Текст книги "Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида"

Во всех общинах диаспоры после геноцида были попытки, иногда более, иногда менее интенсивные, но в целом всегда впечатляющие, воссоздать институты, которые существовали во всех успешных общинах диаспоры в империи, и особенно в Стамбуле. <…> При этом важно учитывать, что стамбульская община, которая за десятки лет стала крупнейшей и самой важной среди армянских общин диаспоры, себя таковой не считала. За исключением тех случаев, когда Турецкое государство начинало преследовать стамбульских армян, они считали, что находятся «у себя дома», что они представляют собой старую, отлично организованную общину [hamaynk] со всеми необходимыми институтами, что они являются частью сложносоставной общественной жизни Стамбула[102]102
  Khatchig Tölölyan. Elites and institutions in the Armenian transnation // Diaspora. 9 (2000). S. 118–120.


[Закрыть].

Действительно, уже в первой половине XIX века стамбульские армяне представляют собой хорошо организованную диаспору. У них есть свои больницы, церкви, школы и благотворительные организации, их живое знание передается при помощи высококлассных продуктов интеллектуального труда – журналов, газет и книг. Я использую идею Михрана Дабага (Mihran Dabag), который описывает диаспору как «проживание знания» (gelebtes Wissen)[103]103
  Mihran Dabag. Diaspora als gelebtes Wissen U Mihran Dabag, Martin Sökefeld und Matthias Morgenstern. Diaspora und Kulturwissenschaften. Leipzig: Gustav-Adolf-Werk Verlag, 2011. S. 14. Об определении диаспоры см. также: Martin Sökefeld. Das Diaspora-Konzept in den neueren sozial– und kulturwissenschaftlichen Debatten П Diaspora und Kulturwissenschaften. S. 18–33.


[Закрыть]. Дабаг определяет диаспору как форму создания коллектива, как форму обществления (Vergemeinschaftungsform), которая воплощает отношения длительности[104]104
  Ibid. S. 17.


[Закрыть]. Частью этих отношений можно назвать Армянский патриархат и созданные им структуры. Однако, как замечает Раймонд Кеворкян (Raymond Н. Kdvorkian) в своей объемной работе Ermeniler, патриархат стал точкой притяжения для армян в Османской империи только во второй половине XVIII века: «Только с середины XVIII века патриархат в Стамбуле занял более важное место в иерархии церквей, чем католикосаты в Киликии и Ахтамаре, провинциальные прелаты и патриархат в Иерусалиме»[105]105
  Raymond Н. Kevorkian. Ermeniler. S. 11.


[Закрыть].

Полномочия и присутствие представителей стамбульского патриарха в турецких правительствах были ограничены до середины XIX века, и сам патриархат находился под давлением армянских банкирских родов[106]106
  Ibid.


[Закрыть]. Как показывает Кеворкян, патриархат очень медленно наращивал силу; его присутствие не делало Стамбул «главным городом» всех армян в Турции, особенно если вспомнить, что Стамбул никогда не был частью старого армянского царства.

Ульф Бьёрклунд (Ulf Björklund) называет армянское сообщество в Турции «классическим примером диаспоры-заложника». Он не дает хронологической классификации, но я предполагаю, что это определение можно применить ко времени после 1915 или после 1923 г.: «Позиция Bolsahayutiun (стамбульских армян) представляет собой классический пример диаспоры-заложника; их положение изначально осложнено тем, что они находятся во вражеской стране. Мне кажется, это представление разделяют многие армяне, как внутри Турции, так и за ее пределами»[107]107
  Ulf Björklund. Armenians of Athens and Istanbul: The Armenian diaspora and the,transnational nation // Global Networks. 3 (2003). S. 349.


[Закрыть].

Армянские и еврейские общины в разных странах стали предметом научного исследования[108]108
  Например, см.: Khatchig Tölölyan. Elites and institutions in the Armenian transnation // Diaspora. 9 (2000). S. 107–136; Kim Butler. Defining diaspora, refining a discourse // Diaspora. 10 (2001). S. 189–219; Andre Levy. Diasporas through anthropological lenses: Contexts of postmodernity// Diaspora. 9 (2000). S. 137–157.


[Закрыть]. Однако к оставшимся в Турции армянам понятие «диаспора» применяется редко. Общественные лидеры и академики в Стамбуле не готовы называть так армян, которые живут в их городе или в Турции вообще. Например, Мелисса Билаль (Melissa Bilal) считает, что «армян в Турции проблематично называть диаспорой»[109]109
  Melissa Bilal. Longing for home at home: the Armenians of Istanbul // Marie-Aude Baronian, Stephan Besser, Yolande Jansen (Hg.). Diaspora and Memory: Figures of Displacement in Contemporary Literature, Arts and Politics. Amsterdam; New York: Rodopi B.V., 2007. S. 62.


[Закрыть]. Как поясняет Робер Хадеджян (Rober Haddeciyan), главный редактор армянской ежедневной газеты Nor Marmara'. «Стамбульские армяне не принадлежат к Spiurk’ [диаспоре]. Spiurk’ — это люди, которые покинули родину. С нами этого не произошло»[110]110
  Björklund. Armenians of Athens and Istanbul. S. 345.


[Закрыть]. Убитый Грант Динк (Hrant Dink), главный редактор газеты Agos, в своих многочисленных статьях и других высказываниях проводил различие между армянами в Турции и в других местах. Так, в первом тексте из серии статей об армянской идентичности он пишет, что дискуссии об идентичности, которые ведутся в армянской диаспоре, важны для всех армян, независимо от того, считать ли частью диаспоры армян в Турции[111]111
  Hrant Dink. Ermeni kimligi üzerine (I): Kuşaklara dair // Agos. 7 Nov. 2003. № 397. После публикации этой серии статей Грант Динк был обвинен в «очернении турецкости», согласно ş 301 турецкого Уголовного кодекса.


[Закрыть]. В конце февраля 2004 г. у Динка вышла еще одна статья, в которой он пишет, что, несмотря на отсутствие исторических различий между армянами в диаспоре и в Турции, эти группы все-таки не одинаковые – турецкие армяне продолжают жить бок о бок с турками, что поможет им залечить травму идентичности. Совместное существование позволит нормализовать отношения[112]112
  Hrant Dink.Zorunlu bir saptama II Agos. 27 Feb. 2004. № 413. Эта статья появилась через две недели после известия о том, что у Сабихи Гёкчен (Sabiha Gök^en), приемной дочери Мустафы Кемаля (Mustafa Kemal) и первой женщины-боевого пилота в Турции, есть армянские корни. Это сообщение и серия статей Гранта стали поводом для расистских нападок на него и его газету.


[Закрыть]. Через неделю в Agos вместо заголовка вышла статья, подписанная названием газеты, в которой утверждалось, что Agos не выражает мнения ни армян Армении, ни всех армян диаспоры[113]113
  Türkiye bizimle güzel И Agos. 5 März. 2004. № 414.


[Закрыть]. Этот текст появился в ответ на расистские выпады против газеты и лично Гранта Динка после выхода его серии статей. Тем не менее статьи Динка показывают, что он рассматривал армян в Армении, армян в диаспоре и турецких армян как три отдельные группы.

Динк родился в Малатье и переехал с семьей в Стамбул. Сегодня армянское население Малой Азии и Северной Месопотамии практически равно нулю, по крайней мере, там не сохранилось никакой социальной или культурной армянской жизни. Историю и истории продолжительного изгнания армян со времени основания республики еще предстоит написать; сегодня их уже сложнее услышать, чем пятьдесят лет назад. К тому же с учетом габитуса отрицания в Турции, который утверждают как общественные лидеры, так и политика государства, «диаспора» превратилась в монструозную идею, которая позволяет очернить жертв катастрофы, выживших и их потомков.

В этих дебатах также обсуждается идея родины. Что такое «родина» для третьего или четвертого поколения армян после геноцида? Республика Армения? Вряд ли. Марсель, Париж, Глендейл, Нью-Йорк? Билаль считает в связи с этим, что для армян, которые живут в Стамбуле, идеи «принадлежности» и «изгнания» относятся к одному и тому же месту, что определяет их жизнь как меньшинства в Турции[114]114
  Bilal. Longing for home at home. S. 55.


[Закрыть]. Она считает, что необходимо поднять вопрос «изгнания» внутри «родины» в опыте меньшинств[115]115
  Ibid. S. 62.


[Закрыть]. В принципе я согласна с ее доводами, но из-за описанных ранее причин я считаю неприменимым ее идею меньшинства. Кроме того, для армян, оставшихся жить в Турции, возникает вопрос: насколько «родина», убившая твой народ, продолжает считаться родиной? В связи с этим и другим вопросами я предлагаю использовать расширенное определение диаспоры, так чтобы этот концепт охватывал опыт армян, оставшихся в Турции после 1923 г., в социальном, правовом, институциональном, культурном и экономическом плане. По материалам, представленным в этой книге, кажется невозможным, что поколение выживших воспринимало Стамбул – или даже турецкие провинции – как родину. Что отличает Стамбул от других городов, в которых проживали выжившие? Можно сказать, что различие состояло в присутствии в Стамбуле патриарха. Например, Иерусалим долгие годы находился под властью османов, там был свой Армянский патриархат, был также и монастырь – и под их защиту стекались выжившие из Антепа (Antep), Мараша (Магаş) и других мест. Выжившие армяне в Иерусалиме создали значимую общину, но все-таки она очевидно принадлежала к диаспоре.

Я предлагаю рассматривать концепт диаспоры не просто как категорию самоидентификации или идентичности, а главным образом как инструмент анализа, при помощи которого можно осмыслить постгеноцидальную жизнь армян в Турции, так же, как и в других общинах, которые были основаны после 1915 г. в Сирии, Ливане, на Кипре или в США.

Эта книга показывает, что оставшиеся в Турции армяне за первые три десятилетия существования Турецкой Республики прикладывали много усилий, чтобы отделить себя от общин выживших армян в других местах. Территориальные претензии, требования возвращения, даже тот факт, что выжившие в других странах создавали политические организации, – всё это использовалось кемалистским режимом, чтобы представить общины вне Турции в самом черном цвете. Инициированное армянской общиной в Стамбуле отдаление от остальные общин тоже является частью этого процесса. Акчам и Курт приводят, например, ряд высказываний турецких общественных лидеров и сообщений из официальных государственных источников, опубликованных довольно рано – сразу после подписания Лозаннского договора, – которые с особой неприязнью говорят об армянах, приехавших из-за границы и пытающихся вернуть свое имущество[116]116
  Ak^am, Kurt. Kanunlann Ruhu. S. 179–204.


[Закрыть]. Эта антиармянская позиция в разных формах постоянно встречается в 1930-е и 1940-е гг. В третьей и четвертой главах я описываю антиармянские настроения, которые не стихают ни на государственном, ни на общественном уровне и проявляются в самых разных ситуациях. Армяне, которые получили гражданство других стран и, следовательно, могли позволить себе потребовать компенсацию от Турции, постоянно описываются как изверги и демоны. На армян внутри Турции осуществляются атаки. Люди отчуждаются сами от себя, настолько, что – хотя у большинства армянских семей в Стамбуле были родственники в других общинах – слово «диаспора» произносится с оговорками или как что-то, мягко говоря, негативное[117]117
  О диаспоральном статусе армянской общины см.: Kurken Berksanlar. Türkiye Ermenileri diaspora mi? См.: URL: hyetert.blogspot.de/2011/05/turkiye-ermenileri-diaspora-m.html (дата обращения: 14.10.2020); Vartan Matossian. Istanbul di-yaspora midir, degil midir? См.: URL: azadalik.wordpress.com/2011/07/05/ istanbul-diyaspora-midir-degil-midir/ (дата обращения: 14.10.2020); Talin Suciyan. Diaspora kim. См.: URL: https://hyetert.org/2009/10/20/diaspora-kim-talin-sucuyan (дата обращения: 14.10.2020). О расчеловечивании и демонизации армян диаспоры см.: Ayda Erbal, Talin Suciyan. One hundred years of abandonment // The Armenian Weekly Special Issue 2011. S. 41–45. См.: URL: www. armenianweekly.com/2011/04/29/erbal-and-suciyan-one-hundred-years-of-abandonment/ (дата обращения: 9.07.2020).


[Закрыть]. В целом я выделяю в период после 1923 г. два параллельных процесса. Первый – это непрекращающийся исход армян из провинций, что указывает на продолжительный процесс формирования диаспоры в самом широком смысле. Второй – это уничтожение институтов и общественной жизни в провинциях, где закрываются школы, хоры, дома сирот, монастыри и т. д., и размывание правовых структур, которые определяли сообщество. Таким образом, создается очень непрочная диаспоральная общность, сосредоточенная исключительно в Стамбуле.

Небольшая цитата из Хагопа Мынцури (Hagop Mmtzuri, 1886–1978) помогает понять, почему армяне не могли назвать Стамбул «домом» или «родиной». Мынцури приехал в Стамбул в 1914 г. из своей родной деревни Армдан (Armdan), чтобы вырезать миндалины, и остался там, потому что пропустил отправление обратного парохода. Потом разразилась Первая мировая война, и с началом призыва Мынцури попал в армию. Он уже не вернулся в родную деревню. В 1915 г., когда начались депортации, он отправил своей семье не одну телеграмму, но в ответ получил только сообщение о том, что они были «депортированы в неизвестное место». Мынцури так больше ничего и не узнал о своей жене, родителях и четверых детях. Остаток жизни он прожил в Стамбуле, выпустил сотни статей и хроник, а также семь книг. В книге «Стамбульские мемуары, 1897–1940» (Istanbul Anilari), в разделе «Я» (Ben) Мынцури пишет: «Что делать мне в этом городе? <…> Меня прибило сюда жизнью. Если бы всё шло, как я хотел, я бы никогда не уехал от наших горных лугов, от журчащих рек. Я заложник, я обречен окончить свою жизнь здесь [в Стамбуле], в плену»[118]118
  Hagop Mmtzuri. Istanbul Anilari, übers, von Silva Kuyumciyan. Istanbul: Tarih Vakfi YurtYay., 1993. S. 143.


[Закрыть].

Глава 1
Социальные условия армян, оставшихся в Стамбуле и в провинциях
Исторический фон

В рамках текущих дебатов о разрывах и преемственностях в переходе от Османской империи к Турецкой Республике в XIX веке стал доступен новый исторический материал благодаря недавно завершенному исследованию по Османской империи. Я начну эту главу с обзора исторического фона – предпосылок, структур и практик, имевших, по моему мнению, решающее значение в этот период. Например, из конфискации собственности и из законодательных процессов в заключительный период Османской империи, а также из механизмов, которые оправдывали постгеноцидные процессы, – одна из важнейших областей исследования – следует после 1923 г. тот самый экономический порядок[119]119
  Ср.: Taner Akcam, Ümit Kurt. Kanunlarm Ruhu. Istanbul: Hetişim Yay., 2012; Ugur Ümit Üngör, Mehmet Polatel. Confiscation and Destruction: The Young Turk Seizure of Armenian Property. London: Continuum International Publ., 2011.


[Закрыть]. Чем сильнее структуры и практики переходного периода отражаются в растущем объеме исследований, тем лучше мы можем понять характер разрывов и преемственностей.

Впервые эти преемственности в их общих чертах были описаны в середине 1980-х гг. в работе Эрика-Яна Цюрхера (Erik-Jan Zürcher) Turkey: A Modern History. Особенно размещенные в конце его книги жизнеописания являются замечательной отправной точкой для следования биографиям определенных значительных лиц конца XIX – первой половины XX века[120]120
  Erik-Jan Zürcher. Turkey. A Modern History. London: I. В. Tauris, 2004. S. 381–407.


[Закрыть]. В этом смысле и Танер Акчам утверждает, что нынешние проблемы Турции можно увидеть уже в ее османском наследии[121]121
  Taner АЦат. From Empire to Republic: Turkish Nationalism and The Armenian Genocide. London: Zed Books, 2004. S. 11.


[Закрыть]. Цель моя, однако, состоит не в том, чтобы вдаваться во все детали этой дискуссии, а в том, чтобы привлечь внимание к аспекту, который выделяет и Акчам, а именно – «преемственности образа мышления», пережившего переход от империи к республике и в принципе объясняющего поведение как управляющих, так и управляемых в Турецкой Республике»[122]122
  АЦат. From Empire to Republic. S. 12.


[Закрыть].

Вторичная литература, занимающаяся политикой в отношении провинций на востоке, а также институциональной и структурной преемственностью с XIX века, должна рассматриваться вместе, поскольку, с одной стороны, многочисленные политические меры продолжались и после 1923 г., а с другой – местное население региона составляли армяне, т. е. группа, которой я в данном исследовании в основном и занимаюсь. Поэтому вопрос о преемственности должен рассматриваться во вторичной литературе в контексте отношений между центром и периферией.

Еще до недавнего времени восточные провинции не были популярной темой, когда заходила речь об отношениях между центром и периферией. В своей работе «Оттоманская империя 1700–1922» Дональд Кватарт (Donald Quataert) дает подробный обзор изменений государственного аппарата и практики на протяжении всего XIX века[123]123
  Cp.: Donald Quataert. The Ottoman Empire 1700–1922. New York: Cambridge University Press, 2005. S. 54–90.


[Закрыть]. Этому вопросу он посвящает раздел с подзаголовком «Отношения между центром и периферией». Правда, рассматривает он под этим заголовком 40-е гг. XIX века, ограничиваясь только Дамаском и Наблусом, когда в восточных провинциях шел один из важнейших процессов. Кватарт не обращается к османскому наследию в первые два десятилетия XX века. Шериф Мардин (Şerif Mardin), социолог, плотно занимавшийся процессами модернизации Османской империи и Турецкой Республики[124]124
  Şerif Mardin. Center-periphery relations: A key to Turkish politics? // Engin Akarh, Gabriel Ben-Dior (ed.). Political Participation in Turkey: Historical Background and Present Problems. Istanbul: Bogazfoi University Press, 1975. S. 7-32. Подробности по событиям в Менемене и по шейху Саиду см.: Zürcher. Turkey. S. 169–174, 179.


[Закрыть], в своих исследованиях государственных структур османского периода и их функций также исследует отношения между центром и периферией. Мардин видит в первом республиканском периоде два важных поворотных пункта в отношениях центра и периферии: восстание шейха Саида в 1925 г. на востоке и «менеменские события» на западе страны[125]125
  Ibid. S. 23.


[Закрыть]. По Мардину, усмирение восстания шейха Саида происходило в контексте ужасных разногласий до и во время «войны за независимость»[126]126
  Ibid.


[Закрыть], а события в Менемене рассматривались как очередное предательство периферии по отношению к центру: «Провинция, главное место периферии, вдруг стала идентифицироваться как нечто большее, нежели оплот предательства по отношению к светским целям республики»[127]127
  Ibid.


[Закрыть]. Как показывают в своей первой книге и Джихангир Гюндогду (Cihangir Gündogdu), и Вурал Генч (Vural Genc;), отсутствие действенной государственной власти в восточных провинциях в XIX и XX веках было решающим для политики касательно отношений между центром и периферией. Гюндогду и Генч полагают, что намеченные решения – особенно после периода Танзимата – нуждаются в более глубоком изучении[128]128
  Cihangir Gündogdu, Vural Gen«;. Dersimde Osmanh Siyaseti: Izale-i Vahset, Tashih-i Itikad, Tasfiye-i Ezhan 1880–1913. Istanbul: Kitap Yay., 2013. S. 15–17. О политике именно в Османской империи XIX века см.: Reşat Kasaba. Bir Konargöcer imparatorluk, Osmanhda Gögebeler, Gögmenler ve Sigmmacilar / tr. Ayla Ortat;. Istanbul: Kitap Yay., 2012.


[Закрыть]. Насколько последователен был государственный подход, отчетливо отслеживается в языке, как он использовался, во-первых, до и, во-вторых, после 1923 г.; предметно[129]129
  Gündogdu, Genc;. Dersim. S. 13–14.


[Закрыть] это можно увидеть в Layiha[130]130
  Layihas — это официальные отчеты по регионам, в ведении которых были проблемы политического, хозяйственного, военного или административного характера; в этих отчетах предлагаются решения. Подробнее об этом см.: Mübahat Kütüoglu. “Layiha” DIA. Ankara, 2003. S. 116–117; Gündogdu, Genc;. Dersim. S. 11.


[Закрыть].

Проблематизация отсутствия управления в восточных провинциях являет собой важный вклад в исследовательскую литературу; однако нужен еще один аспект дальнейшего исследования, а именно характер отношений между центром и периферией в зависимости от различных групп начиная с XIX века. Согласно Мартину ван Брейнессену (Martin van Bruinessen), можно исходить из того, что одновременно существовали тенденции, с одной стороны, к централизации, а с другой – к децентрализации[131]131
  Martin van Bruinessen. Agha, Shaikh and State: The Social and Political Structures of Kurdistan. London; New Jersey: Zed Books, 1992. S. 175.


[Закрыть]. Проблема, получившая во второй половине XIX века название «восточный вопрос», на самом деле была комплексным вопросом, связанным с осуществлением государственной власти. Как соглашения с вождями курдских племен в 1840-х гг., так и последовавшие за ними административные изменения – такие, как, например, Vilayet Reformu (1864, провинциальная реформа), Arazi Kanunnamesi (земельное право, 1858)[132]132
  По провинциальной реформе, как и административным и демографическим мероприятиям по изменению государства, см.: Roderic Н. Davidson. Reform in the Ottoman Empire. New York: Gordian Press, 1973; Raymond H. Kevorkian. The administrative divisions // The Armenian Genocide: A Complete History. London: I. B. Tauris, 2011. S. 266–267.


[Закрыть] и новые административные структуры, – можно в самом широком смысле понимать как процесс колонизации. Ханс-Лукас Кизер называет войну с вождями курдских племен процессом внутреннего завоевания[133]133
  Hans-Lukas Kieser. Der verpasste Friede: Mission, Ethnie und Staat in den Ostprovinzen der Türkei 1839–1938. Zürich: Chronos, 2000. S. 13.


[Закрыть]. В исследовании Layiha Джихангира Гюндогду (Cihangir Gündogdu) и Вурала Генча (Vural Genç) можно найти ценные данные и аналитику по отношениям между центром и периферией региона Дерсим, заселенного алевитами, курдами и армянами. Гюндогду и Генч рассматривают провинциальную реформу и земельное право как форму политики, при которой власть султана как главы империи усиливалась бы, и одновременно ослаблялось бы влияние местных центров власти[134]134
  Gündogdu, Genc;. Dersim. S. 16. По земельному праву ср.: Martin van Bruinessen. Agha, Shaikh and State. S. 182–185.


[Закрыть]. Уссама Макдиси в своей работе констатирует: «В эпоху современности, где доминирует Запад, каждая нация создает свой собственный Восток. Османская империя XIX века не исключение»[135]135
  Ussama Makdisi. Ottoman Orientalism // American Historical Review, cvii/3 (2002). S. 768–796.


[Закрыть]. Указывая на это, Гюндогду и Генч имеют в виду, что для османской правящей элиты таким «Востоком» стал Дерсим[136]136
  Gündogdu, Genc;. Dersim. S. 52.


[Закрыть]. В качестве примера они приводят Layiha Микдада Митхада Бедирхана (Mikdad Mithad Bedirhan), который называет Дерсим vahşi Afrika akvami («дикие африканские племена») османского мира и предлагает меры, аналогичные тем, что принимались британской колониальной властью в Судане[137]137
  Ibid. S. 53.


[Закрыть]. Затем Гюндогду и Генч приходят к заключению, что османская элита создала для Дерсима – как для Северной Африки и арабских провинций – свой собственный домодерновый дискурс[138]138
  Ibid.


[Закрыть].

Хотя в последнее десятилетие и появилось значительное количество работ по теме Османской империи и колониализма, особенно в отношении арабских провинций[139]139
  Ср. работы Селима Дерингила: Selim Deringil. The Well-Protected Domains: Ideology and the Legitimation of Power in the Ottoman Empire 1876–1909 (London, 1998); They live in a state of nomadism and savagery: The late Ottoman Empire and the post-colonial debate // Comparative Studies in Society and History, xlv/2 (2003). S. 311–342; Thomas Kühn. Empire, Islam and Politics of Difference: Ottoman Rule in Yemen, 1849–1919. Leiden: Brill Publ., 2011; Isa Blumi. Rethinking the Late Ottoman Empire: A Comparative Social and Political History of Albania and Yemen, 1878–1918. Istanbul: Isis Press, 2003; Marc Aymes. Many standards at a time // Contributions to the History of Concepts, viii/1 (2013). S. 26–43; A Provincial History of the Ottoman Empire: Cyprus and the Eastern Mediterranean in the Nineteenth Century. London: Routledge, 2014.


[Закрыть], политические меры в отношении к требованиям армян в связи с колониальными действиями власти в этот период, т. е. второй половины XIX и первых десятилетий XX века, практически вне дискуссии. Некоторые интересные данные можно найти в статье парламентария и юриста Крикора Зохраба Pnagchutfwn («Население»), в которой речь шла о демографических данных и прохождении провинциальных границ с начала 1880-х гг.[140]140
  Krikor Zohrab. Pnagchufiwn // Alperd Sharuryan (Hg.). Krikor Zohrab Yergeri Zhoghovadzu. Vol. 3. S. 519–523.


[Закрыть] Зохраб предполагает, что реорганизация более мелких вилайетов и в связи с этим происходившие там демографические сдвиги, подобные тем, что произошли с греками и болгарами в Румелии, имели целью сделать армян меньшинством в восточных провинциях[141]141
  Ibid. S. 520. Зохраб ориентируется по дополнительному налогу, который в ответ на ходатайство Константинопольского патриархата добавляется к Bedel-i Askeri (налог на освобождение мужчин-немусульман от военной службы) для погашения долгов Иерусалимского патриархата. Он сопоставляет собранную сумму налога с суммой, предусмотренной Советом министров, и на этом основании оценивает численность армянского населения в 1884 г. более чем в 3 млн человек; и результат сравнивает со статистикой патриархата.


[Закрыть]. Так же как и касательно периода до образования провинций, Масаюки Уэно (Masayuki Ueno) опирается на официальные отчеты и данные (takrir), которые поступали из провинций и адресовались правительству патриархатом. Он исследует местные проблемы в провинциях и их воздействие на Стамбул[142]142
  Masayuki Ueno. For the fatherland and the state: Armenians negotiate the Tanzi-mat reforms // International Journal of Middle East Studies. 45 (2013). S. 93-109.


[Закрыть]. Уэно отмечает, что, по данным Армянского национального собрания, за 1849–1869 гг. было обработано 539 takrir, в том числе жалобы, адресованные правительству и исходившие в основном из восточных провинций[143]143
  Ibid. S. 96.


[Закрыть]. Большинство takrir касалось насилия в отношении армян (210), жалоб на местных представителей государства (122) и проблем со сбором налогов (76)[144]144
  Ibid.


[Закрыть]. Даже если до 1860 г. у патриархата была лишь ограниченная ответственность, газеты, согласно Уэно, начали с того, что вопросы восточных провинций стали доходить до армянского населения Стамбула[145]145
  Ibid. S. 99.


[Закрыть]. Проблемы оставались темой общины; а после избрания Хримяна (Khrimyan) патриархом последний поставил вопрос об «угнетении в провинции» непосредственно перед Национальным собранием и также затрагивал его в своих выступлениях[146]146
  Ibid.


[Закрыть]. Таким образом, жалобы начались в 1840-х гг., а затем, по сообщениям газет, количество их увеличилось в 1860-х и 1870-х гг. Из этого мы можем сделать вывод, что проблемы насилия, направленного против армян, и опасности для их жизни и имущества не были устранены. На жалобы не было ни удовлетворительных ответов, ни решений; насилие наконец достигло своей высшей точки при правлении султана Абдул-Хами-да II во время так называемой Хамидийской резни. На мой взгляд, дальнейшие исследования необходимы прежде всего по двум пунктам: во-первых, по взаимоотношениям между центром и периферией, т. е. между Османской империей и армянской администрацией, состоявшей из Патриархатов и католикосатов; а во-вторых, по объему также параллельных отношений, то есть управлению курдско-армянскими отношениями со стороны Османской империи в начале XIX века.

Как показывает Уэно, требования армянского населения восточных провинций в XIX и начале XX в. представляли собой другой уровень проблем между центром и периферией. Этот период я интерпретирую как период перманентных попыток мирного решения многочисленных проблем, которые впоследствии должны будут объединиться понятием «восточный вопрос». Однако государство решилось на геноцидальный поворот, после которого не только все попытки оказались тщетными, но изменился и общий контекст. В результате натянутые отношения между центром и периферией с XIX века перешли и на период после основания республики, только теперь к ним добавилось тяжелое бремя геноцидального поворота. Что касается политики после 1923 г., Мардин отметил, что периферия продолжала оставаться под строгим наблюдением до 1946 г., поскольку допускалось, что в этой области может проявиться недовольство[147]147
  Şerif Mardin. Center-periphery. S. 25.


[Закрыть]:

Официальная позиция республики заключалась в том, чтобы уничтожить лоскутный ковер в Анатолии через принуждение его к молчанию. Поколения тех, кто был социализирован в идеологии республики, были тем самым готовы отказаться от местных религиозных и этнических групп как нерелевантного пережитка темных веков Турции. Где только это было возможно, с ними обращались соответственно[148]148
  Ibid. S. 25. Эта статья впервые была опубликована в Daedalus (cii/1. 1973.
  S. 169–190). В версии, появившейся в Political Participation in Turkey, есть все же незначительные отличия и отдельные дополнения. Так, например, этого предложения в первой версии не было.


[Закрыть].

Молчание, неприятие и взгляд на «местные религиозные и этнические группы как на малозначащие пережитки темных веков Турции» оказали прямое влияние на последний период империи и предвещают уже политику геноцида и культуру отрицания, пусть и в несколько сдержанной форме. И после 1915 г. часть немусульманского населения оставалась в Малой Азии и Северной Месопотамии; но само их существование должно было путем локальных, а то и центральных политических мер отрицаться или даже быть уничтожено. С точки зрения государства, немусульманское население Стамбула могло находиться хотя бы под строгим контролем, тогда как немусульмане, все еще жившие в Малой Азии и Северной Месопотамии, в конечном итоге подлежали окончательному изгнанию.

Вопреки проводившимся десятилетиями исследованиям, пренебрегавшим и замалчивавшим проблемы и политику восточных провинций, османисты и историки со специализацией по Турецкой Республике придают им ныне первостепенное значение. Также и Ханс-Лукас Кизер подчеркивает важность перехода от XIX к XX веку:

Ни одно другое государство XIX и начала XX века до тех пор не применяло такого массового систематического насилия для расчетливого изменения этнической карты своих владений. Ни одно государство не зашло так далеко, чтобы использовать свои современные средства власти, а именно вооруженные силы, телеграф, прессу и железные дороги, для уничтожения физического и культурного существования целого народа в пределах пространства, на которое оно претендовало как на «национальное»[149]149
  Hans-Lukas Kieser. Der verpasste Friede. S. 500. Кизер спорит также с Иегудой Бауэром (Yehuda Bauer), представляющим позицию, согласно которой массовое уничтожение армянского народа было генеральной репетицией Холокоста. Ср.: Yehuda Bauer. A History of the Holocaust. New York: E Watts, 1987. S. 57, цит. no: Kieser. Der verpasste Friede. S. 712.


[Закрыть].

Этот поворот к насилию со стороны правительственных и административных механизмов, законодательства и социальной практики, особенно после 1908 г., долгое время игнорировался историографией, и его последствия для государства и общества до недавнего времени также игнорировались. Различия в использовании и организации власти в контексте государства и управления представляют собой самостоятельную область исследования[150]150
  Более подробный анализ государства и правительства в Турции вышел бы за рамки данной работы, что особенно верно, если принять во внимание тот факт, что концепция государства в Турции подвергается процессу реконцептуализации и при этом преемственности от «специальной организации» (Teşkilat-i Mahsusa) с 1915 г. вплоть до таких структур, как «глубинное государство» или «диффузное государство» (группы, организованные внутри общества, но работающие на государство). По поводу этой терминологии см.: Agos. 1 Feb. 2013. URL: http://www.agos.com.tr/yazdir.php?detay¹/44218 (дата обращения: 15.02.2013).


[Закрыть]. Я, однако, утверждаю, что политические меры к армянам и восточным провинциям, особенно в период после установления республики, могут быть полезными источниками для исследования преемственности государственных взглядов и организационных практик. Так что можно предположить, что республиканское государство унаследовало отношения центра и периферии, но теперь к ним добавился постгеноцидальный контекст.

В своих мемуарах патриарх Завен Дер-егиаян (Zaven Der Yeghiауап) вспоминает об административном совещании с Губернаторским советом (Meclis-i Idare) в 1911 г.; он сам был тогда религиозным лидером провинции (Vilayet) Диярбакыр. Он описывает следующую сцену: он вошел в кабинет губернатора (Вали) перед началом встречи, где встретил Али Ульви (Ali Ulvi) и секретаря (Mektupiju) Мухтар-бея (Muhtar Bey). Они оба умолкли, едва его увидев. После недолгого молчания губернатор Галиб-паша (Galib Раşа) спросил его, почему армяне продолжают жаловаться на османское правительство. Егиаян достал статьи, опубликованные в провинциальной газете «Диярбакыр» (Diyarbakir), главным редактором которой был секретарь, и показал заголовки Галиб-паше. Одна статья в газете была посвящена теме «Иностранцы и христиане», и там был поднят вопрос о том, как поступать с иностранцами, пытающимися основать церкви, школы и другие благотворительные организации. Егиаян заявил, что армяне в этой стране родились, а не приехали, что «как личности и граждане» они никогда не имели проблем с Турецким государством, что они всегда платят налоги и участвуют в управлении и что они также отправляли бы своих детей в армию для защиты страны: «[Итак, я спрашиваю вас сейчас,] господа, по какому праву центральное правительство приравнивает нас к иностранцам? Проблема в этом. Мы давно говорим, насколько нам это обстоятельство не по душе»[151]151
  Zaven Der Yeghiayan. Му Patriarchal Memoirs I tr. Ared Misirliyan, ed. Vatche Ghazarian. Barrington: Mayreni Publishing, 2002. S. 202. Оригинальное название Kaghakatsi gam hbadag, что можно перевести как «Граждане или подданные». Ср.: Zaven Der Yeghiayan. Badriarkagan Hashers: Vgayakirner Ew Vgayut‘iwnner. Kairo: Nor Asdgh Publishing, 1947. S. 326.


[Закрыть]. Губернатор ответил: «Если это является причиной вашего недовольства, то вы правы». Согласно Дер-Егиаяну, «Галиб-паша признал, что мы недовольны, но турецкое правительство никогда не предоставляло нам этого права по-настоящему». Свидетельство Дерегиаяна важно потому, что оно отражает господствующую позицию правительства не только в провинции, но, вероятно, и в столице. Кроме того, поскольку инцидент произошел не после, а до 1915 г., это свидетельство отчетливо показывает социальные и официальные обстоятельства в Османской империи до Балканских войн и до геноцида.

После 1915 г. и особенно во время перемирия тысячи оставшихся в живых армян мигрировали в Стамбул в поисках крова и убежища. Такие миграционные передвижения продолжались еще долго и после основания республики. Идея объединения оставшихся армян из Малой Азии в установленном месте озвучивалась уже в ноябре 1922 г., когда многие немусульмане начали в страхе покидать страну. Патриарх Завен Дер-Егиаян пишет в своих мемуарах, что между ним и представителем правительства Анкары в Стамбуле Рефетом Беле состоялся следующий разговор:

Патриарх: Турецкое правительство смотрит на нас с подозрением и обеспокоено самим нашим существованием. Мы, в свою очередь, обеспокоены подозрениями [правительства], как и вытекающим из этого отношением. Мы бы хотели, чтобы нам был определено место в этой стране, конечно, с несколько иной административной структурой, чем остальные. Мы ведь не греки, которых можно было обменять на мусульманское население Греции; ни одна европейская страна не хочет нас принимать, и у них нет на этот счет обязательств.

Рефет-паша: Где вы хотите жить?

Патриарх: Эти дела не нам решать. Государство должно решить где.

Рефет-паша: Если бы мы решали, например, в пользу провинции Бруса… Не живут ли и там мусульмане?

Патриарх: Мы жили с мусульманами на протяжении шести веков, как живем и сегодня. Мы никогда не потребуем их выселения.

Рефет-паша: Это сложная проблема.

Амамджян: Можно было бы расширить границы Армении, чтобы дать этим людям место для жизни.

Рефет-паша: Тогда поезжайте в Москву и селитесь там![152]152
  Der Yeghiayan. Му Patriarchal Memoirs. S. 242–243. Вскоре после этого разговора Мустафа Кемаль объявил патриарха Завена персоной нон грата, и тому пришлось покинуть Стамбул. Дер-Егиаян, кроме того, записывает, что сказал Мустафа Кемаль: «Другим незабываемым катастрофическим героем был Армянский патриарх Завен. Позабыв все прежние раздоры с Греческим патриархатом, и этот патриарх начал множество проклятых мероприятий, направленных на то, чтобы уничтожить турецкое отечество». См.: Aztarar. 21 Juli. 1928, цит. по: Der Yeghiayan. Му Patriarchal Memoirs. S. 248.


[Закрыть]

Хагоп Амамджян (Hagop Hamamjian) был в то время поверенным в делах армянской общины; Арутюн Мосдичян (Harutyun Mosdichian) был председателем Национального собрания[153]153
  Как судебный инспектор Манастирского вилайета, Арутюн Мосдичян также был членом делегации, направленной в Адану для расследования произошедшей там резни 1909 г. Ср. доклад Хагопа Бабигяна: Hagop Babigyan. Adanayi Yegherne. Aleppo: Ayk Madenashar-6, Hradaradgufiwn Beiruti Hayots Temi, 2009. S. 23. Я сохранила написание имен по Дер-егиаяну: Der Yeghiayan. Му Patriarchal Memoirs.


[Закрыть]. Даже если Рефет Беле (Refet Bele) не отвергал идею собрать оставшихся армян в определенном месте, после вопроса Амамджяна ход беседы изменился. Следует при этом также иметь в виду, что период этот был переломным как для армян, так и для турок, так как Лозаннский договор еще не был подписан, а патриархия находилась под большим давлением, причем все армянские лидеры вносили собственные предложения, которыми они хотели обезопасить свою жизнь. Патриарх Дер-егиаян признался, что его решение взять Амамджяна на эту встречу было «неудачным»[154]154
  Der Yeghiayan. My Patriarchal Memoirs. S. 243.


[Закрыть].

Тайные заседания парламента в марте 1923 г. раскрывают позицию будущей республики, а также указывают на намерение установить в пределах Стамбула зону строгого контроля. Доктор Рыза Нур (Dr. Riza Nur), принимавший участие в переговорах в Лозанне и отчитавшийся перед парламентом, был очень обеспокоен присутствием в Лозанне лиц без гражданства – представителей армянского, халдейского и ассирийского населения, а также всех других государств, которые позиционировали себя против турецкой делегации[155]155
  ТВММ (Великое национальное собрание Турции). Gizli Celse Zabitlari (протоколы конфиденциальных сессий), 1934: Т. 4, 2 марта 1339 г. Анкара: типография ТВММ Matbaasi, 1923. С. 5.


[Закрыть]. В своем выступлении он настаивал на том, что одним из самых сложных и важных вопросов является вопрос о «меньшинствах» и христианах[156]156
  Ibid. S. 7–8.


[Закрыть].

Меньшинств больше не будет. Исключением является только Стамбул. [Выкрики: армяне.] Да, и сколько там армян? [Выкрики: евреи.] В Стамбуле тридцать тысяч евреев. До сих пор они не доставляли никаких неприятностей. [… шум.] Общеизвестно, что евреи – это люди, которые делают то, что им говорят. Конечно, было бы лучше, если бы их не было вообще[157]157
  Ibid. S. 8.


[Закрыть].

Согласно Рызе Нуру, проблема греков была решена за счет обмена населением. Это коснулось и греков, приехавших в Стамбул из провинций[158]158
  Ibid. S. 9.


[Закрыть]. Могло быть найдено решение также следующей проблемы, касавшейся патриархата. Рыза Нур так заявил свою позицию, что турецкая делегация фактически потребовала от Православного патриархата и его общины в полном составе покинуть страну:

Сегодня патриархат не имеет ничего, кроме своей религиозной миссии. Он больше не может вести какую-либо правовую деятельность или чем он вообще занимается[159]159
  В том же отрывке Рыза Нур описывает деятельность патриархата в деталях: «Как вам известно, патриаршество имело политические, административные, правовые и религиозные функции. На протяжении веков были свои суды и прочее… Когда приходил патриарх, в кабинете визиря салютовали наши солдаты».


[Закрыть], и мы можем его выслать, если он будет заниматься какой-либо политической проблемой. <…> Сегодня [патриарх] не более чем обычный сельский священник. У него вообще нет официального титула. <…> Как священник он в Стамбуле, как у нас в когтях, он от всего отстранен – это, наверное, самое точное описание. Так что проблема решена[160]160
  Ibid. S. 7.


[Закрыть].

Объяснения Нура не удовлетворили парламентариев; и они хотели знать, сохранится ли титул патриаршества. Его ответ был таким: «Efendiler (господа), после того как он потерял все свои полномочия, власти у него больше нет. Он останется беспомощным в наших лапах»[161]161
  Ibid.


[Закрыть]. Касательно ситуации армян Рыза Нур высказался перед парламентариями предельно четко: «Турция не может для них быть родиной (Yurt)»[162]162
  Ibid. S. 8.


[Закрыть].

Идеи и заявления Рызы Нура по оставшимся в Турции немусульманам указывают на официальную позицию по этому вопросу. Его описание Вселенского Православного патриарха также может быть отнесено к положению патриарха Армянского, даже если первый и обладал гораздо большим авторитетом, чем второй. Порядок действий по выхолащиванию особых прав оставшихся немусульманских общин, в первую очередь касавшихся тех прав, что были получены только в XIX веке в рамках Nizâmnâme («Положение об армянской нации»[163]163
  В армянских источниках этот документ называется Национальной конституцией (Azkayin sahmanatrut’iwn). – Примеч. ред.


[Закрыть]), сформулирован был уже в 1923 г. Даже без детального анализа текста можно определить, что язык его выступлений был неприкрыто расистским. Комментарии других парламентариев были на уровне Рызы Нура. Изучая протоколы секретных заседаний, можно почувствовать нормализованность расизма, как и интернализированный и институционализированный расизм парламентариев и позицию парламента в отношении немусульман.