Текст книги "Мы – потомки страны «Тартария»"

Душе и сердцу Тукая близки личности с национальной душой – уже ушедшие или и поныне служащие искусству слова. К жанру оды, гимна Тукай обращается с целью почтить память татарских писателей, объяснить общественности суть их благородных деяний.

В 1908 году он пишет элегию «Памяти Мухаммед-Загира», посвящённую светлой памяти Загира Бигиева – видного представителя литературы конца XIX века, автора романов «Грехи великие», «Тысячи, или Красавица Хадича», в которых прослеживается переход от просветительства к реализму. Тукай высоко оценивает новизну, которую привнёс в развитие татарской литературы Бигиев, выражает почтение и уважение к его личности: «мы не забудем тебя», «хотя не ценили тебя при жизни», «хотя говорят, что ты умер, ты не умер весь», «твоё имя будет жить, пока живёт нация».

Не будет большой ошибкой подчеркнуть, что из известных и здравствующих в те годы личностей лишь Гаяз Исхаки удостоился тёплого поэтического слова Тукая. Тем не менее это делает оценку Тукая ключом для понимания фигур многих писателей, общественных деятелей, живших в начале XX века. Общественная деятельность отдалённого географически, но близкого ему по взглядам Исхаки притягивает к себе Тукая, как яркая звезда на небосводе. Поддерживая усилия Гаяза Исхаки на пути просвещения народа, приближения национальной политики к людям разных слоёв, Тукай в 1907 году почти одно за другим пишет два стихотворения: «О газете «Голос» и «Кто он?».

После того как царская цензура закрыла газету Исхаки «Таң йолдызы», как уже отмечалось, начинает издаваться «Голос». Политическую направленность нового издания также определяли Исхаки и его ближайшее окружение. Торжественно приветствуя и поддерживая появление новой газеты, молодой Тукай поднимается, как бурлящий вулкан:

 
Греми же, «Голос»! Трудовой с тобой народ!
Потоку мощному доверься – пусть влечёт!
 

(Г. Тукай. О газете «Голос». Пер. с татар. Р. Морана)

В стихотворении, обращённом к рабочим, не содержится арабо-персидских, турецких заимствований, Тукай не ищет сложных метафор, а отдаёт предпочтение исконно-татарскому языку и публицистическому стилю: «Борись, рабочий! Борись, пожалуйста, борись, борись!».

Стихотворение «Кто он?», написанное в том же 1907 году и в советский период не включавшееся в сборники, словно сошло с пера совершенно другого человека:

 
Кто показал нам, что мы не скоты?
Кто подарил радость этому печальному народу?..
Кто он?
 

Эти строки современный читатель сразу и не поймёт, о ком идёт речь. Лишь натолкнувшись далее на названия «Таң», «Исчезновение», которые обычно употребляются в связи с именем Исхаки, догадается, кого поэт имеет в виду. Это стихотворение, увидевшее свет в 5-м номере журнала «Альгасрельджадид», достаточно своеобразно по композиции и особенностям рифмы. В стихотворении, состоящем из 14 строк и по способу рифмовки, то есть структурно напоминающем сонет, лирический герой изображается как благородная личность, посвятившая свои силы, духовный потенциал защите народных интересов. Если в первых двух строках поэт рифмует слова «человек» и «голос», то в последующих двенадцати строках фонетическое созвучие поддерживается благодаря слову «кто», выполняющему роль смыслового ключа. В первой строке автор на вопрос «кто он?» отвечает: «человек», однако слово «человек» может быть применительно ко всем людям, живущим на земле. И в следующих строках автор подробно объясняет, кто его герой. Он – великая личность, всей душой стремящаяся вывести свой страдающий народ на путь цивилизации, образованности, призывающий татар жить с высоко поднятой головой, ни перед кем не унижаясь, не склоняя колени. «Кто он?» – произведение, прославляющее человека-борца, ратующего за достойное место татарского народа на карте народов мира.

Хотя под стихотворением «Кто он?», опубликованном в журнале, было указано: «Продолжение следует», продолжение написано не было[9]9
  Тукай һәм XX гасыр мәдәнияте. – Казань, 1997. – С. 88.


[Закрыть].

Правда, в 1913 году Тукай опубликовал стихотворение «Писателю» (Мәктәп. – 1913. – № 3), состоящее из двенадцати строк и щедро пересыпанное арабо-персидскими и турецкими заимствованиями, иначе говоря, рассчитанное на образованного читателя. Лишь в форме предположения хотелось бы спросить: а не обещанное продолжение ли это стихотворения «Кто он?» Под названием поставлено пояснение: «отрывок». И количество слогов, и принцип сквозной рифмовки, и выдвижение на передний план темы национальности для обоих стихотворений общие. Когда писалось стихотворение «Писателю», Исхаки был отстранён от общественно-политической, журналистской деятельности. Писателю, сосланному в город Мезень Архангельской области, наверно, было и утешением, и радостью знать, что его не забыли на родине. Тукай словами: «Возвратись в места родные, не томи нас, возвратись. Пусть трепещут пред тобою лицемер, ханжа, подлец!» напоминает о нём общественности.

С точки зрения смыслового звучания, щедрого применения лексики высокого стиля, рифм, которые несут в себе глубокое содержание (кибриа (величие), кер (грязь), рия (лицемерие), зыя (сияние), әүлия (пророк, святой)), произведение полностью отвечает требованиям жанра оды – мадхия.

Начав стихотворение эмоциональным риторическим обращением «О, редактор!», Тукай напоминает, что этот человек – известный мастер слова, достойный уважения и славы. В последующих строках выясняется, что известная личность вынуждена жить где-то далеко, вдали от своей родимой земли. И хотя поэт знает, что возвращение на Родину не зависит от его героя, при помощи того же приёма риторического обращения он высказывает свою просьбу, вырывающуюся из его сердца: «Возвращайся сюда, на Родину, возвращайся, мы скучаем!» Поэт даёт «отчёт» писателю, которого зовёт на родину: без тебя татарское общество «Шесть лет жило без пастуха, разделилось молодое стадо, словно старый волк, каждый соорудил себе отдельное логово». Интеллигентность заменили торгашеством, совесть – двуличием, слова, понятия приобрели дурной смысл, пишет поэт. И с беспокойством добавляет: от твоих «чистых и настоящих слов», «от твоего взгляда места бы себе не нашли» бездельники, невежественные пройдохи.

Личность, взятую в центр поэтических переживаний, автор считает достойным, уважаемым человеком, на которого можно опереться, защищая истину в тяжёлое, сложное время. Следующие строки, думаю, не оставят место сомнениям в правильности этой мысли. «Один твой взгляд лишит дара речи самого ловкого лжеца…» Тукай ставит его рядом с соратником, сподвижником Пророка Мухаммеда – Омар-батыром. Герой религиозного предания держал в страхе неверных предателей, шайтанов. Тукай считает, что в настоящее время татарскому обществу не хватает смелых, самоотверженных личностей, готовых к борьбе за национальные интересы. Потребность в таких патриотах, как Исхаки, в любые эпохи несказанно велика.

В стихотворении «Гению» (1913) Тукай рисует образ совершенного человека, живущего заботами о будущем народа. Он не обманывается холодным сиянием золота и другими притягательными вещами и всегда идёт вперёд к своему светлому идеалу. Многозначное философское произведение «Гению» в некоторых смысловых и изобразительных моментах созвучно стихотворению «Писателю». Несомненно, что при написании этого произведения Тукай имел в виду в качестве идеала таких великих личностей, как Марджани, Исхаки.

 
Нет, гений, не смотри назад, твой идеал тебя зовёт,
А он достанется тому, кто твёрдо движется вперёд.
 

(Г. Тукай. «Гению». Пер. с татар. Я. Хелемского)

С одной стороны, в стихотворении «Гению», являющемуся прекрасным образцом жанра оды, национальная идея поднята на самый высокий уровень. Во-вторых, автор ищет человека умного, образованного, обладающего сильной волей, нашедшего свой светлый идеал в Аллахе и посвятившего себя службе народу. Освобождаясь от бескрылого идеализма суфизма, поэт возвышает личность, стоящую на жизненных, реальных позициях.

Таким образом, постоянно интересуясь разнообразной деятельностью Исхаки по сохранению, развитию нации, Тукай за короткий период творчества опубликовал несколько поэтических произведений, в которых выразил своё положительное отношение к этому человеку. Естественно, возникает вопрос: каково же было отношение Исхаки – серьёзного прозаика, журналиста – к Тукаю, который олицетворял собой голос сердца татарского народа и поднял татарскую поэзию на уровень мировой литературы?..

Одна из первых оценок Исхаки, данная творчеству молодого поэта, содержится в докладе о татарской литературе, прочитанном в 1910 году в Турции. Сбежавший из ссылки и нашедший приют у родственного народа Исхаки произнёс эту речь в «Турецком обществе». «Сегодня у нас есть те, кто пишет стихотворные произведения, то есть поэты со своим индивидуальным мышлением, но среди них самыми передовыми взглядами, без сомнения, обладает молодой человек двадцати – двадцати одного года по имени Габдулла Тукаев. За Тукаевым следуют Сагит Рамеев, молодой человек, спрятавшийся за псевдонимом Дэрдменд, и такие молодые поэты, как Габдельмаджит Гафури, Наджип Думави, Укмаси, Башири… Самый великий среди наших поэтов – Габдулла Тукаев. Этот деревенский паренёк за пять-шесть лет подарил народу охапки поэтических цветов, построил основы поэзии в нашей литературе… Он очень хорошо знает язык, являющийся бесценным кладом народа и отыскивает в нём такие сокровища, что от их блеска даже рябит в глазах» [10]10
  Исхакый Г. Әсәрләр: 15 томда. – Казан: Татар. кит. нәшр., 2005. – 6 т. – Б. 198, 201.


[Закрыть].

Характерно то, что оценка Габди (псевдоним Г. Ибрагимова), данная им современному состоянию литературы в статье «Татарская периодическая печать», созвучна мнению Исхаки. «Правда, на арене татарской поэзии – Тукаев, на прозаической арене на самой высокой точке – Гаяз-эфенди»[11]11
  Эта фраза не вошла в собрание сочинений Г. Ибрагимова в 8 томах. См.: Исхакый Г. Әсәрләр: 15 томда. – Т. 8. – Казан: Татар. кит. нәшр., 2001. – 6 т. – Б. 64.


[Закрыть]. Очень жаль, что в труде «Татарские поэты» (1913) в силу различных причин (думаю, в большей степени из-за едкого языка Тукая) Г. Ибрагимов изменил своё мнение, «оттеснив» Тукая на вторые роли.

Соглашаясь с оценкой, данной Г. Исхаки творчеству Тукая и литературному движению в целом, качественному скачку в литературе начала XX века, тем не менее, следует заметить, что одна его мысль вызывает моё недоумение и несогласие.

«Господа! – говорит он в той же речи. – Внимания достойно то, что у наших северных тюрок сначала на арену вышли прозаические произведения, а поэтические произведения начали появляться лишь на пять-шесть лет позже»[12]12
  Исхакый Г. Әсәрләр: 15 томда. – Казан: Татар. кит. нәшр., 2005. – 6 т. – Б. 197–198.


[Закрыть]. Что это значит? Целенаправленное принижение, замалчивание достижений татарской поэзии, насчитывающей тысячелетнюю историю, или стремление поднять авторитет жанра прозы, в котором работал сам Исхаки? Даже если самые древние памятники считать общетюркским литературным наследием, куда, под какой чапан спрячешь таких великих поэтов, как Г. Кандалый, Я. Емельянов, Акмулла, писавших на чистейшем татарском языке? Признавая авторитет Исхаки во многих областях деятельности и испытывая благодарность к нему за высокую оценку, данную Тукаю, нельзя согласиться с той заниженной оценкой, которую он дал татарской поэзии. Пусть эта мысль звучит кощунственно, но в данном случае приходится обвинять Исхаки в том, что он не знает или не хочет признавать славную историю нашей поэзии. Время прочтения упомянутого доклада вызывает в среде учёных споры. Профессор И. Нуруллин и Х. Махмутов датировали выступление 1912–1913 годами. Если читать статью внимательно, то места для споров не остаётся, и оказывается правильным 1910 год, указанный в известных нам источниках. Исхаки в докладе называет Тукая двадцати – двадцатиоднолетним поэтом. Стихотворные примеры, приведённые из творчества Тукая и С. Рамеева, относятся к их произведениям, написанным до 1910 года («Шурале», «Поэт»).

Известие о смерти Тукая потрясло Исхаки и словно вывело его из состояния безразличия. Свидетельство тому – его телеграмма, опубликованная в газете «Кояш»: «Глубоко скорбя ввиду смерти большого поэта Тукаева, искренне призываю мой многострадальный народ к терпению. 1913, 8 апреля».

Его душевный покой был нарушен, душа страдала, но для того, чтобы выразить своё отношение, дать оценку Тукаю и его наследию, необходимо было время – большое видится на расстоянии. Реалисту Исхаки, знающему цену человеческой жизни, были чужды стенания и сидение сложа руки. Он уверен: Тукай должен получить оценку, достойную его большого таланта, и занять своё место в истории татарской литературы. По истечении года со дня смерти поэта он начинает издавать одну за другой статьи, излагая на бумаге свои размышления о Тукае и его творчестве, дополнив своё научное и эмоциональное видение предмета болью души своей и татарской общественности. К написанию статьи «Петербург, 29 марта» («Ил», 1914) его подтолкнула, вызвав справедливое возмущение, социальная несправедливость по отношению к покорённым народам. В этой статье Исхаки напоминает льва, поднявшегося на защиту народных прав. Суть дела состояла в том, что татары российской столицы решили отметить годовщину со дня смерти Тукая чтением лекций. Начали собирать деньги на установку памятника поэту, планируя широко отметить это мероприятие. Однако градоначальник наложил на собрание табу, под предлогом того, что нет специалиста, который бы контролировал все речи и разговоры на татарском языке (иначе говоря, среди знающих родной язык не нашёлся стукач). Казанские власти решили не отставать от петербургского чиновника и отказались выдать разрешение на организацию Общества Тукая[13]13
  После смерти Тукая такие общественные деятели, журналисты, как Ф. Агиев, Ш. Ахмеров, неоднократно обращались к губернатору с просьбой разрешить организовать Общество Тукая, но получили отказ. Общество появилось лишь в начале 90-х годов прошлого столетия. Его первым президентом стал видный учёный, критик Нил Юзеев. После его смерти Обществом руководил Талгат Галиуллин. С начала нового столетия эту благородную миссию взял на себя профессор Хатип Миннегулов.


[Закрыть]. Защищая благородные намерения петербургских татар, Исхаки приводит веские доказательства. «В наше время, когда латыши, эстонцы, армяне, грузины и евреи читают на своих языках лекции, организуют дискуссии, неужели мы не имеем права организовать лекцию, чтобы хотя бы выразить уважение к нашему единственному поэту?» (курсив мой. – Т. Г.). По мнению Исхаки, те, кто препятствует пропаганде памяти, наследия Тукая, делают большую ошибку, «как невозможно запрудить весеннее половодье, невозможно препятствовать проснувшемуся народу. Тукай был. Тукай есть. Каждый прошедший день, каждая новая ступень развития культуры будут делать Тукая ещё более значимым, великим». Автор проводит мысль, что никто не имеет права запретить выражать уважение и любовь к поэту, который живёт в сердце народа как один из лучших его сыновей.

В апреле 1914 года Исхаки опубликовал две серьёзные статьи, посвящённые Тукаю и не потерявшие своего значения и по сей день: «Национальная трагедия» (Ил. – 1914. – № 23. – 2 апреля) и «Тукай в школе» (Мәктәп. – 1914. – № 6. – 10 апреля).

После развёрнутых философских размышлений о том, что божественная магия, сила мысли и слова поэту были даны от рождения (Исхаки вообще любит начинать «широко», взять «покос» издалека), писатель переходит к изображению личности поэта по имени Габдулла, выросшего на берегах Идели. Он сравнивает Тукая с высококачественным алмазом, отшлифованным народом и действительностью, характеризует его как искреннего писателя и мыслителя с большим сердцем, возвышающегося, подобно скале, среди своего окружения, как народного поэта, ещё при жизни перешагнувшего порог бессмертия. По мнению Исхаки, трагическое прошлое народа, отсталое общественное сознание были препятствием для того, чтобы Тукай поднялся ещё выше. Исхаки никого не обвиняет, но ставит вопросы, которые заставляют задуматься. «Смогла ли татарская нация воспользоваться в нужной степени этой огромной природной энергией? Не истратила ли напрасно сознательная часть татар его большую силу, употребив её без пользы?» И сам на них отвечает. «В этой трагедии есть вина, но нет виновных. Если и есть виноватые, то это вся жизнь татарского народа, всё её устройство… Наверно, это пощёчина, данная историей за наши прежние грехи».

Как видно, Исхаки отдаёт предпочтение экзистенциальному началу, пытаясь пробудить в читателе чувство собственной вины, сожаления. В этой статье он определяет место, которое занимал поэт в судьбе нации, суть его народности и величия. «Тукай, не покидая наших сердец, должен идти вместе с нами, радоваться нашим радостям». Каждое слово Исхаки тёплое и эмоциональное, живое и прямое, наполнено глубокими чувствами, заставляющими задуматься даже самого равнодушного к поэзии человека.

Как видно уже из самого названия, в статье «Тукай в школе» освещаются вопросы преподавания творчества поэта в образовательных учреждениях.

Это выступление Исхаки касается методологических основ изучения литературы в школе как науки. Писатель основательно и глубоко рассуждает о неоценимой важности литературных произведений в обучении молодого поколения, вхождению в жизнь, в сохранении нравственных правил, народных традиций и обычаев и, самое важное, в воспитании национального самосознания. Он пишет, что через литературу «мы внедряем самые необходимые элементы национальною духа. Делаем его навеки татарским. Без литературы невозможно укрепить ни одну национальную идею».

Исхаки считает, что ребёнок, выросший под воздействием татарской литературы, не только будет духовно богаче, с большими потенциальными возможностями, национальным по духу, но и умнее. И открывает причину этого. Искренний поэтический голос – сгусток самой сильной, самой чистой духовной деятельности, рождённой жизнью и природой. Построив такими основательными философскими предположениями мост к следующей за тем мысли, автор переходит к творчеству Тукая и напоминает, что это поэт, обладающий наиболее народным и природным талантом, который только могла иметь татарская поэзия. Эти его качества – результат способности Тукая ясно формулировать то, что он безмерно любит и что ненавидит, и создавать образы, не уступающие по красоте природным.

Исхаки считает, что если чувство своей национальной принадлежности и понимание красоты и природы приходят к ребёнку через произведения Тукая «Шурале», «Водяная», «Мияубике», то в понимании сложностей жизни, социальной несправедливости, страданий и радостей, духовной опорой станут для него стихотворения великого поэта «Опершись на столб», «Слышал я, как кто-то пел», «Ночной азан».

Запрещённые в советские годы строки «Ночного азана» напоминают о трагической судьбе татарского народа.

 
Азан в ночи,
печальный зов
щемит сердца
тенями снов;
взывает он,
кричит азан,
что был Касим,
была Казань,
что нет татар,
что сгинул хан, исчез Коканд,
с ним Астрахань.
 

(Г. Тукай. «Ночной азан».

Пер. с татар. Р. Бухараева)

Перечисленные Тукаем татарские земли все из-за отсутствия единства вмиг попали в зависимость, хотя как раз эти ханства должны были составить Великую Тартарию, выведенную в название предлагаемой книги.

Возвращаясь к статье Исхаки «Тукай в школе», отметим мысль автора о том, что при написании учебников по литературе главным требованием Тукай считал их способность привить ребёнку чувство прекрасного, высокие нравственные принципы, любовь к своему народу. По мнению Исхаки, собственное творчество поэта в самой высокой степени отвечало этим требованиям.

Главный вывод статьи не оставляет места сомнениям или спорам: «Тукай родился народным поэтом, рос народным поэтом, Тукай должен сохраниться народным поэтом в сердцах деревенских стариков, молодёжи».

От одной статьи к другой, подобно живой нити, тянется обида Исхаки на общество, окружение Тукая, зажиточных татар, не сумевших создать для него достойные условия жизни, на женщин, лишивших Тукая своей ласки. Не будет ошибкой сказать, что чувство обиды составляет содержательно-философский, эмоциональный центр статьи «Тукай умер» (Ил. – 1915. – 28 март). Есть основание считать, что эта заметка была особенно близка самому Исхаки. Через год, внеся небольшие стилистические исправления, в частности, изменив название на «Покойный Тукай», он опубликовал её в газете «Суз» в качестве передовицы (1916. – № 4). Слово «покойный» Тукай использовал и сам в посвящении Загиру Бигиеву. В содержание этого слова, наряду с тревожным напоминанием о том, что по сравнению с великой историей бренный мир подобен одному дню, видимо, вкладывается и чувство доброго отношения к ушедшему человеку («…Спи спокойно, да будет твоё место в раю!»).

В своих статьях Исхаки говорит о героизме Тукая, подобного льву, в то же время эти статьи заставляют живых задуматься. Писатель ставит имя поэта рядом с понятиями «народ», «нация», и в этом есть глубокий внутренний смысл. Повторяя от статьи к статье мысль о том, что «Тукай родился народным поэтом, стал народным поэтом», писатель хочет внушить современникам, будущим поколениям эту свою веру. Исхаки почти в точности повторяет оценки, данные Тукаем в упомянутых выше стихотворениях таким великим личностям, как З. Бигиев, Ш. Марджани: «Пока живёт татарская нация, будет жить и Тукай». И продолжает: «Тукай был нашим великим поэтом. Прекрасным цветком, выросшим на мусоре… нашим национальным героем».

После смерти поэта сплетни, предположения, ложь о любви Тукая, его отстранённости от женского пола, отношении к женитьбе (правда, он и сам в своих письмах друзьям даёт немало поводов для этого) накапливаются, растут как на дрожжах. В частности, поэт средней руки, журналист Джамалетдин Юмаев, весьма далёкий от интеллигентности, возомнив себя близким другом Тукая, в статье «Тайная любовь», построенной на дешёвой сенсационности, рисует Тукая как человека, боящегося и бегущего от любви и женщин. Исхаки в статье «Любовь Тукая» (Ил. – 1914. – 2 сентябрь) подчёркивает, что его выступление – это ответ на статью Юмаева: «Хотя прошло довольно много времени с тех пор, как была опубликована и прочитана «Тайная любовь», и дурное впечатление, оставленное этой статьёй, возможно, забылось, но из уважения к нашему покойному поэту, из желания открыть истину, пусть и поздно, я был вынужден написать об этом». Исхаки считает себя ответственным за то, чтобы охранять, очищать не только наследие поэта, но и его личную жизнь от дурных наветов, обвинений; и он громко заявляет о своём намерении защищать светлый образ, честь и достоинство собрата по перу. По его мнению, любовь Тукая – образец любви, недоступной пониманию пустых людей, – любви страдающей, несчастной, романтичной, искренней, чистой и безответной. Любовь Тукая – огромное, святое чувство, связывающее его с вечностью, подобное возвышенным, трагическим отношениям, связывающим Йусуфа и Зулейху, Тахира и Зухру, Ромео и Джульетту. «Вредно даже в самой малой степени выражать сомнение в Тукае». Потому что любовь Тукая – «пламя, заставляющее поэта говорить проникновенными стихами». Чувство притяжения между двумя молодыми сердцами, которое они даже сами не могут понять, ощутить до конца, обогащает татарскую поэзию букетом любви, которая, как и сами влюблённые, вечно молода, нежна и свободна от натуралистических мелочей. Любовь Тукая, до конца не раскрывшая свою тайну и волшебство, вдохновила народного поэта Татарстана Р. Хариса написать либретто к опере «Любовь поэта».

Об этой статье Исхаки учёные Х. Миннегулов, А. Сахапов и другие писали довольно подробно и с восхищением. Но мне хочется ещё раз обратить внимание на два момента. Имея в виду будущую жизнь девушки, которую тайно любил Тукай, Исхаки не упоминает в статье ни её имени, ни того, кем она была, ни её родственников. И аргументы у него очень основательные. Девушка, которая привлекла внимание поэта и зажгла в нём огонь любви, была очень юной, и даже в том случае, если бы близко познакомилась с Тукаем, она не смогла бы в должной мере оценить ни то, каким великим поэтом и совестливым человеком он был, ни силу его любви. «Самое главное: поскольку эта девушка к моменту, когда Габдулла полюбил её, была в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, вполне естественно, что она не поняла Габдуллу. И очень вероятно, что она и не знала, что Габдулла её любил».

Какой бы сильной ни была его любовь, Тукай не встал на дешёвый путь «самопрезентации», преследований девушки, давления на неё и обуздал свои чувства, чтобы сохранить честь той, кого любил тайной любовью.

Во-вторых, Исхаки решительно отвергает, как надуманные предположения, попытки Д. Юмаева представить девушку как ветреницу, мечтающую о богатстве, «солидном кавалере», и подчёркивает мысль, что Тукай и в своей любви должен остаться «для нашего молодого поколения национальным героем».

Как и в других своих статьях, Исхаки каждой строкой, каждой фразой подчёркивает своё искреннее, тёплое отношение к переживаниям поэта, в которых отразилась народная душа, и к его личности. И в этом нет и следа искусственности, нарочитой похвалы.

Если рассмотренные выше статьи Исхаки берут в центр внимания какую-то особенность Тукая («Любовь Тукая») или его творчества («Тукай в школе»), то в заметке «Покойный Тукай» (Сүз. – 1916. – № 4) он переходит к широким обобщениям, определяя место поэта в татарской культуре, литературе, оценивая его вклад в сохранение татарского народа как нации. В самое трудное, сложное для татарского мира время (имеются в виду годы реакции) «татарская поэзия осталась без Тукая, национального Тукая. Наконец, падения, кувыркания татар в культурной, общественной деятельности… были обездолены, лишены резкой сатиры Тукая, его очищающего смеха». Статьи Исхаки, посвящённые Тукаю и его поэзии, не являются обыкновенной публицистикой или дежурными выступлениями, каждая из них рассматривает отдельную тему, проблему, однако общие мотивы, переходящие из статьи в статью, величие Тукая, его народность, национальные черты, воплощение общечеловеческих идеалов в творчестве, личное несчастье в сочетании с поэтическим гением – позволяют считать все эти статьи единым произведением-эссе.

Рассматривая личность поэта в единстве с его творчеством, Исхаки проникает в мир его эмоциональных переживаний, в особенности его языка и стиля, и в немногих словах воссоздаёт живой образ, некое духовное состояние.

Исхаки пишет, понимая, что о такой необыкновенной личности и таком поэте, как Тукай, писать сухим, бедным языком, равнодушными словами неуместно. Он стремится каждую свою фразу сделать проникновенной и образной. Если бы Тукай мог прочитать статьи, написанные о нём великим писателем, то наверняка аплодировал бы ему: «Гаяз эфенди – поэт и учёный». Писатель видит в творчестве Тукая внутреннее неразрывное единство между национальным составляющим и изобразительными средствами, образностью и народностью. Он старается не повторяться в оценках. Если в одной статье его пером водит языческое начало, мелодика (моң) и он даёт волю экзистенциальному началу, эмоциям («Петербург, 29 марта», «Национальная трагедия»), и здесь главенствует развитие переживаний («Любовь Тукая), в другой – на передний план выходит трезвый научный ум, опирающийся на психологический анализ, систему морально-нравственных принципов («Тукай в школе»).

В статьях Исхаки, дополняющих одна другую, все привлекаемые литературные, публицистические приёмы подчинены одной цели – создать образ Тукая как светлой, замечательной личности, как золотого столба татарской поэзии.

Нельзя ни на мгновение упускать из памяти то, что Исхаки – полемическая личность, человек с беспокойным духом, всем своим существом не принимающий несправедливость, ложь, равнодушие. Для него каждое слово Тукая – святая молитва, каждая его мысль совершенна. И, убеждая в этом своего читателя, писатель использует прямые сравнения, высокий стиль, короткие, но ёмкие по эмоциональному наполнению фразы: «Тукай был. Тукай есть. Тукай живёт. Тукай будет жить».

Хотя по общественно-политическим причинам, не зависевшим от него, большую часть своей жизни Исхаки был вынужден прожить вдали от родины, в эмиграции, он никогда не забывал Тукая, постоянно в своих выступлениях, статьях напоминал о его величии, народности. В частности, известно, что статья «Петербург, 29 марта», приуроченная к 20-й годовщине со дня смерти Тукая, была опубликована в журнале «Яңа юл» (1933. – № 4). (Об этом писал профессор И. Нуруллин.)

Таким образом, в своём цикле статей, посвящённых Тукаю и его наследию, Исхаки, не уставая напоминать о народности, бессмертии творчества поэта, изображает его как опору нации, её совесть, честь, голос, яркую звезду, указывающую дорогу, и одновременно демонстрирует, насколько он сам глубоко чувствует поэзию сердцем и душой. Несомненно, воздействие Исхаки на литературный процесс XX века, в том числе поэзию, с каждым годом лишь усиливается, о чём и пойдёт речь ниже.

2

Исхаки считал себя одним из тех, кто несёт ответственность за развитие татарской литературы. Поэтому он не мог относиться к литературному движению с величавым равнодушием, подобно человеку, который, заложив пальцы в карманы жилетки, безучастно наблюдает за игрой детей. Пока «вожжи» в сфере управления качеством татарской поэзии были в руках прямодушного Тукая, он довольствовался тем, что давал общую оценку развитию жанра. Мы уже упоминали о том, что своё отношение к современной ему поэзии он изложил в своём выступлении в 1910 году в Турции в «Торек дорнэге». Свою высокую оценку творчества Тукая он никогда не менял, в том числе и в период эмиграции, и оставался при этом мнении до последнего дня. В 1913 году, когда великий поэт оставил бренный мир, Исхаки начинает с каким-то особым упорством изучать его наследие. Одновременно в нём зреет внутреннее ощущение своей ответственности за развитие татарской поэзии в целом. Он пишет немного, однако высказывает своё мнение основательно и внушительно. В данном случае я имею в виду его статьи «Стихов много – поэтов нет» (Ил. – 1914. – № 17) и «Одно пояснение» (Кояш. – 1915. – № 819). Даже только благодаря этим двум статьям можно по справедливости признать заслуги сурового и доброжелательного Исхаки и выразить ему благодарность как «пастырю» (в лучшем смысле этого слова), охранителю татарской поэзии, как называет его Тукай в стихотворении «Писателю».

Резкую, язвительную статью «Стихов много – поэтов нет» Исхаки опубликовал в разделе фельетонов, и хотя он ставил себе целью анализ стихотворений, поступивших в редакцию газеты «Ил», писатель находит возможность довести до читателей и свои более общие мнения относительно развития татарской поэзии.

Свою критическую речь, содержащую философско-нравственные размышления, он начинает со спора с теми, кто любит закидывать грязью его любимый народ. «Напрасно наши критики смеются над народом, мол, в нём нет поэтичности, он мыслит грубыми понятиями, до него всё туго доходит, он не может получать наслаждение от художественного слова, образной речи». Исхаки считает, что такая ошибочная оценка родилась из-за незнания татарского народа, его скрытой силы, эмоциональных возможностей. «В нашем народе есть большие поэтические задатки. У нашего народа есть удивительная тяга к поэзии и тяга не только читать, но и писать. И эта тяга день ото дня становится всё сильнее». В качестве доказательства он приводит факт увеличения количества стихотворений, присылаемых в его газету, и то, что язык и стиль этих стихотворений становятся всё более разнообразными. Автор статьи считает, что увеличение рядов пишущих стихи требует повышения требовательности к качеству. По его мнению, после смерти Тукая татарская поэзия, потеряв свои бойцовские качества, постепенно погрязает в мелких бытовых темах. Вместо борьбы за своё будущее, национальные права увлекается идеализацией (и то в форме мечтаний) прошлого, которое нельзя вернуть. Такое положение дел, разумеется, не может оставить Исхаки равнодушным. Он считает, что необходимо расширить горизонты мышления поэзии, повысить её социальный тонус, и в этом его статья созвучна с тукаевской сатирой. Автор выражает сожаление, что в стихах становится всё больше напыщенных, цветистых, пустых слов, неопрятные мысли и рассуждения понемногу теснят красоту и естественность. Эти мысли Исхаки не потеряли и сегодня свою значимость.