Текст книги "Треки смерти"

10

Прошла неделя, как начались летние каникулы.

– Они на тебе как мешок болтаются!

– А тебя слишком обтягивают!

Мы стояли друг напротив друга в пыльном сарае и смотрели вниз. Мы поменялись трусами, брюки, вывернутые наизнанку, валялись рядом на полу.

– Если ты руки опустишь, они с тебя свалятся! – сказал мне Сверчок.

Я попробовал опустить руки, и трусы тут же съехали до лодыжек.

Сверчок прыснул. Я снова надел трусы и сжал колени. И мы заржали, наполнив нашим смехом все пространство тесного сарая. Пока мы смеялись, Сверчок пукнул, и мы захохотали еще сильнее.

– Сверчок, ты, когда у стены на руках стоял, тоже пукал. Поэтому так и получилось! – задыхаясь, сказал я, немного приспустил трусы и показал их Сверчку.

Трусы Сверчка в районе попы были коричневатого цвета. «Ой!» – завопил Сверчок, подлетел ко мне и подтянул на мне трусы. А потом, передумав, стянул их вниз, снял мои трусы, вернул их мне и надел свои. Я тоже надел свои.

– Все-таки в собственных трусах спокойнее.

– Сидят как влитые.

После похода на гору Томби мы, не сговариваясь, каждый день стали играть в сарае у меня во дворе.

Около десяти утра Сверчок звонил в колокольчик, я выскакивал из дома, и мы бежали в сарай. Мы играли во что заблагорассудится. Иногда вытаскивали старые инструменты или непонятные агрегаты и крутили их за разные ручки, иногда доставали прибамбасы для цукими[28]28
  Цукими («любование Луной») – праздник полнолуния, который отмечается в восьмом месяце по лунному календарю (обычно приходится на сентябрь – октябрь), поскольку в это время луна особенно яркая и большая. – Прим. ред.


[Закрыть] и расставляли их по порядку, или убирали паутину, или тренировались щелкать суставами пальцев, или, как сейчас, менялись трусами. Трусами мы менялись из-за той истории, когда мне было два года и родители одолжили подгузники Сверчка. Нам хотелось проверить, насколько отличается размер, никакого другого смысла в наших действиях не было.

Дедушка дал мне пустую магнитофонную кассету, и иногда мы развлекались тем, что записывали наши голоса на магнитофон. Ни я, ни Сверчок никогда до этого в жизни не слышали со стороны, как звучат наши голоса. Мы оба утверждали, что наши голоса совсем другие, но они были записаны на пленку, так что, в конце концов, нам не осталось ничего другого, как смириться. Я и не думал, что у меня такой детский голосок, и очень из-за этого расстроился. А Сверчок не догадывался, что у него настолько грубый голос, что тоже безумно его огорчило. Чтобы избавиться от полученного шока, мы спели «Салют любви путешественников» и записали эту песню на магнитофон. В процессе мы не могли удержаться от смеха, и перезаписывать пришлось несколько раз. Наконец мы решили, что запись готова, но оказалось, что в одном месте, начиная от «расцвете-е-ет» и до «взорвется он и опадет, и опадет», мы слишком перестарались, так что голоса звучали неестественно, и мы перезаписали песню снова.

В перерывах между играми мы болтали о разном. Например, о том, что Сверчку дали имя Сэйя в честь героя манги. Он ходит в самурайских доспехах и борется с врагами. Сам Сверчок эту мангу не читал, я тоже, и нам очень нравилось придумывать всякую ерунду, о чем она. Сарай был тесным, и мы так воодушевлялись, что чувствовали на лицах дыхание друг друга.

Мы впервые серьезно поговорили и о папиной болезни. Я мог беседовать со Сверчком о чем угодно, не впадая в меланхолию. Мне хотелось рассказать ему больше. Когда я написал пальцем на пыли «дилатационная кардиомиопатия», Сверчок сказал, что не понимает ни слова, и посмотрел на меня с уважением.

– А у тебя… нормально? – спросил Сверчок, показывая пальцем на левую половину моей груди.

– Не знаю. Говорят, у мужчин эта болезнь часто встречается.

Вторая часть была правдой. Первая – враньем. Как только у отца обнаружили заболевание, меня тут же повезли в больницу на осмотр, после которого сказали, что со мной все в порядке. Мне просто хотелось, чтобы Сверчок обо мне беспокоился.

Дедушка с бабушкой, конечно, знали, что мы со Сверчком играем в сарае. Они только один раз предупредили меня, чтобы мы не трогали ничего опасного, и больше ничего не говорили. На обед бабушка готовила холодную лапшу[29]29
  Излюбленное блюдо японцев в жару. – Прим. ред.


[Закрыть], мы съедали ее в комнате, сидя под вентилятором, и опять бежали в сарай. Во второй половине дня дедушка приносил нам в сарай на подносе колотый лед с сиропом[30]30
  Японцы употребляют лед с сиропом наряду с обычным сливочным мороженым. – Прим. ред.


[Закрыть]. Мы съедали его в один миг, не беспокоясь, что заболит голова, допивали разбавленный сироп из плошки и тут же возвращались к играм.

В пятом часу Сверчку нужно было возвращаться домой. Я провожал его до ворот. Мне хотелось задержать его немного, и я говорил ему то, что знал или придумывал на ходу. Говорят, что высота Токийской башни – 333 метра, но на самом деле она на 40 сантиметров ниже. Гробница Тутанхамона была спрятана под землей, а нашли ее случайно: мальчик вел осла, нагруженного водой, осел оступился, и на землю пролилось большое количество воды – так ее и нашли. Многие думают, что название тэнтоумуси[31]31
  Тэнтоумуси – божья коровка, тэн – крапинки, тоо – десять, муси – насекомое. – Прим. пер.


[Закрыть] пошло от того, что у нее есть десять крапинок, но это не так. Она забирается вверх по пальцу или по ветке и летит к солнцу или богу небес Тэнтоу-сама. Поэтому и тэнтоумуси. А если бы было десять крапинок, то она была бы «тэнтоомуси». Но Сверчок про бога небес не слышал, о том, что иероглиф «десять» читается как «тоо», тоже не знал, так что благодаря всем этим объяснениям я немного выигрывал время. Когда же никакие истории не приходили мне в голову, я просто одного за другим описывал своих одноклассников в Токио. Мне казалось, что Сверчок может мне позавидовать, но он всегда слушал меня с заинтересованным выражением лица и никогда не оправдывал моих надежд.

По правде говоря, мне хотелось провожать Сверчка до дома, но я не мог этого делать из-за стеснения. Сверчок выходил за ворота, спускался по дорожке из гравия, обязательно оборачивался раза два, и тогда мы махали друг другу. Иногда, дурачась, я вертел задом, Сверчок делал то же самое мне в ответ. Или же я вставал к Сверчку спиной и смотрел на него, опустив голову вниз через расставленные ноги сквозь перевернутый треугольник. Сверчок повторял мою позу. Когда на следующий день мы забегали в сарай, там все оставалось таким же, как вчера. Инструменты, агрегаты и предметы наших игр ждали нас спустя короткое время.

– Побудь здесь.

Я вдруг вспомнил одну смешную вещь. Снял футболку и остался в одних трусах. Я выбежал из сарая, нырнул в прихожую, забежал в свою комнату, которая находилась ближе всего по коридору, схватил полотенце, повязал его вокруг талии и вернулся в сарай.

– Па-пар-ам!

– Эй, а ты чего это голый?

– Я одет!

Я приспустил полотенце. Сверчок был поражен.

– Вот это да! А кажется, что на тебе ничего не надето.

– Фокус-покус!

– Дай я, дай я!

Сверчок выхватил у меня из рук полотенце и вышел на улицу. Спустя немного времени он влетел в сарай так же, как и я – без футболки, в одном полотенце. Когда смотришь со стороны, реально кажется, что на человеке ничего не надето. Я сам был поражен своей идеей, но вдруг заметил, что в руке Сверчок держит не только футболку, но и трусы.

– Сверчок!

– Я оде-е-ет!

Сверчок спустил полотенце, но под ним у него, разумеется, ничего не было. И только когда я показал пальцем на его голое тело, он понял, в чем дело.

– Дурак-миллениум!

Слово «миллениум», уж не знаю по какой причине, стало у нас популярным с тех пор, как мы начали играть в сарае. Конечно, в мире оно распространено давно, и ничего нового мы не придумали, просто запоздали. К тому же использовали мы его совершенно по-дурацки. «Прыжок-миллениум!» – вопил Сверчок и внезапно прыгал вверх. Или я бормотал: «Сев-миллениум», – и садился на пол, ровно держа колени. Или мы называли случайно забредшего в сарай незнакомого нам жука «жук-миллениум».

Нам казалось, что кроме нас двоих, никого больше не существует. Может быть, это же чувствуют взрослые, когда у них появляется любимый человек? Я так думал, но мне и представить было сложно, откуда у меня появится любимая девушка, если я с ними толком и не разговариваю.

– Который сейчас час?

Сверчок оделся и посмотрел на полку сбоку от входа. Там стояли странного вида часы, совмещенные со стеклянной пепельницей. В первый день мы завели их, поставили правильное время и стали сверяться по ним. Стрелки на часах перебрались за четыре часа.

– Мне в идзакаю.

– А ты завтра придешь?

– Приду.

Сверчок улыбнулся, показав неровные зубы, и открыл дверь. Лучи западного солнца ослепили нас, голос цикад, поющих на улице, стал громче. «Салют любви-и-и – салют мечты-ы-ы…», – напевая, Сверчок вышел за ворота. Я шел с ним рядом, мои пляжные шлепки, которые я стал носить с началом летних каникул, шумно хлопали меня по пяткам.

– «Он расцвете-е-ет…» Я хочу, чтобы у меня когда-нибудь был свой велосипед. Днем на этом мама ездит, и я не могу на нем кататься.

– Они тебе не могут велик купить?

– Идзакая дохода не приносит. Не знаю, как у других, а у нас все дешево.

Совсем недавно дурачившийся и менявшийся трусами Сверчок выглядел совсем взрослым.

– Но, если бы у тебя был свой велосипед, мы бы так не играли, как сейчас.

– Почему?

– Помнишь, когда ты сбежал из дома, ты вернулся, чтобы отдать маме велосипед? Не хотел поступать с ней плохо.

Услышав это, Сверчок поднял брови и одновременно опустил уголки губ.

– Извини… Я соврал.

– Соврал?

На самом деле он испугался, поэтому вернулся домой.

– Представил себе, как кто-нибудь придет за мной, и испугался.

– В смысле?

Мне хотелось задержать его хоть ненадолго, и я нарочно спросил его, повернувшись к нему лицом.

– Я тогда… по пути на гору Томби так перенервничал из-за того, что сбежал из дома, и у меня, это самое, в горле дико пересохло. Я собрался сходить к реке, чтобы набрать воды в термос, и упал.

– В реку?

– Нет, где-то на полпути к реке. Поскользнулся и грохнулся. Это в тени было, где иней не растаял. Но я где-то на середине пути остановился и худо-бедно выполз. И вдруг мне так страшно стало. Я выполз сбоку от моста, не в силах пошевелиться. И тут вдруг резко затормозил грузовик, тормоза завизжали. Мне показалось, что это конец, что это за мной. Я побыстрее сел на велик и уехал. Мчал до самого дома. Тут мамка с папкой мне задали жару. Я был весь в грязи, да и время, когда я должен был прийти помогать в идзакае, давно прошло.

Во время его рассказа у меня внутри все похолодело, будто мне к коже приложили лед. В ушах зазвенело, этот звон эхом повторялся то в одном, то в другом ухе и постепенно заполнил собой всю мою голову.

– А когда… ты сбежал из дома? – выдавил из себя я.

– Не так давно, на Новый год.

Пение цикад отдалилось, я ничего не видел вокруг себя, только смуглое лицо Сверчка стояло перед моими глазами.

– Может… четвертого января? – спросил я.

Сверчок посмотрел своими черными глазами вверх, а потом опустил их.

– Ух ты! Откуда ты знаешь? Точно, четвертого! Идзакая начинала работать со следующего дня, и нужно было много всего подготовить. Во время этой подготовки опять бы стали ругать меня, называть идиотом – вот я и сбежал.

Смысл его слов почти не доходил до меня.

– Это было вечером, часов в пять?

– О-о! Именно в это время!

– А когда грузовик остановился…

Наверное, очень скоро почти все закончится. Мне хотелось вернуться в тот момент, когда Сверчок еще не начал рассказывать свою историю, но я, конечно, понимал, что это невозможно.

– А ты не слышал ничего, кроме скрежета тормозов?

– Нет вроде… А вообще-то да. Что-то слышал. Как будто что-то упало… Или ударилось? Бам. Бум… Откуда ты все это знаешь? Опять фокус-покус?

11

В тот день отец ехал в город, чтобы купить мне воздушного змея. Вероятно, проезжая мост, он заметил выползавшего со стороны реки Сверчка. Остановил машину. Хотел, наверное, помочь ему – поднять его, всего в грязи. Врачи запретили ему делать резкие движения, поэтому отец посидел в машине немного и после этого вышел на дорогу. По которой мчался грузовик.

– Такой звук был, когда мой папа попал под грузовик.

Звук, который услышал Сверчок до визга тормозов. Я бросил правду ему в лицо, стоя у ворот. Потребовалось много времени, прежде чем до глуповатого Сверчка дошел смысл моих слов. Я всматривался прямо ему в лицо и ждал, когда изменится его выражение, когда оно придет в ужас. Он смотрел на меня своими широко расставленными глазами. Они округлились, лицо сковала судорога, как будто кто-то вонзил нож ему в спину. Сверчок хотел что-то сказать, произнести, но не мог. Я ушел в дом, оставив его в этом состоянии. Мне было тяжело идти, как будто я вяз глубоко в грязи. Еще до того как успел добраться до своей комнаты, я утратил способность передвигать ноги. Я опустился на колени и сел, прислонившись спиной к стене. За раздвижной дверью я видел тень стоявшего Сверчка. Я вжал лицо в колени, прокручивая в голове вновь и вновь правду, которая только что мне открылась. Каждый раз мне было так тяжело, как будто я узнал об этом только в этот миг. Мир рушился по несколько раз, и наступала тьма.

Прошло много времени, прежде чем я поднял голову. Тень Сверчка исчезла.

Сверчок каждый день приходил в десять утра. В то же самое время, когда мы играли в сарае. Как будто ничего не случилось. Дедушка или бабушка заходили ко мне в комнату, говоря: «К тебе Минагава пришел». Но я отвечал, что плохо себя чувствую, и ни разу не вышел. Сверчок, устав ждать, возвращался домой, а на следующий день упорно приходил снова.

– Поссорились? – на третий день спросил дедушка, заподозрив неладное.

– Дело не в этом.

Я не сказал ни дедушке, ни бабушке о том, что Сверчок убил папу. И не собирался им говорить.

– Просто плохо себя чувствую.

Я врал лишь отчасти. С каждым днем нарушения в моем организме становились все очевиднее. Болела голова, как будто на нее надели ужасно тесную шапку, я практически не мог есть, на четвертый день поднялась температура, у меня пропали силы, я не мог встать с постели. Я никак не мог уснуть, а если и засыпал, мне снились четкие цветные сны. Во сне не происходило ничего хорошего. Чтобы выскочить из этого состояния, я открывал глаза. Но замечал, что наяву мне еще хуже, чем во сне, и опять закрывал глаза. Все повторялось. Дедушка и бабушка беспокоились обо мне, хотели отвести меня в больницу, но я говорил одно: что я против.

– Так и умереть недолго.

У них были очень грустные лица, но я не испытывал никаких угрызений совести. На самом деле я был бы не прочь умереть, ослабив свой организм до предела. Я не понимал: если вокруг только такое, то зачем вообще жить? Если и было что-то хорошее, то тут же происходило что-то плохое. И это плохое после хорошего казалось еще более плохим. Ну и пусть тогда все становится хуже и хуже. Мне хотелось навсегда отправиться туда, где не происходит ничего хорошего.

Прошло еще два дня.

Дедушка с бабушкой ушли куда-то ранним утром. Может быть, отправились в какую-нибудь клинику проконсультироваться о моем здоровье. Не в педиатрию или к терапевту, а в клинику душевных болезней. Только смысла в этом не было никакого.

Я повернулся на бок, лежа под одеялом, и на глаза мне попался магнитофон, стоявший у стены. В маленьком окошечке виднелась пленка, которую дал мне дедушка. Пустая кассета, на которую мы со Сверчком записали всякую ерунду, дурачась в сарае. Только я об этом вспомнил, как мне показалось, что в комнате сидит Сверчок, и я почувствовал жар, распространяющийся по макушке. Я тут же поднялся, достал кассету из магнитофона, бросил ее на пол и стал бить по ней правым кулаком, как молотком. Но она не сломалась. Тогда я встал и начал давить ее ногой. Она все равно не поддавалась. Тогда я взял со стола электроточилку для карандашей и со всей силы опустил ее на кассету. Послышался хруст, пластик раскололся. Я продолжал бить по кассете точилкой, и она разлетелась на бесчисленные куски. Из кассеты выскочила тонкая черная пленка, напоминающая бесконечное количество переплетенных червей.

Стрелки часов показывали начало одиннадцатого.

Звонок не звонил. Слышался только стрекот цикад.

Вчера около десяти утра опять раздался звонок. Дедушка ушел помогать на соседнее поле, а бабушка сидела в туалете, так что в прихожую выйти было некому. Звонок звонил много раз, однако я продолжал игнорировать его. Но с каждым звоном во мне росло раздражение, и постепенно мне стало казаться, что звук попадает прямиком мне в голову, минуя уши. На седьмой раз я уже не мог терпеть. Выбежал из комнаты, ворвался в прихожую и с такой силой раскрыл дверь, что чуть не разбил стекло.

Передо мной стоял Сверчок с испуганным лицом. Он сильно похудел за эти шесть дней, обострились скулы, и, может быть, из-за этого расстояние между его глазами казалось шире, чем обычно.

– Никогда не приходи больше.

Сверчок не смотрел мне в глаза. Его огромное тело будто сжалось, руки повисли, как плети, словно ни на что не годились.

– Что ты повадился ходить сюда? Ты мне мешаешь. Поэтому-то тебя никто и не любит – ты совсем не думаешь о других, даже сейчас. Ты, наверное, вообще не обращаешь на это внимания?.. Знаешь, что? Тебя никто не любит. Ни Журавль, ни Камиму, ни Симому, ни я.

У меня было такое чувство, будто я со всей силы сжимал протухший плод. В руке оставался запах гнили, она была перепачкана раздробленными кусками фрукта, а я вытирал ее о лицо моего собеседника.

– Даже твое прозвище тебе дали потому, что у тебя между глазами большое расстояние. А ты и не знал? Тебя все за дурака держат. Да ты и в самом деле дурак.

Я не мог остановиться. Да и не хотел. Я знал, что слова, которые зрели в моем горле и которые я был готов сейчас произнести, нельзя будет изменить никогда. Но я все равно сказал:

– Лучше бы ты свалился в реку и сдох, когда хотел набрать там воды.

Зрачки Сверчка на мгновение дрогнули, и он посмотрел мне в лицо.

– Тогда мой отец был бы сейчас жив.

Я закрыл дверь. Сверчка больше не было видно. Я вернулся в комнату и зажмурил глаза. Что он делал, я не знаю. Может, тихонько плакал у входа или зарыдал, вернувшись домой. А может, толком и не понял моих слов – дурак же, как ни крути.

Бабушка вернулась из туалета в комнату.

– Кто это был? Минагава?

Я не ответил. Бабушка тоже молчала. Она посидела около моей подушки некоторое время, бесшумно встала и вышла из комнаты.

Скорее всего, Сверчок больше не придет ко мне.

И пусть я вроде бы хотел, чтобы так и было, в глазах у меня чувствовался жар, а в глубине носа болело.

Я протянул руку и придвинул к себе магнитофон. За ним валялась кассета, на которой было написано «Салют любви путешественников». С тех пор как мы со Сверчком начали дурачиться в сарае, я ни разу не слушал эту пленку. Я вставил ее в магнитофон, перемотал и включил. Дедушка и бабушка, моложе, чем сейчас, мама, которая меня еще не бросила, папа, который еще был жив… Я закрыл глаза и попытался представить себя двухлетнего. И пока я пребывал в этом ощущении, у меня было будущее, которое я мог изменить.

12

На следующее утро меня посадили в машину. Дедушка, сидевший на водительском сиденье, посмотрел на меня через зеркало заднего вида.

– Мы вчера поговорили с доктором, он в курсе всего.

Бабушка села не рядом со мной, а на переднее пассажирское сиденье, так как на заднем для нее не было места. Там стояла сумка для путешествий с моей пижамой, которую я обычно носил, и с туалетными принадлежностями.

Значит, вчера они все-таки ездили в больницу. А раз они взяли с собой и пижаму, и туалетные принадлежности, быстро я домой вряд ли вернусь.

Но от болезни своей я точно не вылечусь. Не вылечусь, потому что не хочу. Хочу, чтобы она прогрессировала. А еще хочу, чтобы после каких-нибудь моих действий мир перед моими глазами взял и исчез. Врач, который будет осматривать меня, конечно же, удивится, если спустя несколько дней у меня не будет никаких улучшений. Несмотря на то, что дедушка с бабушкой ему «все» рассказали. Несмотря на то, что он «все» понял. Самого главного-то он и не знает.

– Сюити, не волнуйся, все будет хорошо.

Бабушка повернулась ко мне с переднего сиденья и заглянула мне в глаза, как будто искала что-то. Через некоторое время, уж не знаю, нашла она или нет, бабушка резко опустила глаза и повернулась вперед.

Двигатель урчал, колеса с шелестом проезжали по гравию. За окном, удаляясь, менялся пейзаж. Машина стала спускаться по некрутому склону среди полей. Я опустил голову и стал рассматривать свои белые кроссовки. На левом носке застыла капля сока яммо. Я впервые с того дня надел эти кроссовки. Когда мы со Сверчком ходили к сосне-с-корнями или играли в сарае, я носил пляжные шлепки. Поэтому и не заметил этого пятна на кроссовках. Я потер пятно пяткой правой ноги. Но оно не исчезло, только стало еще грязнее, коричневого цвета.

– О, по-моему, это машина Минагавы.

Услышав слова дедушки, я весь напрягся. Поднял голову и увидел маленькую квадратную серую машинку. Они ехали в ту сторону, где был один-единственный дом. Поэтому можно было предположить только одно: они ехали к нам. Может быть, Сверчок рассказал что-то своим родителям? Может, они едут извиняться всей семьей?

Но, когда машина поравнялась с нами, Сверчка я в ней не увидел. За рулем сидела огромная женщина, на пассажирском месте – мужчина немного поменьше. Родители Сверчка, которых я видел впервые. Мы ехали по левой полосе, они по правой. В нескольких метрах друг от друга обе машины остановились. Дедушка опустил стекло и высунулся из автомобиля.

– Извините, мы сейчас… ненадолго…

В этот момент мать Сверчка выбежала из машины. Она бежала по гравию по направлению к нам, громко топая, с широко вытаращенными глазами, с таким выражением лица, как будто за ней гонится монстр.

– Вы не видели нашего мальчика?

– Он сегодня не приходил.

– А вы ничего не слышали?

Из-за спины матери, изо всех сил вытягивая шею, показался отец. Он тоже вышел из машины. У него тоже было перекошенное лицо, он весь вспотел так, что рубашка казалась другого цвета. В правой руке он держал белую бумажку.

– Сэйя пропал. С утра не выходил из комнаты. Я зашел туда, а там вот это.

Отец просунул бумажку в окно машины. Вырванный из школьной тетради в линейку листок. Написано, как курица лапой. У отца так тряслись руки, что прочитать что-либо было невозможно. «Можно мне?» – спросил дедушка и взял листок. Я пододвинулся вперед и стал читать. В самом верху было написано: «Зовищанее».

«Я накапил немнога деняк, адайте их Томиоке. Они лижат в шкафе. Внезу, на полки. В квадратнай каробке, все. Там 52 йены. Я их нашол у сасны-с-карнями. Не давайте карасику многа корма. Аквареум чистете 1 рас в ниделю. Если надаест ухажывать, можна в реку Охако атпустить. Прастити, што всигда был дураком. Прастити, што был никаму нинужный. Но мне с вами была харашо. Спасиба. Сэйя».

Я сразу понял, о чем он. Но потребовалось время, чтобы это осознать. И когда я наконец по-настоящему понял, отец, тяжело дыша, повернулся ко мне.

– Сюити, тебе что-нибудь известно? Сэйя ничего тебе не говорил?

Я моментально на автомате помотал головой. Какое при этом у меня было выражение лица, я не знаю. Но смотревшие на меня дедушка, бабушка, мать и отец Сверчка, видимо, подумали, что это из-за его завещания, и ничего не заподозрили.

– Мы тоже сейчас же поедем на его поиски.

Дедушка поспешно вернул завещание. Отец Сверчка взял бумагу обеими руками и опустил голову в умоляющем жесте.

– Простите, мы очень просим вас. Но вы ведь куда-то собирались?

– Но ведь такая ситуация… А вы обращались в полицию?

– Мы хотели сначала заехать к вам. Но теперь поедем обратно и позвоним им.

Почему они сразу не связались с полицией? Меня охватил дикий гнев, но я понимал, что тем самым хочу обмануть самого себя.

– А где вы его уже искали?

– Пока нигде. Осматривали окрестности, пока ехали к вам.

Голос отца Сверчка дрожал. Мать задыхалась. Дедушка включил первую передачу и рукой, будто разгоняя воздух, показал на левую сторону склона горы.

– Мы поищем с этой стороны склона. А вы поищите с противоположной. Развернемся у нашего дома.

– Хорошо.

Дедушка снова поехал. Сначала медленно, чтобы не повредить машину родителей Сверчка, которая стояла у правой обочины, а затем, объехав ее, стал набирать скорость. Я увидел в зеркало заднего вида, как отец и мать Сверчка побежали к машине.

– Сюити… ты правда ничего не знаешь?

Я не мог ни кивнуть, ни покачать головой. Лишь напрягал подбородок, сжимал губы, дышал через нос и смотрел вперед, через лобовое стекло. Это из-за меня. Это я назвал Сверчка дураком. Я сказал, что все мы его терпеть не можем. Я сказал, что он Сверчок, потому что у него глаза в разные стороны. Я сказал, что ему лучше было броситься в реку и умереть. Я сказал, что тогда мой отец был бы жив.

Реально, в истинном смысле слова, я совершил то, что невозможно повернуть назад. Я перестал чувствовать свои руки и ноги. Хотя я ощущал движение машины, мне казалось, что мое туловище парит в пространстве. Вскоре и оно исчезло, осталась одна голова, которая двигалась внутри мелко дрожащего пейзажа. «Нужно внимательно смотреть вокруг. Может быть, Сверчок где-то здесь». Хотя у меня появлялись подобные мысли, я не мог смотреть. Я увидел, что дедушка периодически поглядывает на меня через зеркало. Как будто он что-то проверяет. Как будто изо всех сил стремится раскрыть то, что я совершил и чего нельзя вернуть.

– Впереди! – закричала бабушка.

Дедушка изо всех сил нажал на тормоз, но в этот момент что-то выскочило из тени и понеслось на машину. Она дернулась и остановилась. Я сильно ударился лицом о водительское сиденье. В глубине носа стало так горячо, будто там разбушевался пожар. Я уперся руками в сиденье и спешно откинулся всем телом, а дедушка с бабушкой шумно выдохнули.

Перед машиной оказался Сверчок. В следующее мгновение он с дикой скоростью обогнул автомобиль и схватился за ручку задней двери. Обнажив сжатые зубы, он начал с лязгом дергать левую дверь. Дедушка пришел в себя и нажал кнопку разблокирования замков. Дверь с силой открылась, Сверчок влетел в машину и, завалившись, шлепнулся на заднее сиденье рядом со мной.

– Сэйя, твои мама и папа… – начала бабушка.

Сверчок на нее даже не посмотрел. Дверь закрылась. Сверчок со вздохом посмотрел на меня. Одет он был не пойми как. Да и сама ситуация была странная. Сверху пиджак. Точнее, это не пиджак, а надетый поверх белой рубашки сюртук, который обычно носят на празднике дети семи, пяти и трех лет или на свадьбе. Внизу шорты в комплект к сюртуку. Но все это было не по размеру, ужасно маленькое, из-под рубашки вылезал живот. А вот ботинки на нем были слишком большие и хлопали при ходьбе.

– Томиока, ты, случаем, не в больницу едешь?

От удивления я не мог произнести ни слова, и Сверчок повернулся в сторону водительского сиденья.

– Вы едете в больницу?

Дедушка кивнул, продолжая сидеть с полуоткрытым ртом.

На лице Сверчка почему-то появилось облегчение, он поменял положение, расправив спину.

– Поезжайте сейчас.

– Нет, ну…

Бабушка повернулась к нам.

– Сэйя, что случилось?

– Ничего не случилось. Поехали в больницу, пожалуйста.

– Но тебя же ищут папа с мамой!

– Поезжайте! Побыстрее!

Пока суд да дело, дедушка открыл окно и высунул голову. Он сделал глубокий вдох, открыл рот. Заметив это, Сверчок, как зверек, бросился на него со спины. Видимо, он хотел предотвратить дедушкин порыв. Но было уже поздно.

– Мы нашли Сэйю!

– Не говорите им! Поехали быстрее! – закричал Сверчок.

Почему ему так хочется в больницу? Может быть, у него, как у меня, возникли душевные проблемы и он хочет их излечить? Но тогда к чему это завещание? Я изо всех сил пытался понять, что произошло со Сверчком. Старался вспомнить все, что я знал. Произошло всего два важных события. Первое – я обвинил Сверчка в смерти отца. Второе – хотя Сверчок приходил каждый день и звонил в звонок, я к нему не выходил. А потом вышел в переднюю и наговорил ему всяких ужасных слов. Это было позавчера. А вчера звонок не звонил. А я в глубине души ждал его.

– Если вы не поторопитесь, меня вернут назад!

Неужели?

– Сэйя, папа с мамой что, тебя обижают? Тебе тяжело живется дома?

Похоже, Сверчок не слушал бабушку, он только и делал, что повторял одну и ту же фразу: «Скорее! Поезжайте быстрее! Сначала в больницу, потом уже вернете меня домой!»

Вот уж действительно, неужели.

– Дурак!

Это первое, что слетело из моих уст. Стоило мне сказать, и я продолжил:

– Почему ты такой дурак?! Дурак! Дурак! Дурак!!!

Я растворился в своей ругани, а потом впервые в жизни ударил человека. С каждым произносимым словом «дурак» я бил Сверчка. Мои маленькие кулачки ударяли его по плечам, в живот, в грудь. Но Сверчок с изменившимся выражением лица выставлял вперед согнутые руки, чтобы защититься от моих ударов. А когда я прекратил свое нападение, он положил руку себе на грудь и спросил с обеспокоенным выражением лица:

– А что, дураком быть запрещено?

Услышав его вопрос, я стал нападать на него еще сильнее, я лупил и лупил по нему кулаками. Сверчок в самом деле был дураком – таким дураком, что в это и поверить сложно. Сзади подъезжала маленькая машинка. Она остановилась посреди дороги, и отец с матерью Сверчка спешно выбежали из нее. Увидев это, Сверчок обхватил голову руками и заорал: «А-а-а-а!» И в конце его крик сорвался на плач. Я бросил ему «дурак» в последний раз и зарыдал вместе с ним. Отец и мать Сверчка смотрели на нас, застыв у машины. Наши рыдания продолжались, мы рыдали перед растерявшимися взрослыми, вцепившись друг другу в одежду. Вроде ничего хорошего не происходило, но все равно мне казалось, что все в порядке. Не нужно знать причину, по которой отец попал в ДТП. Может быть, мама больше не вернется – ну и ладно. Скоро наступит XXI век. И всем станет лучше. Все станет лучше. Это предчувствие переполняло меня.

Запись 5

https://eksmo.ru/entertaining/sverchok-2-ID15683823/