Текст книги "Армяне в Турции. Общество, политика и история после геноцида"

Обычные дела в провинции: армянские женщины похищаются и принудительно исламизируются

К социальной реальности проживавших в провинции также относилось и такое слишком частое явление, как похищение женщин, принуждение их к переходу в ислам и принуждение к конкубинату.

Я не хочу вдаваться в подробности этого явления, которое должно представлять отдельный предмет исследования. Я, скорее, говорю о «банальности» этих случаев, потому что хочу обратить внимание на другой аспект постгеноцидного общества: было очень большое количество женщин, которые непосредственно стали жертвами этих геноцидальных практик, начавшихся в 1915 г. Важные исследования Вахе Ташджяна[290]290
  Vahe Tachjian.Gender, nationalism, exclusion: The reintegration process of female survivors of the Armenian Genocide // Nations and Nationalisms, xv/1 (2009). S. 60–80.


[Закрыть], Ара Сарафяна[291]291
  Ara Sarafian. The absorption of Armenian women and children into Muslim households as a structural component of the Armenian Genocide // Omer Bartov, Phyllis Mack (ed.). In Gods Name: Genocide and Religion in the Twentieth Century. USA: Berghahn Books, 2001. S. 209–221.


[Закрыть], Кэтрин Дердерян[292]292
  Katharine Derderian. Common fate, different experience: Gender-specific aspects of the Armenian Genocide, 1915–1917 П Holocaust and Genocide Studies. xix/1 (2005). S. 1-25.


[Закрыть], Раймонда X. Кеворкяна[293]293
  Vahe Tachjian, Raymond H. Kevorkian. Reconstructing the nation with women and children kidnapped during the genocide / tr. Marjorie R. Appel // Ararat. xlv/185 (2006). S. 5-14; Kevorkian. Armenian Genocide. S. 757–762.


[Закрыть]и Танера Акчама[294]294
  Taner АЦат. Ermenilerin Zorla Müslümanlaftirilmasi: Sessizlik, inkdr ve Asimi-lasyon. Istanbul: Iletişim Yay., 2014.


[Закрыть] детальнее освещают эту тему. Ташджян упоминает, что такие события должны были происходить в трети всех семей[295]295
  Талин Суцжян. Tachjian: Her üc aileden birinde böyle bir olay yaşanmiş olmah (interview mit Vahe Tachjian) // Agos. 4 Juni. 2010. № 740, S. 10–11.


[Закрыть]. Моя семья, о судьбе которой я буду говорить в конце этого раздела, оказалась в числе пострадавшей трети.

Судьба этих армянских женщин привлекла к себе большое внимание в Турции в 2004 г. после появления книги Фетхие Четин Anneannem («Моя бабушка»)[296]296
  Qetin, Fethiye. Anneannem. Istanbul, 2004; немецкое издание: Meine Großmutter. Engelschoff, 2004.


[Закрыть], в которой история открытия армянской идентичности связывается с происхождением бабушки писательницы. Одна из первых книг на эту тему была опубликована в 1993 г.; она называлась Tamama («Тамама»). В ней рассказывается история девушки из понтийской греческой семьи, которая жила в Эспийе (Espiye, [Giresun]) на берегу Черного моря. Ее вместе с семьей выслали в 1916 г. Когда она прибыла в Сивас, она потеряла родителей. Во время марша смерти люди умирают в больших количествах, и перед лицом смерти люди теряли всякое сочувствие. После двух лет марша смерти она решила остаться с семьей одного турецкого солдата, по крайней мере, так она описывает это в своей истории. Никто не знал о ее семейном прошлом как гречанки, пока она, впав в деменцию, не начала вдруг говорить на понтийском греческом языке. История Тамамы как одна из первых книг, опубликованных на эту тему по-турецки, демонстрирует масштабы, в которых конкубинат, похищение и изнасилование становились нормой. В своих мемуарах также Гюзелян называет похищение армянских женщин в 1915 г. обычным явлением в семьях сельских районов. Дживан Чакар (Civan Qakar) из Орду (Ordn) сообщает:

Да, мы о них знали. К примеру, мать Фуата (Fuat). Мы знали, что его мать была армянкой. Его мать, она, вероятно, из Мерзифона, вышла замуж за грузина. Когда он [Фуат] окончил среднюю школу и подал документы в военное училище, его не приняли из-за армянского происхождения его матери. Это его сильно угнетало. Позже он женился на армянке. Я знаю пять женщин, которые вышли замуж и родили детей таким образом. <…> Они были похищены пашами в период изгнания (Sevkiyat)[297]297
  Дживан Чакар, личное интервью от 8 апреля 2012 г.


[Закрыть].

Женщины, упомянутые Чакаром, были принудительно исламизированы, и все же было известно, что на самом деле они были армянками. Гюзелян также упоминает армянских женщин в Заре (Zara), которые были против их воли исламизированы[298]298
  См.: Güzelyan. Bolso Badanegan Dune. S. 18.


[Закрыть]. В мемуарах Хагопа Арсланяна упоминаются как женщины, так и мужчины, перешедшие в ислам[299]299
  Agop Arslanyan. Adim Agop Memleketim Tokat. Istanbul, Aras Yay., 2008. S. 119; о принудительной исламизации мужчин см.: Ibid. S. 143.


[Закрыть]. Хотя цифры неоднозначны, существует по крайней мере два других устных исторических свидетельства, опубликованных в турецких книгах[300]300
  См.: Yorgos Andreadis. Tamama: Pontus’un Yitik Кггг. Istanbul: Beige Yay., 2012; GüRi^ek Günel Tekin. Kara Kefen: Müslümanlafiirdan Ermeni Kadinlann Drami. Istanbul: Beige Yay., 2011; Fethiye Qetin. Anneannem. Istanbul: Metis Yay., 2004; Fethiye Qetin, Ayşegül Altmay. Torunlar. Istanbul: Metis Yay., 2009.


[Закрыть]. Эта нормализация показала себя и во время моей собственной исследовательской работы, прежде всего тогда, когда армянские женщины о пережитом говорили как об обычных, тривиальных событиях. Это должно нам дать представление о том, насколько обычным это было явлением.

Касательно темы конкубината, Сонер Чагаптай ссылается на заметку 1929 г., найденную в архивах Министерства иностранных дел Великобритании:

Это правда, что большое количество армянских женщин являются служанками и конкубинами в турецких хозяйствах, но их армянские дети (воспитанные как мусульмане) были поглощены турецким населением, и их существование официально не признается. Я сомневаюсь, что число армян, проживающих во всей Турции за пределами Константинополя, достигает вообще 10 000[301]301
  FO 371/13827/Е6397 // Qagaptay. Islam. S. 33.


[Закрыть].

Цифры, однако, были значительно больше, чем данные в этой записке.

Случай с моей семьей ничем не отличался. Двоюродные сестры моей бабушки, Искуи Бозоян Осканоглу (Iskuhi Bozoyan Oskanoglu; 1915, Эрзурум – 1999, Стамбул), были высланы из Эрзурума в Мосул. После шести месяцев марша Нварт Пнджоян (Nvart Pnjoian, племянница моей бабушки, родившаяся в Эрзуруме в 1896 г.) вышла замуж за Абдаллу аль-Дагистани (Abdalla al Dagistani), солдата из Мосула, род. в Дагестане в семье Аджаматовых (Ajamatov); он был инженером-машиностроителем, жил в Германии 13 лет и там получил образование. После революции 1917 г. он не смог вернуться в Дагестан, и в итоге оказался в Мосуле как офицер немецкой армии. Эту информацию я получил от внука Нварт Пнджоян, W. Y, жившего со своей семьей в Мосуле до лета 2014 г., свободно говорящего по-армянски и являющегося мусульманином-суннитом. Часть истории, касающаяся свадьбы, остается для меня все же неясной. В то время как семейная версия, как я ее слышала от своей матери, утверждала, что Нварт была продана Абдалле аль-Дагистани, то есть брак, по описанию W. Y. в личном интервью, был частью сделки, после которой Нварт могла привести с собой остальных членов своей семьи[302]302
  W. Y, E-Mail от 12 мая 2007.


[Закрыть].

История моей собственной семьи, как это ни покажется странным, воспринималась как обычная часть нашей жизни, и тем самым моя семейная история тесно связана с банальностью этой темы. Причиной, по которой эта история никогда не подвергалась сомнению, лежала в ее собственной банальности. Я помню, как я снова и снова спрашивала маму, какова была наша родственная связь с W. Y. и его семьей. Однако эти вопросы никогда не ставили под сомнение обыденности целого. От друзей и подруг до меня время от времени доходили подобные истории. Эта банальность, когда такая реальность пронизывала общество в целом и была нормальной частью нашей жизни, представляет собой важный аспект постгеноцидного общества – распространенное знание о катастрофе, с одной стороны, а с другой – обычность замалчивания в общественном мнении.

Кроме того, что я покажу далее, практика похищения молодых армянских женщин и девушек в провинциях не прекратилась, но продолжала оставаться настолько серьезной угрозой для армянских семей, что в первые десятилетия после 1923 г. оставалась важной причиной для переезда в Стамбул. Многие армянские девочки из-за угрозы похищения не могли посещать местные турецкие школы. Другая собеседница, К. В., родившаяся в Лидже (Lice) в 1951 г., привела еще один пример специфически гендерного размаха угрожающего положения в провинции:

В 1958 г. мы приехали в Диярбакыр. Нам не довелось остаться жить в Лидже. Обе мои сестры должны были носить чадры, чтобы иметь возможность навещать своих знакомых в другом квартале. По-другому это бы было невозможно. В Диярбакыре проживало много армян, приехавших из окрестных деревень[303]303
  К. В., личное интервью от 21 января 2009 г., Берлин.


[Закрыть].

Согласно мемуарам под названием Tebi Gakhaghan Кеворка Халаджяна (Keörk Halajian), он сталкивался с похищенными армянскими женщинами почти на каждой остановке между Стамбулом и Харпутом в 1925–1928 гг.; он также встречал мужчин, которых постигла подобная участь. Мне хотелось бы привести только один пример из многих, а именно об Усте Ториге (Usta Torig):

Это был старик родом из Эрзурума. Он сохранил свою армянскую фамилию и не скрывал своей этнической принадлежности. <…> За время изгнания он потерял все, что имел, и остался единственным выжившим из своей семьи. <…> Однажды он услышал, что его дочь находится в Диярбакыре. Он отправился из Мардина в Диярбакыр, где узнал, что его дочь вышла замуж за турка. […Он сказал]: «Пусть я не смог спасти свою дочь, я спас жизнь более 50 армянских девушек. <…> Я останусь здесь, потому что я должен заботиться о сиротах»[304]304
  Taparagan (Keörk Halajian). Tebi Gakhaghan. S. 157.


[Закрыть].

Постгеноцидный габитус – отрицание в социальных и официальных практиках

В работе Агопа Арсланяна представлены определенные эпизоды расистского насилия, что создает представление о социальных условиях в Токате; при этом следует особенно указать на положение армян в связи с иммиграцией мусульман из балканских стран. Так, к примеру, однажды на армянских похоронах дети из этих семей бросали камни и при этом хором пели: «Не-не-неверные, рубите их по шее топором, суйте в котел, жарьте их, как индеек, не-не-неверные!» (Ge ge ge ge gavur, boynunu satirla vur, kazana koy hindi gibi kavur, ge ge ge ge gavur). Арсланян пишет: «Похороны сопровождались этой песней и бросанием камней. Гроб стоял посередине, а провожавшие прятались за деревьями»[305]305
  Arslanyan. Adim Agop Memleketim Tokat. S. 36.


[Закрыть]. По словам Арсланяна, ситуация обострилась, когда одна армянка попыталась детей утихомирить, на что они стали кидать еще больше камней в провожающих. Мимо проходил пожилой алевит, и он своим пистолетом обратил наконец детей в бегство. Еще один отвратительный случай произошел, когда мать Арсланяна пошла на молитву к развалинам армянской церкви. Мужчина средних лет, шедший тем же путем, обругал ее и помочился на руины[306]306
  Ibid. S. 73.


[Закрыть]. Другой пример также показывает конфликт между армянами, с одной стороны, а с другой – детьми из балканских семей: Агоп и его брат Кеворк были остановлены на улице группой детей-мусульман, которые заставляли их плевать на свои крестики и за отказ делать это жестоко их избили[307]307
  Ibid. S. 75–79.


[Закрыть]. Арсланян также рассказывает о евреях в Токате: «Каждый раз, когда дети видели на улице раввина, они докучали ему дразнилкой “Еврейская зараза нас погубит ⁄ Еврейская вошь, паршивый наш пес” (“Yahudi illeti, yutar bütün milled I Yahudi yaka biti, bizim sokagin id”)»[308]308
  Ibid. S. 88.


[Закрыть].

Подобные наблюдения из Диярбакыра можно также найти в записках Гарабета Демирджиоглу (Garabet Demircioglu). Он описывает ситуации, имевшие место после 1940-х, а скорее всего, в начале 1970-х. Демирджиоглу, который был заключен в тюрьму и подвергнут жестоким пыткам после военного переворота 1980 г., описывает свое детство в Диярбакыре:

Как и все другие армяне Анатолии, наши дедушки и бабушки «пережили меч». Другие были либо в изгнании, либо жили в статусе беженцев. Моя бабушка, которая стала свидетельницей убийства братьев и сестер и всей ее семьи, снова и снова рассказывала нам историю выживших, которых забросило в Камышлы (Kamişli) и Алеппо в Сирии. Мои тети тоже находились в Сирии. <…> Мой дядя жил во Франции. <…> Мы не могли говорить по-армянски нигде, кроме как дома, и не могли назвать своих имен. Я всегда думал, что, если я буду скрывать две эти вещи, то никто не узнает, что я армянин. Поэтому я полагал, что все зависит от того, насколько хорошо я смогу таиться, но это все же было не так. Они всегда узнавали, лучше сказать: они всегда знали, кто был неверным – так называемый Fille (курдский термин для обозначения неверных. – Т С.). Я ходил в начальную школу, а она носила имя Сулеймана Назифа[309]309
  Мгрдич Маргосян (Migirdit; Margosyan) ходил в ту же школу в Диярбакыре. См.: Tespih. Taneleri. Istanbul: Aras Yaymcihk, 2008. S. 83.


[Закрыть].

Дети из других кварталов регулярно поджидали меня и других армянских детей в пустынных переулках; они поднимали сложенные указательные пальцы и спрашивали: «Ты мусульманин?», после чего скрещивали указательные пальцы и спрашивали: «Или ты Fille?» Чаще всего они даже не ждали ответа на угрожающий вопрос, а плевали нам в лицо и избивали. То, что я все время слышал от этих детей, это то, что я был жертвой, с помощью которой можно получить место на небесах: «Если я убью семерых Fille, я попаду в рай!» Перед моими глазами все время стояло, что я мог бы быть одним из тех семи Fille, благодаря которым убийца попадет на небеса[310]310
  Tosun. Bir canavarmişim gibi.


[Закрыть].

Соответствия между двумя свидетельствами, из которых одно из Токата 1940-х гг. а другое из Диярбакыра начала 1970-х, поразительны. Стереотипы, созданные вокруг неверных, играли и в дальнейшем большую роль в отношении Другого, как и в применении насилия в отношении других, даже если эти процессы были не только частью дискриминации внутри общества, но и вплетались в историю геноцида; они продолжали банализацию глубинного зла в обществе посредством воспроизводства расизма, насилия и политики эксклюзии на общественном уровне.

После первой половины XIX века, а особенно в начале XX, воспитание играло важную роль в жизни армянских общин; по этой причине республиканские элиты намеренно запретили возобновление работы армянских школ. Как я уже показала ранее, одной из важнейших причин продолжавшегося притока людей в Стамбул было отсутствие армянских школ в провинциях и повсеместное там воспрепятствование любой возможности преподавания армянского языка или проявления армянской культуры. В середине 1950-х гг. Гюзелян отправился в Кайсери, где собрал вокруг себя армянских детей в надежде привезти их в Стамбул и дать им возможность посещать там армянские школы. Священник в Кайсери Дер-Хайгазун (Der Haygazun), с которым он обсуждал шансы на успех такого намерения, сообщил, что

…предпринял подачу множества ходатайств в Анкаре, в которых обращал внимание на то, что там есть армяне, церкви и школьные здания; однако им, как армянам, в школах было отказано, несмотря на то что по Лозаннскому договору обязанностью правительства было позаботиться о школьных зданиях в сельской местности для обучения армянского населения[311]311
  Güzelyan. Bolso Badanegan Dune. S. 35.


[Закрыть].

С 1950-х гг. община прилагала значительные усилия для того, чтобы собрать армянских детей из провинции. При этом вначале внимание обращалось на мальчиков, а через некоторое время, в меньшей степени, на девочек. Создание Тбреванк-интерната (Tbrevank) в 1953 г. было при этом чрезвычайно важным. Благодаря участию Гранта Гюзеляна эта общественная инициатива просуществовала вплоть до 1980-х гг. В глазах лидеров армянской общины отсутствие обучения в армянской школе в конце концов ведет к ассимиляции[312]312
  Отправка детей в Стамбул не всегда казалась хорошей идеей, поскольку Тбреванк изначально был создан как школа религиозная. В отрывке из произведения Маргосяна поясняется беспокойство одного армянина в связи с тем, что дети в Стамбуле вырастут священниками. «Вартабед (Vartabed по-армянски «безбрачие». – Т. С.) приехал из Стамбула, чтобы отобрать детей… Этих детей он везет в Стамбул, где из них тоже делают вартабедов. Он утверждает, что предоставит им жилье, но где он до сих пор был? Наше потомство сейчас целиком в Кафле (Kafle — это синоним изгнания. – Т. С.) и едва-едва избежало гибели; теперь наших детей увезут в Стамбул, где их сделают вартабедами, и мы никогда не увидим потомков всех наших детей. Разве в Стамбуле нет собственных армян, раз ему приходится проделывать долгий путь, чтобы кого-нибудь найти? За сорок лет никто из Стамбула даже не пикнул, а теперь они едут сюда, чтобы забрать наших детей? Нет, спасибо, от этих стамбульцев мы добра не увидим…» См.: Migirdic; Margosyan. Tepsih Taneleri. S. 85.


[Закрыть]. Правда, переезд армянских детей из провинции в Стамбул означал, что туда должны были переехать и их семьи, что, в свою очередь, играло большую роль в отъезде из провинций.

Не только армяне Стамбула беспокоились по поводу ассимиляции в провинциях выживших, но, согласно воспоминаниям Кеворка Халаджяна (Keörk Halajian), «Теби Гахаган» (Tebi Gakhaghan/«K виселице»), представитель Диярбакыра Шереф-бей (şeref Bey) также наблюдал, как прогрессировала ассимиляция проживавших там армян[313]313
  Речь здесь идет, по всей видимости, о Мюфтюзаде Абдуррахмане Шерефе Улуге (Müftüzade Abdurrahman şeref Ulug), который в то время был представителем Диярбакыра. Он был известен своим активным участием во времена геноцида. См.: The Making of the Modern Turkey: Nation and State in Eastern Anatolia 1913–1950. Oxford University Press, 2012. S. 237; Kevorkian, Armenian Genocide. S. 359–365.


[Закрыть]:

[Тюркизация армян], вероятно, была бы очень трудной, если бы их связь с внешним миром не была прервана. У них здесь нет ни школы, ни армянской литературы. Интеллектуалы уже уехали; 80 процентов оставшихся не умеют читать и писать. Старики умирают, а молодое поколение обучается в турецких школах[314]314
  Taparagan (Keörk Halajian). Tebi Gakhaghan. S. 144.


[Закрыть].

Из доклада Шереф-бея становится ясно, что запрет на возобновление работы армянских школ в провинциях является частью более грандиозного проекта: ассимиляции или изгнания. Далее он приводит меры, направленные против армянского населения: «Все их письма, как входящие, так и исходящие, проверяются цензорами. Армянские газеты здесь строжайше запрещены; а также те, что выходят в Стамбуле, здесь неизвестны. И в любом случае у них нет ни времени, ни возможности интересоваться такой роскошью»[315]315
  Ibid.


[Закрыть]. По словам Халаджяна, Шереф-бей подчеркнул важность поощрения смешанных браков, что еще больше облегчило бы ассимиляцию[316]316
  Ibid.


[Закрыть].

Хайгуи Чакар (Hayguhi Qakar), жена Дживана Чакара, тоже родом из Орду. Она рассказывает о своей сестре и ее дочери. Всем троим посчастливилось, несмотря на то что они армянки, ходить в турецкую школу. Однако они не получали заслуженных школьных оценок: «В средней школе учителя ставили хорошие оценки турецким ученикам, потому что было ясно, что мы не будем работать или что из нас что-нибудь получится в смысле профессиональном. Это воспринималось как данность. Моя сестра и ее дочь также познали эту [дискриминацию]»[317]317
  Хайгуи Чакар, личное интервью от 8 апреля 2012 г., Монреаль.


[Закрыть]. Все свидетельства указывают на то, что армяне в провинции имели ограниченный доступ к образованию. Над девочками всегда была угроза похищения по дороге в школу; не было армянских школ, которые они могли бы посещать, а в турецких школах дискриминация была обычным делом. Однако не хватало не только школ, но также во многих местах в провинциях не удовлетворялись религиозные потребности. Это, вместе с опасениями общин, что оставшееся армянское население в провинциях будет в конечном счете ассимилировано, способствовало возникновению планов перемещения армян в Стамбул.

Столь же обычным делом в то время были уголовные дела за «очернение турецкости». Эльчин Маджар (Elqrin Масаг) сообщает, что ему попало в руки большое число дел против немусульман по этой уголовно-правовой норме[318]318
  Масаг. Cumhuriyet Döneminde. S. 168.


[Закрыть], а Джемиль Кочак (Cemil Koçak) поясняет, что в период с 1926 по 1942 г. за «очернение турецкости» было 421 дело против немусульман[319]319
  Cemil Koçak. Aym karanlik yüzü // Tarih ve Toplum Yeni Yaklasimlar. 1 (2005). S. 149; Star. 20 Aug. 2011. URL: www.stargazete.com/yazar/cemil-kocak/ayin-karanlik-yuzu-haber-375966.htm (дата обращения: 20.08.2012).


[Закрыть]. Он также отмечает, что существует мало информации о деталях этих дел или процессов; однако должна была быть связь между ними и кампаниями «Гражданин, говори по-турецки», которые тогда неоднократно запускались, чтобы не давать немусульманам публично говорить на своем родном языке[320]320
  Ibid. S. 153.


[Закрыть]. Он также отмечает, что возбуждение дела против немусульман за «очернение турецкости» было произвольным, подчеркнув, что тем самым любая мелкая критика могла закончиться судом[321]321
  Ibid.


[Закрыть]. Кочак задает, скорее, риторический вопрос о том, сколько личных конфликтов, соперничества и вражды закончилось уголовным судопроизводством, даже если нет никаких архивных источников, подтверждающих это предположение[322]322
  Ibid. URL: www.duzceyerelhaber.com/Cemil-KOCAK/3055-Gayri-Muslimler-ve-
  Turkluge-Hakaret-Davalari-Ayin-karanlik-yuzu (дата обращения: 1.10.2020).


[Закрыть].

Личные интервью со свидетелями событий являются богатым источником по теме личной вражды, которая вела к наказаниям за «очернение турецкости», поскольку многие из тех, кто стал жертвой таких обвинений, все еще живы. Действительно, эти интервью позволяют предположить, что дела эти мутировали в вид социального феномена. Шушан Хагопян, жена Багдика Хагопяна, описывает, как легко доходило до таких производств: «Это было универсальное оправдание для всего. Соседи в доме ссорились друг с другом, и дело заканчивалось [штрафами или судебными процессами из-за] “очернения турецкости”»[323]323
  Багдик Хагопян (Baghdik Hagopyan), личное интервью от 6 апреля 2012 г., Монреаль.


[Закрыть]. Армянские газеты полны сообщениями о таких и других уголовных делах против немусульман. Также и Ара Гармирян (Ara Garmiryan) сообщает, что дела по «очернению турецкости» создавали проблемы. Клевету и действительность различить было невозможно.

Любое незначительное основание для личной вражды легко могло привести к обвинению, стоило только кому-то произнести словосочетание «очернение турецкости»[324]324
  Ара Гармирян (Ara Garmiryan), личное интервью от 3 апреля 2012 г., Монреаль.


[Закрыть]. Дживан Чакар поведал мне об одном происшествии, случившемся то ли в 1942-м – до того, как его мобилизовали как военнообязанного, – то ли только в 1945 г. Он возвращался на лодке со спортивных состязаний в Фатсе (Fatsa) в Орду. Неожиданно сын местного журналиста намеренно дотронулся до него, повернулся и без видимой причины ударил его кулаком. Я спросила его, не ударил ли его этот человек, чтобы спровоцировать его на слова, «очерняющие турецкость». Чакар ответил, что подобный случай произошел с его отцом, когда тот работал на своем поле, которое должно было быть конфисковано государством. Отца спросили, зачем он вообще еще его обрабатывает. Последовавшая за этим дискуссия послужила основанием для обвинения в «очернении турецкости», которое привело к осуждению отца Чакара к шести месяцам тюремного заключения. Этот случай произошел в 1934 или 1935 г., когда Дживану Чакару было десять лет от роду. Далее Чакар сообщает, что тюрьмой была греческая церковь[325]325
  Дживан Чакар (Civan Qakar), личное интервью от 8 апреля 2012 г., Монреаль.


[Закрыть]. Джемиль Кочак приводит обширный список всех дел за 1926–1952 гг., которые он нашел в Государственном архиве по республиканской эпохе. Правда, ни дела Чакара, ни какого-либо другого дела из Орду в этом списке найти не удалось[326]326
  Kot;ak. Aym karanhk yüzü. S. 174–200.


[Закрыть]. Как думает и Кочак, это обстоятельство показывает, что не все дела в этих архивах можно найти. Опыта Чакара хватает, чтобы продемонстрировать, как просто было выдвинуть обвинение в «очернении турецкости», а также демонстрирует, что за габитус превалировал в постгеноцидный период. Другой случай приводится в одной армянской газете в 1949 г.: уголовное дело о недозволенной связи между турчанкой Реззан (Rezzan) и Хованесом (Hovhannes) привело Хованеса к лишению свободы.

При оглашении приговора сестра его Мадлен (Madien) была арестована за то, что она накричала на полицейских; ей вменили в вину «очернение турецкости»[327]327
  Marmara. 8 Okt. 1949. № 1999.


[Закрыть].

О другом случае, с этими делами связанном, сообщает Евдокси Суджян Парсехян (Evdoksi Suciyan Parsehyan); это относится к кампании «Гражданин, говори по-турецки». Когда я спросила, помнит ли она эти кампании, она ответила: «К сожалению, да. Я боялась на улице говорить по-турецки, потому что мой турецкий был недостаточно хорош. Поэтому я вообще ничего не говорила, а молчала»[328]328
  Evdoksi Suciyan Parsehyan, личное интервью от 1–8 апреля 2012 г., Монреаль.


[Закрыть]. И она молчала и дальше, хотя ни над ней лично, ни над ее непосредственным окружением не издевались.

И она тоже была не единственной, кто так себя вел: с точки зрения ведущих эту кампанию, ее поведение – наилучший результат – она действительно боялась открыть рот на людях. Статья Арама Пехливаняна (Aram Pehlivanyan) на первой полосе газеты Nor Or от 1 сентября 1946 г. поднимает именно эту тему[329]329
  Nor Or. 1 Sept. 1946. № 23.


[Закрыть]: в статье «Гражданское мужество» обсуждается проблема армян, боявшихся говорить по-армянски на корабле или где-то еще на людях или читать армянские газеты. Пехливанян выступал за право говорить на родном языке и указывал, что это было проживающим в Турции армянам гарантировано:

Армян часто унижали, а также избивали в общественном транспорте и на кораблях за то, что они совершали «преступление/грех», говоря на своем собственном родном языке. <…> Чтобы не подвергаться повседневной враждебности, они решили молчать и на родном языке не говорить, особенно на людях[330]330
  Ibid.


[Закрыть].

Рифат Н. Бали (Rifat N. Bali) в статье в газете «Биргюн» (Birgün) приводит и другие примеры насилия; среди прочих и этот случай, позаимствованный из статьи Джихада Бабана (Cihad Baban)[331]331
  Rifat N. Bali. URL: www.birgun.net/forum_mdex.php?news_code¹41150985306& year¹A2006&month¹A06&day¹422 (дата обращения: 8.12.2012).


[Закрыть]:

Мы видели, как молодые люди из Бояджикёя (Boyaciköy) жестоко избили мужчину на пароме через Босфор. Мы слышали, что избитый был верующим. <…> День назад он попросил этих молодых людей вернуть его деньги, а теперь они бьют его потому, что он не говорит по-турецки. В то время такие вещи были в порядке вещей. Мы слышали, что одну женщину, говорившую со своим мужем, – будучи иностранкой, она не знала турецкого, – изнасиловали[332]332
  Cihad Baban // Ulus. 4 Sept. 1960, цит. no: Rifat N. Bali. Vatandaş Türkte konuş! URL: www.rifatbali.com/images/stories/dokumanlar/turkce_konusma_birgun.pdf (дата обращения: 1.10.2020).


[Закрыть].

В этом случае, как и в судебных процессах по «очернению турецкости», открылось широкое поле для приведения в согласие личной агрессии с официальной практикой – одной из важнейших и устойчивых черт постгеноцидного габитуса. Кампания «Гражданин, говори по-турецки» была инициирована в 1928 г. Ассоциацией студентов-юристов (Dar-ül-fünun Hukuk Fakültesi Talebe Cemiyeti); она пользовалась поддержкой правительства и части лидеров общественного мнения на протяжении по меньшей мере трех лет.

Выступая перед ассоциацией «Турецкие очаги» (Türk Ocakları) – организацией, поддерживавшей кампанию «Гражданин, говори по-турецки», которая позднее стала Турецкой исторической организацией, Исмет Инёню (Ismet Inönü) подчеркнул важность избавления от таких «элементов, которые противятся туркам и турецкости»[333]333
  Vakit. 27 Apr. 1925, цит. по: Füsun ÜsteL Imparatorluktan Ulus-devlete Türk Milliyetgiligi: Türk Ocaklan (1912–1931). Istanbul: Iletişim Yay., 1997. S. 173.


[Закрыть]. Примерно в то же время Неджмеддин Садак (Necmeddin Sadak) назвал меньшинства «одной из проблем» (meselelerden biri) республики и настаивал на невозможности признания их гражданами, пока они не заговорят по-турецки[334]334
  Necmeddin Sadak. Türkleştirme // Ak$am. 30 Apr. 1925, цит. в: NARA. 9 Mai. 1925; 867.9111/95, цит. в: Rifat N. Bali. Cumhuriyet Yillarmda Türkiye Yahudileri: Bir Türklefiirme Serüveni (1923–1945). Istanbul: Iletişim Yay., 2005. S. 107.


[Закрыть]. В июле 1925 г. городская администрация Бурсы (Bursa) приняла решение, обязывающее жителей города говорить только по-турецки; два еврея, общавшиеся на испано-еврейском языке – бытовом языке евреев-сефардов, были оштрафованы[335]335
  L’intransigeance municipale a Brouss // La Republique. 30 Juli 1925; Le Ture ob-ligatoire entre Tures // Stamboul. 12 Jan 1926, цит. в: Bali. Cumhuriyet Yillarmda. S. 108.


[Закрыть]. В августе 1925 г. Türk Ocagt начал аналогичную кампанию в Измире[336]336
  Günver Güneş. Türk devrimi ve Izmir Türk Ocagi // Qagda? Türkiye Tarihi Ara^tirmalari Dergisi. iii/8 (1988). S. 115–135, цит. в: Bali. Cumhuriyet Yillarmda. S. 109.


[Закрыть]. Когда затем «Гражданин, говори по-турецки» было утверждено как кампания, лидеры общественного мнения вкупе с местными и общенациональными политиками основательно подготовили к ней общество. Кампания очень скоро стала использоваться как инструмент преследования и нападений на немусульманских членов общества, в чем бы ни состояли личные разногласия – как в случаях с «очернением турецкости». Когда, таким образом, Арам Пехливанян писал в 1946 г. о гражданском мужестве, он имел в виду события, имевшие место более 20 лет назад.

Как можно увидеть по этим случаям, «Гражданин, говори по-турецки» было чем-то большим, нежели кампания по поддержке турецкости – что уже само по себе было бы достаточно проблематично, – но кампанией, направленной на то, чтобы заставить людей на публике молчать и, таким образом, сделать их неразличимыми. Эти кампании следует включить в один контекст с постгеноцидным габитусом отрицания, поскольку они служили тому, чтобы сделать оставшееся немусульманское население в целом и армян в особенности социально незаметными. Насилие, выросшее из этих кампаний, стремилось не только укоренить это принуждение к молчанию «нежелательных», но также создавало и воспроизводило систему ценностей, согласно которой быть армянином, евреем или даже иностранцем было стыдно.

Другим интересным случаем из провинции было дело против издателя местной официальной газеты Vilayet Gazetesi[337]337
  По Vilayet Gazetesi см.: Horst Unbehaun. Sivas vilayetinde basmm doguşu. URL: www.tubar.com.tr/TUBAR%20DOSYA/pdf/2001GUZ/!. lsvas%20vlayetnde%20 basinin%20douu.pdf (дата обращения: 7.07.2012); Nesimi Yazici. Sirn Paşa ve Vilayet gazeteleri. URL: dergiler.ankara.edu.tr/dergiler/37/781/10025.pdf (дата обращения: 12.10.2020).


[Закрыть] в Испарте (Isparta). На первой полосе газеты от 5 февраля 1947 г. был опубликован краткий текст, подписанный неким MUTLU[338]338
  Marmara. 6 Mär. 1947. № 1568. Согласно Marmara, MUTLU было прозвищем Mektupcu из Испарты, то есть Agah Yüce.


[Закрыть]. Статья была озаглавлена Pari Siragan[339]339
  Isparta. 5 Feb. 1947. № 1214. ВСА 030.10.88.577.4. «Pari Siragan», должно быть, означало «Paresiragan», буквально «благотворительный». Благотворительные организации существовали во многих общинах, и их целью была поддержка попавших в беду членов общины. Они не обязательно должны были быть членами какой-либо политической организации.


[Закрыть] и повествовала о том, что автор, когда он в возрасте 23 лет выучил армянский, захотел узнать

политические взгляды учителя. Он не был ни членом партии «Гнчак» (Huntschak), ни «Дашнаков» (Taschnaken – Армянской революционной федерации), но был членом «Пари сираган» (в Ване), о которой мне не удалось найти никакой информации. Очевидно MUTLU был из Вана (Van) и определял этот город как «центр армянского общества и культуры»[340]340
  Ibid.


[Закрыть]. Одно это предложение стало поводом для письма протеста из Эрджиш в провинции Ван (Van-Erciş), отправителем которого был указан некий «Иззет Даваоглу (Izzet Davaoglu) и его друзья» и которое было адресовано президенту государства Исмету Инёню (Ismet Inönü). 3 марта 1947 г. дело было перенаправлено премьер-министру[341]341
  Ibid.


[Закрыть]. Три дня спустя «Мармара» сообщила об этом деле, которое уже привело к предъявлению обвинения в суде Испарты; было заявлено, что были задеты «национальные турецкие чувства» и оскорблена истории Турции. Аргументы прокурора, кроме того, были направлены на телеграмму (большей частью неразборчивую, но имеющуюся в деле Государственного архива республиканской эпохи), пришедшую из Эрджиша в провинции Ван, в которой автор обвинялся в желании учить армянский язык и хвалить Pari Siragan. Я не смогла ни в газетах, ни в Государственном архиве республиканской эпохи найти других сообщений по этому делу. Однако имеющихся доказательств достаточно, чтобы показать, насколько легко могло быть предъявлено обвинение даже против официальной местной газеты, только потому что она указала на существование армян в каком-то определенном месте. Еще более важной, однако, была необходимость заручиться поддержкой жителей Вана. И это вновь подчеркивает внутреннее взаимодействие как официальных, так и общественных практик. Будь телеграмма даже подделкой, все же была потребность в установлении связи между официальными и общественными практиками, ради придания претензии более широкой легитимности.

В этом разделе я попыталась показать внутреннее взаимодействие между официальными и социальными практиками: отрицание геноцида было катализатором официальных практик, дискурса и законодательства, с одной стороны, и созданием механизмов, легитимирующих репрессивные социальные практики, с другой. Все это стало еще более узнаваемо в годы налога на имущество и Yirmi Kura Askerlik («Делу двадцати классов»).

Социальные последствия Yirmi Kura Askerlik и других практик во время Второй мировой войны

В собранных мною в интервью сообщениях свидетелей эпохи были выявлены многочисленные аспекты, связанные с Yirmi Kura Askerlik (отбором немусульман по жребию для воинской службы) и опытом с ним. Роман Завена Биберяна (Zaven Bib-eryan) Mrchiwnneru Verchaloyse (переведен на турецкий под названием Babam Afkaleye Gitmedi) мастерски описывает то время, когда были созданы рабочие команды Yirmi Kura Askerlik. При этом речь шла об отборе немусульман для воинской службы. В следующем году добавился налог на имущество. Источники различаются в оценке возраста военнообязанных: Дилек Гювен (Dilek Güven) называет возрастной диапазон от 25 до 45 лет[342]342
  Güven. Cumhuriyet Dönemi. S. 106.


[Закрыть], Айше Хюр (Аyşe Hür) же исходит из годов рождения 1896–1913[343]343
  Ayşe Hür. URL: derinsular.com/cumhuriyetin-amele-taburlari-yirmi-kura-ihtiyatlar-ayse-hur/ (дата обращения: 20.10.2012).


[Закрыть], а Рифат Н. Бали (Rifat N. Bali) называет годы 1894–1913[344]344
  Rifat N. Bali. II. Dünya Sava^mda Gayrimüslimlerin Askerlik Serüveni: Yirmi Kura Nafia Askerleri. Istanbul: Kitabevi Yay., 2008. S. 1.


[Закрыть]. Также мой дедушка Хачик Суджян (Нафк Suciyan), родившийся в 1895 г., был призван. Важно то, что эти мужчины, совершенно независимо от того, проходили они уже воинскую службу или нет, призывались; так благодаря принудительным работам время службы достигало трех и даже четырех лет. Эта практика получила распространение уже в годы Первой мировой войны[345]345
  См.: Leyla Neyzi. Amele Taburu: The Military Journal of a Jewish Soldier During the War of Independence. Istanbul: Isis Yay., 2005.


[Закрыть]. Вопрос о рабочих батальонах (Amele Taburu) также был предметом обсуждения по Лозаннскому договору. В рамках своего доклада парламенту в марте 1923 г. о переговорах Рыза Нур (Riza Nur) упомянул, что представители европейских государств в связи с освобождением немусульман от призыва на военную службу также поднимали тему Amele Taburlan. Европейские державы потребовали от Турции, чтобы немусульмане не несли военную повинность, поскольку это привело бы к Amele Taburlan. Рыза Нур так передал соответствующий разговор: «В конце концов они даже сказали, что мы устроим Amele Taburlan и отправим их обратно и устроим бойню. Мы возразили: нет, мы не будем их убивать»[346]346
  TBMM-Gizli Celse Zabitlari. S. 6.


[Закрыть].

Детали Yirmi Kura Askerlik как таковые находятся вне предмета нашего рассмотрения; но они подробно описаны в имеющейся литературе[347]347
  См.: Bali. II. Dünya Sava^mda Gayrimüslimlerin Askerlik Serüveni; Ikinci Dünya Savani yillannda Türkiyede azinhklar: Yirmi Kura ihtiyatlar olayi// Tarih ve Toplum. 179 (1998). S. 4-18; Ayşe Hür. URL: derinsular.com/cumhuriyetin-amele-taburlari-yirmi-kura-ihtiyatlar-ayse-hur/ (дата обращения: 20.10.2012); Güven. Cumhuriyet Dönemi. S. 106–108; Vartan Ihmalyan. Bir Ya$am Öyküsü. Istanbul: Cem Yaymevi, 1989. S. 67–74.


[Закрыть]. Предметом моего интереса является то, как армянское население в провинциях пережило Yirmi Kura Askerlik и какие это имело социальные последствия. Оба этих вопроса освещены пока что скудно. Непредвиденной стороной этой особенной формы военной службы было то, что такие люди, как Гюзелян (Güzelyan), Кёсеян (Köseyan), Кочунян (Koçunyan), Биберян (Biberyan), Ервант Гобелян (Yervant Gobelyan[348]348
  Издатель Ервант Гобелян (1923–2010) повстречал Айгазуна Калустяна во время Yirmi Kura Askerlik, в рамках которого он служил четыре года. URL: www.arasyayincilik.com/tr/yazarlar/yervant-gobelyan/79 (дата обращения: 4.11.2012).


[Закрыть]), Хайгазун Калустян (Haygazun Kalustyan[349]349
  Haygazun Kalustyan (1920–1985), поэт. Кроме того, он работал учителем в Тбреванк-интернате (Tbrevank-Internat), см.: Migirdic; Margosyan. Tespih Taneleri. S. 82; а также работал в Ashkhadank Арама Пехливаняна (Aram Pehlivanyan); позднее, в 1938 г., он был вместе с Гарбисом Джанджикяном (Garbis Cancikyan) и Аведисом Аликсаняном (Avedis Aliksanyan) в журнале Amsvan Kirk‘, в котором он опубликовал стихотворение под женским псевдонимом Алис Ерецян (Alis Erets’yan). См.: Haygazun Kalustyan. Istanbulahay nor panasdeghdzner: Haykazun Kalustyan (Inkna-tadufiwn) // Tebi Luys. 8 Juni. 1950. № 19. Позже он эмигрировал в Армению, где стал исследователем Турции при Академии наук. В Армении он и умер.


[Закрыть]) и другие, познакомились с общинами, оставшимися в провинциях или даже забытыми. Названные мужчины в период отбывания воинской повинности должны были служить в различных местах. По крайней мере, от Гюзеляна и Кёсеяна мы знаем, что им почти повсюду встречались армяне. В рамках своего описания военной службы Кёсеян упоминает, что познакомился с армянской общиной в Адане/ Джейхане (Adana/Ceyhan), в которой по воскресеньям проводилось богослужение. Свои первые статьи в газету «Жаманак» (Jamanak) он отправлял из Аданы[350]350
  Talin Suciyan. Baron Varujan Istanbul Ermenilerinin tarihini kurtardi // Agos. 29 Apr. 2011. № 786. S. 10–11.


[Закрыть]. В своих мемуарах и Грант Гюзелян упоминает о встречах с армянами в различных местах в провинциях, куда он попадал в рамках своей военной службы после 1941 г.: