечер. Когда мы осматривали место происшествия и, в частности, мусорные ведра в кухне, на самом верху ведра для несжигаемого мусора, как сейчас помню, лежала белая керамическая бутылка. Видимо, это и был тот журавль. В таком случае, вероятно, его любимый виски закончился, и поэтому вчера он выпил другой.

– Вы тоже посмотрите студию?

– Э-э, что ж…

Я пошла по снегу след в след за Оцукой по направлению к деревянному домику. Разувшись, вошла внутрь. Прямоугольное пространство площадью где-то в шесть татами[42]42
  В Японии площадь комнаты измеряется в татами – матах, которыми устилают полы. 6 татами – ок. 9,5 кв. м. – Прим. ред.


[Закрыть], с большим мансардным окном, выходящим на север. Два пустых мольберта. Один деревянный стул со спинкой. Запах прогорклого растительного масла – наверное, от масляной краски. В углу, похоже, специальные полки для хранения картин. Деревянные рамы слева и справа образовали лесенку, на каждой ступеньке лежали холсты. Лесенка отличалась от обычных полок, здесь полкой служил сам холст, и лежали они, не соприкасаясь друг с другом.

Я подошла к одной из полок. У соседней полки стоял Оцука, с большим энтузиазмом рассматривающий картины и не обращающий на меня никакого внимания. Я осторожно вытащила один из холстов, лежавших ближе всего ко мне… Что это, дерево? Монохромная картина, в центре возвышается нечто, похожее на брокколи серого цвета. На темном фоне мелко выписаны то ли какие-то знаки, то ли объекты – непонятно. Некоторые объекты похожи на людей. Что выражает эта картина, неизвестно, но, несомненно, чтобы написать ее, потребовалось много времени и сил.

Я посмотрела другую картину. Она тоже монохромная. Я с первого взгляда поняла, что это автопортрет. Не знаю, специально ли это сделано, но картина написана очень грубыми мазками. Кажется, в них слышится дыхание художника, работавшего над этой картиной. Из-за крупных мазков выражение лица героя неопределено, можно подумать, что он или сердится, или печалится. Но, по крайней мере, он не похож ни на фотографию автора в интернете, ни на лицо мертвеца, обнаруженного в доме-башне. Это лицо что-то выражает. Рот немного приоткрыт, как будто герой хочет что-то сказать, но, разумеется, что он хочет сказать, неизвестно.

Я вспомнила, как давно, в детские годы, играла с друзьями на территории храма неподалеку от дома в Мияги. Тоже была зима, мы увлеченно лепили снеговиков и зайчиков, не заметив, как стемнело. Мы заспешили домой, выбежав из храма. Пробегая через главные ворота, я вдруг обернулась. На меня смотрел страж ворот Нио[43]43
  Нио – стражи ворот в буддистских храмах. Им можно помолиться о здоровье ног. – Прим. ред.


[Закрыть], стоявший в деревянной раме с натянутой металлической сеткой. Его рельефное лицо в темноте потеряло цвет, и его выражение, как на этой картине, стало непонятным, привлекал только открытый рот. В тот момент я ничего особенного не почувствовала, но, вернувшись домой, подумала, что он что-то хотел сказать мне. Но что? Я не могла найти себе места. Чем больше я об этом думала, тем сильнее мне казалось, что он говорил что-то страшное, что-то плохое. И с тех пор в течение долгого времени я пробегала через главные ворота храма, опустив голову.

Я посмотрела еще несколько картин. Все черно-белые. Все показывают мир, из которого исчез цвет. Откровенно говоря, на такие картины не хочется смотреть по несколько раз. На каждой из них справа внизу стояла подпись: Shoichi Takizawa. Может, мне показалось, но Shoichi написано более мелким и толстым шрифтом, чем Takizawa.

– Госпожа Михама… – окликнул меня по-странному хриплым голосом стоявший у соседней полки Оцука.

Я посмотрела в его сторону. Раздувшееся лицо, как будто его надули воздухом или чем-то еще, поступающим через шланг, прикрепленный позади головы, глаза так широко раскрыты, как будто пытаются вытолкнуть очки. Это явно не нормальное положение дел. Я замешкалась, на моем лице застыл немой вопрос. Оцука тоже молчал. Он немного приподнял холст, который держал в руках. Но какой смысл показывать оборотную сторону картины? Я обошла и взглянула на полотно.

Картина – горизонтальная, фон – бездонная тьма. Наверное, просто используя черные краски, такую совершенную тьму не выразить. Фон выписан аккуратными мазками, на поверхности практически нет неровностей. А вот то, что на переднем плане, писалось таким количеством слоев, что, даже закрыв глаза и прикоснувшись к холсту одними пальцами, можно понять, что там написано. Сначала я подумала, что это человек, который лежит на абсолютно темном полу. Но подумала потому, что в голове у меня был образ Такидзавы Сёити, тело которого я видела в доме-башне. Вероятно, на самом деле это портрет распятого. Грубое бревно, написанное вверху по центру холста, которое обращено к зрителю, высвечиваясь во мраке. У мужчины с безразличным выражением лица, похожего на Такидзаву Сёити, кисти обеих рук перекрестно прикреплены к дереву, сам он висит на нем. Однако руки не привязаны к нему, похоже, мужчина висит на дереве, зафиксированный каким-то другим образом. Над пересеченными руками изображен карандаш. Искривленными, как крюки, пальцами герой пытается дотянуться до него.

5

– Это не может быть случайностью, – на следующий день после общего собрания отдела сказал Оцука, выразив на лице все свои эмоции, что было для него необычно.

– Намеренно воспроизвести своим телом то же самое, что и на полотне, и умереть… Для этого должна быть какая-то причина.

– Но начальник говорит, что причины нет.

Мы доложили об этой картине руководству и предложили увеличить количество следователей, переведя происшествие в разряд преступлений. Но наше предложение было отклонено.

Оцука, судя по всему, был с этим не согласен. Я же предполагала, что так и случится.

– Все-таки самоубийство – это самоубийство. Оно не входит в разряд преступлений.

Насколько бы загадочным оно ни было.

– Значит, «абсолютный шедевр» Такидзавы Сёити, о котором говорила Маяко, – это автопортрет. Это, скорее всего, и есть та самая картина, – сказал Оцука громко и решительно, спускаясь с лестницы.

Мы собирались отправиться в Парламентскую библиотеку. Нам нужно было проверить прошлые интервью – не говорил ли Такидзава Сёити что-нибудь о картине, которую мы нашли у него в студии. Его неоднократно просили дать комментарий по поводу работ его отца, и он часто появлялся на страницах журналов по искусству. Может быть, читая эти интервью, мы сможем что-нибудь нащупать? Разумеется, мы не собирались читать все статьи, какие попадутся нам под руку. Вчера вечером я присмотрела те, которые могут оказаться нужными, на сайте библиотеки.

– Помнишь, мы вчера спрашивали Маяко: «Это та картина, которую Такидзава Сёити называл своим “абсолютным шедевром”?» Она ответила, что не знает. Похоже, Маяко увидела картину впервые, когда мы показали ее ей. И она только качала головой. Это и понятно, раз она никогда не видела ни одной картины, которую написал ее муж.

– Интересно, а погибшая Рэна? Знала ли она о существовании этой картины?

– Меня тоже очень беспокоит этот вопрос.

Если предположить, что Рэна знала о картине, то что она могла подумать, увидев мужа, умершего в точно таком положении? Рэна погибла сразу после того, как увидела тело. Возможно, ее смерть каким-то образом связана с картиной. Может быть, она что-то упоминала о положении тела в разговоре с Иидой Такуми перед самой своей смертью? Я хотела уточнить это у Ииды, но со вчерашнего дня он не отвечал на звонки. А в компании сказали, что он заболел и не вышел на работу.

– Оцука, ты ведь разбираешься в искусстве – у тебя нет никаких идей? Почему Сёити умер именно таким образом? Может, тем самым он хотел что-то сказать?

– Нет, это не связано с искусством. Если он хотел что-то передать, то проще всего это было бы сделать с помощью текста.

Да, действительно, это так. Следователь не должен оперировать всякими «если бы да кабы», но как было бы здорово, если бы Такидзава Сёити написал какую-то предсмертную записку. Я не переставала об этом думать.

– Нет, погоди-ка…

Я вспомнила, как мы с Оцукой вчера по пути в «Энрич корпорейшн» разговаривали в машине.

– Как ты думаешь, Сёити знал о том, что Рэна ему изменяет?

– Кто знает… Если бы он оставил предсмертную записку, то было бы, наверное, понятнее.

– Но мы и не в курсе, написал он ее или нет.

– Не написал, наверное.

Вполне вероятно, что на самом деле мы нашли его предсмертное послание. Возможно, оно было у нас перед глазами. Странная поза, в которой лежал Такидзава Сёити. Уроненный на пол карандаш. Абсолютно та же поза, как на автопортрете, который он когда-то написал. Возможно, именно это и есть его послание. Может быть, он предполагал, что Рэна, прочитав его записку, уничтожит ее. И более того, если его послание, которое он оставил с помощью своего тела, никто поймет, то какой вообще в нем смысл?

– Не то…

Я резко остановилась в коридоре. Оцука, не заметив, прошел дальше и лишь потом, отойдя на довольно большое расстояние, обернулся и подбежал ко мне. А я в это время думала. Может быть, все было наоборот? Может, ему не было нужно, чтобы это поняли другие люди? Сёити должен был осознавать, что первым человеком, который его обнаружит, будет Рэна. Может быть, ему было достаточно, чтобы поняла только она? И может быть, это «послание» привело Рэну к смерти? В таком случае вполне возможно, что Такидзава Сёити придумал двойное самоубийство, в котором один из участников не собирался убивать себя.

– Оцука, как ты думаешь, какой смысл вкладывал художник в автопортрет, который мы нашли в студии?

Оцука посмотрел на меня, сложил руки и поднял глаза вверх. Что он хотел сказать этой позой? Наконец, издав звук, он открыл рот и ответил таким тоном, будто заранее четко продумал ответ. Его интерпретация во многом совпадала с тем, что представляла себе я.

– Наверное, на этом автопортрете он изобразил свою жизнь. Жизнь, в которой он связан незримыми путами отцовского величия. На самом деле его кисти не были связаны и могли бы свободно двигаться, но у него не получалось пошевелить ими. Он пытался в кромешной тьме дотянуться до карандаша. Оставалось еще немного, но у него не получалось его достать.

– Ты ведь читал в студенческие годы интервью с Такидзавой Сёити. Не говорил ли он в них что-нибудь про свою жизнь?

– Нет, он практически не говорил о себе. К тому же интервью были изначально о работах его отца. Но…

Оцука потер свой острый подбородок и наклонил голову.

– Мне кажется, что на самом деле все было по-другому.

– В каком смысле?

– Прежде всего Михо, Рэна и Маяко говорили о Такидзаве Сёити как об абсолютно разных людях. И в дополнение к этому тот образ, который складывался из прочитанных интервью, тоже был совсем другим, не похожим на предыдущие.

– А поконкретнее?

Он ответил, что не может конкретнее.

– Но я чувствую какой-то диссонанс. Особенно смущает насилие, о котором Рэна писала своей подруге Михо.

Действительно, я ощущала то же самое. Мне казалось, что такой человек, как Сёити, будь то физическое или психологическое насилие, скорее направит его на себя, нежели на другого человека.

– Вот я и подумал, а правда ли это?

– Что именно?

Оцука поправил очки и пробормотал: «Насилие».

– То есть ты хочешь сказать, что Рэна все придумала?

– По правде говоря… да.

– А зачем ей врать об этом?

Предположим, что Такидзава Рэна собиралась развестись с мужем и связать свою жизнь с Иидой Такуми. Даже если бы она заикнулась об этом, без согласия мужа развестись невозможно. А если бы она рассказала об Ииде Такуми, то была бы вероятность, что ей придется платить отступные. Ей хотелось найти какой-нибудь повод для развода, и она наврала Михо, что муж жестоко обращается с ней. Но это работало бы только до поры до времени, пока Сёити не стал бы это отрицать. Само сообщение, отправленное Михо, не может служить доказательством насилия. Если человек хоть немного соображает, он поймет, что смысла в подобной лжи нет.

– Но ведь если бы речь не шла о жестоком обращении, то тогда бы не появилась запись, разве нет?

Я была поражена тому, что сказал Оцука. Даже более того – я удивилась, что не додумалась до этого сама.

Почему я не обратила внимание на такую простую вещь? Действительно, по словам Михо, она сделала эту запись по просьбе Рэны – та хотела получить доказательства насилия над ней. Сама Рэна брать диктофон не хотела, так как боялась, что если Сёити догадается, то отберет у нее диктофон и сотрет запись.

– Когда ты это подметил?

– Сейчас.

– Почему сразу не сказал?

– Так вот же, сказал.

Пока мы вели этот бессмысленный диалог, у меня завибрировал телефон. Звонил Сиро по поводу этой злополучной записи. Группа аудиоанализа института криминалистики прислала отчет по отрывку, который я вчера им отправила. По тому отрывку, где слышался непонятный, трудноразличимый звук.

– Велика вероятность того, что это шумит жидкость крайне низкой степени вязкости, она исходит из емкости с узким горлом, сделанной из твердого материала.

Очень запутанная фраза, как будто нарочно. Но до меня сразу дошло, что речь идет о бутылке, так как, наверное, подсознательно я ожидала такого ответа.

– Например, из бутылки с каким-нибудь напитком выливается ее содержимое?

– В общем, да.

– А материал бутылки неизвестен?

– Ну, что-то твердое…

– Может быть, керамика?

– Не знаю, – ответил Сиро и сбросил вызов.

Я посмотрела на Оцуку, в его широко раскрытые, как у голубя, глаза за очками. Я дотащила его до угла коридора и пересказала ему результаты отчета, которые мне сообщил Сиро.

– Да, все-таки надо организовать штаб расследования по этому делу.

Смутные сомнения прятались где-то в уголках моего сознания, подобные дымке от сухого льда. Но сейчас они стали постепенно приобретать форму. Хотя, пока форма была нечеткой, ее контуры расплывались.

– Госпожа Михама, вы спросили про керамическую бутылку, имея в виду ту, с журавлем?

– Да. Виски, который всегда пил Сёити.

Белая керамическая бутылка, валявшаяся в кухонном мусорном ведре. А если предположить, что на записи звук от выливающегося содержимого бутылки…

– Возможно, когда Рэна вернулась домой, Сёити просто спал, потому что ему что-то подсыпали.

У меня самой пока еще не уложились мысли, которые я излагала. В голове крутилось несколько обрывочных фактов. В крови Такидзавы Сёити нашли снотворное. В найденной в мусорном ведре керамической бутылке нет ее содержимого. Рэна попросила Михо сделать запись. Она попросила Михо сделать запись, потому что подвергалась насилию со стороны мужа. И таким образом момент обнаружения тела покончившего с собой мужа оказался на записи.

– Есть вероятность, что Сёити не покончил с собой.

Я высказала Оцуке свои мысли, которые наконец приняли четкую форму. Может быть, Рэна заранее положила снотворное в керамическую бутылку с журавлем? А ничего не подозревавший Такидзава Сёити в три часа пополудни, как всегда, налил в бокал виски из своей бутылки? Разбавил содовой и выпил? Под воздействием лекарства он потерял сознание, и тут Рэна вернулась домой. Она велела Михо сделать запись, которая подтверждает, что Рэна нашла мужа, совершившего самоубийство, хотя на самом деле это не так. Затем она вылила из керамической бутылки виски, смешанный со снотворным, выбросила пустую бутылку в мусорку, тем самым скрыв улики, и поставила на стол другую бутылку. А так как в бокале, стоявшем на столе рядом с бутылкой, не было обнаружено ничего, кроме виски и содовой, значит, она вымыла бокал, из которого пил ее муж, и налила туда совсем немного приготовленного ею виски с содовой.

– Но ведь, будучи растворенным в жидкости, снотворное приобретает синий цвет. Рэна, может быть, этого и не знала, когда добавляла лекарство, но неужели Сёити не заметил этого, когда пил?

– Вчера мы говорили о том, что в студенческие годы у Сёити было заболевание. Психогенное нарушение цветового зрения. Может быть, у него был рецидив? В таком случае жившая с ним вместе Рэна не могла этого не знать.

– Тогда и пластиковый пакет на голове у трупа, и газовый баллон…

– Получается, все это сделала Рэна. Включая и позу трупа, и карандаш на полу.

Однако зачем Рэна воспроизвела автопортрет Сёити его телом? Вот этот момент был непонятен, сколько я ни ломала голову. И потом, почему после этого она покончила с собой? Может быть, ее собственная смерть – также часть плана? Или же разговор с Иидой Такуми прямо перед ее смертью имеет какое-то значение? О чем же они говорили?

– Поехали на место происшествия, в библиотеку потом заедем. Нам надо отдать бутылку на экспертизу.

Мы тотчас же выскочили из отделения и направились в дом-башню. Но оказалось, что керамическую бутылку промыли водой, эксперты не смогли найти в ней следов снотворного. Мы пошли к начальнику следственного отдела и еще раз попросили учредить штаб расследования. Нам вновь отказали, сославшись на нехватку кадров. Один лишь звук выливаемой из бутылки жидкости оказался недостаточной уликой.