Текст книги "Серебряное пламя"

Глава 20

Он появился на следующее утро.

Трей катался по полу комнаты, где дети обычно завтракали, вместе с Эдуардом, в то время как Гай, Женевьева и Эмили дергали его и громко кричали, требуя, чтобы он, наконец, обратил и на них внимание. Цветная бумага, ленты, порванные и смятые, были разбросаны на дорогом тебризском ковре вперемешку со щедрыми подарками-драгоценностями и одеждой, игрушками и куклами, коробками и красками, книгами, седлом от Герме, которое, видимо, предназначалось для Гая, – обычная для Трея щедрость по отношению к детям. Светлые кудри Эмили были убраны под дорогой дамской шляпой, а на тонкой шее Женевьевы висели три нитки изумительного светло-розового жемчуга, прекрасно подобранного и ровного. Гай дергал Трея за рукав и настаивал, чтобы он немедленно отправился с ним на конюшню.

– Ты должен, Трей. Оставь Эдуарда, сейчас моя очередь.

– Он может взглянуть на твою старую клячу позже, – решительно заявила Эмили, фиалки на ее шелковой шляпке дрожали от негодования. – Он должен посмотреть мое новое бальное платье. Это мое первое, Трей, – сказала она, таща его за руку, – с блестящим газом по белому шелку, и я в нем выгляжу…

– Как сказочная принцесса, – ответил, улыбаясь Трей, сидя среди детей со счастливым Эдуардом, устроившимся у него на коленях.

– В самом деле! Это действительно так! – согласилась Эмили счастливо, и ее ответная улыбка напомнила ему Импрес. Должно быть, так она выглядела в двенадцать лет – светловолосая, с румяными щеками и танцующими огоньками в глазах. – И Пресси говорила, что я могу сделать прическу, потому что будет семейное торжество.

Раздался стук захлопываемой двери, все повернулись и увидели Импрес, замершую в ухода в комнату.

Она была одета в утреннее платье из бледно-желтого шелка, и Трею вновь бросилось в глаза, насколько полнее стали у нее груди. Возможно, подумал он, это ухищрения портного, чтобы добавить привлекательности в образ куртизанки. И очень эффектные, решил он, почувствовав, как зажглось желание.

– Посмотри, кто пришел, Пресси! – воскликнул Гай.

– Разве это не прекрасно! Трей на каникулах и приехал навестить нас! – Глаза Женевьевы были широко раскрыты от восторга.

– Посмотри на мою новую шляпку, Пресси! Трей говорит, что она очень идет мне! – сказала Эмили совершенно по-взрослому, но, в конце концов, захихикала, как подросток.

Возбужденные улыбки светились на лицах детей, голоса были полны восторга, все окружили Трея, но что задело Импрес больше всего, так это Эдуард, обвивший руками шею Трея. Он прилип к нему просто со свирепой решимостью, его большие детские глаза смотрели на Импрес с осторожностью. Она почувствовала, как на ее глазах появились слезы.

– Доброе утро. В Париже ты долго спишь, – сказал Трей вежливо, его рука с длинными пальцами обнимала Эдуарда.

– О, Пресси, теперь никогда не встает рано, не так ли? – вставил замечание Гай, пытаясь сгладить впечатление от каменного выражения лица сестры, голос у него был просительный.

– Полагаю, что ты очень устала вечером, – заметил мягко Трей, увидев слезы на глазах Импрес.

Импрес не собиралась отчитываться за свое расписание перед человеком, который постоянно жил вне условностей. Она долго спала по утрам, потому что часто ставала ночью к Максу и перепеленовывала его, прежде чем положить обратно в колыбель.

– А ты что-то рано, – ответила она, обиженная и раздраженная. – Неужели в Париже трудно найти развлечения?

– Вовсе нет, – ответил Трей миролюбиво, – я совсем не ложился в постель, чтобы поспать. – И слегка улыбнулся.

Горячее негодование затопило Импрес, когда она увидела следы бессонной ночи на его прекрасно вылепленном лице и, конечно, его вечерний костюм, который, как она только что заметила, не был сменен. Черт бы побрал его распутную душу, подумала она возмущенно, и, понизив голос до шепота, даже не осознавая этого, сказала:

– Надеюсь, ты развлекся соответствующим образом?

– Благодарю, очень хорошо.

В его серебристых, мерцающих глазах сверкнула неконтролируемая ярость. Подбородок Трея мирно покоился на темноволосой взлохмаченной головке Эдуарда, его поза была расслаблена и спокойна, но острый взгляд вызвал дрожь в спине Импрес, дрожь, которая причудливо переросла в странное растекающееся тепло, и она невольно прикоснулась открытой ладонью к двери за своей спиной, словно гладкая поверхность красного дерева могла остановить отклик ее тела на исходившую от Трея опасность.

– Трей должен увидеть мое вечернее платье – вмешалась Эмили, не понимавшая горячего обмена взглядами и репликами, и оба взрослых заставили себя обратить внимание на девочку.

С уверенностью, происходившей от большого светского опыта Трея, он ответил раньше, чем нашлась Импрес.

– Замечательно, принцесса, пойди, надень его и покажи мне, а я, если ты мне скажешь, какие твои любимые драгоценности, куплю ожерелье к твоему великому празднеству. Каждая юная леди нуждается в драгоценностях для своего первого взрослого вечера.

Когда он улыбнулся, Импрес оценила его обаяние в полной степени и на короткий момент вспомнила зимний вечер в Монтане. Тогда он спросил ее, какие цветы она любит.

– О, Трей! Правда? Ты купишь мне бриллианты? – спрашивала Эмили в экстазе и, наклонившись вперед так, что ее глаза оказались на одном уровне с Треем, спросила с исступленным пристрастием: – Правда?

– Эмили, вспомни о своих манерах! – резко сказала Импрес, видя, что улыбающийся Трей согласно кивнул. – Конечно, он не купит тебе бриллианты! – взорвалась она раздраженно, почти не владея собой при виде столь очевидной щедрости и столь явного детского обожания. Черт бы его побрал! Все любили его.

– Трей сказал, что купит, – вызывающе сказала Эмили, – и я хочу бриллианты.

– Беги быстрей, принцесса, и приходи в платье, – предложил Трей спокойно, тон у него был примирительный. – Твоя сестра и я обсудим ожерелье. – При этом он бросил заговорщический взгляд на Эмили.

– Даже не собираюсь, – заявила Импрес враждебно, после того как Эмили, одарив сияющей улыбкой Трея, с разлетающимися юбками выбежала из комнаты. На секунду Импрес захотелось проявить твердость и закончить этот спор раз и навсегда.

– Только не здесь, – сказал Трей спокойно, с безмятежной улыбкой поглядывая на Гая и Женевьеву, в то время как его пальцы гладили шелковистые волосы Эдуарда. Словно он прочитал ее мысли и спешил опередить ее-Теперь, если вы считаете, что Эдуарда можно взять на прогулку, – обратился он к Гаю и Женевьеве, – то мой экипаж готов повезти нас в зоопарк.

Прежде чем Импрес запротестовала, Эдуард соскочил с коленей Трея и завопил:

– Слоны, слоны, слоны! – голосом, который зазвенел по всей комнате.

– Ты же знаешь, кто больше всех любит прогулки в экипаже, Пресси, – сказал Гай возбужденно, неприкрытая радость слышалась в его голосе. – Мы возьмем с собой…

– Быстро отправляйся, если ты собираешься ехать, – сказала Импрес, обрывая Гая прежде, чем он упомянет Макса и тот факт, что прогулки в экипаже его любимое развлечение. Взволнованная, она быстро повернулась к Трею и сказала: – Я помогу им собраться… ты знаешь, пальто и все такое прочее, – добавила она торопливо и прогнала их из комнаты.

В душе Трея зародилось подозрение от внезапной уступчивости Импрес и проявленной заботы, но он только пожал плечами, видя, что дети собираются.

Спустившись на десять ступенек из холла, Импрес поймала Гая за руку, остановив его, и прошипела:

– Ни слова о Максе! – Она повернулась к Женевьеве, которая увидела гримасу боли на лице Гая. – Не спорь, делай, как я сказала. И скажи Эмили. Я позже объясню.

Они уставились на нее, изумленные странным приказом, но тон потряс их так же, как и несколько месяцев назад, когда она потребовала, чтобы они не упоминали имени Трея вообще, и они знали, что лучше не спорить.

– Эдуард… – начал, было, Гай, но Импрес покачала головой.

– Что бы он ни сказал, ничего не будет ясно, но ради Бога, не обращайте внимания, если он что-то скажет о Максе.

– Не беспокойся, Пресси, если ты не хочешь, мы не будем, – быстро ответил Гай, намереваясь защитить ее и Макса, если она считает это необходимым. Но хотя его лояльность была на стороне Импрес, он преклонялся перед Треем и надеялся, что разлад между взрослыми не отразится на его дружбе с Треем. – Я скажу Эмили, – пообещал он, пытаясь успокоить сестру. – Не беспокойся Пресси, никто ничего не скажет о Максе.

– Ты поняла, Женевьева? – спросила Импрес немногословно.

Большие, как блюдца, голубые глаза девочки недоумевающее смотрели на Импрес; так и не поняв в итоге ни почему запрещено говорить о Максе, ни почему Импрес всегда обрывала упоминание о Трее, она молча кивнула в знак согласия.

– Тогда поторопись и надень свое пальто.

Вдруг это не сработает? – подумала Импрес со страхом, когда они спускались по лестнице. Имя Макса может случайно выскользнуть… Боже, что ей делать? Вчера она думала, что Трей ушел из ее жизни, а сегодня Трей Брэддок-Блэк снова устанавливал свои собственные правила.

Нервно пригладив волосы она отметила, что не все пуговицы на ее платье застегнуты после кормления Макса и, пожав плечами, отправилась встретиться лицом к лицу с мужчиной, который разрушил ее жизнь или почти сделал это. Импрес вернулась в залитую солнцем комнату и нашла Трея, все еще комфортно расположившегося на полу. Как ему нравится, подумала она горячо, не беспокоиться ни о чем в мире. Его не касается, что в комнате наверху у него сын, не волнует, что он ворвался в ее жизнь, пытаясь разрушить тот хрупкий мир, который она построила, он абсолютно не испытывает никакой неловкости, явившись в дом так рано.

Тебе не следует покупать бриллианты Эмили, – коротко сказала Импрес, вместо того чтобы сказать ему то, что она в действительности чувствовала – что он раздражает ее и еще сильнее раздражения оставляет ее странно тревожной. – И, – она рукой обвела подарки, разбросанные по полу, – все это.

Темные ресницы Трея шевельнулись небрежно – единственное движение в расслабленной позе. Ему был знаком этот тон в женщинах.

– Почему бы нет? Мне они нравятся. – Его голос был умиротворяющий. Было слишком рано начинать сражение, или, может быть, он слишком устал, или, сосредоточившись на детях, просто не беспокоился, о чем она думает. Пожав плечами от ее враждебности, он подумал внезапно, что ему следовало бы приехать в Париж раньше, по крайней мере, из-за детей.

Простая реплика Трея поставила ее в тупик и вместе с тем рассердила своей небрежностью.

Черт бы побрал его внезапный приход в ее дом, подумала Импрес, и его огромное влияние на детей, хотя беспокоила ее не забота Трея о детях, не дорогие подарки в эти утренние часы, а растрепанный вечерний костюм и темные круги под глазами… как будто ему пришлось впопыхах одеваться. Воротник рубашки Трея был измят, белый галстук ослаблен, накрахмаленная рубашка полурасстегнута, часть драгоценных пуговиц потеряна, и от него исходил хмельной запах мускуса – последний крик моды в Париже. Вдохнув, она подумала, что этот пряный и возбуждающий запах Трей, несомненно, оценил. Скользнув по нему взглядом, Импрес обратила внимание на блестки на носках его американских ботинок, что указывало на недавнюю близость к женскому платью, которые в последнее время сверх меры украшались блестящей мишурой. Конечно, чем он занимался, было ясно из его оскорбительного заявления о том, что он провел бессонную ночь; Трей не ложился спать, потому что был с женщиной. Как он осмелился прийти к ней прямо со своей… оргии?

– Ты и в Париже носишь ковбойские башмаки? – спросила она резко, чем вызвала удивленный взгляд Трея.

– Я всегда надеваю башмаки или мокасины, – ответил он спокойно, не обращая внимания на внезапное изменение предмета разговора и ее раздраженный тон, – вне зависимости от того, Париж это или другое место. – Он не стал добавлять, что то, что он носит, никак ее не касается.

– Она хорошо развлекла тебя? – выпалила Импрес, не в состоянии подавить ощущение, что даже с кругами под глазами он выглядит великолепно. Подойдя к нему, она кивком указала на носки его башмаков.

Трей только сейчас заметил серебристый блеск, ярко выделяющийся на черной коже, и вспомнил обстоятельства, при которых он оказался на его обуви.

Герцогиня де Суансон, узнав каким-то образом, что Трей в Париже, возможно, от одного из посетителей салона Импрес, позвала его к себе на вечер. Вначале Трей вежливо отклонил приглашение, расстроенный тем, что Импрес выгнала его. Пожалуй, не просто расстроенный – разъяренный ее популярностью среди поклонников. Трей был не в том настроении, чтобы подвергнуться атаке со стороны гостей Эсти.

– Дорогой, мы просто не можем жить без вашей экзотики, – настаивала Эсти, характерным, чуть хрипловатым голосом.

– Я не очень расположен к развлечениям сегодня, – проворчал Трей, который был в самом дурном расположении духа.

– Мы соскучились по вашему обаянию, – уговаривала она, поняв его настроение. – К тому же вы сможете опробовать мой новый рояль – настоящий Бесендорфер. Я скажу, чтобы его передвинули в библиотеку. Там вы будете предаваться размышлениям в одиночестве и играть Листа на лучшем инструменте принцессы Евгении. Если кто-нибудь осмелится побеспокоить вас – я оторву ему голову.

Трей рассмеялся.

. – Вы всегда были поразительно гостеприимны, Эсти. Но хочу предупредить, что сегодня я не лучшая компания.

Хорошо зная Трея, герцогиня сомневалась, что какие-либо обстоятельства могут сделать Трея плохой компанией, но решила не спорить. Она обладала безукоризненным тактом и поэтому имела множество друзей.

Трей явился попозже и постарался быстро пройти через заполненные гостями комнаты в библиотеку.

Прекрасный рояль с золочеными, украшенными изумительной резьбой ножками и четырнадцатью видами инкрустаций оказался подлинным шедевром. Приглушенный свет газовых светильников делал его еще заметнее на фоне темных панелей стен библиотеки и рядов книжных полок. С обычной для Эсти предусмотрительностью на столике рядом с роялем стоял его любимый бренди.

Трей подошел к роялю, пробежался пальцами по клавишам, потом налил себе бренди и сел за инструмент. Трей знал, что Эсти найдет его позднее, и понимал, что она приведет с собой друзей. Но то время, которое она обещала, принадлежит ему. Через секунду он забыл обо всем, кроме щемящей печали музыки Листа. Его длинные пальцы бегали по клавишам изящно, без усилий, музыка звучала со сдержанной силой; Трей ощущал ее проникновенную силу кончиками пальцев, каждым нервным окончанием и всей душой.

Много позже он оторвался от рояля и увидел, что комната заполнена улыбающимися женщинами, в их глазах таилось восхищение и заманчивое предложение. Прославившийся своей наружностью и почитаемый за первобытную экзотичность, Трей в глазах флиртующих с ним женщин был желанным призом, и в прошлом он бы не отказался получить удовольствие, приняв многообещающие предложения. Однако после Импрес острое чувственное желание как-то пропало, остались только слова, полные намеков и оттенков, знаменитое обаяние действовало автоматически, без усилий с его стороны. Как привычное упражнение, которое доведено до автоматизма постоянной практикой. Поэтому он улыбался и флиртовал со своим обычным соблазнительным бесстыдством, в то же время грациозно отказывая им всем.

В тот момент, когда он допивал с Эсти и ее мужем последний бокал, собираясь уходить, в комнату ворвалась молодая графиня Треви, стройная, восточного типа женщина, с пылающими глазами и оливковой кожей, и, проследовав среди гостей словно некая ночная нимфа в черном платье и блеске бриллиантов, подсела к Трею и призывно улыбнулась ему. Вежливо улыбнувшись в ответ, он продолжил разговор с герцогом де Суансон. Секундой позже она коснулась его рукой и стала шептать ему на ухо.

Трей отрицательно покачал головой. Графиня наклонилась ниже и продолжала неистово нашептывать. Она, оказывается, недавно вышла замуж, это возбудило его на секунду, поэтому он отставил бокал и предложил отвезти ее домой, но потом, в ее будуаре, целуя ее, в то время как она лихорадочно расстегивала его рубашку, внезапно поразился тому, что она слишком высокая, что у нее другой цвет волос и что он не получает удовольствия от ее мягких губ.

Трею потребовалась вся его дипломатия, чтобы отделаться от графини, потому что она, в отличие от своего мужа, была молода и умна, но, хотя он и успокоил ее, как мог, она осталась безутешной.

Это было необычайно грубо для него. Надо послать ей что-нибудь дорогое от Шаме, и с извинением, подумал Трей, стоя на улице, у ее дверей в холодном, сером рассвете.

Импульсивно он решил пойти к Импрес, что было всем недалеко, потому что старые аристократические семьи жили в одном районе Парижа. Он наслаждался зрелищем рассвета в Париже, такого же кораллового цвета солнечные лучи были ранним утром на Медвежьей горе в Монтане, и он находил умиротворение в уединении, глядя на спящий город. Отправившись к дому семейства Жордан, повинуясь неосознанному, нарушающему правила приличий призыву, он сделал крюк, чтобы купить подарки детям. Подремав немного в кэбе, он дождался, когда откроются магазины, и нагрузил доверху экипаж, пройдя по нескольким магазинам. Нагруженный подарками, с легким сердцем, радостный, он говорил себе, что только навестит детей… это просто вежливость. Импрес больше для него не представляет интереса.

Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:

– Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? – спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.

– Я вернулась в полночь из театра. – А… дети спали уже?

– Очень хитро, – сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.

Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:

– Я больше не буду ждать так долго.

Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.

– Ты не можешь заставить меня.

Он улыбнулся.

– И не должен.

Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность – все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз – заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.

– Я была бы признательна, если бы ты не появлялся здесь больше, – сказала Импрес, приходя в ярость от его самообладания, рассерженная собственной реакцией.

– Мы должны проголосовать за это, – сказал Трей, – думаю, следует спросить детей.

Краска бросилась в лицо Импрес.

– Черт бы тебя побрал, Трей, – сказала она, испытывая желание кричать, надавать ему пощечин, лишь бы согнать выражение самонадеянности с его лица, – не смей возвращаться в их жизнь!

Он наградил ее теплой снисходительной улыбкой.

– Будь осторожна со мной, – произнес он без злобы и поднялся с пола одним стремительным скользящим движением.

Глава 21

Каждый раз, когда открывалась дверь перед очередным посетителем, Импрес тряслась от страха, что Трей опять вторгнется в круг ее друзей и устроит скандал. Если он скажет, что купил ее в публичном доме, или даже намекнет, что она выставляла себя на продажу, она не переживет позора. Возможность такого кошмарного развития событий вызывала у Импрес ужас. Привыкшая к добродушному подшучиванию и легкому флирту на традиционных чаепитиях, в тот день она отослала всех под предлогом головной боли.

Появившись в гостиной в сопровождении детей и осмотрев комнату, Трей немедленно спросил:

– Сегодня гарема не будет?

Импрес сидела у камина и сортировала полученные ею в этот день приглашения. При звуках его глубокого голоса руки у нее затряслись, и она благоразумно отложила карточки в сторону.

– Чаепитие закончилось в шесть, – ответила она, не обращая внимания на его насмешку.

– Так рано? – спросил он с иронией, хорошо понимая, что чаепитие отменено из-за него.

Эдуард начал дергать Трея за руку, и в то время, как он наклонился, чтобы услышать, что ему шепчет ребенок, Гай, Эмили и Женевьева с воодушевлением стали отчитываться перед Импрес о весело проведенном времени. Они возбужденно рассказали, как им позволили установить мольберт в Лувре, и, желая угодить страсти Гая к лошадям, каждый рисовал сцену с картины Делакруа, на которой было изображено сражение арабов.

– Тебе надо посмотреть, как Трей нарисовал лошадей, – заявил Гай.

Восторженное славословие достоинств Трея, казалось, никогда не кончится. Внимательно выслушав детей и дождавшись, когда наступит пауза, и они переведут дух, Импрес напомнила, что обед скоро будет сервирован.

– Поблагодарите Трея, – проинструктировала она, – отправляйтесь наверх и приведите себя в порядок.

Когда шум их шагов затих, Импрес, понимая, какое удовольствие Трей доставил детям, но, тем не менее, раздраженная тем, что он выбрал их объектом своего несравненного обаяния, сухо сказала:

– Спасибо за проявленную к детям доброту.

– Для меня это было удовольствием, – ответил он просто.

– Теперь, надеюсь, ты найдешь дорогу к выходу, – заявила она твердо, поскольку собиралась навестить Макса до обеда. Ей пришло на ум, насколько же будет скомкано расписание кормления сына, если гость из Монтаны задержится в Париже надолго.

– Приглашения к обеду не будет? – спросил Трей, лениво растягивая слова и думая о том, что с распущенными волосами, без броши и в чопорном платье цвета морской волны, которое она выбрала сегодня, видимо, специально, чтобы не дразнить Трея, она нравится ему куда больше.

– Да, никаких приглашений не будет, – неучтиво буркнула Импрес.

Трей, конечно, мог повлиять на нее в том, что касалось детей, она не могла их лишить его компании, поскольку они обожали его, но близкие отношения не должны распространяться на саму Импрес. Трей Брэддок-Блэк был беспринципным, самоуверенным человеком, и тяжелое сражение, которое Импрес вела, надеясь преодолеть свои чувства к нему, было слишком памятно, чтобы позволить подвергнуть себя риску попасть под его обаяние еще раз.

– Кажется, мне придется обедать в одиночестве. – В выражении его глаз читалось разочарование.

Импрес взглянула на свои руки, надеясь, что они не выдают ее, затем перевела взгляд на Трея.

– Если бы я была более слабохарактерной, – сказала она, – то, может, и изменила бы решение. Однако я этого не сделаю. Возможно, что компания, в которой ты провел вечер накануне, все еще примет тебя.

Импрес встала со стула, подняла подбородок так, что их глаза встретились, и твердо выговорила:

– Всего хорошего, Трей.

– Как долго ты собираешься удерживать меня вдали от твоего дома?

Она могла бы ничего не говорить, поскольку Трей. прочитал ответ в ее глазах.

Теперь, когда она встала, он оказался слишком близко к ней – спокойный, с требовательно спрашивающими светлыми глазами. Импрес вздохнула и спокойно ответила.

– Так долго, как только возможно.

Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, обезоруживающей и призывной:

– По крайней мере, ты понимаешь, что это не может быть навсегда. – Его голос, низкий, богатый оттенками, катастрофически ломал ее решимость. – И помни, ты не сможешь держать детей вблизи себя все время.

– Пошел ты к черту, – приказала Импрес спокойно, контролируя свой порыв и удерживая себя от того, чтобы показать пальцем на дверь, как актер в плохой пьесе. – Ты должен покинуть мой дом. – Ее голос дрогнул на последних словах, а румянец, появившийся на щеках, был вызван не гневом.

Одетый в неброский костюм из твида, Трей излучал поразительную силу, подчиняющую и приковывающую внимание, как серебряное пламя. Как ему удавалось, без слов и движений, пробуждать пылкое предвкушение наслаждения?..

С удовольствием, констатировав ее волнение, он сардонически поклонился и пробормотал по-французски:

– До свидания. – Его темные шелковистые волосы оказались в этот миг так близко, что она могла бы коснуться их, когда его голова на секунду склонилась и, чтобы удержаться и не погладить струящийся шелк ей потребовалось собрать всю свою волю. – Я вернусь.

Когда дверь медленно закрылась, Импрес опустилась обратно на стул и сидела, не двигаясь несколько минут, стараясь унять трепещущие чувства, ощущая, как сильно колотится в груди сердце. Черт бы побрал его привлекательность и вызывающее столь памятные воспоминания обаяние! Она слишком долго вела монашеский образ жизни, напомнила себе Импрес в следующее мгновение, в этом все дело. Она просто нуждается в нескольких минутах покоя.

Но спокойствие не наступало. Упрямый и своевольный, Трей не покидал ее мыслей до тех пор, пока она не услышала шум, производимый слугами в гостиной. Он напомнил Импрес, что Макс ждет ее, и тогда она, торопливо сбежав по ступенькам, быстро пошла по коридору, ожидая услышать плач. Но в обитом панелями холле было тихо. Оставалась надежда, что няня утихомирила Макса сахарной водой, как она делала от случая к случаю, когда Импрес запаздывала.

– Прошу прощения, – сказала Импрес, едва заходя в ярко раскрашенную детскую, – были гости, и я не смогла…

Слова застряли у нее во рту. Напротив расписанной сказочными зверями стены стоял Трей.

– Что ты здесь делаешь? – холодно спросила Импрес, когда к ней вернулась способность говорить.

Трей оторвал взгляд от ребенка, которого держал на руках, и Импрес увидела на его глазах слезы.

– Я рассказываю моему сыну о Монтане, – сказал его голос дрожал от переживаемых эмоций.

– Это не твой сын. – Слова были произнесены с такой силой, что, казалось, в комнате сверкнула молния.

Трей с нежной благодарностью подумал, что может простить ей все – за его сына.

Глядя вниз на Макса, что-то счастливо лепечущего на его руках, он оглядел отпечатавшиеся на маленьком личике свои черты и спокойно сказал:

– Чьим же еще он может быть, если не моим?

– Докажи это.

Наступило гробовое молчание.

Трей глубоко вздохнул, глаза сверкнули гневом, желание понять и простить было растоптано несколькими злыми словами.

– Ты стерва, с холодным сердцем. – Его голос был тих, чтобы не беспокоить сына, но в тоне слышалась непримиримость. – Ты скрывала от меня, моего сына.

– Я думала, что ты слишком занят своими подругами и другим своим ребенком. – Она сказала это, воздвигая между ними непроходимую гору.

– Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свою жизнь, а что касается ребенка Валерии, то он не мой. – Воздвигнутая ею гора была мгновенно и небрежно срыта до основания, его тон был бесстрастный – короткое напоминание о своей независимости и уже слышанное ею объяснение о ребенке Валерии.

– А все остальные? – спросила она пылко, отказываясь принимать его холодное объяснение.

Его светлые глаза удивленно раскрылись.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь об остальных?

– Других твоих детей. – Она решительно двинулась к нему, длинное платье скользило по ковру с узором из сплетенных цветов. Он не сможет отрицать их всех, по думала она воинственно.

Удивление мгновенно исчезло из его глаз, а решительность сменилась тревогой. Как бы то ни было, он знал, что она не права.

– У меня, их нет, – сказал он.

– Арабелла говорила, что их несколько, – информировала Импрес с поучительной интонацией в голосе, что еще больше раздразнило его.

– Рискну не согласиться с мнением столь квалифицированного эксперта, как Арабелла. Она не посвящена в мои дела, а тем более не может ничего знать о приписываемых мне детях, – голос у него был холодным и отчужденным.

– Я знала, что ты будешь отрицать это, – заявила Импрес, ее собственное представление о Трее и его ответственности было непоколебимо. – Так же, как ты отказываешься признать, что ребенок Валерии твой.

– Но я не отказываюсь от твоего сына, – напомнил он. – Послушай, любой, имеющий глаза, подтвердит мое отцовство.

– Ничего не хочу слышать, – безрассудно ответила Импрес, – пусть даже он будет твоей точной копией.

Ей хотелось опровергнуть его самодовольство, побольнее задеть, так, как он задел ее.

– В самом деле, я едва знаю тебя, – резко заявила она. Он окинул ее с головы до ног холодным взглядом.

– А я нахожу, что знаю вас еще меньше, мадемуазель. После того, как посетил ваше чаепитие. Твои поклонники тянут жребий или ты подбираешь счастливого победителя каждый вечер? – Его губы искривились в пародии на улыбку. – Наверное, это здорово утомительно – оказывать услуги стольким страстно желающим мужчинам.

– Они просто мои друзья, хотя, я уверена, что тебе это трудно понять, – ответила она возмущенно. – Мужчины могут нравиться по разным причинам,

Какой восхитительный подбор слов, подумал Трей с горечью. Очень профессионально, хотя с возмущением очевидный перебор.

– Ты изумительная актриса, дорогая, и всегда стремишься наслаждаться собой.

– Высокомерный подонок!

– Совсем наоборот, мадемуазель. Просто еще один скромный искатель вашего благоволения. – Ленивое высокомерие было заметно снова. – И какое совпадение, – отец твоего ребенка. Неужели этот факт нельзя учесть при жеребьевке? И если «да», то я хотел бы получить свое время прямо сейчас.

Импрес пристально посмотрела на него с изумлением, к которому примешивалась ярость. Прошло несколько длинных секунд, за которые она чуть успокоилась и перевела дыхание.

– Убирайся отсюда! – приказала она.

Трей с любовью смотрел на сына.

– Нет. – Простой ответ никак не соответствовал его восхищению.

– Я позову слуг! – пригрозила Импрес.

Его брови чуть приподнялись.

– И сразу же отправишь их обратно, – сказал он. Трея никогда в жизни не могли испугать слуги.

– Я вызову жандармов!