Текст книги "Очаг вины"

Свадьба

От разных причин люди уходят из жизни в любом возрасте. Но после выполнения своей биологической миссии – воспроизведения – они просто как будто бы обязаны умирать.

Н.П. Бехтерева

Он увидел Жорика уже на свадьбе. Даже туда Борис пошел только из-за матери – та очень просила.

– Пойми, сынок, жизнь гораздо сложнее, чем мы ее себе представляем. Вполне вероятно, что Жорик перебесился и у них с Аленой получится прекрасная семья. Во всяком случае, Алена перед тобой ни в чем не виновата. Она просто поступает так, как на ее месте поступила бы любая женщина.

Они приехали в банкетный зал вдвоем. Мать – нарядная и немного взволнованная, Борис – строгий, молчаливый и напряженный.

Он сухо поздравил жениха, даже не пожав ему руку, и сел за стол рядом с матерью и подружкой невесты.

Праздник набирал обороты, Боря безучастно наблюдал за происходящим. Особенно пристально он присматривался к жениху.

По мере того, как количество выпитого увеличивалось, Георгий становился все развязней. Он все меньше походил на того неуверенного юношу, который сделал Алене роковое предложение. В целом ничего не изменилось, считал Борис. Жорик оставался самим собой, только влюбленная девчонка не могла увидеть замыленным взглядом спеси и самолюбования, которые, как казалось Боре, перли из жениха.

– У меня есть тост! – провозгласил Георгий, и публика уважительно притихла.

– Я очень люблю свою жену. – Похоже, новоиспеченный муж освоился в семейном статусе довольно быстро. – Но сейчас я хотел бы поднять бокал за тех, кто помог мне ее найти, сделал ее такой, как она есть, и подарил мне счастье обладания этой прекрасной женщиной! За маму и за брата Алены! – Жорик картинно повернулся с бокалом в руке и протянул его в сторону Бориса.

Тот поднял стакан с водой, сделал короткое приветственное движение и поставил стакан на место.

Жорик вышел из-за стола и направился к бывшему другу. В зале воцарилась мертвая тишина. Все ждали большого перемирия.

– Не выдрючивайся, выпей с другом! Тебе же легче – я тебя избавил от ябеды и стукачки!

Это была шутка. Но после слова «выдрючивайся» у Бориса потемнело в глазах, он почти не слышал окончания фразы. Его мозг будто парализовало, и все дальнейшее виделось уже со стороны. Левая рука снова подняла стакан с водой и выплеснула содержимое прямо в наглое холеное улыбающееся лицо с сияющими от алкоголя бусинками черных зрачков. Тем временем правая уже была отведена назад для удара, в который была вложена вся ненависть и боль за сестру. Кулак мощно впился в улыбку жениха, раздался хруст и крики гостей. Алена бросилась разнимать забияк.

Боря вдруг опомнился. Он больше не собирался драться. Жорик стоял, схватившись за челюсть и беспомощно озираясь. Алена рыдала в голос:

– Ну сколько можно? Вы, два идиота! Неужели это никогда не закончится?

– Закончится, – отрезал Борис, – если ты сейчас уедешь с нами! Мам, поехали! – Он взял мать за запястье. Та безропотно подчинилась. Он потащил ее к выходу. Аленка семенила за ними с воплями: «Я не могу, я не могу оставить Гешу! Я люблю его!» Она выбежала на улицу и, стоя на дороге, беспомощно наблюдала, как брат усаживает испуганную маму в машину, как та с визгом от пробуксовки рвется с места и удаляется, набирая обороты. Аленка сделала два неуверенных шага, будто пытаясь остановить автомобиль, и вдруг, внезапно освещенная сзади фарами, подлетела, как фея, над собой, сделала неуклюжий кувырок и упала на асфальт, окруженная белой свадебной роскошью. Пьяный гоблин выскочил на «девятке» из-за угла; не успев затормозить, он на всей скорости сбил девушку и трусливо уехал, как будто ничего и не было.

Этого Боря не видел.

Не видел, как выл, неся на руках исковерканную невесту, мгновенно протрезвевший Жорик. Как гости скорбно столпились у носилок с бездыханной Аленкой, как неторопливо и без всяких спецсигналов от банкетного зала отъехала «скорая», внутри которой белый, как стена, Жорик, забыв о сломанной челюсти, плакал, сжимая в ладонях маленькую безжизненную руку своей удивительной, вдруг ушедшей от него навсегда, любимой женщины. Они с Аленой собирались на свадьбе сообщить маме и Боре о том, что ждут ребенка.

Вывод

Наиболее значимый в жизни человека период – здоровая, полноценная зрелость, после полового созревания и до менопаузы или до ее эквивалента, – по-видимому, мог бы длиться дольше. А дальше? Судя по тому, как массивно начинают наступать болезни, что-то в этот период в программе жизни наступает очень ответственное… или, наоборот, безответственное.

Н.П. Бехтерева

Генрих внимательно слушал рассказ. Он ни разу не перебил гостя, ловя каждое слово и отбросив эмоции.

– С тех пор прошло много лет. Я заставил себя не думать о том, что было бы, если… Рок, судьба, стечение обстоятельств – называйте, как хотите. Мать с невероятным мужеством пережила трагедию. Нашла потрясающего духовника – отца Сергея – и ушла с головой в Церковь, помогает всем, кому не лень, и молится за меня и за Жорика. Кстати, он так и не женился… Я после всего этого окунулся в работу, и постепенно мой скромный по тем временам бизнес превратился в огромную империю.

Рассказчик замолчал.

– Когда начались головные боли? – бесстрастно спросил ученый.

– Лет пять назад. Причем боль пришла в один момент, от нее невозможно было избавиться, никакие таблетки не помогали… Правда, отступала она тоже сразу и надолго. А когда терпеть стало невозможно, я пошел в клинику и мне поставили этот диагноз – непонятного происхождения опухоль мозга.

– Мне все понятно, – резюмировал Генрих, – точнее, мне понятно, что мои предположения подтверждаются.

– Что вам понятно? Вы можете мне помочь? – с надеждой спросил пришелец.

– Пока не знаю, – задумчиво ответил Генрих. – На текущий момент ясно только то, что причина для образования опухоли есть, значит, есть и способ ее ликвидировать.

– Вы говорите загадками, доктор.

– Я не доктор, – резко прервал Генрих. – Я – нейрофизиолог и исследователь. И пока что вы для меня – объект для исследований. Я не волшебник и пока не могу гарантировать вашего излечения. Могу лишь изложить свою концепцию. Возможно, на первый взгляд она покажется вам абсурдной, но главное доказательство того, что она имеет право на жизнь, – ваше появление у меня. Готовы слушать?

– Я ко всему готов, – кивнул Мусорщик.

– Повторю еще раз – не ждите чуда. Более того, скорее всего, только вы сами сможете себе помочь. Моя задача – поставить диагноз. Многолетняя работа привела к выводу: никакие опухоли и смертельные заболевания у человека не возникают просто так. В основной массе это – психосоматика.

– Что это?

– Коротко говоря, ваш мозг перерабатывает и распределяет информацию на клеточном уровне. В различные органы поступают клетки, заряженные позитивной и негативной информацией. Органы по-своему реагируют на нее. Грубо говоря, все болезни – от нервов. Чем легче человек прощается с каверзными мыслями о мести, ревности, зависти, неприятностях и т. п., тем меньше он приобретает заболеваний внутренних органов. И наоборот. Понятно? – Борис кивнул. – Так вот, это все известно давно. Я пошел дальше. Я обнаружил, что в нашем мозге есть место, где сосредоточен тот самый очаг, ответственный за образование заболеваний, которые почти неизбежно приводят к летальному исходу. Я назвал это место «очаг вины». Я точно знаю, что, ликвидировав этот очаг, можно избавиться от любых последствий его появления. Конечно, чем раньше, тем лучше. У вас – типичный случай сформированного «очага вины», на подсознательном уровне вы всю жизнь считаете себя виноватым в смерти сестры. Даже то, что вы научились с этим жить, не избавляет объективную часть вашего мозга от констатации фактов. То есть ваше подсознание все равно содержит информацию о том, что произошло, и работает против вас.

– От этого можно избавиться? – с замиранием сердца спросил лысый.

– Пока в моих силах – поставить диагноз. Не стану вас обнадеживать, лекарства я так и не нашел. Вполне возможно, что просто избавиться от самой опухоли недостаточно. Нужно ликвидировать «очаг вины». Это ведь не физическая точка – это некий энергетический пункт, который аккумулировал в себе причину болезни. У меня есть некоторые идеи, но говорить об этом рано. Я не готов. Дайте мне время, мне необходимо еще поработать. Обещаю, как только я стану уверен в своих догадках, тотчас займусь вашей «малышкой».

Уголки рта у Бориса горестно опустились вниз.

– Время… – произнес он, – это как раз то, чего у меня нет.

– Простите… Чем могу. – Ученый дал понять, что разговор окончен.

Посетитель неловко встал, сгреб документы и, ссутулившись, как-то вмиг постарев, не прощаясь, вышел из обшарпанного кабинета.

Генриху стало жалко мужика:

– Постойте, запишите телефон! Звоните мне, если что.

Обратная дорога до машины заняла у Бориса далеко не семь минут. Он шаркал ногами, как глубокий старик, и останавливался отдышаться каждую минуту. Его папка весом в несколько сотен граммов казалась неподъемной. Боре хотелось умереть быстрой и легкой смертью прямо сейчас. В голове крутился мотив старой комсомольской песни, вернее, ее слова: «Если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой…» В реальной жизни все обстояло гораздо сложнее. Смерть обещала быть долгой, грязной и мучительной; по крайней мере, сегодня физически мощный, красивый, материально более чем состоятельный и в принципе неплохой человек, он был почти уверен в том, что загнется максимум через полгода в инвалидном кресле. Со счастливым выражением лица, постоянным катетером в вене, памперсами и обмываниями, постепенным тлением богатырского тренированного тела и быстрого сметливого ума… Нет, у Бориса не было сил думать об этом. Напрасно он пошел к Мефистофелю. Тот ничего нового ему не сообщил. Какой-то мистический очаг – «очаг вины». Хотя, если верить в закон сохранения энергии, теория странного ученого по имени Генрих имела право на жизнь. Впрочем, к Боре это не имело ни малейшего отношения. Сейчас надо было сосредоточиться на одном – сесть в машину, положить бумаги в багажник и доставить пока еще нормально функционирующее тело до места работы, а потом – проживания.

Борис знал, что не сегодня-завтра ему будут звонить из клиники и предлагать дату и время операции. Как бы ему хотелось взять тайм-аут хотя бы на полгода! Он так устал от постоянного осознания близости смерти. Вернее, он устал от неопределенности.

Добравшись домой, бедолага упал на кровать. Он спал почти двое суток, отключив телефон. У него было два. Второй Борис завел специально. Про себя он называл его медицинский.

Никто из коллег не знал, что босс испытывает легкое недомогание. Периодические исчезновения руководителя сопровождались легкими усмешками и переглядываниями – мол, понятно, малыш загулял, ничто человеческое нам не чуждо… Того, что руководитель в такие дни проходил очередное обследование в нейрохирургической клинике, не знал никто. Второй телефон – вторая жизнь. Борису звонили, и он послушно приходил на сдачу анализов, КТ, МРТ, ПЭТ, ОФЭКТ и прочие бесполезные манипуляции. Рано или поздно – он был уверен – его подключат к системам искусственного жизнеобеспечения, и он – отборный экземпляр здоровой человеческой особи, у которой все функциональные системы работают, как часы, станет растением. Возможно, какое-то время доктора подержат его на искусственном жизнеобеспечении. А потом, когда выбор между существованием растения и полноценной, но мистической жизнью души встанет ребром, он, Борис – Бо – Мусорщик, уйдет. Причем не по собственному желанию. Возможно, по желанию консилиума врачей… Кстати, а как же человеческий фактор? Вдруг профессор с утра поругается с женой? Вдруг доктор, который вчера перепил, отдаст свой голос в сторону более скорого решения вопроса? В конце концов, вдруг палач раньше времени опустит рубильник?..

Нет, он будет бороться до последнего.

Борьба

Известно, что человек в экстремальной ситуации может буквально в мгновение увидеть всю свою прошлую жизнь.

Н.П. Бехтерева

После встречи с Мефистофелем прошло почти две недели. Гигантским усилием воли Борис заставлял себя не думать о том, что у него есть номер телефона Генриха. Каждый раз, слушая мелодию «Нокиа», бизнесмен, как невменяемая от любви баба, надеялся, что это – ОН. И каждый раз испытывал приступ крушения надежд, когда абонентом оказывался партнер по бизнесу, секретарь, организатор праздничной вечеринки или владелица галереи на Зачатьевском. Теперь для Бори не имело значения, какой из телефонов приглашает к разговору – он оставил Генриху все номера, включая офисный. Ученый не подавал признаков жизни. В конце концов Бо не выдержал и сам позвонил Генриху. – Рад вас слышать, – прозвучал в трубке приятный голос, – как поживаете? «Как он может задавать такие тупые вопросы?!» – подумал Борис, но ответил в том же стиле:

– Спасибо, все неплохо. У вас есть новости для меня?

– Работаю, думаю, через некоторое время смогу дать приблизительные выводы моих усилий.

– Генрих, я был бы вам признателен, если бы вы смогли хотя бы намекнуть на предполагаемый исход моего дела. Выбор у меня невелик. Через неделю я должен либо дать согласие на операцию, либо отказаться от нее…

– Соглашайтесь! – безжалостно-коротко произнесла трубка и перестала говорить.

Борис впал в оцепенение. «Соглашайтесь» – это слово звучало внутри как биение сердца, как вдох или выдох, как привычная головная боль…

– Вы не шутите, надеюсь? – так отреагировал речевой аппарат, контролируемый мозгом.

– Я не шучу. – Генрих действительно был серьезен. – Я никогда не шучу. Дело в том, что у меня больше времени, чем у вас. А шансов ровно столько же, сколько у нейрохирургов. Я произвел детальный анализ вашего очага и на сегодняшний день пришел к выводу, который вас не утешит. Вы должны сбалансировать энергию на клеточном уровне. Весь негатив, накопленный в «очаге вины», может быть ликвидирован только за счет позитива извне. Что для этого нужно, знает только закон сохранения энергии. Дорогой мой, лучше соглашайтесь на операцию. В лучшем случае мои результаты будут понятны через несколько месяцев.

– Я могу подождать еще немного. – Борис лукавил. Он не мог ждать, приступы головной боли становились все сильнее и чаще. В последний раз, когда это случилось, он уже растолок и высыпал в стакан с водой две упаковки таблеток со снотворным.

– Результаты моих исследований пока ничтожны. Они говорят, что причина есть, способ излечения есть, но не говорят о том, что, когда и сколько человек должен сделать для того, чтобы сбалансировать негатив и позитив. Может быть, я вторгся в высшую энергетику, поэтому не могу получить желаемого результата… Не знаю. Знаю только, что я правильно поставил диагноз, знаю, что смогу установить факт выздоровления. Но не могу назначить терапию, потому что не знаю количества и качества таблеток… Хотя примерно знаю, что должно входить в состав снадобья.

– Я понял, доктор…

– Не называйте меня доктором! Я – ученый. Всего хорошего, – телефон отключился.

Борис по инерции прощался:

– Всего…

Два дня мучительных раздумий и наступающий приступ головной боли увенчались звонком в клинику нейрохирургии.

– Я готов к операции, назначайте дату.

Клиника

Я так думаю: мгновенное переживание событий прожитой жизни в экстремальной ситуации связано с процессом, обратным тому, который происходил в течение всей жизни. Происходит как бы обращение (превращение) пространственного фактора во временной.

Н.П. Бехтерева

«Господи, последний раз я был в больнице у мамы! По-моему, с тех пор ничего не изменилось», – анализировал Борис, переодеваясь в спортивный костюм темно-синего цвета. Он принес его с собой, потому что стандартная пижама больного могла сравниться только с лучшими произведениями великих дизайнеров нетрадиционной ориентации. Бизнесмен оплатил одноместную палату с собственным душем и туалетом. Возможно, для большинства пациентов белая плитка советского образца была пределом мечтаний, но в споре с подсвеченным ониксом, который украшал пол в прихожей квартиры Бориса, немного проигрывала. Огромная тарелка душа и жидкая струйка воды явно не договорились между собой. Маленькая больничная кровать была застелена серым застиранным бельем, побитым заглаженными дырками, и куцым неопределенного цвета покрывалом. Бо сильно усомнился, что хилая конструкция выдержит его богатырский вес, и, аккуратно присев на краешек, продолжил знакомиться с обстановкой. Обшарпанная белая тумба с двумя выдвижными ящиками могла бы с успехом украсить выставку «реликвии Первой мировой». И вообще – в больнице было холодно, бело и неуютно. Зато в углу на кронштейнах висел самый настоящий телевизор – непременная опция, полагающаяся пациентам класса «люкс». Борис повертел в руках пульт и нажал на «Вкл». Телевизор не отреагировал – в контракте не сказано, что он должен работать. Борис осторожно встал с кровати и подошел к окну, наряженному чересчур короткими сатиновыми шторами. Подоконник между стеклами был усеян дохлой мошкой и пылью. Бо брезгливо поморщился. Ему было неприятно, что, возможно, последние сознательные часы жизни придется провести в такой убогой обстановке. Через три часа переезда в новые условия Борис начал мечтать о побеге или о скорейшем завершении операции. Анализы, тестирования и томографы сообщили о великолепном состоянии богатырского тела пациента. «Малышка» тоже поутихла – видимо, почувствовала неладное. Операцию назначили на утро вторника. У Бориса осталась всего одна ночь. Он на всякий случай позвонил Генриху и сообщил ему о дате. Тот сухо прокомментировал:

– Отлично. Желаю вам успешного исхода.

Борису показалось, что ученый хочет что-то добавить, но тот помолчал и дежурно произнес:

– Удачи!

Может, Генрих и хотел сказать больше, но попытки вытянуть информацию явно были обречены на провал. Борис вздохнул и отложил телефон в сторону.

Вечером в палату вошла сестра – неприметная худенькая девушка с лицом подростка и короткой стрижкой. Тоненьким певучим голоском она поинтересовалась, не желает ли больной выпить успокоительное на ночь – завтра у него трудный день. Боря отказался, скорее потому, что не хотел проявлять слабость перед девчонкой. На душе было муторно. Медсестра погладила его по плечу и протянула тихонько:

– Держитесь! Дай вам Бог!

Она вышла, осторожно прикрыв за собой дверь. Борису почему-то стало немного спокойнее. «Я подумаю обо всем завтра», – решил он и, усмехнувшись, вспомнил Скарлетт О’Хара. Через несколько минут пациент заснул.

Завтра

Все идет хорошо, пока защитная реакция не становится избыточной. Тогда постоянный потенциал опускается ниже оптимального во всех зонах мозга. Становится труднее и труднее испытать радость или печаль. Блекнут краски окружающего мира.

Н.П. Бехтерева

Утро в больнице началось необычно. Звук пожарной сигнализации и запах дыма однозначно свидетельствовали о том, что кто-то пренебрег правилами пожарной безопасности. Борис сонно потер лицо и попытался определиться в пространстве. Часы на мобильном показывали шесть тридцать пять. По сути через сто пятнадцать минут Бо уже должен был лежать в операционной. С минуты на минуту могла появиться милая протяжная сестричка, чтобы воткнуть ему дозу успокоительных: пережать вену жгутом выше локтя и отправить в путешествие по ней чудесное лекарство… Препарат смешался бы с кровью, и вместе они принялись бы за работу над мозгом: не надо сопротивляться, все будет хорошо. После этого Бориса могли не иметь в виду. Точнее, его мозг перестал бы дружить с телом. Впрочем, у него хватило бы сил ответить на вопросы анестезиолога. «Есть ли аллергия?» – «Нет, и никогда не было». – «Сердце не шалило?» – «Не знаю, где оно находится. И вообще, дорогой товарищ, у меня все в полном порядке, кроме мозга. Он, вероятно, совершает последние усилия в своей нормальной жизни, пытаясь ответить на ваши вопросы».

Пока ни сестры, ни анестезиолога не было и в помине. Палата все сильнее пропитывалась гарью. Боря встал и приоткрыл дверь. О Господи, в больнице творилось что-то ужасное.

Люди в панике выбегали из палат, расталкивая друг друга. Сорок пациентов хирургического отделения превратились в единый организм, у которого отсутствовал центр координации. В целом этот огромный сорокаглавый дракон хотел вырваться из опасной зоны, но не понимал, какую часть тела нужно спасать в первую очередь. От растерянности и паники он пропихивал в узкий проем то руку, то голову, но целиком туловище никак не помещалось в тесном пространстве. Дракон нервничал, менял местами части тела, но ситуация оставалась неразрешенной. Частями тела в воображении Бориса предстали больные, которые пытались втиснуться в запасной выход, не давая возможности упорядочить движение.

Бо мощным движением плеча выбил закрытую часть двери и увеличил этим пропускную способность в два раза. Народ хлынул на лестницу. Борис удивлялся, как паника влияет на людей, превращая их в стадо обезумевших животных, где каждый – сам за себя. Все наработанные веками и в последнее время утраченные принципы человеческого общежития напрочь исчезли из поглощенного страхом сознания. Только один парень, лет двадцати пяти, очень худенький, с огромными синими глазищами и небольшой аккуратной бородкой, пытался вместе с Борей как-то участвовать в нормализации процесса. Он вежливо отстранял лидеров эвакуации и просил дать возможность выйти более пожилым пациентам и женщинам. Как ни странно, его слова магически действовали на безумцев, и они подчинялись. Паренек как будто не чувствовал гари, дым словно не попадал ему в огромные глазищи, которые гипнотически приковывали к себе взгляд. Борис крикнул ему:

– Оставайся здесь, братишка, я посмотрю, что в палатах.

Он бегом бросился по коридору, распахивая на ходу двери и выкрикивая:

– Есть кто-нибудь?

Не услышав ответа, он прыжком перемещался к следующей двери, повторяя вопрос вновь и вновь. За стойкой дежурной сестры Боря заметил белое пятно. За одно мгновение он взвалил на плечо певучую медсестричку, потерявшую сознание от недостатка кислорода, и вынес ее в коридор под руководством все того же паренька. Затем Бо продолжил спасательный рейд. Из-за дыма почти ничего не было видно. Он хватал любые тряпки, попадавшиеся на пути, чтобы закрыть дыхательные пути. Два бывших белых халата через мгновение превратились в темно-серые вонючие тряпки. Операционные пеленки вообще не помогали от удушья. Полотенце выдержало около двух минут… Пижамы, скатерти, салфетки… Все пошло в ход. Он продолжал открывать закрытые двери, хотя сам был уже почти без сознания. Еще три двери: за одной полуслепая бабуля с бабочкой от капельницы – она была легкой, как колибри, но к концу пути Борису казалось, что бабуля может выступать наравне с тяжеловесами-сумоистами. Сдав ее на попечение большеглазого паренька, Бо вновь отправился на разведку. Последняя дверь. Никто не откликнулся на призыв добровольца-спасателя. Боря руками обшарил кровать со скомканным бельем и стремглав ринулся из помещения. Впрочем, его скорость была равносильна скорости слепого леопарда. Темный удушающий дым заменил собой воздух, стены, свет, жизнь… Последнее, что запомнилось, – тонкая, но сильная рука, обхватившая его запястье.

Больше он ничего не помнил. Борис очнулся на траве в сквере больничного дворика. Рядом с ним хлопотал «братишка» с синими очами. На лбу тяжелым грузом лежало мокрое полотенце. Толпа зевак, вываливших из корпусов, глазела на пожарную бригаду, которая собиралась залить пеной то, что осталось от первого этажа клиники.

– Как самочувствие? – неожиданно низким голосом поинтересовался паренек.

– Жить буду, – ответил Боря, про себя добавив «пока».

Он приподнялся и сел, преодолев приступ головокружения и вдыхая полной грудью травянистый запах с примесью гари.

– Как тебя зовут? – спросил он у паренька.

– Матвей, – представился тот.

– Меня – Борис, – они пожали друг другу руки.

Похоже, в палаты их пригласят не скоро. Постепенно во дворе собирался медперсонал для оказания помощи пострадавшим. Слава Богу, погибших не было, обошлось несколькими сердечными приступами и обмороком медсестры. Пожарные обсуждали с народом, что, если бы парни не открыли дверь вовремя, последствия были бы гораздо более серьезными.

– Ты с чем попал? – спросил Боря нового знакомого. – Я тебя раньше не видел.

– А я не выхожу, я жду. Мне почку должны пересадить, вот болтаюсь между небом и землей…

– Понятно, – резюмировал Бо. – Донора ждешь.

– Жду. Жить охота – ребенок недавно родился. Надо на ноги поставить, моя одна не сможет – сама как ребенок. Обидно будет, если не успеют материал найти… – парень вздохнул и улыбнулся, – с другой стороны, все под Богом ходим – ему тоже за каждым трудно уследить…

– Имя у тебя необычное, редкое…

Матвей почему-то импонировал Борису. По большому счету они находились в одинаковом положении – между небом и землей. Как точно он подметил! Очень симпатичный парень, не повезло ему.

Новые знакомые проговорили еще пару часов. О возвращении в закопченную больницу не могло быть и речи. Главврач выступил перед народом прямо на поляне с краткой лекцией о последствиях нарушения правил пожарной безопасности, добившись того, что каждый из присутствующих почувствовал себя немного виноватым в катастрофе. Борис подумал, что врач должен уметь заставить больного чувствовать свою вину просто так, на всякий случай. А вдруг операция закончится плачевно?

Боря решил, что пожар – это знак. В последнее время он стал внимателен к происходящим событиям и толковал их по-своему. Он вызвал водителя и пошел на поиски медсестры.

Та почти оклемалась и, судя по всему, очень обрадовалась появлению симпатичного лысого парня. «В другое время я бы, конечно, не оставил сестричку без внимания», – разочарованно подумал тот.

– Как вам искусственное дыхание? – спросил Бо у девушки. Та жутко покраснела и, опустив глаза, даже будто с некоторой надеждой, спросила:

– А вы делали? – вопрос прозвучал еле слышно.

– Надо же, в столице осталась единственная женщина, которая краснеет! Это так мило. – Боря засмеялся. – Не переживайте, не делал. Я просто вынес вас и бросил, как тюфяк.

На лице девушки промелькнуло разочарование.

– У меня к вам просьба, – решительно заявил Борис. – Я намерен подождать дома следующего вызова на операцию, а вы пока не могли бы принести мне мои выписки и все такое? – Он чуть подумал. – И еще – очень личное – дайте на минутку взглянуть на историю болезни вон того парня, – Борис указал на Матвея.

Сестра опрометью бросилась выполнять поручения красивого мужчины, спасшего ей жизнь. Да что там поручение, она готова была на самую страшную жертву: если бы он сказал ей, что хочет жениться, она бы немедленно согласилась. Поэтому ровно через десять минут полный комплект по запросу был доставлен на пункт назначения. Бумаги остались в целости и сохранности, что давало надежду на скорую ликвидацию последствий задымления. Обстановочка напоминала военные лагеря, а может, и настоящую войну. Пожар в больнице – дело нешуточное. Впрочем, помещение сильно не пострадало. Гарь, копоть и дым – вот что мешало разойтись по палатам и забыть о происшествии. На самом деле загорелось техническое помещение, отделанное вонючим пластиком и охранявшее огромное количество пластмассовых и резиновых запасов. Оно было изолировано, но дверь оказалась закрыта неплотно – вот вам результат обыкновенного разгильдяйства. Обо всем этом пропела сестра, пока Борис смотрел бумаги.

– Спасибо, – он передал историю болезни Матвея назад.

– Возьмите, потом отдадите, – сопротивлялась сестра.

– Не хворайте, – он чмокнул и без того растерянную медичку в лоб и направился к машине.