Текст книги "Святая великая княгиня Елизавета"

Глава 4
Обитель милосердия

Вдова

Горе и утрата привели великую княгиню на узкий путь. Она еще не удалилась от мира, но уже резко переменила свою жизнь. С февраля 1905 по февраль 1909 года она не снимала траура. Прекратила всякие светские встречи, ни на каких светских приемах она не появлялась. Бывала только в храме на бракосочетаниях или крестинах родственников и друзей и сразу уходила домой или по делам. Теперь ничто не связывало ее со светской жизнью. Сестры и брат уговаривали великую княгиню покинуть Россию, но она считала своим долгом быть возле могилы мужа. Часто она приходила на его могилу ночью и стояла в молитвах на коленях до утра. Греческая королева Ольга, двоюродная сестра Сергея Александровича, писала про Елизавету Федоровну: «Это чудная, святая женщина! Она, видно, достойна тяжелого креста, поднимающего ее все выше и выше!» Но тогда, правда, еще никто не предполагал и даже не мог предположить, на какую высоту вознесут ее крестные муки.

Ее спальня в Николаевском дворце стала напоминать монашескую келью. Вся роскошная мебель была вынесена, а вместо нее поставлена деревянная кровать без матраса, стены перекрашены в белый цвет, на них оставлены только иконы и картины духовного содержания, пища за столом начала подаваться только растительная, а сама великая княгиня проводила время в молитвах, чтении Священного Писания и духовной литературы и неустанных трудах.

Если раньше Елизавета Федоровна вынуждена была делить свои силы и время между семьей и помощью нуждающимся, то теперь она безраздельно посвящает себя добрым делам. Она распродала все свои драгоценности и коллекцию произведений искусства и редкостей, которые долгие годы собирал Сергей Александрович, и часть вырученных средств отдала в казну, часть – родственникам, остальные же направила на благотворительные цели. Этого требовала ее душа, это давало некоторое облегчение ее горю, как признавалась она родным.

После смерти мужа великая княгиня Елизавета становится пожизненным председателем Московского отделения Российского Общества Красного Креста (РОКК), также она возглавила и Русское Православное Палестинское Общество, продолжив дело мужа. В ежедневное служение великой княгини входила и деятельная помощь Иверской общине РОКК, а также Meдико-Филантропическому обществу, Московскому обществу помощи погорельцам, Дамскому комитету РОКК, Елизаветинской общине сестер милосердия РОКК в Петербурге…

Великая княгиня Елизавета Федоровна в трауре. Оптина пустынь, 1907 г.

Стараниями великой княгини Елизаветы Федоровны и хлопотами императрицы Кремль был фактически превращен в фабрику обеспечения нужд фронта. Все залы, кроме Тронного, были отданы под цехи производства обмундирования, перевязочного материала, постельных и санитарных принадлежностей. Княгиня лично формировала и отправляла на Дальний Восток составы и эшелоны с медикаментами, продовольствием, подарками для раненых и солдат. Елизаветой Федоровной был устроен оборудованный всем необходимым санаторий для раненых на берегу Черного моря, у Новороссийска.

Великая княгиня собирает теплые вещи и продукты для отправки на фронт, организовывает госпитали и лазареты, курсы сестер милосердия. Для духовного окормления солдат она организовала Комитет по устройству богослужений и собеседований для раненых и команд выздоравливающих. Перед Комитетом были поставлены задачи совершения богослужений в лазаретах, проведение духовных собеседований, снабжение раненых духовным и назидательным чтением. Комитет имел право приглашать в свои организационные собрания лиц, могущих быть полезными для осуществления поставленных целей.

«Действительно, помощь раненым в Москве поставлена была необыкновенно широко, – отмечает Джунковский. – К декабрю месяцу 1914 года в Москве было до 800 лазаретов, которые за пять первых месяцев облегчили страдания сотням тысяч раненых».

Во Всехсвятском ею было заложено новое воинское кладбище – Братское. Проекты церквей для кладбища она поручила выполнить А. В. Щусеву.

Не оставила она и своего служения председательницы Московского Елисаветинского комитета. Ее значение в деле благотворительности было настолько бесспорно, что даже в 1917 году, когда после Февральской революции декретом Временного правительства от 20 сентября деятельность именных комитетов была прекращена, работу Московского Елизаветинского комитета по оказанию благотворительной помощи семьям лиц, призванных на войну, решили продолжить «с сохранением обязанностей по ведению сего дела за теми лицами, которыми это дело создано и которыми в настоящее время являются его руководители». Это свидетельствовало об огромной пользе, приносимой обществу комитетом. И об огромном уважении, которым пользовалась в Москве его августейшая основательница.

Даже беглое перечисление ее обязанностей, которые она взяла на себя, вызывают удивление: когда же она все это успевала? Остается повторить слова В. Ф. Джунковского, который так вспоминал о том периоде жизни великой княгини Елизаветы: «Забывши совершенно личную жизнь, ушедшая от мира великая княгиня Елизавета Федоровна была душой всех добрых дел в Москве».

О том увлечении, с каким ушла великая княгиня в дела милосердия, свидетельствует письмо, отправленное ею Джунковскому, который сменил Сергея Александровича на посту московского генерал-губернатора. «Во время Декабрьского вооруженного восстания, – пишет Джунковский в своих воспоминаниях, – великой княгини Елизаветы Федоровны в Москве не было, она находилась в Царском Селе. Генерал-адъютант Дубасов специальными депешами на имя Николая II откладывал приезд ее в Москву. Великая княгиня была крайне огорчена этим. Ее тянуло в Москву, к деятельности, к оказанию помощи нуждающимся, бедствующим… 23 декабря я получил письмо, полное самоотвержения и душевного благородства: “Я нахожу, что он (Дубасов) кругом не прав – он ведь не может знать, как и чем я буду заниматься, а в таком случае нет причины, чтобы я не оставалась здесь еще месяцы, так как из-за Думы беспорядки обязательно возобновятся. Революция не может кончиться со дня на день, она может только ухудшиться или сделаться хронической, что, по всей вероятности, и будет. Я себя чувствую за границей, я порываю связь с Москвой, а между тем мой долг заняться теперь помощью несчастным жертвам восстания. Я попросту считаю себя подлой оставаясь здесь, предпочитаю быть убитой первым случайным выстрелом из какого-нибудь окна, чем сидеть тут сложа руки.

Я покинула свой пост, как всегда, чтобы принести поздравление 6 декабря (день именин императора Николая II. – Ред.), потом немыслимо вернуться, было бы глупо причинять властям лишние осложнения. Теперь я должна вернуться 26-го – я осталась, чтобы встретить праздник Рождества, это нормально, но дальше не имеет уже смысла, и Москва настоящая, не анархисты, меня не поймут, если я не вернусь, и будут правы; покажите это письмо Джунковскому, он может объяснить Дубасову, что я снимаю с него всякую ответственность. Я принадлежу Москве. Оставаясь еще, как я уже говорила, я порываю нить со всеми бедными и закрепляю за собой слово подлая… Не надо бояться смерти, надо бояться жить. Я понимаю Дубасова, но он меня не понимает, так как меня не знает. Я благословляю его энергию, его труды. Елизавета. Царское Село. 22 декабря 1905 года”.

Как только я получил это письмо, тотчас переговорил с Дубасовым, который и дал согласие на приезд ее высочества. Великая княгиня 26 декабря возвратилась в Москву и ушла вся в дела благотворения, помощи ближнему и заботе о раненых, наполнявших устроенный ею лазарет».

Идея создания обители милосердия

В стране происходили бурные перемены, новости с фронта приходили одно неутешительнее другого, нарастало недовольство народа, брожение в среде аристократии и интеллигенции. Отход от религиозных основ, спиритизм, сектантство становились все более распространенным явлением. Елизавета Федоровна, чуткая к чужой боли, внимательно следила за всем, стараясь помочь, чем только было ей по силам. Но очень скоро она поняла, что невозможно лечить тело без исцеления души. Лекарство же для души – это вера, и его может предложить лишь Церковь. У этой проблемы есть и другая сторона, с которой столкнулась августейшая благотворительница. Когда вокруг столько горя и нужды, как бы ты ни старался, рано или поздно наступает понимание того, что невозможно исцелить все людские скорби, утереть каждую слезу, помочь всем. И тогда может наступить отчаяние и очерствение сердца. И только Господь может дать надежду, исцелить это уныние и ожесточение и вновь направить на путь жертвенной любви.

Так родилась у великой княгини мысль о создании обители милосердия, цель деятельности которой виделась ей в решении насущных проблем совместно с духовно-нравственным воспитанием человека. Прообраз деятельности будущей обители великая княгиня увидела в служении труженицы Марфы и молитвенницы Марии – праведных сестер воскрешенного Иисусом Христом Лазаря. Название обители было найдено.

Архиепископ Анастасий так пишет о той идее, которая воодушевляла великую княгиню Елизавету Федоровну при создании ею обители: «Отныне ее главной заботою стало устройство общины, в которой внутреннее духовное служение Богу органически соединено было бы с деятельным служением ближним во имя Христово. Это был совершенно новый для нас тип организованной церковной благотворительности… В основу его положена была глубокая и непреложная мысль: никакой человек не может дать другим более, чем он имеет сам. Мы все почерпаем от Бога, а потому и в Нем только можем любить своих ближних. Так называемая естественная любовь, или гуманность, быстро излучается, сменяясь охлаждением и разочарованием. Тогда как тот, кто живет во Христе, способен подниматься на высоту полного самоотречения и полагать душу свою за други своя. Великая княгиня не только хотела одушевить нашу благотворительность духом Евангелия, но и поставить ее под покров Церкви и через то приблизить к последней постепенно само наше общество, в значительной своей части остававшееся еще тогда равнодушным к вере. Очень знаменательно само наименование, какое великая княгиня дала созданному ей учреждению, – Марфо-Мариинская обитель: в нем заранее предопределялась миссия последней. Община предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они учреждали у себя Христа в лице Его меньших братьев. Оправдывая и поясняя свою мысль, приснопамятная основательница обители говорила, что Христос Спаситель не мог осудить Марфу за оказанное Ему гостеприимство, ибо последнее было проявлением ее любви к Нему: Он предостерегал только Марфу, и, в лице ее, женщину вообще, от излишней хлопотливости и суетности, способной отвлекать ее от высших запросов духа. Быть не от мира сего и, однако, жить и действовать среди мира, чтобы преображать его, – вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель».

Михаил Нестеров. Христос у Марфы и Марии. Роспись северной стены Покровского храма Марфо-Мариинской обители

Тогда же великая княгиня решила окончательно удалиться от светской жизни и переселиться в будущую обитель милосердия, став ее настоятельницей. А. Н. Нарышкиной она так писала о тех причинах, которые побуждали ее избрать этот путь: «Я счастлива, что Вы разделяете мое убеждение в истинности выбранного пути; если бы Вы знали, до какой степени я чувствую себя недостойной этого безмерного счастья, ибо, когда Бог даст здоровье и возможность работать для Него, это и есть счастье. Вы ведь достаточно меня знаете, чтобы понять, что я не считаю свою работу чем-то совершенно необыкновенным, я ведь знаю, что в жизни каждый – в своем кругу, самом узком, самом низком, самом блистательном… если мы при этом и исполняем свой долг и в душе нашей и молитвах доверяем свое существование Богу, чтобы Он нас укрепил, простил нам наши слабости и наставил бы нас (направил на путь истинный). Моя жизнь сложилась так, что с блеском в большом свете и обязанностями по отношению к нему покончено из-за моего вдовства; если бы я попыталась играть подобную роль в политике, у меня бы ничего не получилось, я бы не смогла принести никому никакой пользы, и мне самой это не принесло бы никакого удовлетворения. Я одинока; люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получать хотя бы немного христианской любви и милосердия – это меня всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни…

…Вы можете вслед за многими сказать мне: оставайтесь в своем дворце в роли вдовы и делайте добро “сверху”. Но если я требую от других, чтобы они следовали моим убеждениям, я должна делать то же, что они, сама переживать с ними те же трудности, я должна быть сильной, чтобы их утешать, ободрять своим примером; у меня нет ни ума, ни таланта – ничего у меня нет, кроме любви к Христу, но я слаба; истинность нашей любви к Христу, преданность Ему мы можем выразить, утешая других людей – именно так мы отдадим Ему свою жизнь…»

Устав

20 ноября 1908 года был утвержден устав Марфо-Мариинской обители, которая «имеет целью трудом сестер… и иными возможными способами помогать в духе чистого христианства больным и бедным и оказывать помощь и утешение страждущим и находящимся в горе и скорби». Процесс его выработки был долгим и трудным.

Елизавета Федоровна несколько раз ездила в Зосимову пустынь, где обсуждала проект со старцами, писала в разные монастыри и духовные библиотеки мира, изучала уставы древних монастырей. Счастливый случай, посланный Промыслом Божиим, помог ей в этих трудах. В 1906 году великая княгиня прочитала книгу «Дневник полкового священника, служившего на Дальнем Востоке во весь период минувшей Русско-японской войны», написанную священником Митрофаном Серебрянским. Она пожелала познакомиться с автором и вызвала его в Москву. В результате их встреч и бесед появился проект Устава будущей обители, подготовленный отцом Митрофаном, который Елизавета Федоровна приняла за основу. Устав этот имеет уникальную историческую и культурологическую ценность и сегодня.

Его пришлось несколько раз переделывать, чтобы удовлетворить все требования и поправки Святейшего Синода. Затруднение было в том, что дело это для Русской Церкви было совершенно новым. По мысли Елизаветы Федоровны, обитель не должна была быть монастырем в строгом смысле этого слова. Сестры не должны были приносить те обеты, которые обычно приносят монахи (обет нестяжания, целомудрия и послушания), и не должны были принимать пострижение и удаляться от мира, вместо монашеских обетов они давали единственный обет – посвятить себя служению Богу и ближнему. Они не облачались в черное – по эскизам художника Михаила Васильевича Нестерова для сестер обители было создано особое облачение, хотя и близкое по покрою к монашескому, но серого цвета, которое по праздникам заменялось белым. Сестры в любой момент могли выйти из обители и даже вый ти замуж (например, Павел Корин, расписывавший Покровский храм, был женат на бывшей сестре обители), либо, по желанию, могли постричься в монашество.

Если обитель задумывалась не как обыкновенный монастырь, то тем менее это должно было быть и обычной общиной сестер милосердия, где первостепенное значение отводится медицинской помощи. На первом плане должна была находиться духовная жизнь и религиозно-просветительская деятельность. Сестры должны были обучаться навыкам практической медицины и педагогики, работать как медсестры, оказывать первую помощь, осуществлять уход за больными, постигая азы акушерства, хирургии, десмургии (искусства перевязки).

Одно время великая княгиня даже мыслила себе свою будущую обитель в качестве общины диаконис и настаивала на возрождении этого церковного института. В Церкви первых веков диаконисы несли служение, схожее со служением нынешних иподиаконов. Это были вдовы или немолодые девушки, которые обучали женщин, вступающих в Церковь, основам веры, помогали при совершении Таинства Крещения над ними, также они должны были заботиться о бедных и больных. Во время гонений диаконисы служили мученикам и мученицам в темницах. Елизавета Федоровна считала, что по роду занятий сестер ее обители, а также по степени их подготовки в изучении Священного Писания и Предания Православной Церкви их служение подобно тому, какое в свое время несли диаконисы.

Духовные власти долго не могли примириться с такой оригинальной идеей обители, где главная цель заключалась в оказании практической помощи бедным мирянам. Замысел Елизаветы Федоровны осуществился потому, что она была родной сестрой самой императрицы. Однако смелое предложение – возродить чин диаконис – все же было отклонено Синодом, и Елизавета Федоровна смирилась, не пожелав пользоваться преимуществами своего высокого положения.

Духовник

Еще одним важным делом было приискание духовника для совершения богослужений в обители и духовного окормления сестер. Без этого обитель не смогла бы, конечно, начать своего полноценного существования. На это место, согласно проекту Устава, нужен был священник внимательной духовной жизни и строгого благочестия, хотя и женатый, но живущий со своей матушкой как брат с сестрой. Этот священник должен был бы постоянно находиться на территории обители. Елизавета Федоровна после долгих раздумий остановила свой выбор на отце Митрофане Серебрянском. В течение 1908 года в письмах и при личных встречах она просила отца Митрофана стать духовником будущей обители. Он соответствовал всем требованиям Устава. Родился он в Орле в многодетной священнической семье. Дети воспитывались в благочестии и строгом исполнении церковных обрядов. Когда ребенку исполнялось четыре года, отец подводил его к матери и говорил, что отныне их чадо может соблюдать все посты. В семье царили мир и любовь, дети относились к родителям с величайшим почтением. Юношей Митрофан, закончив духовную семинарию, попросил у родителей благословение на брак, чтобы вслед за этим принять священный сан. Всю свою жизнь отец Митрофан очень любил и уважал свою супругу Ольгу. Детей у них не было, и они по обоюдному согласию решили хранить целомудрие в браке. Отец Митрофан говорил, что это труднейший подвиг – иметь благословение жить с любимой супругой, но отсекать похоть, и что это возможно только благодаря помощи Божией.

Протоиерей Митрофан Серебрянский

С 1896 года отец Митрофан служил полковым священником при 51-м Черниговском драгунском полке, стоявшем в Орле, шефом которого, как уже говорилось, по поручению императора, была великая княгиня Елизавета Федоровна. Вместе с полком отец Митрофан отправился на Русско-японскую войну, где находился в зоне боевых действий под Ляояном и Мукденом с 1904 по 1906 год. После окончания войны он вернулся в родной Орел и стал настоятелем приходской церкви. Его очень любили в Орле, как истинного и духовно опытного пастыря. После службы часами шел к нему народ за советом, наставлением, со всеми трудностями и вопросами. Он вспоминал впоследствии, что редко удавалось ему уйти из церкви ранее пяти часов вечера.

Поначалу отец Митрофан хотел отказаться от предложения Елизаветы Федоровны – он знал, как о нем будет скорбеть осиротевшая паства, и ему было жалко оставлять ее. Но в том момент, когда он подумал об отказе, почувствовал, что у него отнялась правая рука, – так Господь видимо наказал за сопротивление Его святой воле. Отец Митрофан очень испугался, ведь это означало, что он не сможет служить в церкви, для батюшки же это было важнее всего на свете, это была его жизнь. Он взмолился Господу о прощении, пообещав, если исцелится, принять предложение.

Когда отец Митрофан объявил в приходе о своем отъезде, все плакали. Начались просьбы, письма, ходатайства к церковным властям. Шли месяцы, уехать из Орла никак не удавалось, и отец Митрофан почувствовал, что он не в силах этого сделать. И тогда рука снова отнялась. Сразу же после этого отец Митрофан поехал в Москву, пришел к Иверской часовне и со слезами молился перед Иверской иконой Божией Матери, обещая переехать в обитель, – только бы исцелилась рука. И после того как он приложился к иконе, пальцы больной руки стали двигаться. Тогда он пошел к Елизавете Федоровне и радостно возвестил, что твердо решил стать духовником обители. В 1909 году отец Митрофан наконец окончательно переехал в Москву, сразу же принявшись за дело устроения обители и отдавшись ему всей душой.

Так Елизавета Федоровна приобрела незаменимого помощника, мудрого советчика и друга. Насколько высоко ценила великая княгиня духовника обители, видно из ее письма государю, написанного в апреле 1909 года: «Для нашего дела отец Митрофан – благословение Божие, так как он заложил необходимое основание… Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью – такой скромной и простой в его безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь: это скромный, чистый, Божий человек, Божий слуга в нашей Церкви». В 2000 году отец Митрофан был канонизирован в лике святых новомучеников и исповедников Российских.