Текст книги "Всё сбудется (сборник)"

– Скорее забыть, скорее забыть, – думала она, засыпая.

А муж не спал и в полусне слышал эти её слова, которые она невольно произнесла. «Бедная!» – подумал он, но вскоре крепко заснул.

Борька, когда Марина вышла, велел шофёру ехать на Метростроевскую, где жил его друг, так как ключи от квартиры украдены. Кирилл очень удивился, когда Боря зазвонил в дверь в три часа утра.

– Ну, никак не ожидал тебя увидеть. Думаю, кого это чёрт может принести. Я-то думал, что ты в своём гнездышке с новой птичкой. Бледновата, правда, малость, но на любителя, как говорят, в пастельных тонах. Ха-ха! Любовь не сладилась, что ли? Не понимаю тебя, Борис. Ты такой гусар, и не смог уломать этот анемон. Ну, проходи, проходи, кофе хочешь? А может, что покрепче? – тараторил друг без умолку.

Борис ничего не ответил. Он, сбросив куртку, прошёл сразу в ванную, умылся, и когда вытирал лицо, посмотрел на себя в зеркало.

– Ну и подонок! Животное! – шёпотом сказал он, глядя в своё отображение.

– Ну, что пить будем? Что смотришь, будто у тебя любимая тётя умерла? «Если у вас нету тёти…» – Кирилл пытался ещё пошутить, но, видя, что Боря всё молчит и вообще вид имеет какой-то испуганный, решил оставить приятеля в покое, тем более что ему и самому спать хотелось. Кирилл бросил другу на диван плед и ушёл в другую комнату. Боря разделся, лёг, но сна не было. Его мучил стыд. Он страдал. Боря понял, что сегодня сам своими руками растоптал самые светлые воспоминания. Он вспомнил, как впервые увидел Марину, когда она перешла к ним из другой школы. Как тогда его поразила эта девочка: гибкая, лёгкая, горделивая осанка. Марина ему казалась совсем не похожей на других одноклассниц. Как он боялся заглянуть ей в глаза, необычайного разреза, цвета тёмных фиалок глаза. Во всём её облике угадывалось что-то, напоминающее трепещущую над лугом стрекозку. Марину с лёгкой руки одной отличницы и «главной актрисы» школьного драмкружка прозвали «девочка со стрекозиными глазами».

– Не получится из Марины актрисы. Она ничего не сможет, только стоять, выпучив свои стрекозиные глаза! – язвительно и ревниво ответила она на предложение руководительницы кружка Ады Рафаиловны пригласить Марину на роль принцессы в сказке.

– Успокойся, Никишина, – сказала Ада Рафаиловна, – по роли ей и говорить ничего не придётся. У тебя же характерная роль служанки.

Все засмеялись, а Никишина разозлилась.

Боря тайно посвящал Марине свои неумелые стихи. Он никогда не осмеливался ей сказать о своих чувствах.

Однажды, правда, он уже почти совсем было решился и позвал её кататься на лодке в Измайлово. Но и там не посмел. Сидел в лодке, грёб, шутил, развлекал Марину как мог, и когда он неловко слишком размахнулся веслом и окатил Марину так, что брызги попали на волосы, на лицо и на глаза. Он вспомнил, как в замедленной съёмке: капли, медленно стекая по нежному овалу щёк, переливаются, искрятся на солнце, задерживаясь на ресницах, на завитках волос. Казалось, что Марина вся осыпана росой. У неё было такое растерянное, милое, беззащитное лицо, что Борька тогда подумал, что всю жизнь бы хотел охранять её покой и счастье.

И зачем он на этом дурацком переходе её окликнул? А Марина? Замужняя дама, а пошла с ним, с хлыщём, в ресторан! Она, она всё испортила!

Борис провёл рукой по лицу, щёки были мокрые от слёз. Он плакал пьяными слезами сначала от злобы, а потом от отчаяния, что ничего нельзя вернуть, и от жалости: и к себе, и к Марине, и к своему сыну, и к жене. Как ему хотелось бы поверить, что сможет жить по-другому, по-новому. Завтра же он поедет и повидается с женой и с сыном. А главное, он в очередной раз решил, что бросит пить совсем. «Но сначала надо восстановить связи!» – последнее, что подумал Боря, проваливаясь в сон на очередном чужом диване.

Олег Петухов проснулся от звонка будильника и тихо, чтобы не разбудить Марину, прошёл на кухню, выпил кофе и поехал на завод. Его обеспокоила вчерашняя история с Мариной, но заботы и хлопоты на работе обрушились на него с такой силой, что уже к девяти часам утра он вообще забыл обо всём, что его тревожило дома.

Марина весь день думала, как ей рассказать обо всём Олегу, и рассказывать ли вообще? Она пораньше пришла с работы, накупила продуктов, наготовила еды. Всегда, когда она нервничала, её обуревала жажда деятельности, ей нужно обязательно что-то делать руками: резать, чистить, варить, мыть, гладить, лишь бы не сидеть на месте.

Подходило время вернуться мужу с работы. «Как я покажу ему свои бесстыжие глаза, как я смогу взглянуть ему в лицо? – мучительно раздумывала она. – Что делать? И рассказать ему ничего нельзя, но как-то надо всё объяснить? Правда убьёт его, он так мне верит. И не рассказывать тоже нельзя. И как себя вести, когда Олег войдёт?»

– Спокойно, – сказала себе Марина, – надо трезво взглянуть на всё.

Но тут её строгий анализ прервал звонок в дверь, и Марина побежала открывать. На пороге стоял Олег, улыбающийся и счастливый. В руках он держал целую пачку красочных листов с сургучными печатями. Он вошёл и гордо сказал:

– Поздравь, получил целых пять авторских свидетельств на изобретения! И это ещё не всё. Сегодня наконец пустили мой станок в седьмом цехе.

Олег весь сиял от радости, и Марина, глядя на него, позабыв все свои страхи, кинулась к нему на шею:

– Ты у меня самый умный, как я рада! А я как раз праздничный ужин приготовила! – воскликнула Марина, разглядывая авторские свидетельства.

Олег рассказывал о своих успехах на заводе. Всегда немногословного, его будто прорвало. Он был счастлив признанием своей работы. По двум его станкам заключено соглашение на продажу лицензии, и ещё директор рекомендовал его кандидатуру в заграничную командировку по обмену опытом на аналогичные заводы. И всё это он узнал только сегодня. Поистине счастливый день. Не слишком ли много для одного дня?

Олег вдруг пристально посмотрел на жену.

– Ты подстриглась, да? А я, болван, всё думал, что ты какая-то странная вчера пришла. Причёска тебя очень изменила, но тебе всё к лицу. Да, расскажи, что вчера стряслось, ты так поздно пришла, и что, действительно украли сумку? Как, расскажи?

Марина хотела было начать рассказывать, но вдруг в горле застрял комок, и она, всхлипнув, кинулась к Олегу на грудь.

– Ну, не плачь, не расстраивайся, – успокаивал он её, – подумаешь, сумка, ну, куплю тебе ещё лучше. Ну, будет, будет… – говорил Олег, гладя Марину по голове, как маленькую. Она, уткнувшись мужу в свитер, рассказала, как она ехала в метро, болтала с подругой, сумочка висела на плече на длинном ремешке, и Марина не заметила, как ремешок срезали. Хватилась выходить, а сумки нет, пришлось идти в милицию. Рассказала, какие вещи были в сумочке.

Ночью, когда легли спать, Марина, хотя и корила себя за враньё, но в глубине души считала, что это ложь во спасение.

«Нет, упаси нас бог от этаких испытаний. А Борьку жаль, пропал, наверное, человек совсем! А ведь такие подавал надежды. Нет, такой уже, наверное, ничего создать не сможет».

Как-то не могла Марина согласиться с Ахматовскими строчками: «…из какого сора растут стихи, не ведая стыда?»

«Цветы творчества на гнусности не распускаются, растёт только крапива и чертополох».

– Ого, я становлюсь мудрее, выдала почти афоризм. Ну, не надо быть такой категоричной, – сказала она себе, – может, и у Борьки Якубовского со временем всё образуется, а?

Десятая вода на киселе

– Я только что услышала в гардеробе, что на спектакль пришёл Андрей Миронов – мой любимый артист! Как хочется его увидеть! – сказала Лена восторженным голосом, обращаясь к мужу. Пока они шли в зал, Лена и, привстав на цыпочки поворачивала голову во все стороны, как перископ.

– Ну, что Игорь, ты его видишь? – поминутно спрашивала она.

– Нет! И перестань крутить головой как курица! Ты ведёшь себя неприлично. На нас начнут обращать внимание, – строго и недовольно ответил Игорь жене.

– Тебе с двухметровым ростом легко так говорить, – парировала Лена.

Потушили свет, начался спектакль. Но Лена не могла сосредоточиться на действии, тем более действия как такового на сцене и не происходило.

Двое, знаменитые актёры, неумело загримированные под бомжей, лениво обменивались почти непечатными фразами, сопровождая их недвусмысленными жестами и телодвижениями. Лене стало стыдно за артистов и жаль.

Она любила театр, но «новый реализм» и так называемое новое прочтение классических пьес она не понимала и не принимала. Каждый год она выстраивала свой рейтинг актёров, и вот уже много лет первый номер в нём занимал Андрей Миронов. Среди актрис наша доморощенная «театралка» никакой иерархии не выстраивала, поскольку считала, что почти все женщины – прирождённые актрисы.

В антракте толпа хлынула в буфет, где Игорь занял очередь, а Лена побежала в фойе искать Миронова, которого она обожала. Однажды Лена даже была в Театре Сатиры на «Свадьбе Фигаро», но с последнего ряда балкона почти ничего не разглядела.

Лена внимательно прошерстила фойе с праздно фланирующей модной публикой. Ей казалось, что на премьеру пришёл весь московский бомонд. Но Миронова не было. Тогда Лена, никогда не курившая, решилась спуститься в курилку. Оглядевшись и жмурясь от сизого дыма, она заметила у стены щуплого маленького рыжего человека в английском клубном синем пиджаке. Он, ссутулившись и опустив глаза, нервно затягивался сигаретой.

«Так это же Андрей Миронов! – с удивлением узнала Лена. – Совсем не таким я его себе представляла». Она надеялась увидеть великолепного и неотразимого красавца-щёголя. А в обычной жизни он, оказывается…

В этот момент артист поднял на неё глаза.

«Ну что вы все меня разглядываете? Перестаньте!» – прочла Лена в его грустном или отчаянном взгляде. Она на минуту смутилась, но потом, радостная, что всё-таки нашла его, побежала в буфет.

Очередь могла уже сто раз пройти, и муж, наверное, сердится, что она где-то носится, а ему приходится стоять столбом с бутербродами и чашками с кофе. Она, запыхавшись, вбежала в буфет. Их очередь ещё не подошла. Лена бросилась к мужу. Только открыла рот, чтобы рассказать о Миронове, но тут заметила, что Игорь делает ей какие-то знаки глазами. Она осеклась и заметила, что рядом какая-то полногрудая, шикарно одетая брюнетка с интересом разглядывает её Игоря. Лена вся вспыхнула и тут же почувствовала, что её «театральный наряд» – тёмно-синие юбка и водолазка, накинутая на плечи белоснежная, тонкого кружева пуховая шаль, и даже новые австрийские сапоги, – всё выглядит убого.

Но зазвенел третий звонок. Дама ещё раз, как показалось Лене, «призывно» взглянула на Игоря, вальяжным жестом поставила вазочку из-под мороженого на столик и, кокетливо покачивая полными бёдрами, обтянутыми слишком узкой юбкой, плавно повернулась на высоких каблуках и растворилась в толпе, спешащей на второе действие.

– Лена, ты что, её не узнала? Это же Лариса Голубкина! – услышала Лена голос мужа. – Тоже мне «театралка»!

Лена молчала.

«Вот так комедия! – подумала она. – Пока я как дура рыскала в курилке в поисках Миронова, его жена строила глазки моему мужу». Лена заметила, что недавно, с тех пор как её Игорёк отрастил гусарские усы, на него стали заглядываться разные «дамочки».

«Скажу Игорю, – решила Лена, – что усы ему не идут, пусть сбреет».

К радости Игоря, на второе действие они не пошли. Уж на что жена обожает театр, но и она не стала ему перечить, когда он в буфете мягко предложил ей не возвращаться в зал, на который со сцены обрушивается бессмысленное чередование хриплых выкриков с бесстыдными паузами под скрежет железной кроватной сетки – единственной декорации в этой новомодной пьесе.

Они без суеты оделись под недоброжелательные взгляды «настоящих» театралов: «Как можно уйти с такого спектакля?» Вышли на улицу и медленно направились по Чистопрудному бульвару.

Тихо, прохожих в этот час почти не было. Тускло отсвечивало фонарями зеркало катка. Потеплело, дул ласковый сырой ветерок, медленно раскачивая чёрные, будто лаковые верхушки старых деревьев, сквозь которые виднелось мглистое грязно-молочное небо, почти в точности такое, как снег, ровными сугробами светлеющий вдоль дорожки. Они гуляли, и постепенно раздражение от театра стало проходить. Но вот бульвар кончился, остаётся вдохнуть последний раз чистого сырого морозного воздуха и спуститься в метро.

Народу немного. Лена, удобно устроившись на сиденье в изящных серых сапожках, перечитывала театральную программку и обсуждала игру актёров. Игорь, лениво кивая и односложно отвечая, думал о том, что какая это всё-таки мука – театр, и как хочется скорее домой. И как ей не надоест это. Ведь почти всегда, каждый раз одно и то же. Он усталый приходит с работы. Не успевает в дверь войти, как жена с порога с сияющими глазами сообщает ему новость:

– Завтра мы идём в театр! – и с таким видом, будто бы они выиграли в лотерею, по крайней мере, пианино. Потом выясняется, что билеты куплены или с жуткой переплатой, или с не менее грабительской нагрузкой, да и места оказываются не из лучших. Она радуется, уверяет, что на этот раз ему спектакль понравится.

Затем начинается обсуждение, что ей надеть в театр:

– Ну, как этот тёмно-вишнёвый костюмчик? – Лена крутится перед ним и перед зеркалом.

– Где ты его откопала это пошлое грязно-свекольное?

– На работе из бухгалтерии принесли, финский, никому не подошёл.

– Неужели не видно, что он тебя старит, ты похожа в нём на школьного завуча. Отнеси назад. А впрочем, как хочешь, но при мне его не надевай.

Лена переодевается.

– А как это? Правда, мило?

– Ты что, попугай или светофор? Людей смешить собралась?

– Ты же сам мне эту красную кофточку подарил на Восьмое марта, что, забыл?

– Ну так не с зелёной же юбкой! Есть же другая юбка?

– Ну вот, опять, что ли, чёрную надевать? Так она старая, – я в ней каждый день на работу хожу.

Жена перебирает вещи в шкафу и обиженно бормочет:

– Та-ак, серое платье в мелкий цветочек? Не-ет, хотя мне очень идёт, но уже вышло из моды. Зелёный мохеровый вязаный свитер? – Не-ет, в нём я запарюсь. А чёрное платье? Нельзя, его я в прошлый раз надевала.

Наконец Игорю надоедает и он покорно соглашается уже и на то, и на это платье, но в итоге выясняется, что жене, как всегда, нечего надеть. Начинаются упрёки, что ему безразлично, в чём она ходит, что вот другим жёнам мужья где-то ведь достают модные вещи. Ему действительно становится жаль жену. Странно, у Лены такая великолепная, ну просто точёная фигура, а одежда часто её только портит. Роста в ней, конечно, не хватает сантиметров пяти, но высокие каблуки этот недостаток восполняют. Но главное, он в жене ценит то, что она сложена пропорционально. Игорь работает художником-дизайнером и малейшее отступление от цвета и линии воспринимает как чудовищную безвкусицу. Но окружающие его люди, предметы, дома очень далеки от совершенства. Такая непомерная требовательность портила и ему и Лене жизнь, но он ничего не мог с этим поделать.

Если платье на жене хорошо сидит, то никогда нет подходящих туфель или сумки. Сам же Игорь, конечно, не одевался, как лорд. В этот вечер на нём был его единственный выходной финский костюм, купленный к свадьбе, а женаты они уже пять лет. Но костюм дорогой, поэтому и не подвёл, сидел на нём отлично, и Игорь себя в нём свободно чувствовал.

На своей станции супруги не спеша шли к выходу, безразлично скользя глазами по редким пассажирам. Вдруг Игорь ускорил шаги и, почти догнав женщину в кудлатой грязной, некогда белой шубе, остановился. Перевёл дыхание и сказал жене:

– Я её знаю, это Нора. Я с её мужем раньше работал.

– Ну так окликни её, – ответила жена.

– Неудобно, – как и все Игори, её муж всегда отличался стеснительностью.

Женщина в шубе удалялась. Когда они опять поравнялись с ней, он всё-таки окликнул её. Нора шумно и радостно обрадовалась встрече. Слышались восторженные возгласы:

– Игорёк, как я рада! Ой, ты отпустил усы! Как тебе идут! Настоящий гусар! Это твоя жена? Какая хорошенькая! Леночка, очень приятно – Нора. Ну, как ты? Где ты работаешь? Я еду домой, ведь я теперь здесь живу. Прости, я немного навеселе. Ах, как чудесно, что я тебя встретила!

Лена с интересом разглядывала Нору. На вид лет сорока пяти – и в этой дурацкой шубе. Откуда её эстет Игорёк может знать такую безвкусно одетую «даму» – красный шарф и туго перетянутый на шубе ремень придавали ей сходство со снежной бабой. А лицо: глаза и ресницы подведены ярко-зелёным, щёки нарумянены как у Петрушки. При разговоре гримасничает, кривит кроваво-красный рот. Вертит головой в огромной мужской рыжей шапке. И почему она фамильярно называет её мужа не Игорь, а Игорёк? И что же случилось с её Игорьком? Он сердечно пожимает ей руку и мило беседует с этим чучелом, которая, как сама выразилась, «немного навеселе».

Муж радостно рассказывал, где и с кем он сейчас работает, над чем. Затем, помолчав немного, спросил Нору:

– Ты знаешь, что Лосев на биеннале в Париже получил i-ю премию?

– Нет, – ответила Нора.

– Ну, а как твой муж? Он что, больше с Лосевым не работает? – спросил Игорь, вспоминая их очень интересные совместные работы.

– Нет, всё ужасно! – ответила Нора, и лицо её сразу окаменело.

Он смутился от такого странного признания. «И зачем я спросил про мужа, может быть, они развелись, какая бестактность с моей стороны, – укорял он себя, – надо было, как у американцев: "Как дела? – Всё окей!"».

– А дети как? – бодро спросил он.

– Игорёк, я же тебе говорю, что всё ужасно, – упавшим голосом ответила она, пошатнулась и с рыданиями припала к его плечу.

– Они уехали. Понимаешь, у-е-х-а-л-и! Муж с младшим сыном поехали в Америку по вызову и остались там насовсем, – услышала Лена громкий мучительный шёпот этой странной женщины.

– Когда? Как? Почему? – оторопело спрашивал Игорь, про себя думая: «Ну вот, началось!»

Лена, про которую забыли эти двое, видела, что прохожие на них стали обращать внимание. «Да, сценка занятная, – подумала она. – Полупьяная женщина рыдает на плече моего мужа. Театр продолжается…»

Они всё ещё находились в подземном переходе. Игорь с Леной взяли Нору под руки и вывели её на свежий воздух. Нора немного успокоилась. Достала из сумочки пудреницу, быстро кое-как привела в порядок свой размазанный слезами макияж. Закурила сигарету и каким-то театрально трагическим голосом стала рассказывать, что вот уже два года её муже младшим сыном живут в Чикаго. Но ей никак невозможно было уехать, потому что известный режиссер Соловьёв впервые предложил ей главную роль в кино, её мама тогда не вылезала из больниц, и главное – старший сын наотрез отказался уезжать. Он окончил режиссёрский факультет ВГИКа, намечался полный метр. А младший тогда учился на втором курсе Архитектурного института, подавал огромные надежды, а старший тоже очень талантлив, но он так тяжело переживает разлуку с отцом и братом, что сейчас ничего не снимает.

– Да никто и не предлагает. Мы теперь как зачумленные – «вне закона».

Лене показалось, что подвывающий голос, крупные слёзы на рыхлых, грубо нарумяненных щеках, трагические жесты так не вяжутся с внешностью Норы. Она выглядела одновременно и жалко и комично, как грустная клоунесса.

Странная нелепая женщина постоянно сама себя перебивала, перескакивая с темы на тему. То она восклицала:

– Ах, помнишь, Игорёк, как я играла Грушеньку в «Братьях Карамазовых»? Да что там… Какие овации были на «Чайке»! Сам Захаров тогда после спектакля мне сказал при всех, что лучшей Нины Заречной он не видел. «Ты смертельно раненая птица!» – так и сказал.

Голос Норы то звенел, и в лице и осанке появлялось трагическое благородство классических героинь. То вдруг, горестно подвывая, она принималась рассказывать про своего мужа, про сыновей, то начинала ругать каких-то неблагодарных друзей в таких выражениях, что превращалась в торговку с рынка, напоминающую Элизу Дулитл из «Пигмалиона».

Игорь будто ничего этого не замечал.

Он с участием и тревогой смотрел на Нору и внимательно слушал её сбивчивый рассказ, смотрел – и не мог поверить, что перед ним та самая Нора. Как же она изменилась! Раньше эта женщина всех поражала своей красотой и талантом. У неё была замечательная семья. Муж, известный художник, обожал её. Двое прелестных мальчиков. Игорь помнил, как впервые пришёл в мастерскую и увидел блистательную красавицу, обворожительную хозяйку, любящую жену и нежную мать. Нора стала для него недосягаемым идеалом женщины. Он с того дня смотрел на неё, как на икону. Нора с ним всегда вела себя почти по-матерински, ласково-шутливо, а с другими мужчинами – театрально-игриво, отчего Игорь всегда краснел.

Нора с мужем с гордостью показывали по-детски яркие, но довольно профессионально выполненные оригинальные рисунки сыновей. А про свой нашумевший проект стадиона, занявший первое место на выставке в Японии, скромно сказали, что жюри отметило не самый удачный вариант.

Но больше всего ему запомнилась та гармония, теплота и ласка, которая царила во взаимоотношениях в этой идеальной семье. В памяти всплыли детские светлые головки, склонённые над рисунками, и рядом счастливое лицо матери.

Нору с мужем Игорь часто встречал на выставках и вернисажах. Казалось, они никогда не расставались. Игорь всегда любовался ими – оба стройные, высокие, со вкусом одетые по последней моде. Такие же были и их дети – тоже красивые, умные и обожающие своих талантливых родителей. А теперь что стало с Норой? На кого она стала похожа, и, кажется, попивает.

Нора, выбросив окурок, продолжала:

– Ты знаешь, Игорёк, ведь муж мне звонит оттуда, из Штатов, чуть ли не каждую неделю. Зовёт к ним. Говорит, что не может больше без меня. Вот мука-то. Знал же он, что я не уеду.

При последних словах в голосе послышались рыдания, но она справилась с собой.

– Ты ведь помнишь нашу прекрасную квартиру и мастерскую у Патриарших прудов? – переменив тему, спросила она. – ак с ней пришлось расстаться. Живу теперь совсем одна в однокомнатной напротив железнодорожной эстакады. Старший сын женился и ушёл к жене. Он совсем сломлен. Да и я, как видишь, его особенно не радую, – сказала Нора и хрипло засмеялась.

Игорь слушал её, переживал, и вдруг с недоумением спросил:

– Нора, а кто им сделал вызов? Там у вас что, родственники есть?

– Оказалось, что есть, – десятая вода на киселе: двоюродная тётка была угнана во время войны в Германию и волею судьбы оказалась в Штатах.

Нора перевела взгляд на Лену, которая за это время не проронила ни слава. Увидела на её хорошеньком лице в больших светлых глазах всю ту смесь жалости, удивления и любопытства, которая всегда возникает у незнакомых людей, когда им рассказывают чужие беды.

Но Нора отметила, что Игорь искренне ей сочувствует. Она погрузилась в воспоминания: как он, вихрастый, тощий, застенчивый, пришёл ещё студентом в мастерскую мужа и стал буквально хвостом за ним ходить, преданно помогал и быстро стал любимым учеником. Игорёк почти каждый вечер стал бывать у них дома, а как мальчики его обожали! А как он смотрел на неё? Не как на кинозвезду, а с каким-то благоговением. Да никто так на неё никогда, ни раньше, ни после, не смотрел.

Это продолжалось почти два года, пока однажды Игорёк не пришёл к ним неожиданно среди дня. Он, очень волнуясь, сказал, что хочет попрощаться, уезжает в Молдавию, взял туда распределение в институте. Она очень удивилась: мол, зачем? Муж почти договорился с директором и Игоря наверняка возьмут к нему в мастерскую. Тогда Игорь побледнел, пристально и пронзительно заглянул ей первый раз в глаза и сказал срывающимся шёпотом:

– Ты же всё понимаешь, что поэтому я и уезжаю. Так больше продолжаться не может…

Нора удивилась, но не слишком. Она тогда была уверена, что все мужчины в неё влюблены, и Игорёк, конечно, не исключение. Она же к нему относилась всегда сердечно – почти как к сыну. Ну, именно не совсем, а почти…

Тогда Нора сказала в ответ полушутливо, сощурив глаза:

– Ну, будет, будет… Я не думаю, что всё так серьёзно, – и погладила Игорька по светлой шевелюре, а потом неожиданно её как магнитом потянуло к нему…

До его прихода Нора, кажется, репетировала роль соблазнительницы Марии Николаевны Полозовой в инсценировке рассказа «Вешние воды» Тургенева. Назавтра Игорёк уехал в Кишинёв.

С тех пор они никогда не виделись. Постановка «Вешних вод» сорвалась.

Всё осталось в прошлом! Зачем вспоминать!

Тут Нора театрально изогнулась и, глядя в пространство, продекламировала: «…Завтра рано утром ехать в Елец в третьем классе… с мужиками, а в Ельце образованные купцы будут приставать с любезностями. Груба жизнь!»

– Какой Елец? Нора, что с тобой? – оторопело воскликнул Игорь.

Нора внимательно взглянула на Игоря, и тут ей стало так невыносимо горько, что она готова была опять разрыдаться чуть ли не до истерики.

«Надо скорее прощаться», – решила она, и, пересилив себя, с чувством серьёзно пожала Игорю руку.

– Прощай, мы свидимся едва ли! – весёлым наигранным голосом крикнула она ему, и неожиданно проворно залезла в одну из «левых» машин, всегда ждущих вечером пассажиров. Нора махнула на прощанье рукой, мелькнула её дикая шапка, и она уехала.

Супруги поспешили к остановке на свой автобус. Молча ехали. Лена видела, как муж взволнован этой встречей. Потом, по дороге к дому и за ужином он ей ещё и ещё раз рассказал, какая замечательная была раньше семья, вспоминая всё новые и новые подробности прошлого.

Странно, но Игорь свои юношеские чувства к Норе совершенно забыл, будто их и не было вовсе. Спектакли с её участием он тоже не помнил. Игорь всегда в театре чувствовал фальшь, поэтому не любил и не понимал его. И на премьеры Норы он ходил за компанию с её мужем. На сцене Нора казалась ему чужой и манерной.

Он видел и чувствовал в ней нечто другое – Красоту и преданность семье. Когда Игорю было одиннадцать лет, мама бросила их с отцом и уехала с любовником на Дальний Восток.

За ужином Игорь, не переставая, восторженно твердил жене:

– Какая это была звёздная пара! Нора была ослепительной красавицей!

На лице его даже появилось ранее незнакомое Лене выражение мечтательности и нежности. Она вдруг поёжилась, как от озноба, но продолжала слушать, не перебивая. Когда они уже подошли к дому, спросила:

– А почему говорят «десятая вода на киселе»?

– Объясни мне, Лена, о чём ты думаешь? Тут трагедия, а ты!.. Непостижимо! – сказал Игорь, со злостью глядя на жену. Как будто это она, Лена, виновата в том чудовищном кошмаре, который произошёл с этой незнакомой ей женщиной.

– Что же могло его заставить остаться там? Нет, здесь что-то не так. Что-то уродливое, непонятное произошло. И почему муж часто звонит Норе, значит, любит её. Надо было расспросить Нору поподробнее, узнать, как это вышло, что они остались. Может, ей нужно чем-то помочь, а я, как болван, растерялся. И так быстро она простилась, даже не оставила своих координат, – сокрушался Игорь.

– Ну, Игорь, ну чем ты ей можешь помочь? – недоумевала Лена. – Не понимаю, тебе-то зачем ломать над этим голову? Что ты так разволновался? И вообще, кто она тебе такая? – Лена пристально посмотрела на мужа и продолжила: – Ну, конечно, её очень жалко. Но прошло уже столько времени, я думаю, что она уже всё, что можно было, предпринимала.

– Ты, Лена, мыслишь слишком прямолинейно, у тебя всё или чёрное или белое, – возразил Игорь.

– И вообще, Игорь, это не для нашего с тобой ума. Он, муж этой Норы, бросил её, и покинул, как говорят, Родину, отнял у матери сына. Он просто изверг! Ещё звонит ей – терзает душу. Это же просто садизм. Женщина и так уже на грани помешательства. А ты ищешь здесь какую-то тайну! Да, ты не забывай, что эта твоя расчудесная Нора – актриса. Может, она вообще всё врёт? Может, муж её бросил просто потому, что она пьёт? А она перед нами спектакль разыграла?

– Да как ты можешь так думать! – воскликнул Игорь в негодовании.

– Я вообще не вижу, над чем тут думать? Что мы знаем о ней? Только финал этой истории. И хватит об этом. Уже поздно.

Вдруг Лена побледнела, глаза её сузились, и она, не глядя на мужа, сказала с вызовом своим «прокурорским» голосом:

– А меня ты никогда не называл неотразимой красавицей!

– Ну, что ты, Лена, ты тоже красивая, и ещё умная!

– Тоже? Ну спасибо, дорогой! Вот-вот – умная, и поэтому прекрасно понимаю, что ты раньше был в неё сильно влюблён. Ты думаешь, я не заметила, как ты на неё смотрел? Тоже мне гусар! А ещё я знаю, что если мужчина говорит женщине об её уме, то это значит одно, только то… – и тут Лена разрыдалась.

Супруги в полном молчании легли спать, и каждый долго не мог заснуть.

Лена пыталась себя успокоить, думая, что несмотря на то, что её Игорёк такой нечуткий, просто чурбан, всё-таки он её, конечно, любит. Все мужчины, по-видимому, такие. Лена помнила, как её отец часто обижал маму.

Игорь тоже думал не о Нориной трагедии, а о своей жене. Он не понимал, почему Лена раскисла? Игорь с удивлением признался себе, что его Леночка, оказывается, довольно чёрствый человек, неспособный переживать несчастья другого, если это совсем её не касается.

«Она просто эгоистка, любит только себя, да своих родных и близких. "Если плохо человеку, значит, сам виноват!" – вот почти всегда к такому выводу сводятся её суждения. Жена никогда не ищет оправданий в поступках людей. И судит обо всём очень резко и строго, но при этом всегда логично. "Ты слишком эмоционален, ты слишком добр, – часто укоряет она его. – Нельзя быть таким!".

А она сама? Она ведь тоже – слишком логична, слишком бесчувственна и слишком черства к людям, но справедлива, надо отдать ей должное.

Но как меня стала раздражать её эта праведность. Господи, до чего же я додумался! Лена, моя любимая Леночка, меня раздражает».

Игорю стало страшно от этих мыслей, тут недалеко и до признания того, что они стали не понимать друг друга. И чтобы прогнать от себя такие, растравливающие душу мысли, Игорь попытался раздумывать, откуда взялось такое странное выражение «десятая вода на киселе»?

У Игоря мелькнула страшная догадка, что его Лена за те пять лет, что они женаты, так и не стала ему родным человеком, а так, десятая вода на киселе. Вот дура!