Текст книги "Очаг вины"

Диагноз

Детектор ошибок разрушается под влиянием самых разных причин, или его активность может становиться чрезмерной… Детектор ошибок в этом случае из полезного слуги превращается в злого хозяина.

Н.П. Бехтерева

Генрих понял, что рассказ пациента закончен.

– То есть, – подытожил ученый, – я – ваша последняя надежда?

– Честно говоря, я уже ни на что не надеюсь. На Бога надеялся – ездил в монастырь, и то вот – к вам отправили.

Генрих вопросительно посмотрел на Рада.

– Да, отец Сергей…

– Он вам посоветовал обратиться ко мне? – удивленно спросил Генрих.

– Нет, я встретил у него Бориса. А тот меня и привел к вам.

– Понятно, понятно. Ну что же, пойдемте со мной. Прошу вас строго следовать указаниям и не задавать лишних вопросов. Сразу хочу дать совет – чуда не произойдет. Я только установлю, есть ли у вас «очаг вины». Если он есть – вам повезло. В этом случае у вас появится шанс его ликвидировать. Как и когда – я вам не скажу. Впрочем, судя по всему, у вас не так много времени. – Генрих остановился и скептически оглядел пациента. Цинизм ученого вовсе не удивил несчастного Радика.

– Я знаю, – понуро откликнулся тот.

– Не расстраивайтесь, смерть – это тоже часть жизни.

– Слабое утешение, – Радик выдавил кривую улыбку и подумал, что иногда действительно лучше молчать, чем говорить. Особенно о смерти и особенно человеку с таким лицом, как у Генриха. Уж больно тот походил на изображения Мефистофеля.

Генрих указал на кушетку:

– Ложитесь, можете закрыть глаза и расслабиться. Думайте о хорошем.

Радик не понял, сколько времени провел в состоянии полудремы. За окном было темно. В лаборатории стоял мерный электрический гул.

Мефистофель что-то вычислял на компьютере.

– Очнулись? – отвлекся он от работы. – Я нашел! Вы понимаете? У вас есть шанс… Только…

– Что только? – Радик сел.

– Только поторопитесь. Я, кстати, тоже тороплюсь.

– Мне что, уходить? Вы не скажете, что мне делать?

– Я вам сказал, что я – не волшебник. Хотя могу сообщить, что с вашей помощью практически совершил еще одно открытие. В отличие от того, что я видел до сих пор, ваш очаг легко контурируется и имеет довольно правильную форму. Выражаясь простым языком, он более зрелый.

– Что это значит?

– Пока не уверен, но, думаю, для вас – ничего хорошего. Очевидно, наступает определенная стадия, на которой уже не так много шансов от него избавиться. Другими словами – вы скоро можете умереть. Но все же, раз есть причина, существуют и способы борьбы. Может быть, вам нужно просто посадить дерево, а может, спасти самолет от крушения или перевести бабушку через дорогу. Я не знаю. И никто не знает. Молитесь! – Генрих вдруг запнулся. – Или мужайтесь! Это все, что я могу вам сказать.

Радик встал.

– И на этом спасибо.

Он медленно направился к выходу.

– Постойте! – Генрих был невероятно возбужден. – У меня к вам огромная просьба. Если… Словом, если ничего плохого не случится, приходите ко мне месяца через три.

– До свидания. Точнее – прощайте. – Радик вышел вон.

Ученый поправил очки и вернулся к изучению результатов.

Так и есть. У парня практически не было шансов. «Очаг вины» был плотным, с четким, почти круглым контуром. Лишь в одном месте имелся малюсенький разрыв окружности. Скорее всего, точка невозврата наступит, когда этот разрыв превратится в сплошную линию. Ждать недолго.

Генрих почувствовал усталость. У него был очень длинный день. Он лег на кушетку и прикрыл глаза. Унылый облик Радика – последнее, что запомнил ученый перед тем, как погрузиться в сон.

Утром разбудила Арина. Она легонько дотронулась до его плеча, и Генрих, не открывая глаз, уловил аромат свежего кофе.

– Отлично, спасибо, я встаю.

Арина, услышав голос хозяина, заворчала:

– Ну как так можно? В одежде, на кушетке, не умывшись… Ведь теперь есть все условия, чтобы отдохнуть по-человечески и здесь. Душ специально для вас сделали, диван удобный в кабинете стоит. Девочек взяли мне в помощь. Работай – не хочу! А вы все туда же! Ночевать, дорогой мой, все равно нужно дома!

– Ну слава Богу, – Генрих сладко потянулся, – я уж думал, что девочек взяли для меня!

– Не больно-то они вам нужны, судя по-вчерашнему, – вздохнула Арина, – ну да ладно. Со временем я их научу, как с вами работать. На мне все-таки квартира, цветы и все такое.

Арина была прирожденной командиршей. Вся ее нерастраченная любовь была направлена на Генриха. С одной стороны, она мечтала, чтобы Генрих остепенился, завел семью и детей – тогда у Арины появилось бы обширное поле деятельности. С другой стороны, она слишком ревностно относилась к мысли о появлении в жизни Генриха любой значимой персоны женского пола. Не говоря уже о такой, как проститутка Эльфира. Слава Богу, трагическая любовь канула в лету. Генрих больше не вспоминал о девушке со странным именем.

Обе лаборантки были строго предупреждены о правилах поведения в рабочее и нерабочее время. Пока в их обязанности входила тщательная уборка помещения, смена белья на кушетке, приготовление и подача еды и скрупулезный контроль собственного внешнего вида. Пуговицы на халатиках должны быть застегнуты полностью, ногти коротко подстрижены, обувь – закрытая без каблука, на лице никакой косметики. Самодеятельность отставить! Все вопросы – только к Арине.

МНС Максим тоже был проинструктирован насчет должностных обязанностей. Самым главным заветом для всех было: НЕ МЕШАТЬ ГЕНИЮ РАБОТАТЬ!!! Это значило: тихонько и незаметно проверять ровность звука всех гудящих аппаратов, соединения проводов, наличие на местах канцелярских принадлежностей вплоть до ножниц. Само собой, обновление антивирусных программ и дублирование результатов исследований на запасной блок.

Прощение

Умозаключение – относительно простое мозговое действие, прочно базирующееся на имеющихся сведениях. Наверное, оно под силу практически каждому в своей области – в простейшей форме даже животным, – если мозг не отягощен болезнью, делающей всю веселую мозговую человеческую работу безрадостным трудом.

Н.П. Бехтерева

Генрих по инерции не замечал никого вокруг. Исследования «очага вины» занимали все его время и всю жизнь. Если бы кто-то спросил гения, как зовут лаборанток, он искренне удивился бы их наличию в принципе. Периодически звонил и заезжал с дружеским визитом Борис – это, пожалуй, был единственный человек, для которого делалось исключение в виде получасового перерыва. Обыкновенно Борис Мусорщик не приезжал просто так. Он или приводил очередного клиента, или заводил разговор о следующем. В такие дни лаборатория словно оживала: девушки обретали родные имена – Аня и Настя. Они как будто чувствовали, что именно сегодня и именно в это время приедет очаровательный лысый холостой мужчина, и начинали жужжать. Никакие злобные окрики Арины не влияли на ситуацию. В мгновение ока накрывалась поляна – роскошный чайный стол с серебряными десертными приборами, маленькими шоколадными эклерчиками, домашним вареньем, душистым медом и кедровыми орешками. За столом разрешалось присутствовать только Максиму – и то минут пять. На шестой сверкающие очи и злобные гримасы Арины убедительно давали понять, что время вышло, и пора дать Генриху возможность пообщаться с другом.

Одно из таких посещений получилось затяжным – Мусорщик не вышел из кабинета Генриха ни через полчаса, ни через час. Аня и Настя попрощались с надеждой получить дежурные сувенирчики от спонсора и разъехались по домам.

Причиной затяжной беседы был Радик.

Оказывается, он попал в больницу с сильнейшим отравлением лекарственными препаратами.

– Он решил уйти, ты понимаешь, профессор, он больше не хочет бороться – устал. Но даже для меня это неожиданно, потому что я думал – все, что угодно: авария какая-нибудь, кирпич на голову, споткнулся – не встал, – всякое бывает. Но чтобы сам?!

– Да, вероятно, не смог больше терпеть, – констатировал Генрих.

– Не знаю, не знаю. На мой взгляд, он, наоборот, стал лучше выглядеть в последнее время, как-то подтянулся, плечи расправил. Песенки даже иногда напевал. Он ведь помирился с Ольгой!

– Как это помирился?

Оказывается, сразу после посещения лаборатории Радик отправился к отцу Сергею.

Тот тепло приветствовал его и, как водится, предложил провести некоторое время в монастыре. Вид у Радика был удручающий – казалось, он выживает из последних сил. Кроме всего прочего, он был откровенно почти убит вердиктом ученого и уверен, что неизбежно умрет в скором времени. В обители он провел около недели, причем почти все время спал. Лишь один раз Сергей услышал «Войдите!», когда тихонько постучался в комнату гостя. Радик не стал скрывать ничего:

– Я никому не нужен, более того, мне кажется, что я со своими проблемами только мешаю своим близким. Для жены важно, чтобы не кончались деньги, дети боятся моего замученного вида, и их прячут от меня под благовидным предлогом. Но я-то все вижу! Эта глупая гусыня совершенно не нуждается в моем внимании, вернее, как раз теперь мне бы не помешало ее внимание. Но я – такой, без толпы поклонников и дифирамбов – ей совершенно не интересен. Да, по-моему, она уже давно лишь делает вид, что у нас семья и, похоже, после моей смерти собирается замуж за молодого здорового тренера по фитнесу. Дотренировалась, сука, – как-то чересчур безразлично сообщил Радик.

Отец Сергей внимательно слушал исповедь художника, понимая, что тому необходимо выговориться.

– Верите, отец, у меня нет злости на нее. Когда-то я сам так поступил с человеком, которого, пожалуй, мне послала судьба. Унижал, избивал, сына свел в могилу… Неужели это конец? – Радик с мольбой поднял глаза на священника.

– Не отчаивайся, сам себя отпусти. Прости всех и себя прости, думай о душе. Она ведь не умеет злиться, только мозг дает команду на гнев, страх, боль, зависимость… Мир создан нейтральным, и мы сами раскрашиваем его в разные цвета.

– Так что мне делать, отец, что делать?

– Молись, спасение придет само. Так или иначе.

Сергей перекрестил Радика.

Вернувшись в город, Рад, не заезжая домой, отправился на кладбище к Илье. Радик любил приходить к нему. Сама кладбищенская атмосфера навевала на Радика не ужас, а спокойствие и философское настроение. Обыкновенно Рад садился на деревянную скамеечку и разговаривал с Илюхой так, как будто тот жив. Будто не было этих проклятых наркотических лет, никаких драм, побоев и даже смерти.

В этот раз его страшно тянуло побеседовать с сыном. Радик не просто считал, он чувствовал себя отцом ребенка, который стал ему родным вопреки генетике. Ноги сами привели к аккуратной ухоженной могиле. Еще издали Рад заметил темный силуэт фигуры, согнувшейся над цветочной клумбой. Сердце пронзила радостная боль. Он на сто процентов был уверен – это Оля – и даже не удивился своим эмоциям. Подойдя ближе, Радик понял, что мог ошибиться: немолодая, очень худая женщина, одетая во все черное, в платке, затянутом по-деревенски, была похожа на монашку. Почувствовав приближение чужака, она выпрямилась и как-то плавно повернулась к нему. Радик не поверил собственным глазам. Это была она и не она. Морщинистое лицо, обрамленное черным платком, и почти прозрачные, выцветшие от слез чуть фиолетовые глаза – от прежней Оли только это и осталось. Радик даже не задумался, что и он со стороны выглядит совсем не так, как прежде. Он остановился на мгновение. У женщины в наряде монашки вдруг подкосились ноги, и она рухнула на колени. Радик, не раздумывая, бросился к ней и, подняв, крепко прижал к себе.

– Оля! Олечка! Прости, прости меня. – Он плакал, как ребенок.

Теперь она утешала его и утирала слезы аккуратным беленьким платочком, который достала из рукава.

– Ну что ты, Рад, я давно тебя простила. Не нам судить друг друга. Видишь, какие мы с тобой стали. – Она вдруг отстранилась и присела на скамейку. – Я все равно знаю, что мы встретимся с Илюшей. Вот и с тобой, видишь, повстречались…

Радик осторожно сел рядом.

– Ты, правда… простила?

– В том мире, в котором я живу, не принято судить. Видишь церковь? – Она показала рукой на купола старинного храма. – Я там служу. Служу и молюсь о том, чтобы встретиться скорее с сыном. Устала я.

– Оль, что ты говоришь? Куда ты торопишься?

– Нет, не тороплюсь. Я знала, что мне тебя еще нужно увидеть. Я тогда тебе сама вынесла приговор – неправильно это. Поэтому ты должен знать, что каждую молитву я тебя вспоминаю и прошу Бога, чтобы мои проклятья не сбылись. Это ты меня прости.

Оля встала.

– Мне надо идти. Благослови тебя Господь.

– Подожди, Оль, как же так? Давай увидимся как-то в городе, может, поговорим…

– Ты теперь знаешь, как меня найти. Приходи в церковь, спроси монахиню Ольгу – меня там все знают. Ну, пока, – как-то очень знакомо и протяжно сказала она и, не оборачиваясь, пошла прочь. Радик понял, что уговаривать Ольгу бесполезно. Впрочем, так было всегда.

Радик приехал в старую церковь через три дня.

– Больна она. Лежит, не встает уже трое суток, – шепотом сказала женщина из церковной лавки.

Радик опустил в ящик для сбора пожертвований несколько купюр и ушел.

Еще через несколько дней та же самая женщина прошептала:

– Преставилась раба Божья. Там, рядом с сынком, ее похоронили. Сходите туда.

Радик поплелся на знакомое место. Он упал на колени, воткнувшись лицом в свежий могильный холм, и провел в таком положении почти два часа.

Глаза его были сухими, но на лице появилась какая-то странная решимость одержимого человека. Он и впрямь принял решение. Его больше ничего не удерживало на этом свете – дома ждала чужая женщина, зашуганные дети… Толпы восторженных поклонников остались в прошлом, родители давно почили…

На сороковой день после смерти Ольги Радик проглотил убийственную дозу снотворного, хотя ему и в голову не пришло считать дни. Спасение умирающего можно было смело приравнять к чуду – в соседнем подъезде «скорая» откачивала запойного режиссера с редкой фамилией Мендельсон. Еще большим чудом было само существование запойного еврея со вшитой «торпедо». Зато «скорая» приезжала к режиссеру очень часто, посему вероятность застать у режиссера бригаду докторов была высока. В нужный момент достаточно было добежать до квартиры творческого работника и выманить одного из врачей. Туда и домчалась повариха Радика Леля и, пользуясь природными данными (у Лели был все-таки шестой размер груди), уговорила докторов посетить соседей. На самом деле Леля была детально посвящена в семейную драму, потому что работала у Радика уже долгих двадцать лет. Если честно, она тоже была поклонницей творчества художника Рада и при стечении обстоятельств легко могла бы заменить Кристину в постели и в бюджете хакера-художника. Естественно, Леля ненавидела свою конкурентку и потому была беспредельно предана хозяину.

Фельдшер серьезно воодушевился перспективой необязывающей связи с пышнотелой красавицей Лелей и сделал все, что мог. Радика прочистили всеми способами и влили в него огромное количество жидкости. С одной стороны, ситуация благоприятно повлияла на Лелину любовь – она не могла больше любить человека, которому ставят трехлитровую клизму в присутствии женщин и промывают желудок прямо в огромный таз; с другой стороны – фельдшер был неплохой. Его глаза, поднимаясь от деликатных мест отравленного хозяина к Лелиному лицу, сияли непритворным огнем страсти и желания.

Так Радик оказался в реанимации, а Леля нашла свою судьбу в лице фельдшера-коновала по имени Леха.

Очнувшись в больничном блоке, Радик спасовал. Он не мог поверить, что выжил. Робкое возвращение к жизни состоялось в тот момент, когда отец семейства впервые за много лет почувствовал себя счастливым. Находясь на грани смерти, он легко и радостно общался с Олей и Ильей, причем это было на уровне эмоций, энергий и чувств. Размытые телесные оболочки окружали невесомые субстанции – наверное, это и были души. В другой жизни не было боли, сомнений, обид… В ней было настолько сладко, что покидать тот мир не хотелось. Там были не нужны слова. Достаточно подумать – и тут же получен ответ на вопрос, только захочешь увидеть – и оказываешься в том месте, которое загадал. Удивительно: что бы ни происходило в этом самом месте, никаких эмоций происходящее не вызывало; только благодатная эйфория, ни с чем не сравнимый кайф постоянно сопровождал всякое действие и перемещение. Радик знавал то, что земные беспредельщики называют кайфом. Это совсем другое дело – кокосовая дорога открывает только физическую мощь на сутки, трава погружает в нирвану и раздумья, героин создает временную иллюзию счастья… Все это, во-первых, краткосрочно, во-вторых, сопровождается крайне неприятными и болезненными последствиями. Новая эйфория была другой. В ней ты понимал, что обрел покой и счастье навеки. Именно поэтому страшно не хотелось уходить из этого мира, в котором чувствовал себя защищенным, открытым и безгранично счастливым, особенно, когда встретил самых близких и любимых людей, которые больше не держат на тебя зла. Радик не испытал негативных эмоций, даже когда увидел из того мира, что его земная жена Кристина достигла совершенства в искусстве Камасутры. Совершенство оттачивалось не только с тренером по фитнесу, но с усатым соседом Альбертом, стоматологом Мишей и многими другими близкими. Похоже, Кристину нисколько не огорчило пребывание кормильца в реанимации, возможно, даже порадовало.

Второе рождение

Работая всю долгую жизнь в коварной проблеме «Мозг человека», видишь не только угнетающий, но и мобилизующий эффект, казалось бы, иногда тупиковых ситуаций, преодоление которых подтверждает известный тезис развития знаний по спирали.

Н.П. Бехтерева

Благодаря запойному еврейскому режиссеру Мендельсону и пышногрудой кухарке Леле Радик остался жив, хотя ему было до смерти противно изучать свое отражение в зеркале, а уж тем более мерзко вспоминать, каким великим и непревзойденным он чувствовал себя в былые времена. Приземленные потребности супруги Кристины Радик удовлетворял безоговорочно. Причиной щедрости было отвращение и презрение. За свое меркантильное счастье тупоголовая женщина расплатилась сполна, считая миссию завершенной: детей Радик очень любил. Мать детей распоряжалась безлимитной картой, тремя машинами на выбор, скидками в магазинах, отдельной квартирой на Остоженке… Все это образовалось давно и принималось как должное. Зато дети любили отца не за деньги – они искренне боялись, что папа умрет, о чем любила сообщать мама, и часто плакали. После возвращения из другого мира в нем что-то перевернулось. Он отказался от усыновления детдомовских двойняшек, принеся искренние извинения заведующей. Та с ледяным взглядом понимающе кивнула и недоступно сообщила:

– Ну что ж, бывает…

Правда, после того как Радик заверил, что материальную сторону вопроса он закроет с лихвой, заведующая резко оттаяла и выдавила:

– Ну, если передумаете, милости просим. Мы быстро решим все формальности.

Радик в порыве благодарности подарил детскому дому рояль и десяток компьютеров, лично заведующей вручил конверт с деньгами, а затем с чистым сердцем отпустил жену Кристину к тренеру и прочим любителям Камасутры, предоставив им все условия для безбедного проживания, а детей забрал к себе.

Он даже не удивился, когда осознал, что Илюха с Аней за два месяца ни разу не спросили, где мама. Их вполне устраивала домработница Леля с бойфрендом фельдшером Лехой, которого та остервенело кошмарила, хотя и называла мужем.

Радик провел три месяца в осознании себя новым человеком и в один миг понял, что хочет жить – невероятно хочет жить! Как можно дольше, со всеми минусами и плюсами, радостями и печалями, которые судьба для него приготовила. Потому что у него есть Илья и Аня. Радик вдруг понял, что беззащитные малыши безоглядно полагаются только на то, что у них есть папа и мама. Дети, оказывается, любят родителей просто так, как бы бесплатно – всего лишь потому, что видят и чувствуют сильных, взрослых и близких: в свои тяжкие моменты и в моменты щенячьего восторга; когда болит живот или царапина; когда мороженое тает во рту… В этом их сила и слабость одновременно: малыши не знают, что люди (в том числе и папа с мамой) подвержены простым человеческим слабостям и по этой причине в любой момент могут подвести и даже предать, но любить-то они никогда не перестанут…

Радик не имел понятия, как объяснить Илье и Анютке, что маме больше нравится заниматься специальными упражнениями с тренером, чем обучением детей или уходом за ними; как рассказать сыну, что доза клубничного кокоса превращает лысого заморыша в прекрасного принца, на которого бросаются самые прекрасные принцессы; как уберечь Анютку от неправильной любви и страданий? Нет, выбор Радика однозначен: он будет делать все, чтобы его детям были необходимы только те радости, которые они создадут сами. Пускай набивают шишки, ошибаются, но он, Рад, точно знает, как отодвинуть их от беды! Во всяком случае, на то время, пока он жив! В этом и состояла проблема. Радик сам не мог определиться, насколько долго продлится его жизнь.

Когда он начинал думать об этом, ему становилось грустно, и тогда Рад принимался изо всех сил тискать и целовать детей, а потом… плакать.

– Папа, почему ты плачешь? – внимательный взгляд Илюхи был таким же, когда он сообщил о том, что папа – желтый.

– Я очень люблю тебя, сынок. Очень люблю. Потому и плачу.

Радик отвечал настолько искренне, что Илья не подвергал сомнению необходимость плакать от любви. Посему Илюха тут же пускал слезу и сообщал отцу, что любит его не меньше, даже намного больше. «Больше всех на свете!» – это заявление действовало по принципу снежного кома. Через пару минут оба мужика рыдали как потерпевшие, а Аня, не выдерживая подобного эмоционального натиска, по-бабьи присоединялась к родственникам. Такие моменты возникали не часто, но Рад готов был отдать за них все самое дорогое, что было у него до сих пор. Обычно после подобных откровений Радик укладывал детей в постель и удалялся в мастерскую. Главной темой его последних работ были дети. Вот мальчик с яблоком, девочка с зонтом – они на фоне страданий и проклятой жизни дарили надежду. Радик больше не штамповал картины на продажу; теперь вместе с раздумьями одно полотно стоило ему нескольких месяцев, а может быть, и лет…

Борис появился именно тогда, когда творец был погружен в раздумья.