Текст книги "Мы – потомки страны «Тартария»"

 
В сердце злоба гнёздышко свила,
В языке есть ядовитая игла.
 

(«В сердце злоба». Пер. с татар. М. Зарецкого)

В творчестве Р. Файзуллина достаточно и «злобы», и «игла» такая, что пронзит до сердца. Уже в названии стихотворения «Не обвиняй эпоху в мелочности своей души…» и то и другое налицо. Метафора избавляет автора от необходимости перечислять такие неприятные слова, как трус, завистник, лицемер, равнодушный. И здесь мы снова приходим к понятию «переносный смысл», к феномену Дэрдменда, развившего этот приём до высочайшего уровня мастерства.

Если, оценивая поэзию Дэрдменда с точки зрения особенностей мышления, языковых и стилевых единиц, использования афористических выражений, мы скажем, что стихотворения «Корабль», «Обращение к перу», некоторые его двустишия достойны встать в один ряд с такими шедеврами Тукая, как «Пара лошадей», «Шурале», «Национальные мелодии», «Критика – вещь нужная», то это нисколько не принизит великого Тукая. Традиция использовать строки Дэрдменда как эпиграфы к своим стихотворениям или вводить отдельные отрывки из его произведений в свои тексты, или создавать схожий ритм заложена Х. Туфаном в поэмах, написанных в 20-е годы, – насыщенных «тугим» содержанием, доверху наполненных метафорами и сравнениями и явственно тяготевших к импрессионизму. Раньше Р. Файзуллина и Р. Хариса, в 1961 году, поэт, сделав отсылку к строке Дэрдменда «И ночью, и днём он плывёт…», написал стихотворение «Раздувая парус…». И хотя количество строк у него больше («Корабль» Дэрдменда состоит из 12 укороченных строк, Туфан довёл их количество до 22), поэт сохранил ритмическую точность, созвучие рифм, гармонию звуков, иначе говоря, полностью сохранил стиль Дэрдменда, но при этом наполнил «кувшин» совершенно другим, оптимистическим, «красным» содержанием, которого требовало время. Сколько бы ни бесновалось море, сколь многих бы оно ни погубило, «Но по-прежнему цел корабль». И итог вполне в духе соцреализма:

 
На пути, зовущем вперёд,
Маяками стоят герои…
На розовом ветру, дующем в поддержку,
Расправил паруса корабль.
 

(Х. Туфан. «Расправляет паруса».

Подстр. пер. с татар.)

Можно лишь предположить, что поэт, только что вырвавшийся из когтей режима и до сих пор чувствующий петлю на шее, и не мог писать по-другому.

Однако проявление Туфаном внимания к наследию Дэрдменда, недавно вернувшегося, как и он сам, из духовного «плена», было равноценно тому, чтобы прорвать плотину, иначе говоря, зажечь для молодых зелёный свет. Через год молодые тогда поэты Р. Файзуллин, Р. Харис и другие придут – и уже надолго – в чертоги Дэрдменда, а чуть позже С. Хаким обнародует своё стихотворение «До нас сто раз испытав…»

На перекрёстке XX и XXI веков, наверно, мало было таких поэтов, которые бы не вдохновлялись образом корабля, воплотившего в себе такие священные понятия, как страна, народ, нация, судьба, будущее, не искали бы его разные смысловые и философские звучания. Этот образ, зародившийся ещё в татарской народной мифологии как «лодка», которую проглотила хищная рыба, в начале XX века в связи с общественно-политическими событиями, происходящими в жизни страны (переворот, реакция, национальное пробуждение и т. д.), преобразовался в «корабль» и, в зависимости от уровня таланта, самосознания и смелости поэтов, отражал самые важные требования эпохи. «Корабль» поднялся на уровень литературного персонажа. В стихотворении «Националисты», написанном в 1908 году, Тукай размышляет о силах, способных вытащить татарскую нацию из пропасти и сам даёт ясный ответ: чтобы спасти нацию от катастрофы, нужна «благородная душа» или сильная, самоотверженная личность, способная вести за собой.

В стихотворении Дэрдменда несущийся вперёд корабль преследуют опасности – буря, бездна, угроза затонуть. И хотя невозможность точно предвидеть предстоящий путь и будущее страны и народа придаёт стихотворным строкам ноты грусти, даже безысходности, однако корабль ещё, жив и, хотя и с трудом, но продолжает движение вперёд.

 
И день и ночь
Грохочет море,
А паруса рвёт ветер злой,
Не превозмочь,
Не переспорить,
Несёт корабль к чужой земле.
 

(Дэрдменд «Корабль».

Пер. с татар. М. Зарецкого)

Упомянутое выше стихотворение Р. Файзуллина «Подражание Дэрдменду» – произведение необычное. Оно словно наводит мост над чередой десятилетий, за которыми надёжно был спрятан «Корабль» Дэрдменда, отображает настроения общества второй половины XX века, судьбу татарской нации, которая не изменилась к лучшему; в нём явственно звучит тревога по поводу того, что наш народ может поддаться настроениям декадентства, безнадёжности.

 
Какое светопреставление!
Откуда это пламя?
Паруса горят.
Волны беснуются.
 

(Подстр. пер. с татар.)

Корабль Дэрдменда, не поддаваясь ветрам и бурям, «Ночью и днём… Несётся вперёд мимо разных стран…», расправив паруса. У Р. Файзуллина: «Корабль утонул. Не осталось и следа». И не видно, где Сын, где Мать. В сознании поэта 60-х годов философская мистика, свойственная Дэрдменду, сменяется фатализмом, духом исчезновения, уничтожения, экзистенциальной тоской. Словно произведение было написано не в 1968 году, а в наши дни, когда мы готовимся отмечать 160-летие со дня рождения Дэрдменда и когда будущее нации висит на волоске!

И в последние десятилетия содержание, поэтическое новаторство стихотворения «Корабль» будоражили поэтов и подталкивали их к тревожным раздумьям о будущем нации. Ильдус Гилязов в стихотворении «Корабль тонет, крысы бегут», взяв первую строфу стихотворения Дэрдменда эпиграфом, наблюдает за политическим и экономическим развитием страны и делает суровые выводы. Лирический герой, став свидетелем того, как корабль-страну терзают ветра и бури, с горечью и печалью смотрит в будущее, не сомневаясь, что толстобрюхие, «сидящие наверху», останутся живы. У него болит сердце за тех, у кого нет защитника (тех, кто не умеет плавать), ноет душа за судьбу нации:

 
Корабль тонет… бегут с него
Разжиревшие «крысы».
Они не утонут… Но как выбраться
Тем, кто не умеет плавать?..
 

(Подстр. пер. с татар.)

Стихотворение М. Агляма «К…», состоящее всего из 8 строк, начинается эпиграфом: «Ветер гонит корабль страны…» и посвящено изображению судьбы отдельного человека через призму большой политики. Заявив: «Корабль страны – не парусник, и ветер давно его не подгоняет», автор словно вступает в спор с Дэрдмендом. Но лирический герой Агляма знает, что «вернувшиеся из бурь» боятся дышать, а потому ставит риторический вопрос: «Может, корабль страны погонит ветер?» Ответ должен найти сам читатель.

Смысл стихотворения Гакиля Сагирова «Лодка Ноя» тот же, но с использованием мифологических представлений: злобные силы вроде «ада», «жестокой волны» не дают лодке плыть вперёд, она движется с трудом, чуть не опрокидываясь. Предстоит сложная, с препятствиями дорога, к тому же «…нет парусов, мачты сломаны» (государственность утеряна, язык притесняется). Останется ли в живых хоть кто-то, кто расскажет будущим поколениям, как корабль боролся с угрозой упасть в бездну, с ураганами, о том, что он пережил на своём пути?

 
В этой опасности душе, ах, тесно,
Добравшись до берега,
«Возблагодарив за спасение,
Кто из нас сможет рассказать о пережитом ужасе?»
 

(Г. Сагиров. «Лодка Ноя». Подстр. пер. с татар.)

Произведение «Лодка Ноя», написанное с болью за будущее нации, рождено под влиянием стихотворения Дэрдменда «Корабль», и об этом говорят не только содержание, но и гармоничное разделение фраз, особенности рифмовки, внимание к аллитерациям и ассонансам.

Поэтов как магнит притягивает творчество Дэрдменда, его умение в ограниченном пространстве высказывать законченную мысль, передавать глубокий смысл немногими словами, а также поэтические образы тулпара, стражника (кучкар), лозы и др. С. Хаким в своём упомянутом выше стихотворении восхищается требовательностью Дэрдменда к себе, который каждое слово «сто раз просеивает сквозь сито», «как крупицу золота…, добытую в Уральских горах». Метафора: на весы, на которых взвешивают золото, «садится соловей Дэрдменда» определяет высокую цену поэзии, прошедшей проверку Временем.

 
Выравниваются весы, золоту
Сродни его стихи.
Проходят годы, растёт цена,
Идёт в ногу с эпохой.
 

(С. Хаким. «До нас сто раз испытав…»

Подстр. пер. с татар.)

Землячка С. Хакима, приверженка интеллектуальной поэзии Л. Шагирзян видит в Дэрдменде образец нравственных качеств – справедливости, верности законам вселенной, духовного совершенства; она также считает необходимым учиться у него точности слова-образа, целостности стиля.

 
В стихах – бузлэр,
На весах – слова.
Правильно ли взвешиваешь? —
Наблюдают глаза…
Правильно взвешивай Слово.
В стихотворении
Не трать понапрасну
Даже крошку, частицу…
 

(«Весы Дэрдменда, или На весах – время».

Подстр. пер. с татар.)

Преклонение Л. Шагирзян перед Дэрдмендом ещё более выпукло представлено в её публицистической заметке «Если бы стать столь интеллигентным, как Дэрдменд».

В целом поэтессу сближает с Дэрдмендом стремление к совершенству мысли, духа, слова, уход от описательности, поиски внутреннего смысла нашего бытия, недовольство собой и постоянное желание разнообразить свой стих (чего стоит одна только фраза: «На весах золото – Мир по-прежнему холоден»). И если бы «за спиной» не стоял «Корабль» Дэрдменда, давая надежду и духовную силу, Л. Шагирзян, может быть, не назвала бы своё стихотворение, посвящённое 70-летию Союза писателей, «Литературный корабль».

 
Плывёт Литература-корабль,
Его паруса были подняты тысячами рук.
Народ, обладающий таким государством,
Разве имеет право исчезнуть?!
 

(Л. Шагирзян. «Литературный корабль».

Подстр. пер. с татар.)

Дэрдменд – поэт сокровенных тайн, загадок, символов, мифологических образов, разгадывать которые, возможно, придётся сотни лет. Подобно тому как стихотворение «Корабль» стало крепким орешком для учёных нескольких поколений и различных идеологий, так и его стихотворения «Мы», «Не покрасил холсты», «Поклонение перу» (хитаб) глубокомысленные, словно высеченные на камне двустишия содержат множество мыслей, спрятанных за намёками и словами-«иголками». В качестве примера возьмём хотя бы образ молока.

 
Что милей – страна ль родная?
Ах, милей родной народ!
Молоко и кровь святая,
Время вас не изживёт.
Родина – она уйдёт,
Молоко – не пропадёт.
 

(«Говор вод в истоках звёздных».

Пер. с татар. Р. Бухараева)

Он говорит о нежной печали, целебном воздухе родной земли и, заменив понятия «народ», «нация» словом «род», поэт поёт гимн «святому молоку», поставив его даже выше Родины. Хотя татары искони почитают молоко как священную пищу, знак чистоты, но, полагаю, никто никогда не ставил его выше Отечества. Может быть, из-за того, что мы не являемся настоящими хозяевами своего Отечества, поэт употребил «молоко» в значении «родная земля», место, где живёшь, которое кормит тебя, где живут близкие тебе люди. Возможно, у этого образа есть присущий индийцам тотемный (обожествление коровы, коровьего молока) или религиозный мифологический смысл. Впрочем, загадка этого слова волнует не только учёных, но и поэтов, она заставляет задуматься и на уровне интертекстуальности, и с точки зрения таинственности. В поэзии образ «молока» неисчерпаем. М. Закир в стихотворении «Солнечная ночь» оценивает молоко как священную пищу, которая, капнув из груди матери, спасла сирот-младенцев от голодной смерти: «Ночь, стань матерью своим сиротинкам, не жалей только своего молока». И чёрную ночь – символ темноты и тревоги – освещает «белизна молока».

З. Мансуров в стихотворении «Молоко», взяв философско-нравственные значения образа молока, олицетворяющего для татарского народа сытость, чистоту, святость, ставит его в композиционный центр, ассоциируя с ним нашу древнюю историю, связанную с языческими временами. Если метафора «сколько писем-вестей в прошлом исчезли в молоке» выдвигает вперёд переносный смысл слова «молоко», то фразеологический оборот «молочная мать» придаёт образу эмоционально-философское звучание. Она должна «держать ответ» перед лирическим героем: «Молочная мать, что ты потеряла /В движении истории? Давай расскажи!»

В предыдущих строках «молочная мать», взяв на себя функции тотема, даже зародыша образа-архетипа, получает развитие как ключевое слово со многими значениями. Не соглашаясь с тем, что молоко ставится выше Отчизны («то, что следовало забыть, значит, смывалось молоком?!»), автор словно вступает в спор, опасаясь обидеть своего учителя («Так? А он молчит…»).

Размышляя о судьбе нации, о том, что справедливость в наше время постепенно сменяется двуличием и подлостью, Г. Мурат за основу берёт мнение и оценку Дэрдменда. В своём стихотворении «Эхо», разоблачающем «сынов безбожной партии», «казнокрадов», тех, кто додумался поднимать бокалы «за здоровье Всевышнего», как эпиграф использует строки из Дэрдменда: «Воздух тих… Нет птицы счастья, летящей трудно… Хотя слышится азан, нет веры!..» И далее поэт, точно по образцу своего учителя, выпускает «иглу»:

 
«И на наш тополь, – говорят, —
Пусть сядет птица счастья».
…Татарский бай поехал в хадж,
Как бы чего не вышло!..
 

(Г. Мурат. «Эхо». Подстр. пер. с татар.)

Взяв за смысловую основу строку Дэрдменда «…Под землёй выстроились полые кости!..», Г. Мурат проклинает империю «красных борзых», которые, надругавшись над могилами, являющимися одними из самых священных реликвий для живых, раскидали камни, «черноликие» совершили большой грех, удобряя землю «полыми костями». Следы человека, память о нём можно уничтожить, но его благородные дела, в данном случае стихотворения Дэрдменда, которые «само Время выучило наизусть», вечны. То, что «каток под названием империя» прошёлся по «вечному дому» (могиле Дэрдменда. – Т. Г.), рождает в душе поэта «бессильную тоску», чувство обиды, страдания и, как это свойственно большинству стихотворений Г. Мурата, даёт возможность сделать общий, глобальный вывод в связи с судьбой писателей:

 
Судьба поэтов одинакова —
Богат ли он иль беден.
 

Дэрдменд, как провидец, чувствовал ещё тогда, что ценность книги – духовного плода писателя – упадёт, настанут дни, когда «татарская книга будет лежать не на базаре, а валяться на базе». В стихотворении «Книжный базар» Г. Мурат пишет, что татарские писатели унижены настолько, что бегают в поисках денег: «Приди, нужда! Не о чем писать. Потому что это не принимает базар». И всё же поэт с надеждой смотрит на будущее книги:

 
Валялась на чердаках, в архивах,
Скрывалась на дне сундуков.
Горела в кострах варваров —
Мы родились из книжного пепла.
 

(Г. Мурат. «Книжный базар». Подстр. пер. с татар.)

В татарской поэзии, наряду с развитием литературных традиций Дэрдменда, продолжаются искания и по созданию его собственного образа, раскрытия его духовного мира как человека. Среди произведений, опубликованных в последнее время, наиболее объёмное – поэма Н. Ахмадиева «Дэрдменд». В качестве эпиграфа использовав строки из стихотворения «Хитаб перу» («Перо! Открой – какой владеешь тайной…»), автор размышляет о жизни поэта, его взглядах на мир, творчестве и даже художественных особенностях его стихов. Строка «поэт Дэрдменд предстал передо мной как современник» указывает на то, что автор «Корабля» и в наши сложные, смутные, неустойчивые дни – точка опоры, надёжная защита для нас. Автора поэмы в какой-то мере можно упрекнуть в механическом следовании фактам биографии поэта и недостаточной эмоциональной напряжённости именно в этих местах. Тем не менее была весьма ценна и своевременна ключевая мысль поэмы: советская власть отняла у Дэрдменда его золотые прииски, всё имущество, но не смогла победить его поэзию, которая ценилась дороже жёлтого металла. Дэрдменд писал, осознавая ценность каждого своего слова, каждой фразы, и в этом кроется ещё одна причина бессмертия его произведений, считает автор поэмы.

 
Золото Закира развеяно по ветру,
Пролетело время, прошла жизнь.
С течением времени лишь дорожают
Стихи Закира Рами.
Великие стихи Дэрдменда…
 

(Н. Ахмадеев. «Дэрдменд». Подстр. пер. с татар.)

Чтобы полнее довести свои мысли и чувства до читателя, автор поэмы использует возможности интертекстуальности, привлекая «к работе» фразы из стихотворений Дэрдменда. Такие крылатые выражения, как «несёт корабль к земле чужой», «уйдёт молоко – останется родина», «родина исчезнет, молоко останется», сверкая, как жемчужины, определяют тональность поэмы Н. Ахмадеева.

Кроме известных фраз и выражений из произведений Дэрдменда, оказывающих видимое воздействие на сознание, чувства современных татарских поэтов, которые «кричат», что принадлежат старшему творцу, много и мельчайших заимствований, что, подобно ручейкам или родникам, расположены очень глубоко, в языковых и стилевых единицах, в виде мерцающего образа или мотива, дискурса и, подобно жемчужинам, внезапно освещают стихотворение того или иного поэта. Поэзия Дэрдменда, наполненная размышлениями о судьбе нации, пониманием движущих процессов эпохи, честным отношением к себе и жизни, совестливостью, чутким и тревожным отношением к слову поэзии как к священным понятиям, явились образцом и стимулом к поэтическим исканиям для Роберта Ахметзянова, Р. Гаташа, Зульфата, М. Галиева, Сулеймана, З. Мансурова, Л. Лерона, Р. Зайдуллы, Р. Аймета, Л. Шаеха, Р. Мухаметшина, Ю. Миннуллиной и др.

В основе силы и богатства изобразительных средств нашей современной поэзии лежит то, что она освоила высочайшие достижения татарской поэзии на протяжении веков и сумела развить их по-новому. Одним из самых благодатных источников стала поэзия Дэрдменда. И нам, говоря о Тукае и Джалиле, надо всегда помнить, что у нас ещё есть и Дэрдменд, вызывающий восхищение специалистов с мировым именем!

2009

5. Шаехзаде Бабич – «король эпиграмм»

Современники Шаехзаде Бабича признавали природный талант поэта и особенно высоко ценили его достижения в области сатиры и юмора, восхищались им, завидовали ему. М. Будайли писал с дружелюбной иронией: «Бабич, ты много смеёшься, таких шутников, как ты, немного. Прославился как «клоун прессы». Не зевай, давай смеши всех подряд!» Разумеется, Бабич не остался без ответа и посоветовал своему другу не «жужжать» без нужды, подобно «оводу», пугая «телёнка».

Высокую оценку активным исканиям поэта в области юмора и сатиры дали такие мастера слова, как Г. Ибрагимов, С. Кудаш, Ф. Сайфи-Казанлы, Х. Туфан, Т. Ченакай.

Г. Ибрагимов в статье «Безвременно погибший» (1921) обратил внимание на то, что Бабич при помощи смеха обращает внимание на очень серьёзные вещи, явления, умеет свести напыщенных служителей культа к «самой простой, самой смешной детской сказке», но при этом сохраняя смысл.

Позднее, уже после смерти поэта, С. Кудаш писал, что у каждой фигуры, попавшей на острие пера Бабича, «открывается социальное лицо» («Октябрь». – 1930. – № 3).

Трагична судьба поэта и его наследия. Сначала сам Бабич стал жертвой режима, а потом и его творчество. Когда творения большого поэта, обречённые на забвение, вернулись к читателям, его сатира получила высокую оценку в трудах таких учёных, как Х. Госман, Э. Харис, Р. Бикбаев, Г. Гильманов. Сейчас настало время дать настоящую научную характеристику его творчеству, определить, какое место занимает поэт в истории татаро-башкирской литературы XX века. Исторический опыт научил нас смотреть на большие явления с определённого расстояния.

В 1916 году Ш. Бабич опубликовал свой сатирический сборник «Мешок смеха». В небольшом вступительном слове он писал о двух функциях сатиры – вызывать смех и воспитывать. Смех доставляет человеку удовольствие, развлекает его, приглушает тревогу, придаёт стимул для восприятия значимых вещей, уставших наполняет энергией. Вместе с тем люди усваивают урок: смеясь над человеческими грехами и недостатками, они воспринимают и те мысли, которые высказаны автором, и эти мысли проникают в сердце и разум читателей и оставляют незабываемые впечатления…

Бабич считал сатиру великой силой, всем своим природным талантом тянулся к этому жанру. Это обусловлено тем, что он работал в журналах юмористического направления «Кармак» (Крючок), «Акмулла», «Ялт-Йолт», преимущественно печатался в них, выступил со статьёй против некоего человека, который претендовал на его псевдоним «оса», назвав его «похитителем псевдонимов».

Вступительный эпиграф к балладе «Клоп» свидетельствует о том, насколько большое значение придавал Бабич сатире и юмору и насколько многогранным воспринимал этот жанр.

 
Пусть горе уйдёт, смеши, смех важен,
Давай смеши и подними настроение людям.
Ты рассказывай смешные вещи, – пусть народ смеётся,
Пусть через смешное видит свои грехи.
 

(Подстр. пер. с татар.)

Бабич проводит идею о том, что «юмор – незаменимый лекарь по части поднятия настроения, укрепления здоровья, лечения всяких личных, общественных болезней».

Поэт старается довести свои оценки действительности через юмор, иронию уже в начальный период своего творчества. Два таких же, как он сам, шакирда живут вместе в одной комнате: они поют, шутят, когда на душе спокойно. Казалось бы, между ними настоящая дружба, на долгие годы. «Если вдруг появится девушка, их дружба станет ещё крепче», – говорит автор, кидая читателю приманку-обманку. Но в последней строке случается неожиданный поворот и выпукло раскрывается истинная цена «дружбы»:

 
Твердя: девушку сначала буду обнимать я, —
Дубасят друг друга кулаками.
 

(«Два шакирда». Подстр. пер. с татар.)

И в последующие годы Бабич продолжает описывать жизнь молодёжи, шакирдов в юмористическом и сатирическом ключе. В стихотворении «Некоторые наши студенты» он жёстко высмеивает тех, кто хочет говорить и думать только по-русски и высокомерно относится к своему родному языку, считая себя «абразованными», задирают нос, а по сути выглядят воронами, обрядившимися в павлиньи перья.

Г. Гильманов в предисловии к книге «Синие песни» (1990) весьма метко замечает: «Если сатира Г. Тукая представляет собой открытую социальную критику, обличение, то сатира Бабича всегда пронизана тонким юмором, смехом». Действительно, в его стихотворениях «Нет!», «Беззубая девушка», «Жалоба одного пьяницы», «Ну скажи, мусульманин», «Частушки деревенского медресе», в сборнике «Деревенские песни» преобладает оптимизм, добрый смех с любовью к народу и верой в его будущее, тонкий смех над недостатками и теневыми сторонами человека, незлобная улыбка.

Красивая девушка «подвела брови, густо напудрилась, но забыла вставить себе передние зубы» («Беззубая девушка»).

Правда, некоторые типы, ставшие объектом острой насмешки Бабича, теперь воспринимаются и оцениваются немного иначе. В стихотворениях «Абсолютный невежа», «Наш мужик» он грубо смеётся над своими современниками, не знающими русского языка. Бесхитростному хлебопашцу, спросившему у него: «Знаешь по-русски, брат?», он отвечает так:

 
Я сказал ему: «Я сапсим по-русски не знаю.
Уж ни мешай, оту тибе муклашка даю».
 

(Ш. Бабич. «Наш мужик». Подстр. пер. с татар.)

Наивный мужик, поверив единоверцу, благодарит его и уходит.

Теперь мы, живущие в XXI веке, грустим по «мужику», умевшему говорить на чистом литературном татарском языке. Времена другие, проблемы иные!

Поиски Бабича и других татарских поэтов, направленные на развитие гуманистического юмора, попали на благодатную почву. Выраженное уважение к личности через юмор, дружеская критика, в основе которой симпатия, любовь к человеку, свойственны Х. Такташу, юмористическим стихотворениям, вошедшим в «Моабитские тетради» М. Джалиля, творчествам Г. Афзала, Ш. Галиева, Ф. Шафигуллина, Р. Миннуллина, Р. Маннана, Л. Лерона. Разумеется, речь не идёт о подражании, движении по протоптанной тропинке, а об общих традициях татарской сатиры, получивших развитие в творчестве талантливых писателей последующих поколений.

Правда, сатира Ш. Бабича не помещается целиком в одни только рамки тонкого юмора, мягкого дружеского смеха. Его творчество столь же сложно и противоречиво, как и его собственная судьба. Он то и дело затрагивает острые общественные вопросы. В таких произведениях, как «Да здравствует дороговизна», «Клоп», «Газазил», он поднимается на высокую ступень сарказма, преувеличения, даже гротеска.

И хотя в основе своего творчества Бабич опирается на приёмы, используемые в мэзэках, пословицах и поговорках, его духу, образу мыслей более близки народные игровые и плясовые песни, частушки.

Уже в «Песнях медресе “Галия”», созданных в 1912 году, он по-своему обновляет стиль шутливой песни, её гибкий размер, традицию остроумного «намёка».

 
В спальне Галии
Двухэтажная кровать.
Давайте думать о будущем,
Что было, то прошло.
 

(Ш. Бабич. Подстр. пер. с татар.)

Поэт призывает молодёжь жить весело, напоминает, что танцы, развлечения не чужды и тем, кто учится в знаменитом медресе.

Для стихотворения характерны лиричный юмор, песенность, душевный оптимизм, свойственный народному характеру.

Беря пример у своих учителей – Тукая, Гафури, в 1911 году Бабич пишет басню «Коза и Свинья», построенную на диалоге-объяснении двух друзей-врагов.

Как и в других его сатирических произведениях, в этом древнем жанре критикуются тёмные стороны в развитии общества, дурные, негативные черты в характере и поведении человека. Однако этот жанр отличается тем, что в нём нет реальности, лишь намёк на неё, необходимая мысль доносится через образы вещей, животных, зверей, то есть отличается нарочитой условностью, часто эзоповским языком. Сколько бы коза ни старалась, она не может убедить свинью, уткнувшуюся головой в навоз, в том, что на небе есть солнце и звёзды. Обе они упрямы и имеют свои негативные качества. Каждый считает, что он прав, и задирает нос.

Таким образом, при помощи условного приёма поэт жёстко высмеивает такие качества своих современников, как хвастовство, высокомерие, неспособность признавать свои ошибки.

В стихотворении «Численность и татарин» автор даёт героям возможность высказаться и, используя приём саморазоблачения, представляет два прямо противоположных мнения. Святой дух говорит: «Хоть вы, татары, своей һатиф-численностью достигли 30 миллионов, вы по-прежнему в море невежества, у вас не найдётся даже тридцати образованных мулл, хоть днём с огнём ищи». Разумеется, татарин воспринимает критику болезненно, он не соглашается, опровергает её, а в реальности сам себя разоблачает: «Татарин: «Ерунду говоришь, ангел, у нас много мулл, /В каждой деревне как минимум есть три указных муллы».

Далее татарин договорился до того, что начал возносить до небес имеющего дурную славу Ишми ишана. Хатип, который защищает истину, называет ишана врагом веры, «доносчиком, средоточием злобы».

Своими попытками оправдать невежество, отсталость национальных интеллигентов аргументами, дрожащими как листья на ветру, татарин сам себя разоблачает и позорит. Читатель видит, что жизненная правда составляет прямо противоположное тому, что он говорит, и смеётся над его невежеством.

В том, как себя ведут служители культа, Бабич видит пример того, как можно говорить одно, а поступать и жить по-другому. Мулла читает проповедь: «Не пейте, вино – харам, выпьешь – и пропал, конец тебе», отговаривает, запугивает, а сам оказывается «винной бочкой», «чёрным оселком, который точит других людей». Юмор строится на противоречии между внешностью, поведением человека и его внутренним состоянием, истинным лицом, что является классическим приёмом мировой сатиры.

Такой приём широко применялся в сатире З. Мансурова, А. Исхака, Г. Афзала, Ш. Галиева, Ф. Шафигуллина. В стихотворениях «Санди Мандиев», «Фасхи», «Столб ворот», «Споткнулся» З. Мансуров высмеивает отрицательных персонажей, делая вид, что нахваливает. В стихотворениях Г. Афзала «Сдувая пылинки», «Выбирал, эх, выбирал», «Моя жена стала начальницей», «Подкручиваю усы», «Отращиваю усы» использован тот же приём сатирического обобщения.

Постепенное изменение взгляда на жизнь, образа мыслей оставили заметный след на сатире Бабича. В начальном периоде своего творчества он вступает в борьбу, желая освободить ислам от устаревших, ошибочных, унижающих человеческое достоинство предрассудков. Видя, что его усилия ни к чему не ведут, он подвергает сатирической оценке слепую веру в Бога. В стихотворении «То ли Аллах, то ли дьявол» лирический герой сознательно прикидывается дураком. Аллах и дьявол тянут его каждый в свою сторону. Герой хочет избежать выбора и выходит из положения, задав шутливый вопрос:

 
Не знаю,
То ли Аллах обманывает, то ли дьявол?!
 

На этом намеченном Бабичем пути его самым значительным достижением стала поэма «Газазил» со сложным содержанием и требующая специального изучения.

Г. Ибрагимов в своей упомянутой выше статье писал, что «Газазил» – это произведение, в котором «религия опущена на уровень юмористических сказок». (Не опровергая закономерность этой мысли, хочется подчеркнуть, что содержание произведения во много раз шире и многопланово.)

В чём новаторство Бабича, и чем он отличается от писателей-современников? Об этом доказательно писал Х. Госман в 1968 году во вступительной статье к избранным произведениям поэта[18]18
  Бабич Ш. Сайланма әсәрләр: шигырьләр /кереш сүз авторы Х. Госман. – Казан: Татар. кит. нәшр., 1958. – Б. 155.


[Закрыть].

И до, и после переворота 1917 года было немало попыток бороться с религиозным учением, истолковать его содержание по-новому. Из подобных трудов можно было бы составить целую антологию.

Если Н. Думави в «Восточном гение» встал на путь романтической идеализации древнего времени, изображения его как образца, Г. Сунгати в произведении «Хызр» призывал современников быть терпеливыми, отрешиться от радостей жизни, то Бабич превращает религиозные легенды, связанные с небесами, подземным миром, пророками, шайтанами, в пародию, переводя их содержание в плоскость взаимоотношений между обществом и людьми, делая их предметом для высмеивания.

Религиозно-мифологические сюжеты занимают важное место и в творчестве таких писателей, как М. Гафури, М. Джалиль, Н. Исанбет, А. Сагиди. Однако самым талантливым среди тех, кто уверенно «разговаривал» с Аллахом, дьяволом, небожителями, был Х. Такташ. В произведениях «Убитый пророк», «Изгнанные с неба» и особенно «Трагедии сынов земли», написанных после переворота 1917 года, он опирается на те же религиозно-мифологические легенды. Бабича и Такташа объединяют бунтарская смелость, независимость, удаль, свойственная молодым, отчаянное желание «потягаться» с Аллахом, небесами, другими авторитетами. Словно быки с налитыми кровью глазами, они готовы разрушать, ломать, перевернуть мир вверх ногами.

В то же время у каждого из них есть особенности в оценке событий и фактов.

В резком отрицании прошлого Такташ не использует приём высмеивания. Эмоциональное напряжение лишает Такташа спокойствия, радости жизни. Он тяжело переживает противоречия эпохи, резню, кровопролитие. Хотя герой «Убитого пророка» Тимер много говорит о народном счастье, свободе, благополучии, он – мерзкий тип, желающий крови, жаждущий её.