Текст книги "Мы – потомки страны «Тартария»"

 
Счастье найдётся, когда отыщется правильный путь к нему,
Если слёзно просить, то и грудь будет твоя.
 

(Подстр. пер. с татар.)

«Философия верная, но где здесь поэтичность? Облечено ли значимое содержание в соответствующие ему слова? Нет! Поэтому здесь нет поэзии. Есть только бытовая философия.

 
Вот до чего дошёл один из поэтов:
Чуть я не сказал вчера,
Что… маслом намазана наша Хадича.
 

(Подстр. пер. с татар.)

– Видите, сколько поэтичности! – восклицает Исхаки с сарказмом. – Я, даже не будучи поэтом, не могу опубликовать эти строчки на страницах газеты. Я не то что написать такое, но даже прочитать это перед людьми не могу».

Писателя беспокоят случаи, когда на поэтической арене появляются порнография, блестящие побрякушки, дешёвое разглагольствование под видом философии, пропаганда низменных удовольствий вместо погружения в богатый духовный мир человека. В качестве причин этого явления Исхаки называет погоню за лёгкой наживой, неумение учиться на примере таких поэтов, как Тукай, Лермонтов. Итог очевиден: «Это – головотяпство в мире поэзии». Однако у этого явления, оказывается, есть и объективные причины: «Тукай ушёл. Сагит Рамеев отстранился… Передний ряд опустел. Идущие следом толкаются, дерутся, однако не могут выдвинуть вперёд одного достойного… Поэзия затуманивается, покрывается пылью. Мир поэзии ждёт поэта, настоящего, большого поэта».

Иначе говоря, Исхаки оценивает поэзию своего времени с высоты Тукая. И хотя он исключительно суров, требователен по отношению к стихотворениям, поступающим в периодические издания, он лишь «шепчет» на ухо «рифмачу» (по словам Туфана), не называя вслух его имя и не позоря его перед общественностью, родственниками, будучи убеждён, что если он узнает самого себя, то этого достаточно.

Увлёкшись жанром фельетона (а вжившись в этот стиль, трудно на ходу «пересесть» с одного «поезда» на другой), Исхаки как-то написал, что «весьма удивительно», что татарские женщины «…не смогли родить хотя бы одну маленькую поэтессу». Наши современные литературоведы не могут безоговорочно принять это заявление, потому что в тот период на поэтической арене в полный голос заговорили молодые поэтессы Газиза Самитова (1862–1929), Магруй Мозаффария (1873–1945), Махмуда Мозаффария (1893–1969), Мафтуха Валидия (1894–1969) и др. Произведения большинства из них вошли в сборник «Татарская поэзия. Начало XX века» (2004), составленный специалистом по татарской литературе начала XX века Зуфаром Рамиевым. Имена тех, кто жил и творил в эпоху Исхаки и оставил глубокий след в нашей национальной культуре, поэзии в том числе, приведены и в книге Альты Махмутовой «И нам пора зажечь зарю свободы…» (2006).

Сам Исхаки ровно через год в статье «Одно пояснение», напечатанной в одной из самых популярных изданий того времени – газете «Кояш», бьёт в набат, защищая поэтессу, выступающую под псевдонимом Гиффат-туташ (Загида Хусаиновна Бурнашева, 1895–1977). Она печаталась в газетах «Ил», «Суз», журнале «Анг» и успела ещё до переворота 1917 года выпустить большим для того времени (и для нашего тоже) тиражом в 3 тысячи экземпляров несколько довольно объёмных сборников. Оставаясь верным однажды высказанной точке зрения, автор объявляет, что Гиффат-туташ – «первая поэтесса из татарских женщин» (видимо, в те годы творчество Г. Самитовой ещё не было известно общественности). В своём пояснении Исхаки не ставит целью подробное исследование творчества поэтессы, оценку её поэтических открытий. По обыкновению, писатель мыслит широко и размышляет о нравственной стороне сложных взаимоотношений личности и его окружения. Судьба молодой поэтессы оказалась очень удобной, чтобы вынести общую оценку, предъявить некие претензии к обществу. Гиффат-туташ родилась в семье кадимистского толка, где считалось, что женщина должна жить в «четырёх стенах», в деревне Ази (Ермешский район Рязанской области) с населением в 5 тысяч мусульман, из которых «400–500 мужчин носили белые воротнички, 200–300 женщин знали толк в моде» (ирония Исхаки бурлит и прорывается, как вулкан). Однако девушка, «не найдя никакой поддержки», «оставшись в одиночестве, обратилась в газету «Вакыт» с просьбой оказать ей юридическую помощь». В защиту молодой поэтессы, которая не имела материальной поддержки ни от родителей (мать держала её взаперти, сжигала её сборники), ни от родственников, была обвинена в воровстве, осталась без паспорта, газета подняла общественность; начался стихийный сбор денег, «искренняя русская душа не выдержала, и с помощью князя Гагарина» (в семьях татарского происхождения коммунисты ещё не успели воспитать ненависть к своему прошлому!) «с её пера и шеи была снята цепь». После этого Гиффат-туташ уехала и обосновалась в Москве. Она нашла работу, продолжала учиться на различных курсах, начала получать гонорары. Она отказалась взять деньги, которые были собраны для неё в деревнях (каждый давал, сколько мог, кто-то давал по пятнадцать – двадцать копеек). Гордая поэтесса не захотела жить, подобно деревенским муэдзинам, на подаяния и даже начала возвращать людям деньги, которые взяла раньше. Говоря о судьбе Гиффат-туташ, Исхаки делает несколько нравственно-этических выводов. «Скажу от себя ещё следующее. Если у какого-то народа появится один поэт, один художник, один артист, один музыкант, один учёный, и если этот человек по причине ухудшения условий жизни будет нуждаться в материальной и моральной помощи, нация, сознательные представители нации, без сомнения, обязательно должны прийти ему на помощь».

Сделав ударение на слове «сознательные», Исхаки имеет в виду обеспеченных, образованных, щедрых, то есть разумных людей, заботящихся о завтрашнем дне нации. Потому что в предыдущих строках писатель призывает не унижать творческих людей, опуская их на уровень нищих деревенских муэдзинов и собирая для них мелочь, подняв по этому поводу шумиху в прессе. Об этом говорят следующие строки: «Убедительно просим под видом «помощи Гиффат-туташ» не собирать по пять – десять копеек пожертвований и не склонять в прессе имя нашей поэтессы… Уже пора понять, что поэт, писатель, художник, артист – это не муэдзин, живущий на подаяния». Исхаки завершает статью «Одно пояснение» призывом увидеть в таких, как Гиффат-туташ, – переживших множество горя, притеснений, но не потерявших поэтический дух, сохранивших уважение к своей личности, – украшение нации, и тогда это станет выражением нашего уважения к татарской литературе, надежды на её будущее.

В статье выражено положительное отношение к творчеству Гиффат-туташ, и для того есть несколько причин. Во-первых, думаю, что Исхаки было по душе то, что молодая поэтесса, поднимая тему печальной судьбы мусульманских женщин, по сути, выступает в защиту их человеческих прав. Очень убедительно Гиффат-туташ пишет об этом в стихотворении «Тарсыну», как бы обобщая и свой жизненный путь, высказывается весьма определённо:

 
Живу в клетке: нет ясных, радостных дней,
Кругом темно, нет даже звёздных светлых ночей…
 

(Подстр. пер. с татар.)

Во-вторых, наверно, Исхаки импонировало то, что молодая поэтесса шагает по пути, близкому тукаевской школе, особенностям его мышления и стиля. К своему этюду «Отрывок» поэтесса даже дала пояснение: «подражание Тукаю». Её самые лучшие стихотворения, построенные на эмоциональных размышлениях о жизни, судьбе, жизни и смерти, свете и тьме, уже своими названиями ассоциируются с темами, которые поднимал Тукай. Строки её стихотворений «Надежде» (у Тукая «Безнадёжность», «Утраченная надежда»), «Гению» (у Тукая «Гению»), «Поэту» (у Тукая «Поэт»), фраза из стихотворения «Национальная мелодия»: «От тебя я получаю радость, наслаждение, Ах, мой дорогой друг, национальная мелодия» (у Тукая «Национальные мелодии»), воспринимаются как продолжение тукаевских тем, с чуть иным, но на той же ноте, звучанием, отзвуком его мотивов. В стихотворениях «Напевай свои волшебные мелодии…», «Мечта», «В поисках идеала» Гиффат-туташ, дав волю чувствам, ищет дорогу к глубинам разума, души. В центре их всё та же экзистенциальная печаль, страдание, метания. Даже поверхностное сравнение плодов творчества двух поэтов, их исканий, найденных ответов (речь, разумеется, не идёт о широте мышления, социально-философском аспекте, качественном уровне языка и стиля) даёт основание назвать Гиффат-туташ поэтессой тукаевской школы. И хотя с точки зрения тематического охвата, разнообразия поэтических форм их нельзя ставить на одну доску, однако Гиффат-туташ не является эпигоном, поэтом-тенью. Перебирая чётки своей личной жизни, она приходит к мудрым и соответствующим правде жизни выводам.

 
Живёт она радостно, не сдаётся, не падает, всегда одухотворена.
Ей сладкие мечты указывают свет впереди.
 

(«Стеснение». Подстр. пер. с татар.)

Она понимает, насколько это ответственно – претендовать на звание поэта, и какая это благодатная работа, и высказывает своё видение, свои требования к тому, кто носит звание поэта.

 
Смотри: какие чистые, глубокие, большие родники
шумят перед тобой,
Как поют нежно соловьи, приветствуя твой рассвет!
Торопись к лучистой, священной звезде, к своему святому маяку;
На твоём небе играет рассвет, открой глаза, веки —
откровение, явление – вдохновению.
 

(Подстр. пер. с татар.)

В лирике Гиффат-туташ значительное место занимают стихотворения, передающие драматизм любви, перипетии любовных переживаний на фоне изображения женской судьбы. О любви она пишет осторожно и изящно. «Любила вас… Моя пламенная любовь не погасла. Может, она и сейчас в моей душе, или останется навек. Любила, может быть, буду любить, и пусть другие любят вас. Ведь каждый преклоняет колени перед богом любви» («Любила вас…»).

В таких стихотворениях, как «Природа», «Весной», «Когда поёт соловей», через красивые картины природы она делает попытку раскрыть красоту духовного мира. Правда, эти произведения «простоваты», в них не хватает некоей таинственности, многозначности, недосказанности. Однако, тем не менее, Гиффат-туташ, безусловно, поэт, сумевший перешагнуть границы «самодеятельности».

Думаю, что поддержка такого уважаемого писателя, как Исхаки, его голос в защиту личности Гиффат-туташ, её свободы, и, следовательно, её поэзии, не остались незамеченными. Мы уже упоминали о том, что после статьи «Одно пояснение» поэтесса один за другим опубликовала в различных издательствах три сборника.

Обладая несомненным поэтическим талантом, однако имея незрелое политическое самосознание и несформировавшиеся представления о национальных интересах, Гиффат-туташ с одобрением встретила октябрьский переворот 1917 года, а в 1918 году вступила в коммунистическую партию и была отправлена в Среднюю Азию для организационной и пропагандистской деятельности. Естественно, что в последующие годы она отстранилась от таких «пустяков», как поэзия. И для Исхаки, который вовремя понял ложные лозунги и коварную политику большевиков, и чьей главной заботой была нация, который и в эмиграции продолжал борьбу за спасение татар от исчезновения, деградации, Гиффат-туташ, теперь поклонявшаяся другим идеалам, перестала быть интересной. В последующие годы он ни единым словом не обмолвился о той, кого сам когда-то объявил «первой татарской поэтессой». Остаётся предположить, что он просто вычеркнул её из своего сердца. И памяти.

Таким образом, после смерти Тукая Исхаки подхватил выпавшее из его рук знамя и все силы бросил на борьбу за сохранение поэтического духа татарской литературы начала XX века, идущего из глубины веков, значимого содержания поэзии, волшебного и изящного языка искусства слова.

3

Удивительно богатое и глубокое по содержанию творческое наследие Исхаки само подобно океану. Для того чтобы понять всё значение общественно-политической деятельности великого писателя, его борьбы за сохранение татар как независимой нации с развитым самосознанием, оценить то новое, что Исхаки привнёс в развитие литературы, в конечном счёте осознать степень его величия и найти соответствующие этому лексические и стилистические средства, были необходимы время и подготовленные деятели пера. В то время, когда имя и творчество Исхаки, ломая все искусственные преграды, возвращалось к народу, такие большие поэты, как Х. Туфан, С. Хаким, знавшие цену истинному патриотизму, уже оставили бренный мир и ушли в объятия вечности. И хотя они, разумеется, слышали обрывочные сведения об Исхаки, который скончался в эмиграции, не приняв советской власти и политики большевиков, им не было суждено встретить день, когда появится возможность говорить и писать о нём открыто. Наверно, поэтому не удивительно, что в татарской поэзии только-только зарождается направление, в котором формируется поэтический образ Исхаки, его жизнь и творчество становятся особым предметом изображения и постижения. Стало естественным появление в рамках этой темы Г. Афзала, близкого самому Г. Исхаки тем, что от каждой его строки веет национальным духом, особым татаризмом, энергией борьбы. Вскоре к нему присоединились голоса таких поэтов, как А. Халим, Ф. Сафин, Р. Низамиев, А. Махмудов. Молодые поэты Казанского государственного университета посвятили 130-летию Исхаки студенческую газету, собрав в ней все новые стихотворения, посвящённые писателю. Немного забегая вперёд, хочется заметить: все эти посвящения объединяет общий мотив – желание выразить уважение к Исхаки как человеку и общественному деятелю, к родному языку, гордость за оставленное им наследие. Поэты размышляют об общественно-политических взглядах Исхаки – его мечты о независимости нации, путях избавления от исчезновения в связи с проблемами сегодняшнего дня. В творчестве молодых память становится живой нитью, связывающей поколения. Сложная судьба борцов за народное счастье (верхи не любят, низы до конца не понимают) является источником чувства безысходности, тоски, создавая основу для лирических раздумий.

Когда основная часть наследия Исхаки вернулась на родину и стала достоянием общественности, Г. Афзал написал стихотворения «Против исчезновения (Г. Исхаки)» и «Свет души». Если в первом о борьбе Исхаки за сохранение татар от исчезновения, уничтожения говорится соответствующим публицистическому содержанию высоким стилем, то в основе стихотворения «Свет души» лежат философские размышления автора о целебном воздействии на людей внутренней красоты души человека, стремящегося к святым идеалам и распространяющего свет, подобно горящей свече.

Г. Афзал изображает Исхаки как непокорную личность, преданную своему национальному идеалу. В то же время он не является сверхчеловеком в духе Ницше или бунтарём, живущим мечтою всё разрушить. Это человек, который горит, страдает, переживает. Но его самоотверженность, тяжкие странствия по свету в попытках объединить татар перед лицом опасности исчезновения, поднимают его на уровень пророка:

 
Заняв трон в сердце татарского народа,
Осветив его тёмные углы,
Ты шёл впереди нас со святыми молитвами,
Держа в руке свечу.
 

(«Свет души». Подстр. пер. с татар.)

Как видно из этих строк, величие Исхаки автор представляет в романтическом ключе, свободно используя возможности психологического анализа, прибегая к символическим образам «трон сердца», «свеча», «святые молитвы», «свет души», характерных для восточной поэзии. Естественно, что на память приходят литературные и интертекстуальные аналогии. Хочется поставить Исхаки рядом с Данко Горького, освещающего людям дорогу из темноты к свету.

В изображении лирического героя как личности, живущей ради будущего нации, Г. Афзалу близки взгляды реалиста Тукая. В стихотворении «Националисты», как отмечалось, великий поэт писал, что для спасения народа от поглощения «нужна одна яркая душа». Герой, созданный пером Г. Афзала, предстаёт как борец против зла, как человек, дарящий людям красоту, тонко чувствующий, совестливый и обладающий стальной волей.

Произведение строится так, чтобы продемонстрировать высоту идеалов великого писателя, его духовную целостность, превосходство над чёрными силами, вынудившими его проводить жизнь вдали от родины. Размышления об Исхаки естественным образом приводят поэта к печальным итогам относительно современной политической ситуации вокруг национального вопроса, свидетелем которой он сам является, и он пытается раскрыть причины трагедии, сближающей две эти эпохи (исчезновение, подобно шагреневой коже, ограниченной и дарованной на время свободы народу). Кто же должен заботиться, бить в набат о судьбе нации, её будущем? Разумеется, люди с особым предназначением, в высшей степени наделённые разумом и всецело посвятившие себя защите интересов народа.

Как свидетельствует история человечества, в каждую эпоху находятся чёрные силы, иуды (предатели), двуличные, выступающие против героев, вставших на путь борьбы за народное счастье. В этом смысле те, кто вынудил Исхаки жить вдали от родины, изображаются как люди с узким и жалким внутренним миром, они – «слепые щенки», сторонники «годов железного занавеса», «классовой борьбы». И пусть подлецы, обманным путём взявшие власть в свои руки, душат свободу, всё же будущее не на их стороне. К тому же в мире есть сила, не склоняющая головы перед злом – предательством. Это – свет души, свобода души, светоч духа. Философско-этические размышления поэта на темы совести, поисков истины, путей сохранения национального уклада и строя жизни освещают души светом надежды на грядущие дни.

Стихотворение «Свет души» имеет полифоническое звучание. Автор наряду с изображением личности, связавшей свою судьбу с интересами народа, размышляет о менталитете, обычаях и традициях народа. В частности, он против того, чтобы сводить национальное своеобразие к тюбетейке и кумгану, поскольку центром, который объединяет народ, является «чистота души» – Вера, а не бытовые элементы жизни.

 
Не только тюбетейка и кумган,
Вера – вот в чём чистота души.
 

(Подстр. пер. с татар.)

Автор оценивает своего героя через эстетическую категорию внутренней красоты, делает попытку по-новому посмотреть, оценить его образ жизни, его величие.

Таким образом, благодаря своей философской направленности, изображению близости между судьбой народа и его передовым представителем, богатству изобразительных средств, изяществу языка стихотворение Г. Афзала «Свет души» достойно считаться одним из удачных поэтических произведений, посвящённых Исхаки.

Идея о том, что нынешние деятели искусства должны объединиться вокруг идеи национального единства и независимости, которой Исхаки посвятил всю свою жизнь, является общей для большинства поэтов. Э. Шарифуллина в стихотворении «Личность прославит народ» сумела передать абсолютную близость между личностью, посвятившей всю свою жизнь, всё своё существо служению своему народу, и народом. Всем угнетённым народам:

 
Только в народе, живущем с умом,
Находятся личности.
Вместе с народом растёт слава личности,
Личность прославит народ!
 

(Подстр. пер. с татар.)

В поэме «У нас есть Тукай» поэтесса среди таких великих личностей, как Ш. Марджани, Ф. Амирхан, Г. Губайдуллин, отдельно выделяет Исхаки: «Акчура, Бигиев, Тунтари, Чего стоит один Исхаки!»

На первый взгляд, простая фабульная нить в стихотворениях А. Халима «Перо Исхаки» и Ф. Сафина «В пятницу, на рассвете», однако она подводит к глубоким смысловым и философским выводам. В обоих произведениях в центре образ ребёнка. В своих мемуарах Исхаки записал, что родился на рассвете в пятницу. Описание радости жителей Яуширмы по поводу рождения на свет младенца нужно автору для того, чтобы показать, как будущий писатель, пройдя через тюрьмы, ссылки, изгнание, сформировался как борец с несгибаемым стальным характером и после смерти вернулся на родину в образе пророка, святого человека:

 
…Когда пересекали границу столетий,
Когда обильно шёл снег,
Однажды утром мы проснулись, вздрогнув,
Увидев, что в страну явился пророк.
 

(Ф. Сафин. «В пятницу, на рассвете».

Подстр. пер. с татар.)

В стихотворении А. Халима граница между ребёнком и творцом практически исчезает. Автор в четыре года остался сиротой: «Мне – четыре… Сижу – малец на сакэ».

Если у А. Халима Исхаки живёт в фантазии, в глубинах сознания, создавая некий фон, ребёнок в стихотворении Ф. Сафина – это сам Гаяз. Однако в произведении присутствует глубинный и сложный философско-нравственный пласт.

В стихотворении Ф. Сафина «В пятницу, на рассвете» печаль, которую испытывает лирический герой, становится толчком к размышлениям о тяжёлой судьбе Исхаки, не зависящей от его личной воли («…Осыпается с сиротливых страниц истории пепел эпохи»). Переживания человека, вынужденного жить вдали от своей родины, воспринимаются как личное горе. «Терпеливая история», сколько бы ни испытывала, не может сломить личность, готовую принести себя в жертву за будущее народа. Обида на жестокий мир сменяется духом борьбы, сопротивления:

 
В сопротивлении обретается справедливость,
Она – святая, она – драгоценная,
Если в мире жестоко сердечном
Испытаешь много притеснений.
 

(Подстр. пер. с татар.)

Свободная, вместительная композиция, сжимая время, как в кадрах кинофильма, даст возможность ускоренным методом воссоздать перед глазами дорогу возвышения Исхаки от периода мальчишества до статуса святого для всего татарского народа человека: «Гаяз – жив! Он согревает в ладонях татарскую душу».

Поэт не ограничивается только биографией Исхаки. Он поднимает злободневные вопросы, которые волновали людей в XX веке, а значит и людей начала XXI века. В основе лирических переживаний – философия жизни – борьба, нитью протянувшаяся через всё произведение. К этому потоку переживаний присоединяются размышления о циклических повторах в истории человечества:

 
Разве история будет историей,
Если в ней не будет повторов,
Если корень заживающий
Снова не подожгут.
 

(Подстр. пер. с татар.)

И уже естественно воспринимается выражение обиды на мир, который уничтожает светлые надежды, рушит устои:

 
Губы сочатся кровью, сукровицей:
Эпоха заставила прикусить язык.
Опоры – красные столбы —
Валятся, сгнив у основания.
 

(Ф. Сафин «В пятницу, на рассвете».

Подстр. пер. с татар.)

В стихотворении «Перо Исхаки», состоящем из шестнадцати строк, А. Халим представляет образ писателя в неожиданном ракурсе. Прежде всего читателя не может оставить равнодушным само название стихотворения «Перо Исхаки». Перо здесь и символ, и ключевое слово. Потому что оно не только обычное перо, инструмент для письма, но и то, что переносит на бумагу слово, борющееся за свободу, это намёк на то, что татарский народ тянется к творчеству, что это образованная и цивилизованная нация. Образ ангела, летающего по комнате и утешающего ребёнка-сироту, можно истолковать и как дух Исхаки. Объяснение с мифическим существом, исполняющим обязанности посредника, идёт на уровне подсознания. Ангел передаёт гусиное перо, отправленное Исхаки, впечатлительному ребёнку, и тот, кто принял этот дар, в будущем будет жить судьбой народа, станет борцом. Всё это угадывается в стихотворении вполне определённо.

Когда речь идёт об Исхаки, его судьбе, история обездоленного татарского народа не может остаться в стороне. Лирическому герою, истосковавшемуся по «теплу государственности», мало одного только печного тепла. Понятие «тепло государственности» включает в себя глубокий исторический и современный смысл. Философская основа стихотворения формирует определённый подход к языковым и стилистическим приёмам.

Объёмным произведениям, поэмам, в центре которых находится образ Исхаки, свойственно изображать путь писателя к наивысшей точке патриотизма в сравнении, в широком контексте.

В стихотворении А. Махмудова «Защитник нации» и его поэме «Пророк»[14]14
  Опубликована в журнале «Мирас (2004. № 8) под названием «Инкыйразны тезгенләүче» («Обуздавший исчезновение»).


[Закрыть] звучит гордость за личность, которую татарская нация смогла дать в начале XX века. Автор рисует Исхаки в образе борца, высоко поднявшего знамя национальной идеи. Возвышая Исхаки («Слёзы, печаль нации»), автор выдвигает на передний план мысль о бессмертии совершённых им благородных дел.

 
Жить, как душа народа,
Достойно тысяч вечностей.
Защитник нации – бессмертный Исхаки.
 

(«Защитник нации». Подстр. пер. с татар.)

Чтобы остаться в благодарной памяти народа, человеку надо выдержать тяжёлые испытания, словно пройти мост Ада – Сират, жить высоконравственной жизнью, которая может стать образцом для других. В поэме «Пророк» А. Махмудов, стремясь к эпическому охвату, спрессованности событий, концентрированности чувств, свободно передвигается во времени и пространстве на пути поиска истины и, по выражению С. Хакима, процеживает деятельность Исхаки через «медное сито».

Осведомлённость в фактах мировой истории даёт автору поэмы возможность нарисовать Исхаки на обширном фоне и показать его как масштабную личность. Упоминание распятого Иисуса, судьбы Помпеи, Улуг Мухаммеда, заложившего основы независимого татарского государства и уважаемой для Исхаки личности, словно подготавливают читателя к восприятию той ситуации, которая возникнет в России после переворота 1917 года. Исхаки, обладавший даром предвидения, почувствовал гораздо раньше других, особенно поверивших обещаниям большевиков, что ни белые, ни тем более красные не принесут добра татарам. Фраза «Не друзья татарам ни Ленин, ни Колчак» разоблачает две силы, приведшие к гражданской войне. Сторонники ни той, ни другой сторон не собираются действовать в интересах порабощённых народов, и хотя сражаются друг против друга, тем не менее стоят на одной общей позиции как защитники «единой и неделимой России».

Седая история не помнит случая, чтобы какая-нибудь империя дала какому-либо народу независимость по своей воле. Счастье с небес не падает. «Свободу не выпрашивают», – пишет автор. Борьба за независимость не бывает лёгкой. И необходимо, чтобы на этом пути нашлись самоотверженные люди, полностью посвятившие себя борьбе за будущее нации. Но даже осознав необходимость постоянной борьбы за независимость, пробудить национальное самосознание народа и определить будущие горизонты роста нации равноценно, как отмечалось, прохождению по мосту Сират. Опытному писателю, смелому журналисту Гаязу Исхаки тоже приходилось долго искать, размышлять, прежде чем он создал модель будущей жизни нации в виде штата «Идель-Урал», (по сути «Тартария»). В период принадлежности к «тангистам» он бредил идеями социализма, некоторое время увлекался и терроризмом, который пропагандировали эсеры. Но по мере возрастания жизненного опыта и мудрости он пришёл к убеждению, что «у терроризма узкая тропинка».

Хотя Исхаки беззаветно любил свой народ, он не замалчивал его отрицательных черт характера, образа жизни, приведших татар к потере своего достойного места на карте великих народов. К этому жалкому состоянию нацию привели рост количества «продажных шкур», выступление «брата против брата», отсутствие единства в решающие моменты истории. Самой страшной болезнью, приведшей народ к катастрофе, автор называет предательство. Рассуждая в той плоскости, где пересекаются противоположности – день и ночь, свет и тьма, поэт с афористичной точностью ставит рядом две исторические личности: «Мухаммед создал государство, Шах-Али предал государство».

На этом историческом фоне А. Махмудов создаёт образ Исхаки как человека, подобного пророку, преданного идее национального обновления, как борца; автор изображает своего героя, опираясь на традиционные и сильные фольклорные образы-символы – «яркая звезда», «орёл»:

 
Яркая звезда розового рассвета,
Наверно, была спутницей Гаяза.
В горах орлов, наверно, много,
Яуширминский орёл – один.
 

(Подстр. пер. с татар.)

Когда в народе говорят: «Чего только не выпадает на долю мужчины», наверно, имеют в виду людей, подобных Исхаки, – бесстрашных сыновей народа с несгибаемым характером. Как об этом напоминает А. Махмудов, судьба послала Гаязу исключительные испытания. Чистопольская, казанская тюрьмы, ссылка в Архангельск с его суровыми зимами, неоднократные побеги, тайное проживание в чужих квартирах, странах, преследования со стороны советской власти, пособников Сталина, Берии, – всё это выпало на долю одного человека; Исхаки был вынужден ходить по острию меча.

Ф. Латифи в романе «Неожиданное счастье» пишет, что перед советскими солдатами, ворвавшимися на территорию Маньчжурии, Японии, КГБ ставил задачу захватить в плен «белоэмигрантов, врагов народа», таких как Исхаки и Акчурин. Задачу преследования лучших сынов татарского народа ставили именно перед солдатами-татарами, и в этом заключалась суть коварной политики Советов, преследующих цель столкнуть между собой представителей одной нации.

И хотя орлу подбили крылья, но его дух сломить, победить не смогли. Исхаки успел узнать, что вождь большевиков Ленин потерял разум, Сталин потерял опору и умер странной смертью, Гитлер покончил с собой. Здесь в единой связке развиваются мотивы наказания и очищения (катарсиса). В изображении того, как расплачиваются враги Исхаки за зло, содеянное против него и его народа, на первый план выдвигается мотив наказания: виноватые привлекаются к суду истории, а Исхаки возвышается до уровня пророка. К этой высоте Исхаки шёл всю жизнь, через борьбу за интересы народа, через достижение духовного единства с соплеменниками. Этот нравственно-философский пласт раскрывается в таких точных, проникновенных строках, как «жизнь народа продлевается великими», «и мысль Гаяза бессмертна». Свободное использование хронотопа (единства времени и пространства) позитивно влияет и на новизну формы произведения. И хотя строки, в которых прославляется татарский народ, кажутся несколько искусственными (ах, если бы так было на самом деле!), апофеоз поэмы всё же радует:

 
Страна пророков —
Это страна татар,
Язык святых —
Это язык татар.
 

(А. Махмудов. «Пророк». Подстр. пер. с татар.)

Разумеется, даже зная, что эта мысль не совсем соответствует истине (каждый поэт, наверно, должен именно так думать и писать о своём народе, родном языке), невозможно читать эти строки без восхищения и гордости! Однако когда таких публицистических строк общего характера становится чересчур много («У татар – интуиция, у татар – разум», «Исхаки – на высоте, /Велик победитель, /Угнетатели внизу, /Угнетатели очень низко пали»), хочется дать совет автору не преувеличивать и изображать всё так, словно мечты воплотились в реальность. Вспоминается прозаик Магдеев, который, прочитав такое, непременно сказал бы: «Такое преувеличение, самообман «едва ли» полезны для нас». И всё же, хотя строки, представляющие мечту как сбывшуюся реальность, остаются вне высокого искусства, Исхаки предстаёт в поэме А. Махмудова как сын нации, большая личность, рождённая горькой судьбой родного народа, из его вековых страданий, обычаев и традиций предков.