Текст книги "Святая великая княгиня Елизавета"

Благодатные дары

За свои неустанные труды и подвиги Елизавета Федоровна сподобилась благодатных даров молитвы и рассуждения. «Молитвенница она была особенная, – вспоминает матушка Надежда. – Стояла на молитве не шелохнувшись, как изваяние. Часто видели ее во время службы в слезах. По ее благословению потом сделали подземный храм, посвященный Небесным Силам Бесплотным, прямо под алтарем, и во время Литургии она уходила туда, чтобы ее никто не видел». Особенно великая княгиня любила Иисусову молитву, которую творила постоянно. О ней она писала брату Эрнсту: «Эту молитву каждый христианин повторяет, и хорошо с ней засыпать, и хорошо с ней жить. Говори ее иногда, дорогой, в память твоей старшей любящей сестры».

Монахиня Любовь (в миру Евфросиния) вспоминает замечательный случай, приведший ее в монастырь. Было это в 1912 году. В шестнадцать лет она уснула летаргическим сном, во время которого душа ее была встречена преподобным Онуфрием Великим. Он подвел ее к трем святым – в одном из них Евфросиния узнала преподобного Сергия Радонежского, двое других были ей незнакомы. Преподобный Онуфрий сказал Евфросинии, что она нужна в Марфо-Мариинской обители, и, очнувшись от сна, Евфросиния стала выяснять, где в России есть монастырь в честь Марфы и Марии. Одна из ее знакомых оказалась послушницей этой обители и рассказала Евфросинии о ней и ее основательнице. Евфросиния написала настоятельнице письмо с вопросом, смогут ли ее принять в обитель, и получила утвердительный ответ. Когда по прибытии в монастырь Евфросиния вошла в келью настоятельницы, то узнала в ней ту святую, которая стояла в райской обители вместе с преподобным Сергием. Когда же она пошла получить благословение духовника монастыря отца Митрофана, то в нем узнала второго из тех, кто стоял рядом с преподобным Сергием. Когда она рассказала настоятельнице о своем видении, та ответила: «Фросенька, это не я, не я. Это другая Елизавета». Ровно через шесть лет после этого видения великая княгиня претерпела мученическую кончину в день обретения мощей преподобного Сергия Радонежского, а отец Митрофан впоследствии принял постриг с именем Сергий в честь преподобного Сергия.

Елизавета Федоровна за вышивкой в своей приемной

С самого начала жизни в Православии и до последних дней великая княгиня находилась в полном послушании у своих духовных отцов. Без благословения духовника Марфо-Мариинской обители протоиерея Митрофана Серебрянского и без советов старцев Оптиной пустыни, Зосимовой пустыни и других монастырей она сама ничего не предпринимала. Ее смирение и послушание было удивительным. Она поддерживала отношения с схиархимандритом Гавриилом (Зыряновым), подвизавшемся в Елеазаровой пустыни, и со старцами Зосимовой пустыни схиигуменом Германом (Гомзиным) и Алексием (Соловьевым), общалась со святителем Феофаном Затворником, преподобными старцами Анатолием и Нек тарием Оптинскими, переписывалась со святым праведным Иоанном Кронштадтским, почетным членом Императорского Православного Палестинского Общества.

Господь наградил ее даром духовного рассуждения и пророчества. Отец Митрофан Серебрянский рассказывал, что незадолго до революции ему приснился сон, яркий и явно пророческий, но он не знал, как его истолковать. Сон был цветным: четыре картины, сменяющие друг друга. Первая: стоит прекрасная церковь, вдруг со всех сторон появляются огненные языки, и вот весь храм пылает – зрелище величественное и страшное. Вторая: изображение императрицы Александры Федоровны в черной рамке; вдруг из краев этой рамки начинают вырастать побеги, на которых раскрываются белые лилии, цветы все увеличиваются в размере и закрывают изображение. Третья: Архангел Михаил с огненным мечом в руке. Четвертая картина: преподобный Серафим Саровский стоит коленопреклоненный на камне с молитвенно воздетыми руками.

Взволнованный этим сном, отец Митрофан рассказал о нем великой княгине рано утром, еще до начала Литургии. Елизавета Федоровна сказала, что ей понятен этот сон. Первая картина означает, что в России скоро будет революция, начнется гонение на Церковь Русскую и за грехи наши, за неверие страна наша встанет на грань погибели. Вторая картина означает, что сестра Елизаветы Федоровны и вся царская семья примут мученическую кончину. Третья картина означает, что и после того ожидают Россию большие бедствия. Четвертая картина означает, что по молитвам преподобного Серафима и других святых и праведников земли Российской и заступничеством Божией Матери страна и народ наш будут помилованы.

Дар духовного рассуждения особенно проявился в ее отношении к Распутину. Несмотря на то, что Распутин и распутинцы старательно искали ее расположения, отношение ее к ним оставалось резко отрицательным. Она много раз умоляла свою сестру-императрицу не доверяться ему и не ставить себя в зависимое положение от него. Говорила великая княгиня об этом и самому императору, но ее совет был отвергнут. Многие искренне преданные государю и отечеству люди не раз обращались к Елизавете Федоровне с просьбой повлиять на августейшую сестру и раскрыть ей глаза на совершаемую ею роковую ошибку. Но императрица считала Распутина святым и наотрез отказывалась слушать предостережения – изменить мнение матери страждущего от страшной болезни ребенка относительно единственного человека, который умел облегчить его мучения, было невозможно. Все попытки, предпринимаемые в этом отношении Елизаветой Федоровной, терпели неудачу и приводили лишь ко все увеличивавшейся холодности между сестрами. «Этот ужасный человек хочет разлучить меня с ними, – говорила Елизавета Федоровна, – но, слава Богу, этого ему не удается».

Наконец по просьбе своих друзей и с благословения старцев Оптиной пустыни, в декабре 1916 года она сделала последнюю попытку и поехала в Царское Село, чтобы лично поговорить с государем о положении в стране. Император не принял ее. Елизавета Федоровна употребила всю силу убеждения, всю любовь и материнскую нежность к младшей сестре, чтобы убедить ее одуматься и пересмотреть свое отношение к Распутину. К сожалению, разговор этот закончился печально. Императрица не захотела слушать сестру: «Мы знаем, что святых злословили и раньше», – сказала она. На это великая княгиня ответила: «Помни судьбу Людовика XVI». Это была их последняя встреча. Расстались они холодно. Через несколько дней Распутин был убит. Еще не зная об участии в этом деле своего племянника Дмитрия Павловича, Елизавета Федоровна послала ему неосторожную телеграмму. Ее содержание стало известно Александре Федоровне, которая сочла сестру причастной к заговору. Это роковым образом фактически поставило точку в их отношениях. Даже много позже, уже находясь в заточении, императрица не смогла преодолеть этого столь ошибочного подозрения. Тогда, следуя в Алапаевск через Екатеринбург, великая княгиня сумела передать в Ипатьевский дом пасхальные яйца, шоколад и кофе. В ответ она получила благодарное письмо великой княжны Марии Николаевны, от императрицы же письма не последовало… Для Елизаветы Федоровны, которая всегда чувствовала свое духовное родство с сестрой и ее мужем, это было очень тяжело и больно, но своего мнения о Распутине она не переменила и лишь молилась за императорскую семью.

Сестры

Глава 6
Святая преподобномученица

Начало крестного пути

Во время Первой мировой войны Елизавета Федоровна, так же как и во время Русско-японской войны, ездит по лазаретам и госпиталям, заботится о раненых и сама ездит на фронт. Она старается помочь и военнопленным, которыми были переполнены госпитали. Впоследствии от помощи раненым немцам ей пришлось отказаться, но было уже поздно, страшное слово «шпионка» уже было брошено. Впервые камни полетели в карету Елизаветы Федоровны, до сих пор столь безусловно почитаемую и любимую всей Москвой. Настороженное отношение к настоятельнице отразилось и на созданной ею обители – на Марфо-Мариинскую обитель москвичи начали смотреть косо и с подозрением. Февральская революция выпустила на просторы России толпы уголовников. В Москве шайки оборванцев грабили и жгли дома. Великую княгиню не раз просили быть осторожнее и держать врата обители на запоре. Особенно настаивал на этом московский полицмейстер. Великая княгиня отказалась наотрез, и амбулатория больницы продолжала оставаться открытой для всех. «Разве вы забыли, что ни один волос не упадет с вашей головы, если на то не будет воля Господня?» – говорила «Великая матушка» своим сестрам. Последствия не замедлили сказаться.

По Москве был пущен слух, что в обители скрывается брат Елизаветы Федоровны Эрнст, якобы приехавший в Россию для сепаратных переговоров. В 1916 году к воротам обители подошла разъяренная толпа. Они потребовали выдать германского шпиона. «Немку долой! Выдайте шпиона!» – раздались крики, и в окна полетели камни и куски кирпича. Головорезы уже собрались выламывать ворота, но они неожиданно открылись сами – и Елизавета Федоровна, в форменной белой одежде обители, совершенно одна вышла к погромщикам. «Брат мой живет в Дармштадте, – сказала она, – но если вы мне не верите, то пятеро из вас могут войти и осмотреть все помещения обители». Просила только не тревожить больных. Толпа на несколько минут замерла – и этого хватило, чтобы подоспевшая конная полиция спасла положение. Пострадавшим при этом сестры обители, по указанию великой княгини, тотчас оказали медицинскую помощь. Господь не попустил Елизавете Федоровне погибнуть в тот день.

Вскоре после Февральской революции к обители снова подошла толпа с винтовками, красными флагами и бантами. Сама настоятельница открыла ворота – ей объявили, что приехали, чтобы арестовать ее и предать суду как немецкую шпионку, к тому же хранящую в монастыре оружие. На требование пришедших немедленно ехать с ними великая княгиня сказала, что должна сделать распоряжения и проститься с сестрами. Настоятельница собрала всех сестер обители и попросила отца Митрофана отслужить молебен. Потом, обратясь к революционерам, пригласила их войти в церковь, но оставить оружие у входа. Они нехотя сняли винтовки и последовали в храм.

С императорской семьей на крыльце Солдатенковской больницы (ныне Боткинская). 1914 г.

Весь молебен Елизавета Федоровна простояла на коленях. После окончания службы она сказала, что отец Митрофан покажет им все постройки обители и они могут искать то, что хотят найти. Конечно, они ничего не нашли, кроме келий сестер и госпиталя с больными. После их ухода Елизавета Федоровна сказала сестрам: «Очевидно, мы недостойны еще мученического венца». «В другой раз, – вспоминает матушка Надежда, – пьяный предводитель толпы красноармейцев кричал и оскорблял Елизавету Федоровну. И услышал тихий ответ, что она здесь для того, чтобы служить всем. Тогда он потребовал, чтобы матушка служила ему. Она стала на колени, промыла и перевязала ему гнойную рану внизу живота. И сказала, что через день необходимо повторить перевязку, иначе будет заражение крови. Толпа и ее главарь протрезвели на глазах. Иссяк поток ругани. Все смолкли и ушли совсем с другими лицами».

Но ничто не могло вывести ее из равновесия, поколебать ее мир, в основе которого была глубочайшая благодарность Богу за все, и особенно за то, что Он даровал ей истинную Православную веру. В апреле 1916 года она написала Николаю II: «Сегодня двадцать пять лет, как я присоединилась к нашей возлюбленной Церкви… а через месяц будет уже двадцать пять лет, как я в Москве. И все они растворяются в глубочайшей благодарности Богу, нашей Церкви и тем благородным примерам, которые я могла видеть в истинно православных людях. Я чувствую себя настолько ничтожной и недостойной безграничной любви Божией и той любви, которая меня окружает в России, – даже минуты скорби были освещены таким утешением, а незначительные недоразумения, естественные среди людей, были сглажены с такой любовью, что я могу только повторять: “Слава Богу за все, за все!”»

К 1917 году события развивались не в лучшую сторону для России. Разразился революционный бунт. В Москве, Петрограде и многих других городах России царил революционный хаос. Все происходящее воскрешало в памяти ужасы революции 1905 года. Та, первая, революция отняла у Елизаветы Федоровны мужа. Этой суждено было отнять у нее жизнь. Над ней и над всеми членами царской семьи все больше сгущались тучи. В письме графине Александре Олсуфьевой Елизавета Федоровна признается: «То, что мы живем, является неизменным чудом». В этом году Елизавета Федоровна сняла с себя звание председателя Императорского Православного Палестинского Общества, дабы не подвергать членов Общества опасностям, так как императорская семья начинает подвергаться преследованиям и репрессиям. Близкие великой княгини пытаются искать способы спасти ее.

Москва в 1917 г. Москворецкая улица

Тверская улица (вдали виден Страстной монастырь, снесенный в 1937 г.)

1917 г.

После Февральской революции кайзер Вильгельм, в молодости влюбленный в принцессу Эллу, добился разрешения на ее выезд из России. Большевистская власть не только не возражала, но даже готова была содействовать отъезду. Летом 1917 года к великой княгине приехал шведский министр, который, по поручению кайзера, должен был уговорить ее уехать из все более неспокойной России. Тепло поблагодарив министра за заботу, Елизавета Федоровна совершенно спокойно сказала, что не может оставить свою обитель и вверенных ей Богом сестер и больных и что она твердо решила остаться в России и разделить ее судьбу. И действительно, до конца дней своих она оставалась с любимой ею Россией и русским народом.

Уже после подписания Брест-Литовского мира в марте 1918 года германское правительство добилось от Советов разрешения на выезд великой княгини Елизаветы Федоровны в Германию. Посол Германии в России граф Мирбах дважды пытался с ней увидеться, но она отказала ему как представителю противника в войне и передала категорический отказ уехать из России со словами: «Я никому ничего дурного не сделала. Буди воля Господня!»

Матушка Надежда вспоминает: «Муж одной женщины, которая у нас лечилась и выздоровела, предложил матушке тайно увезти ее из Москвы на санях. Она ответила с благодарной улыбкой: “Но сани не смогут вместить всех моих сестер”».

Отречение императора Николая II от престола было большим ударом для Елизаветы Федоровны. Она видела, в какую пропасть летит Россия, и горько плакала о русском народе и о дорогой ей царской семье. Но у нее не было и тени озлобления против неистовств возбужденной толпы. «Народ – дитя, он не повинен в происходящем, – кротко говорила она, – он введен в заблуждение врагами России». Все мысли свои великая княгиня устремила к Небесному Царю. Она молила его о спасении России. К этому времени относится последнее письмо великой княгини своей сестре, принцессе Виктории: «Господни пути являются тайной, и это поистине великий дар, что мы не можем знать всего будущего, которое уготовано для нас. Вся наша страна раскромсана на маленькие кусочки. Все, что было собрано веками, – уничтожено, и нашим собственным народом, который я люблю всем моим сердцем. Действительно, они морально больны и слепы, чтобы не видеть, куда мы идем. И сердце болит, но я не испытываю горечи. Можешь ли ты критиковать или осудить человека, который находится в бреду, безумного? Ты только можешь жалеть его и жаждать найти для него хороших попечителей, которые могли бы уберечь его от разгрома всего и от убийства тех, кто на его пути».

Никогда не было на богослужении в обители столько народа, как перед Октябрьским переворотом. Шли не столько за тарелкой супа или медицинской помощью, сколько за утешением и советом «Великой матушки». Елизавета Федоровна всех принимала, выслушивала, укрепляла. Люди уходили от нее умиротворенными и ободренными. Из медикаментов выдавали в ограниченном количестве перевязочный материал и лекарства первой необходимости.

Спокойствие обители было затишьем перед бурей. Сначала в обитель прислали анкеты – опросные листы для всех, кто проживал и находился на лечении: имя, фамилия, возраст, социальное происхождение и так далее. После этого были арестованы несколько человек из больницы. Затем объявили, что сирот переведут в детский дом. Теперь Елизавета Федоровна уже хорошо знала, что ее ждет. Когда после большевистского переворота отец Серафим (Кузнецов), помогавший ей с разработкой Устава для обители, а впоследствии сопровождавший гроба алапаевских мучеников за границу, предложил ей укрыться в Алапаевске в старообрядческих скитах, где у него были хорошие знакомые, Елизавета Федоровна отказалась, но прибавила: «Если меня убьют, то прошу вас, похороните меня по-христиански».

После Октябрьского переворота стало окончательно понятно, что дни Марфо-Мариинской обители и ее настоятельницы сочтены. Уже были арестованы многие августейшие родственники, в далекий Тобольск отправлена царская семья. Но до апреля 1918 года большевики вели себя по отношению к обители на Ордынке на удивление корректно, обитель не трогали. Напротив, сестрам оказывали уважение, два раза в неделю к обители подъезжал грузовик с продовольствием, привозили черный хлеб, вяленую рыбу, овощи. Обитель просуществовала вплоть до 1926 года – один этот факт свидетельствует об уважении новой власти к ее августейшей настоятельнице. Однако все понимали, что принадлежность Елизаветы Федоровны к царской фамилии не может не отразиться на дальнейшей судьбе созданной ею обители. Все вокруг были испуганы, покровители и состоятельные дарители теперь боялись оказывать помощь обители.

Великая княгиня во избежание провокаций почти не выходила за ворота, сестрам также было запрещено выходить на улицу. Однако установленный распорядок дня обители не менялся, только длиннее стали службы, усерднее молитва сестер. Отец Митрофан каждый день служил в переполненной церкви Божественную литургию, было много причастников. Некоторое время в обители находилась чудотворная икона Божией Матери Державная, обретенная в подмосковном селе Коломенское в день отречения императора Николая II от престола. Перед иконой совершались соборные моления.

Приход к власти большевиков, сопровождавшийся в Москве расстрелом святынь Кремля, в котором укрылись восставшие юнкера, совпал по времени с избранием первого за два века патриарха. Елизавета Федоровна, присутствовавшая на службе, во время которой Святейший давал благословение, писала графине Олсуфьевой: «Господь опять Своей великой милостью помог нам пережить дни внутренней войны, и сегодня я имела безграничное утешение молиться… и присутствовать на Божественной службе, когда наш патриарх давал благословение. Святой Кремль, с заметными следами этих печальных дней, был мне дороже, чем когда бы то ни было, и я почувствовала, до какой степени Православная Церковь является настоящей Церковью Господней. Я испытывала такую глубокую жалость к России и ее детям, которые в настоящее время не ведают, что творят. Разве это не больной ребенок, которого мы любим во сто крат больше во время его болезни, чем когда он весел и здоров? Хотелось бы понести его страдания, научить его терпению, помочь ему. Вот что я чувствую каждый день. Святая Россия не может погибнуть. Но Великой России, увы, больше нет. Мы… должны устремить свои мысли к Небесному Царствию… и сказать с покорностью: “Да будет воля Твоя”. Господь нашел, что нам пора нести Его крест. Постараемся быть достойными этой радости».

Молебен у Никольских ворот Московского Кремля, который служит новоизбранный патриарх Московский и всея России Тихон. 1918 г.

Последняя прижизненная фотография Елизаветы Федоровны. Рождество 1917 г.

К этому времени великая княгиня уже догадывалась о своей судьбе и была к ней готова. «Я не экзальтированная, мой друг, – писала она графине Александре Олсуфьевой в апреле 1918 года, за несколько дней до ареста. – Я только уверена, что Господь, Который наказывает, есть тот же Господь, Который и любит. Я много читала Евангелие, и если осознать ту великую жертву Бога Отца, Который послал Своего Сына умереть и воскреснуть за нас, то тогда мы ощутим присутствие Святаго Духа, Который озаряет наш путь. И тогда радость становится вечной, даже если наши бедные человеческие сердца и наши маленькие земные умы будут переживать моменты, которые кажутся очень страшными. Подумайте о грозе. Какие величественные и страшные впечатления. Некоторые боятся, другие прячутся, некоторые гибнут, а иные же видят в этом величие Бога. Не похоже ли это на картину настоящего времени?»