Текст книги "Треки смерти"

6

– Что же это? Ты младенцем пользовался моими подгузниками?

Первым делом утром следующего дня я рассказал Сверчку про найденную пленку. Но про первую часть записи я умолчал – вдруг опять расплачусь.

– Ага. Мои-то закончились, и дедушка ходил к вам одолжить.

– Велики, наверное, были? Я вроде с самого рождения крупный.

– На пленке бабушка об этом тоже говорила.

Потом бабушка мне рассказала, как получилась эта запись. Когда мне было два года, мы в августе всей семьей приехали на Обон, и пленка случайно записалась.

По словам бабушки, вся семья собралась вечером в комнате и стала обсуждать болезнь отца. Я спал на детском одеялке на полу, а потом вдруг проснулся и зачем-то нажал на кнопку стоявшего рядом магнитофона. К несчастью, это оказалась кнопка записи, и поверх дедушкиных любимых песен записался разговор. Получается, я не только трогал магнитофон, который, как мне казалось, видел впервые в жизни, но даже оперировал его функциями.

Когда бабушка рассказывала об этом, похоже, ее очень тронули истории прошлого. Я взял магнитофон и включил запись с начала. Услышав голос отца, бабушка сжала средними пальцами рук глаза у переносицы, чтобы удержать слезы. Но в тот момент, когда заговорила мама, ее лицо стало строгим. Я сразу остановил запись. Оставшуюся часть, когда все стали обсуждать, что нужно пойти к родителям Сверчка и одолжить у них подгузники, я пересказал бабушке своими словами. Бабушка рассеянно сказала: «Ах, вот как», – но лицо ее все еще было строгим. Поэтому я не стал рассказывать о кассете вскоре вернувшемуся с поля дедушке.

После ужина, перед тем как уснуть, я много раз прокрутил запись. Первую часть я не слушал, а вот вторую, про подгузники, переслушивал снова и снова.

В конце слышался голос отца, его смех. Когда я был маленьким, он, вероятно, так и смеялся. Наверняка в моей памяти остались сцены, где отец смеется, но образ переставшего смеяться отца был слишком сильным, ничего другого я вспомнить не мог.

– Так мы с тобой с самого детства дружбаны.

Сверчок присел на корточки и положил руки мне на парту.

– Почему?

– Ну, обычно чужие подгузники ведь не используют, да?

Что он хотел сказать, было не очень понятно, но явно ничего плохого.

– И что было дальше? Как ко мне домой за подгузниками пришли, тоже на записи есть?

– Да откуда?

Он меня вообще слушает?

– Отец заметил, что я включил запись, и, наверное, дедушка нажал на кнопку «Стоп», потому что запись на этом закончилась. После этого зазвучала энка, которая изначально была записана на кассете.

Он сильно удивился.

– А что за песня?

– Э-э… «Салют любви путешественников».

– Это какая?

Я тихонько напел услышанную вчера фразу, но Сверчок, как мне показалось, ее не знал.

– Это хорошая песня.

– Думаешь?

Учитель вошел в класс, и Сверчок побежал на свое место, чуть не свернув стол по пути.

Во время уроков в тот день у меня в ушах звучал смех отца. Но чем больше он повторялся, тем сильнее на него накладывался голос певца: «Салют любви – Салют мечты…» Неизвестный исполнитель энка пел: «Он расцвете-е-ет…» – а затем, после паузы, с чувством: «…взорвется он и опаде-е-ет…» Мне хотелось еще четче помнить отцовский смех, но постепенно впечатления от энка становились все сильнее и к четвертому уроку практически полностью вытеснили голос отца.

Сверчок на каждой перемене подходил к моей парте. До этого всякий раз как заканчивалось занятие, он подходил к моей парте вместе с остальными, но в этот раз не позвал с собой Журавля, Ками и Симо, что показалось необычным. Троица веселилась за партой Журавля. Может, они радовались тому, что им удалось спихнуть неудобного Сверчка на меня.

– Журавль, Ками и Симо, оказывается, уже домой ушли.

После уроков мы впервые возвращались со Сверчком вдвоем.

– Недружелюбные какие, – нарочно сказал я, смотря вдаль проселочной дороги.

Почему-то мне хотелось, чтобы Сверчок разлюбил эту троицу.

– Давай положим ранцы и поиграем? – решился предложить я.

Но сегодня у Сверчка не было времени.

– Мне надо помочь в идзакае, – сказал он и посмотрел на мою голову – немного дольше, чем обычно. – Сегодня шесть часов же учились.

Я сделал вид, что мне не очень-то и хотелось, и опять стал смотреть на дорогу. Вокруг глухими голосами, словно больные астмой, стрекотали цикады. Лучи солнца пощипывали кожу, будто ее посыпали солью и перцем. На раздолбанной дороге появились четкие тени, далеко вдали чернели пятна, похожие на лужи. Я пытался вспомнить, как же они называются, но Сверчок рядом со мной запел:

– «Салют любви – салют мечты…»

– С одного раза запомнил?

– Эта песня иногда играет у нас в идзакае. В Кимбоси. Мне кажется, я ее там слышал.

– Хорошая песня, правда?

– Ага.

И мы стали горланить одну и ту же фразу до самой развилки, где мы разъезжались в разные стороны. И постепенно стали все больше дурачиться. После «расцвете-е-ет» задерживали дыхание, стараясь не рассмеяться, смотрели друг другу в лицо, пять секунд, десять, а потом вместе на выдохе пели: «Взорвется он и опадет, и опадет» Когда до расставания оставалось совсем чуть-чуть, мы стали петь абсолютно синхронно, как будто по указке. Так мы веселились, и я вспомнил про листок бумаги, который во время обеденного перерыва обнаружил у себя в парте. Листок, вырванный из тетрадки, на котором были нарисованы два человека. Один тощий, как комарик, а второй – как горилла, с ногами враскоряку. У похожего на гориллу было огромное расстояние между глазами. Наверное, это были я и Сверчок, а нарисовал нас Журавль, Ками или Симо. Ничего удивительного, я и раньше знал, что они противные. Так я понял, что Сверчка прозвали Сверчком из-за широкого расстояния между глазами.

– Завтра в походе пообедаешь вместе со мной? – спросил я Сверчка перед тем, как мы разъехались.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Что, нельзя?

– Ты прикалываешься?

– Вместе пообедаем, а во время похода споем эту песню.

– Давай.

– Я обязательно научусь петь лучше.

– Хорошо.

Мы помахали друг другу и разъехались в разные стороны. Я ехал домой, думая о завтрашнем дне. Из школы до горы Томби, а оттуда по склону до сосны-с-корнями мы пойдем вместе со Сверчком. И будем петь «Салют любви путешественников». На «расцвете-е-ет» мы будем задерживать дыхание, а потом синхронно выпаливать «взорвется он и опадет, и опадет». И хотя это мои фантазии, они были такими четкими, как будто заранее отпечатались в моей памяти. Интересно, если мы так будем петь неоднократно, то, может, станем популярными? Но мне хотелось, чтобы это стало развлечением для нас двоих, для меня и Сверчка, так что, наверное, надо будет петь потише. Пока я об этом думал, сердце мое стало биться чаще, а из низа живота как будто что-то поднялось. Это ощущение не исчезло и по возвращении домой. Пришлось притвориться, что ничего не происходит, чтобы дедушка с бабушкой не догадались. Но несколько раз мое возбуждение рвалось наружу, проявляясь в уголках рта. И во время ужина, и когда я стелил постель у себя в комнате, и когда я лег в нее, мое возбуждение не стихало. Я хотел заснуть, но у меня не получалось, а когда я обратил на это внимание, мое сонливое состояние словно испарилось. У меня вспотели подмышки, иногда я всхрапывал, что вызывало у меня смех, я десятки раз переворачивал подушку и наконец начал клевать носом только под утро. Когда бабушка разбудила меня, у меня оказалась температура 37,4. Бабушка позвонила в школу и сказала учителю, что я не приду.

7

Мама, наверное, бросила меня?

Бросила отца, который боролся с болезнью?

Я валялся в постели, смотрел в потолок и думал об одном и том же. Пробили часы с маятником в соседней комнате. Два часа, а может, уже и три. Наверняка весь класс давно поднялся к сосне и уже спускался с горы. Все шли домой и обсуждали, кто что будет делать в летние каникулы, куда поедет. Сверчок, может, рассказал кому-нибудь про «Салют любви путешественников» и пел вместе с ним. Может, даже не с Журавлем, Камиму или Симому, а нашел кого-то, с кем интересно, и пел, и смеялся с ним еще радостнее, чем со мной.

В комнате на ветру звенел колокольчик. Он звучал немного тише, чем раньше. Наверное, не ветер стал слабее, а у меня с ушами было что-то не то. Я понимал, что со мной будет дальше, так как уже испытывал подобное. Я думал о всяком, прокручивал сотни и тысячи раз, пока эти мысли не начинали закапывать меня живьем. Мир казался затянутым тонкой пленкой, я не мог ни на чем сфокусироваться, звуки были с трудом слышны. Я не мог ничего есть, а если и ел, то меня тут же тошнило. Когда приходил в себя, я стоял на крыше или приставлял себе к животу нож. Дедушка с бабушкой громко кричали, плакали или фальшиво улыбались. Я хотел извиниться перед ними, но не мог. Я терял голос, как будто кто-то крепко завязал воздушный шарик. Мне казалось, я нашел способ излечиться от этой болезни. Представить себе душу как один из органов, как желудок или кишечник, и преградить невидимой тканью что-то похожее на важную дорогу к ней, находящуюся где-то глубоко-глубоко. И тогда на душе наступает покой. Я нащупал этот секрет и как только ухватился за него, смог разговаривать, как обычно, стал слышать звуки и голоса людей, как раньше. Мне казалось, что все будет хорошо. Но когда я понял, что все усилия оказываются напрасными из-за малейшего повода, я утратил способность делать это. Наверное, я буду снова возвращаться в это состояние.

Может, и отец меня бросил?

Может, ему осточертело все, поэтому он бросился под колеса грузовика?

Наверное, я сам виноват в том, что и мать, и отец меня бросили. Мне нужно было веселить их еще сильнее, делать еще более странные вещи, смешить папу и маму, когда мы еще жили все вместе. Учиться лучше всех, занимать первое место на спортивных соревнованиях, быть ребенком с более светлым будущим. Во время воскресного посещения школы родителями я, хотя и знал решение задачки, написанной на доске, опускал глаза, чтобы меня не вызвали. Но папа с мамой приходили не для того, чтобы видеть меня таким. Во время собрания театрального кружка в первом классе надо было не бояться и тянуть руку, когда распределялись роли, так, глядишь, и главную бы получил. На выступлениях хора во втором классе я только открывал рот, притворяясь, что пою вместе со всеми – наверное, папа с мамой это заметили. Видимо, поэтому они оставили меня одного? И зачем я пошел в тот день покупать ластик в супермаркет, где работала мать? Почему я нарушил свое обещание не говорить ничего отцу? Если бы я этого не сделал, мама бы не ушла. А если бы она не ушла, то и папа сейчас был бы жив. Я всегда делаю то, чего нельзя делать. Я, как дурак, молча смотрел, как уходит мама, сказавшая мне «прости». И в этот Новый год я сидел безвылазно в своей комнате и не заметил даже, как уехал папа. Сидел бы вместе со всеми у котацу. Надо было болтать без умолку, встревая во взрослые разговоры. Тогда бы папа не думал, что мне скучно. И не поехал бы покупать мне воздушного змея. А если бы не поехал покупать змея, то его болезнь не распространилась бы по всему телу и он бы не остановил машину в том месте.

Снаружи послышались шаги. Они приближались к прихожей. Едва различимые звуки, как будто мои уши завернуты в пленку. Прозвенел звонок. Послышались бабушкины шаги. Открылась дверь. Раздался чей-то тихий голос. Бабушка благодарила кого-то. Собеседник ответил ей. И в это мгновение с моих ушей как будто сняли пленку, и я четко все расслышал. Я отбросил плед, встал и решительно отодвинул фусума[27]27
  Фусума – скользящая дверь в виде обклеенной с двух сторон непрозрачной бумагой деревянной рамы; используется для деления большой японской комнаты на части. – Прим. ред.


[Закрыть].

– Я не смотрел, что там внутри.

В прихожей стоял Сверчок, держа в руках сложенную пополам бумагу с надписью «Табель».

– Смотри, это Сэйя тебе принес.

Я вышел в прихожую в пижаме и взял у Сверчка свой табель. У ворот стоял велик его мамы. После подготовительного похода он, видимо, зашел домой и потом уже приехал ко мне.

– Томиока, ты как? В порядке? У тебя темпа, да?

– Все в порядке. Уже нет.

– Простудился?

– Просто недосып.

– Чем-то занят был?

Как только Сверчок сказал, что в походе было классно, у меня на глаза навернулись слезы. В следующее мгновение из глубины моего живота поднялся комок рыданий. Я не хотел плакать, поэтому спешно закрыл рот обеими руками, но давление моего всхлипа было сильнее, и я почувствовал, как через пальцы выходит воздух. Я сдерживал руками свой плач, но он просачивался сквозь пальцы. Сверчок с удивлением смотрел на меня, вытянув шею, бабушка застыла с открытым ртом, а я присел на корточки – ноги меня не держали. Я наплевал на все, спрятал лицо и громко зарыдал.

– Если тебе так хотелось в поход, то давай пойдем сейчас, – предложил Сверчок мне, заходящемуся от плача. – У тебя же темпы больше нет? Покатили сейчас на гору Томби!

Мне было понятно, что Сверчок меня жалеет. Жалкое, недостойное зрелище. Я мог только помотать головой. Бабушка что-то сказала мне, положив ладонь мне на голову, и я со всей силы отбросил ее руку. Тут же мне стало стыдно за то, что сделал, и я зарыдал еще сильнее. Легкие мои содрогались, глаза распухли от слез, которые текли по моему лицу, будто раскаленные сгустки горных пород.

8

– Ты закрыл глаза?

– Закрыл.

– Падать нельзя!

– Я понял.

Я крепко вцепился Сверчку в спину.

– Поехали! – крикнул Сверчок и начал крутить педали маминого велика.

Я сидел на багажнике, зажмурив глаза и готовясь к грядущему трюку. Бум, бум, бум – всякий раз, когда Сверчок крутил педали, мое тело отклонялось назад, и промежутки между этими отклонениями все сокращались. Спускаясь по склону с гравием, велосипед разгонялся, у меня развевались волосы, задралась рубашка на животе, ветер обдувал мои слегка мокрые щеки. Промежутки между качаниями вперед-назад вскоре исчезли, сменились одним ровным мощным движением, и мы уже летели вперед, прорываясь сквозь летний воздух.

– Давай поедем, это… в приключение, туда… ну, на гору Томби, – сказал мне Сверчок, пока я рыдал в прихожей.

Что он имел в виду, непонятно.

– Совсем давно мы с папкой так. В идзакае выходной был. Папка, ну, это… посадил меня на багажник велика и такой, типа: «Закрой глаза». Ну, я, это… закрыл. А он стал придумывать всякие небылицы, да. А я поверил. Классное вышло приключение, короче.

Как всегда, что хотел сказать Сверчок, догадаться было трудно. Я поднял голову и задумался. И тогда он объяснил еще раз. Я наконец понял, что он имел в виду, и его история показалась мне очень интересной. Я спросил у бабушки, можно ли мне на улицу, и она мне разрешила. Я, еще немного всхлипывая, пошел в комнату переодеваться, а когда вернулся, Сверчок уже сидел на мамином велике. Он улыбнулся одними губами, посмотрел на меня и пошевелил бровями.

– В земле огромные дыры! Там, наверное, кто-то живет! – вопил Сверчок, раскачивая велик вправо и влево.

Не открывая глаз, я изо всех сил держался за Сверчка и вопил, пожалуй, так же громко, как он.

– Смотри не упади!

Мы мчали не по пыльной деревенской дороге, а по загадочной пустоши, покрытой гигантскими дырами. Запах поля, который мы чувствовали, был запахом таинственных существ, которые живут в глубине этих дыр, а когда запах становился сильнее, это означало, что они приближаются к нам, выползая из своих нор. Но мы мчали вперед, объезжая эти огромные дыры одну за другой и не думая об опасности.

– В нашу сторону течет лава!

– Сверни! Объедь!

Не снижая скорости, велосипед резко свернул влево. Поверхность земли стала ровной, правым ухом я слышал звук автомобильных двигателей.

– Мы разогнались километров до ста! Обгоняем машины одну за другой!

Мы пулей промчались совсем рядом с раскаленной лавой. Иногда колеса вздрагивали – конечно же, не из-за бордюров, а из-за бездонных трещин, образовавшихся в земле. Вскоре велосипед стал раскачиваться в едином ритме, хотя рытвины вдоль дороги не были ничем закрыты.

– Мы сейчас едем по рельсам!

Велик мамы Сверчка с нами двумя несся с дикой скоростью по рельсам, того и гляди за нашими спинами раздастся гудок. Велик содрогался от бесконечного количества шпал, наши голоса тоже мелко вибрировали. Спереди приближался звук мотора, который говорил о появлении врага, обладающего оружием будущего. Звук мотора стал слышен совсем близко, он пронесся слева от велика, и приторно запахло травой. Атака врага сорвалась, вращающиеся зубья его оружия раскидали росшую на земле траву. Вскоре мы съехали с рельсов и вырвались из лазерной зоны, похожей на пешеходный переход. Мы мчались дальше. Сверчок повернул велик вправо. Снизу послышался тихий шум воды. Мы переезжали через мост. Под ним чернющая река с ядовитыми водами. Мы перебрались через этот длинный мост, а за ним шла опасная горная дорога. Ее ширина была не больше тридцати сантиметров, а слева и справа – отвесные скалы. Настолько эта дорога была опасной.

9

– Ничего себе! Я же был тут недавно, полно монет лежало!

Я впервые увидел сосну-с-корнями. Она действительно, как и говорили, имела странную форму и была похожа на стоящего осьминога. Внутри темнела пещерка, в которую и заглядывал Сверчок в поисках денег. Но там даже однойеновой монетки не было.

– Во время похода учитель смотрел за нами, так что я не мог их забрать. Но тут, наверное, йен пятьсот было.

После подъема в гору на велике Сверчок задыхался. Даже я, который просто сидел на багажнике сзади, и то дышал с трудом.

– Да ну их, деньги эти…

– Я обещал тебе. Я предупредил Журавля, Ками и Симо, что приду за деньгами. Так что, наверное, их кто-нибудь другой забрал.

– Да ладно.

Ветерок с гор обдувал мое вспотевшее тело. Мы стояли перед сосной-с-корнями, подняв подбородки и подставив лица солнцу. Я вдыхал воздух через нос, а Сверчок стоял с широко открытым ртом, будто приготовившись ловить дождевые капли.

– Мы по дороге переехали через мост, да? – спросил я, пытаясь отдышаться.

Сверчок кивнул, не закрывая рта.

– Переехали.

С тех пор как поселился в этом городке, я впервые оказался в том месте, где погиб отец. Сбоку от моста через реку Охако дедушка и бабушка раз в несколько дней оставляли цветы. Может, теперь у меня получится. Если буду вспоминать наше приключение, я, наверное, смогу нормально ходить через это место. По мере того как успокаивалось мое дыхание, это настроение растекалось по всему моему телу, дошло до каждого пальца на руке, до кончиков ногтей, до каждого волоска. Мутная вода, скопившаяся в моей душе, выплеснулась наружу, как будто выдернули пробку, и пейзаж вокруг внезапно приобрел четкие очертания. Я чувствовал запах влажной земли, слышал, как листья легонько соприкасаются друг с другом. Я слышал все: как гудела земля, когда я делал даже небольшие движения, как дышал стоявший рядом Сверчок. Как будто мне дали новые глаза, уши и нос.

– Сверчок, а тебе разве не надо в идзакае помочь?

– Да, надо сегодня. Я просто забежал и молча положил табель. Так что все равно, когда вернусь домой, меня будут ругать. А если уж будут ругать, то чем позже, тем лучше.

Сверчок опять нагнулся и стал рыться в пещерке сосны-с-корнями, прижав лицо к земле. Но все равно не нашел монет и под конец, бормоча что-то себе под нос, полностью влез в это темное пространство. Я бы смог пролезть туда свободно, но Сверчку там было очень тесно. Он сел по-турецки, глядя на меня. Казалось, сосна растет из его тела.

– Я раньше, это… когда сбежал из дома, здесь был.

– Сбежал из дома?

– Ага. Надоело помогать в идзакае, то, что родители меня всегда ругают, и то, что, когда ругают, обзывают идиотом. Пусть даже я и идиот.

Слившийся с сосной Сверчок, нахмурив свой узкий лоб, посмотрел на небо. Там зависла стрекоза, которая тут же упорхнула, как будто испугавшись того, что на нее смотрят.

– А здесь можно жить, не попадаясь никому на глаза. Взрослые кладут сюда деньги, можно их брать и покупать себе еду у подножия горы. Ну, конечно, так, чтобы тебя никто не заметил. И даже если дождь пойдет, то в этой пещерке или под деревом не промокнешь. Вот только питьевая вода нужна. Поэтому я взял с собой термос. Если питье в нем закончится, можно спуститься к мосту и набрать воды в реке. В реке же воды хоть отбавляй, сколько ни ходи.

Сверчок гордился собой, видно было, что он не испытывает никаких сомнений в том, что говорит.

– Но я передумал.

– Почему передумал?

– Я приехал сюда на мамином велике, нехорошо это.

Сверчок подобрал с земли камушек и бросил его в никуда.

– Но когда я вернулся, родители, видно, подумали, что я просто где-то болтался без дела, и наорали на меня. Время-то начать помогать в идзакае я пропустил. Ну, я и подумал, на хрена я вернулся-то? Но сейчас, это самое, я думаю, вот и хорошо, что из дома не сбежал. Ведь если бы я сбежал и жил здесь, я бы тогда и в школу не ходил, и мы бы с тобой не встретились.

Сверчок попытался заглянуть мне в глаза, но я отвернулся. Совсем рядышком с жужжанием пролетал мохнатый шмель. Наконец он нашел на земле белый цветок и залез внутрь его лепестков, распахнутых, как звездочка. Стало тихо.

– Есть место, где можно посидеть, отдохнуть. Пошли.

Сверчок, изогнувшись, вылез из пещерки в сосне, отряхивая плечи и спину.

– Вон там есть крыша и лавки. Как сарай, только стен нет.

– Беседка?

– Да кто ж его знает.

Мы пришли. Постройка действительно оказалась беседкой, в которой уже сидели три человека. Сверчок молча подошел к ним. Он некоторое время постоял так, но никто из троих не обратил на него внимания.

– Вы же говорили, что у вас нет!

Увлеченные игрой Журавль, Ками и Симо одновременно подняли головы и посмотрели на Сверчка. У каждого из них в руках был цветной геймбой, а на скамейке лежали испачканные землей монеты.