Текст книги "Три богини судьбы"

– Вы, Руфина, кажется, не слишком жалуете КГБ. Так ведь нет давно этой конторы, – усмехнулся Гущин.

– Они всю жизнь третировали нашу мать. Сначала сами все сделали для того, чтобы она… – Руфина замолчала. Щеки ее вспыхнули, она явно сказала в запальчивости то, что не хотела говорить. – Ну ладно, что теперь об этом вспоминать. В отличие от Августы я ничего ТАКОГО, когда он здесь у нас появился, не почувствовала. Я просто была возмущена до крайности.

– Дело в том, что его труп был обнаружен в нескольких километрах от того места, где нашли когда-то машину вашего брата Тимофея Зикорского, – сказал Гущин. – Место Семивраги, а это Куприяновское лесничество. И там несколько дней назад был обнаружен еще один труп – женщины. Как мы установили, Мазин – ну тот, кто к вам приходил, перед своей гибелью интересовался именно делом вашего пропавшего брата. Так когда все же точно он к вам приходил?

– Во вторник днем, около двенадцати часов, – ответила Августа, – мы были заняты сестрой, с ней накануне во время сеанса случился припадок. Мы так испугались за нее. А потом явился он. Но что мы могли ему сказать? Сказали как есть: о брате ничего не знаем. Вот уж сколько лет. И он уехал на своем «Вольво». А вечером у нас опять с сестрой стало плохо, припадок повторился еще более жестокий и… У нас тут все перепуталось. Честно говоря, мы и забыли про этого старого жучилу… Простите, я не то хотела сказать.

Августа, забывшись, взмахнула руками. И Катя увидела под широкими рукавами свитера бинты на запястьях.

СОВСЕМ КАК У НЕГО ТАМ, ЗА СТЕКЛОМ… ТОГДА…

– Понятно, – Гущин кивнул. – А еще что-нибудь о вашем брате Мазин у вас спрашивал?

– Да, я же говорю – задавал бесконечные вопросы, точно мы на Лубянке, арестованные, – снова перебила Руфина. – Какой марки была машина у Тима. Мы сказали – «БМВ», правда, он был не последней модели, но в очень хорошем состоянии, Тиму какой-то его приятель эту машину устроил. Нам тогда говорили, что, возможно, именно за эту машину его и… О, я до сих пор не могу об этом говорить спокойно!

– Машину ведь нашли, – сказала Августа. – Если бы ее хотели украсть, то украли бы. Еще этот Мазин нас спрашивал о том дне, когда мы брата видели в последний раз.

– И что это был за день?

– Одиннадцать лет прошло. Самый обычный летний день.

– Вы жили тогда в этом доме? – Гущин глянул на бронзовые итальянские светильники, на красные стены.

– Мы живем здесь с середины семидесятых. Наша мать… ее здесь поселили, когда вызвали… то есть перевезли в Москву.

– Кто? А, ну понятно, – Гущин хмыкнул. – Читал я про это. А где до этого жили?

– В Сочи, в Ялте, мать работала в одном из правительственных санаториев, там ее и заметили, ее необыкновенный дар. Но мы этого практически не помним, мы были тогда малыми детьми. Все, что мы помним, связано с этим домом. Это наша жизнь… А тот день… лето… Тимофей был с матерью, и мы… Руфа, ты, кажется, куда-то уезжала?

– Да, хотела ехать во французское посольство за визами, мы с мамой в Париж собирались на несколько дней… не поехали, конечно, куда уж было ехать… Тимофей сказал, что он по делам куда-то и скоро вернется. Сел в машину и… больше мы его не видели. Наш брат… наш Тим… таким, каким он был, больше мы его уже не видели.

– Я понимаю, тяжко все это вспоминать, – Гущин поднялся. – Что ж, спасибо за помощь.

– Уж не обессудьте и простите нас, что встретили так… сумбурно.

– Мы с коллегой все понимаем. Коллега, – Гущин прищурился, обращаясь к молчавшей на протяжении всей беседы Кате, – а вы ведь что-то спросить хотели?

– Скажите, пожалуйста, а вот ваши способности экстрасенсорные… ваш дар, – Катя, казалось, смущенно подбирала слова, – что-то вам о вашем брате подсказывают? Может, ваша мать до своей смерти пыталась как-то узнать о нем… Она же была великой Саломеей, почти легендарным медиумом, как о ней до сих пор пишут – «советским чудом»?

– Пыталась… Но мы ничего не знаем о результатах. Видимо, не было ничего обнадеживающего. И это убило ее в конце концов – горе, она не могла смириться с потерей сына, – ответила Руфина. – Она всегда хотела иметь сына, она любила его больше всех нас. А мы… у нас вместо ответов о нем – темнота. Словно кто-то опустил стальные жалюзи и их не поднять, не раздвинуть.

– Тимофей был на вас похож? У вас есть фото, можно взглянуть?

Руфина подошла к конторке и достала из-под альбома ту самую фотографию. Паренек с длинными волосами, с нелепой золотой булавкой для галстука в форме змеи…

– Он не был хиппи?

– Это фото 1997 года, какие хиппи? – усмехнулась Августа. – Когда он в школе учился, скорее уж панком был.

– Иногда бросают семью, рвут связи, уходят в секты, в монахи даже постригаются.

– А иногда их убивают на большой дороге, и милиция не может найти ни тела, ни убийц. – Августа забрала фотографию. – Это все, что вас интересует?

– Да, – сказала Катя. – Большое спасибо за информацию.

– С гулькин нос информации-то, – в сердцах брякнул Гущин, когда они садились в джип. – Ничего конкретного не узнали. Кукуют как две кукушки… А третья… Нет, ты ее видела? Чтоб в таком доме, среди таких богатств – на ковер гадить?! Что они, сиделку не могут ей нанять, смотреть за ней? Медиумы… тоже мне… Парки, это почему их так прозвали?

– По древнеримской мифологии три богини – Парки судьбы человеческие вершили, Федор Матвеевич.

– Обман один, лохотрон. Пользуются именем матери, у той что-то действительно было… Слыхала, как они про КГБ-то? Эта контора мать их откопала и старикам нашим из Политбюро подсунула. Держали ее, эту Саломею, в этом доме как в золотой клетке. Это ж улица такая – Малая Бронная, тут тогда в домах жили писаки, актеры, журналисты иностранные, что-то вроде салона у нее было под колпаком конторы с прослушкой. Наверняка не только колдовала, лечила, но и сотрудничала активно… мамаша-то… А эти дочки ее – бездари полные… Похожи они на брата, сразу видно – одна кровь, несмотря на то, что эта средняя, Августа, намазана вся как кукла. Видела, что с руками-то у нее?

– Видела, Федор Матвеевич.

– Когда вены себе режут, бинтуются так… Да, обстановочка у них… А дом богатый, антиквариата как в музее битком. Неужели это все мать им в наследство оставила?

– Они и сами сейчас практикуют, в Интернете про них…

– Одно мы установили железно – был у них Мазин, причем поехал он к ним сразу после того, как заходил ко мне в управление. От меня прямиком к ним. Значит, цель была у него четкая. А на следующий день убили его.

– Возможно, и есть какая-то связь, Федор Матвеевич, но… С какого конца вы все это распутывать будете?

Гущин вздохнул. Огляделся по сторонам. Улица Малая Бронная, до Главка в Никитском переулке рукой подать. Летний вечер, фонари. Витрина обувного бутика…

– Камер, я гляжу, тут много понатыкано, – Гущин словно размышлял вслух. – Когда концов в деле не найти, тянут нитку за середину. Завтра пришлю сюда своих пленки с уличных камер изъять.

– Зачем? – искренне удивилась Катя. – мы же и так знаем, что Мазин был здесь. День знаем, час примерный.

– А мне надо точно. То, что они там, эти свихнутые тетки, бормочут, мне этого мало. Может, и еще что на пленке будет, а? Как знать? Может, Мазин не один к ним приезжал, а с кем-то, только тот в его машине остался ждать.

Катя пожала плечами. Честно говоря, она была разочарована. Весь вид Гущина, раздосадованный и усталый, ясно говорил ей – у полковника нет никаких зацепок и визит к сестрам-Паркам не дал ничего полезного. Тянуть нить за середину… А если она сразу оборвется? Что тогда?

Глава 29
РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ?

И все же что-то осталось. Как эхо… В пелене сизых сумерек… В электрическом свете…

Забинтованные запястья…

Отвратительный запах, смешанный с восточной эссенцией…

ТАК ЖЕ КАК ТАМ, ТОГДА…

И еще что-то…

Диссонанс… Как будто на рояле взяли фальшивый аккорд…

Где тот рояль?

Что-то осталось… Но быстро стерлось… Почти сразу, как только Малая Бронная пропала из вида.

Видимо, так уж Катя была устроена. Она сразу отсекла от себя все это, потому что желала решить, как ей казалось, куда более важную задачу. В джипе полковника Гущина, как и еще раньше на карьере, она сказала себе: завтра же снова поеду в Центр судебной психиатрии. И пусть кто угодно, даже подружка Анфиса считает это вредным наваждением. Пусть считает. А я поеду. Я должна, я так хочу.

Как сказала, так и сделала. В полдень, наскоро разобравшись с рабочей текучкой, она уже стояла в проходной центра.

– Поднимайтесь в лечебный корпус, вам постоянный пропуск заказан, – сказал охранник.

– Кем? – удивилась Катя.

– Профессором Геворкяном.

ОТКУДА ОН ЗНАЛ? ЗНАЧИТ, ЗНАЛ, ЧТО ОНА НЕ ОТСТАНЕТ, ПРИЕДЕТ СНОВА, И СНОВА, И СНОВА…

А может, и Геворкян думает, что это у нее нездоровое наваждение? Одержимость личностью арбатского убийцы. Его тайной… А в чем эта тайна? В раздвоении личности? Раздвоение, распад… Ну конечно, в этом и разгадка! Но как, когда, где и почему начался этот распад?

– У Пепеляева раздвоение личности, да? – прямо с порога кабинета спросила она у Геворкяна, выпалив: «Добрый день, профессор!»

Геворкян поднял голову от бумаг, лежавших на его столе.

– Вы интересуетесь феноменом расщепления психики, мой молодой коллега?

В голосе была ирония, а вот в глазах… Катя сразу заметила: ведущий специалист центра судебной психиатрии выглядит как-то иначе, чем в прошлый раз. Раньше у него был действительно «профессорский» вид – солидный, немного даже самоуверенный, вальяжный, а теперь… И ЭТО КАК-ТО СТЕРЛОСЬ. Взгляд вообще трудно описать словами – интерес, сомнение, неуверенность, азарт… Все это было в глазах Геворкяна. И еще что-то – гораздо более сильное – удивление, страх…

– Пепеляев кого-то ищет, – Катя уселась напротив. – Это было видно по нему там, во время той вашей беседы. Но… Левон Михайлович, когда он это говорил, он… он был другой, совсем другой, понимаете? Точнее, это был не совсем даже он. То есть совсем не он. Я понимаю, выглядит так, как будто я несу полный бред. Но… профессор, вы же сами это видели. И в тот, первый раз тоже было что-то не то. Вы же там были, как и я. И я заметила, что и вы… вы тоже это видели! Ведь есть же такая болезнь психическая – раздвоение личности, да? Так вот я и подумала, может, у Пепеляева как раз это самое? И поэтому он такой… ну, вот такой.

– Расщепление психики, коллега, это не болезнь в том смысле, в котором мы ее понимаем, это феномен.

– Но я подумала…

– Вам незнакома, коллега, теория предопределения? Вообще-то это больше характерно для чисто естественных наук – физики, астрофизики… Теория о том, что все, что происходит, становится следствием каких-то событий, которые уже были. И нет ничего случайного под солнцем.

– Я не знаю… Левон Михайлович, я не думала, вообще-то много случайностей бывает, но с Пепеляевым… А при чем тут эта теория?

– Иногда полезно поразмышлять на отвлеченные темы. Применительно к конкретной проблеме. – Геворкян снял очки. – Итак, феномен расщепления психики… Что мы имеем в нашем случае? Неадекватное поведение больного?

– Да оно не то что неадекватное… неадекватным он был, когда на стекло бросился и пытался разбить его, чтобы добраться до… Профессор, он же до ваших студентов пытался добраться! Он убивать хотел снова. Но… не знаю, это был не он. Я подумала, что мне тогда просто померещилось все это. Но потом, когда вы с ним в боксе говорили… И он сказал, что кого-то найдет. Это же не он был, совсем кто-то другой. Даже голос его… точнее, не его… Ой, я не знаю, как это объяснить вам!

– Подождите, коллега, не спешите, вы начали с феномена расщепления психики. Таких случаев очень мало задокументировано на практике, больше об этом ходит легенд, романы сочиняют, фильмы снимают – триллеры… И там все просто. Раздвоение, расщепление… В редких случаях, когда с таким феноменом сталкивается психиатрия, ставится диагноз «диссоциативное расстройство идентичности». И главный критерий, по которому такой диагноз ставится больному, это то, коллега, как именно эти самые личности сосуществуют. Они сменяют друг друга с определенной частотой и регулярностью, и каждая личность обладает собственным устойчивым и относительно продолжительным восприятием окружающей реальности. Так вот за все время наблюдений за Романом Пепеляевым мы этого не видим.

– Простите, я не очень поняла…

– Устойчивости и продолжительности восприятия и регулярности – этого нет в симптоматике. Есть лишь фрагментарность возникновения. Некая странная реакция на внешние раздражители. Понимаете, общая картина совершенно иная. Мы проводили ему исследование на энцефалографе…

– И как он к этому отнесся?

– Нормально, вполне спокойно. Шутил даже…

Катя внимательно посмотрела на Геворкяна. Нет, все-таки что-то произошло с ним, он и сам изменился. ЧТО ТУТ БЫЛО В ЦЕНТРЕ В ЕЕ ОТСУТСТВИЕ?

– Шутил?

– Да, шутил. Энцефалограмма головного мозга патологии какой-либо не выявила. И анализы… анализы тоже… Вот, немного повышенный уровень сахара в крови, только и всего, – Геворкян пролистал подшивку бланков анализов. – Сейчас он принимает антидепрессанты, мы наблюдаем реакцию его организма на них.

– Значит, по-вашему, у него не раздвоение личности?

– Я наблюдал один такой случай, всего один за свою долгую практику. Так вот там картина была совершенно иная. Личности присутствовали в больном, появляясь и исчезая с определенной регулярностью, реагировали, порой даже конфликтовали друг с другом, больной жаловался, что они «все время в нем», что он слышит их голоса.

– Но Пепеляев вам тоже говорил, что слышит голоса.

– Видимо, так ему было проще объяснить свое состояние. Он пытался это сделать, но ему что-то мешало. Эти его увечья, которые он сам себе причинял, были чем-то вроде наказания или пытки… Нет, коллега, голосов, что слышат шизофреники, он не слышит. Он просто не может их слышать, в этом он нам намеренно лжет.

– Я совсем запуталась, Левон Михайлович, – честно призналась Катя. – Мне казалось, что у него все точь-в-точь как в фильме «Психоз».

– Мы наблюдали некую редкую фрагментарность, – повторил Геворкян. – Я лично наблюдал… До поры до времени все спокойно, а потом вдруг словно нечто прорывает оболочку и появляется.

Он включил ноутбук и повернул экран к Кате, поставив диск с записью. Пепеляев сидел в медицинском кресле в каком-то кабинете, заставленном аппаратурой, опутанный датчиками. Вокруг были врачи. Все оживленно о чем-то беседовали.

«В Твери… ну а что мне было делать в Твери, конечно, поехал в Москву. Как-то сразу повезло с работой, устроился в хорошую фирму, вообще мне нравится заниматься бизнесом. Раньше, помните, приличной обуви не было, это благодаря нам стали разбираться в марках, в брендах… Я сам лично предпочитаю итальянские марки обуви. Но если бы смог, поехал бы в Лондон, там есть такие обувные фирмы, что…»

– Это ОН говорит? Пепеляев?

– Да, он, во время исследований нам нужна была спокойная дружеская обстановка.

– А о расстреле вы с ним так и не говорили?

Геворкян протянул Кате какой-то листок. Что-то намалевано фломастером – какой-то перевернутый куб.

– Это один из его ассоциативных ответов на тест.

– Абракадабра какая-то, – Катя попыталась перевернуть рисунок.

– Нет-нет, все правильно, вот так это нарисовано.

– Что это?

– Ассоциация… Дом. Ничего не замечаете? Пол отсутствует.

– Я не понимаю.

– Крыша присутствует на рисунке, пол отсутствует. Очень необычно. И еще кое-что, взгляните сюда, – Геворкян выложил на стол пачку фотографий.

Катя начала их перебирать. Некоторые были ей уже знакомы – снимки из уголовного дела: жертвы расстрела, снятые там, на месте, экспертами-криминалистами. Другие фотографии Катя видела впервые, на них были запечатлены живые, не трупы.

– Вот специально запросил эти снимки из прокуратуры, – Геворкян начал раскладывать фото как пасьянс – сначала «трупы». – А эти вот мы тут с коллегами сделали сами. Это вот наш охранник, ночью дежурит… Это студенты с факультета… Вы ничего не замечаете?

Катя всмотрелась. Он сказал – студенты? Кажется, вот этого парня я видела там, возле бокса… Студентик в белом халате, явившийся на лекцию вместе с остальными.

– Так вы говорите, что вам показалось, что ОН, Пепеляев, кого-то ищет? – спросил Геворкян.

– Он об этом сказал сам. Только… только голос был другой, не его. А зачем все эти фотографии?

– Ничего не бросается в глаза?

Катя снова всмотрелась. Сравнивать живых и трупы? Геворкян ищет сходства? Но… Никто ни на кого не похож, все разные, как жизнь и смерть.

– Это те студенты, которые стояли возле бокса Пепеляева? Да?

– Да. А это вот охранник. Молодой совсем парень, – Геворкян указал на крайний снимок. И что-то дрогнуло в его голосе.

– Они не похожи. Ну может быть, только…

– Что только?

– Возраст практически один у всех, двадцать лет… И тип внешности, если описывать как для протокола. А эти, которых он расстрелял, вообще были ряженые, в женской одежде, там же было театрализованное представление на Арбате.

– Когда случаются такие вот массовые убийства, речь обычно идет о случайном выборе жертв. Это как правило.

– А вы, что же, в этом сомневаетесь? – тихо спросила Катя.

Геворкян смешал снимки как колоду карт.

– Я приверженец теории предопределений. Ничего случайного под солнцем.

– Но уже реально установлено, что никто из убитых или раненых раньше знаком с Пепеляевым не был. Он просто палил в толпу.

– Там было много людей в тот вечер. А пострадали именно эти. И у нас тут он реагировал не на всех подряд, появлявшихся возле бокса. На меня, например, на других моих коллег, которым за сорок, у Пепеляева вполне нормальная, спокойная реакция. На женщин тоже. Ни женщины, ни мы, врачи, его не интересуем.

– А кто, по-вашему, его интересует?

– А позвольте мне задать вам вопрос, мой молодой любознательный коллега?

СЕЙЧАС СПРОСИТ, КАКОЕ МНЕ ДО ВСЕГО ЭТОГО ДЕЛО? ЧЕГО Я СУЮСЬ? Катя приготовилась к жесткой обороне. Но вопрос Геворкяна был иной.

– Что привело вас сюда именно сегодня? Я ведь сразу понял, что-то случилось. Это видно по вашему лицу.

И Я ПОНЯЛА: ЗДЕСЬ ТОЖЕ ЧТО-ТО СЛУЧИЛОСЬ БЕЗ МЕНЯ.

– Я узнала о результатах дактилоскопической экспертизы пистолета, из которого он стрелял на глазах у всех. Этот пистолет у него Гущин выбил и лично, лично, понимаете, изъял? На пистолете нет отпечатков.

Геворкян встал, собрал со стола фотографии – все до одной и положил их в карман своего халата.

– Пойдемте, коллега.

– Куда? В «третий»? – Катя вспомнила то самое их «внутреннее обозначение». Первый – Чикотило, второй майор Евсюков и третий – ОН, Пепеляев.

– Не зря же мы все эти дни держали его на антидепрессантах и сильном успокоительном. Быть может, на этот раз он… попробует освободиться, преодолеть хоть ненадолго с помощью лекарств… Будем надеяться, что нам повезет.

В ЧЕМ?

Катя видела перед собой только широкую спину профессора Геворкяна, решительно шагающего по коридору. Только белые стены. Опять белые стены. А потом ступени, стол охранника, мониторы слежения и – стекло, как гигантский аквариум.

Катя закрыла глаза: вот сейчас… сейчас…

АКВАРИУМ БЫЛ ПУСТ.

Там, за стеклом, чудовища не было. Где оно стерегло их?

Геворкян свернул в еще один коридор, минуя боксы. Здесь было что-то вроде лечебного отделения – двери палат. Возле одной дежурил охранник, переодетый санитаром. Геворкян указал Кате на соседнюю дверь.

– Будьте там, коллега.

Катя вошла и опять увидела стекло: соседняя палата была как на ладони, но вы были скрыты от глаз ее обитателя.

Пепеляев лежал на больничной кровати на высоко взбитой подушке, забинтованные руки поверх одеяла, рядом на полу смятый журнал с глянцевой обложкой, словно не было сил читать.

Усталость?

Антидепрессанты?

Успокоительное в лошадиных дозах?

ЧТО ОНИ С НИМ ДЕЛАЮТ? ЧЕГО ОТ НЕГО ДОБИВАЮТСЯ?

Он не спал – бодрствовал и был бледен и внешне очень спокоен, покорен. Но было в его лице и что-то странное – нет, не прежнее, дикое, невыразимое словами, так когда-то напугавшее Катю. Другое. Как будто его пополам переехало колесо и он, раздавленный, умирал на обочине.

Катя подошла вплотную к стеклу. Он ее не видел, не замечал. Он был один в больничной палате. А потом дверь открылась, и появился Геворкян. Он приблизился к Пепеляеву, взял его руку, проверил пульс. Потом отпустил, рука упала как плеть. Наклонился и проверил реакцию зрачков.

– Как чувствуете себя сегодня?

– Сносно.

Голос был тот, Первый, как назвала его про себя Катя, но очень тихий, еле слышный, словно и говорить уже не было сил.

Геворкян достал из кармана часть фотографий.

– Узнаете?

– Нет… узнаю…

– Эти люди умерли по вашей вине. Вы убили их.

– Они все умрут.

– Что было перед тем, как вы начали стрелять?

– Они все умрут.

– Что было сначала?

– Я не помню.

– Вы помните. Лекарство поможет вам вспомнить. Вы же хотите, чтобы оно помогло? Вы хотите, чтобы вам помогли?

– Да… хочу…

Пепеляев открывал рот так, словно собирался кричать, но лишь сипел.

– Что было перед тем, как вы начали стрелять?

– Я смотрел… на них…

– Откуда смотрели?

– Сверху… Я их видел… ОН мог там быть… спрятаться среди них…

– Кто ОН?

Пепеляев начал сипеть еще сильнее, руки взметнулись вверх, словно силились схватить, вцепиться во что-то. Но действие мощных лекарств было сильнее – руки снова упали на одеяло как чужие.

– Где вы были до этого?

– Я ничего… не помню…

– Вспоминайте. Где вы находились? Откуда пошли на Арбат?

– Не помню…

– Где был ваш пистолет?

– Рядом… всегда рядом со мной…

– Где рядом?

– У…. ШШШШШШШШ….

– Боритесь! Вспоминайте!

ТАКИМ КАТЯ НЕ ВИДЕЛА ДОКТОРА ГЕВОРКЯНА НИКОГДА. БЫЛ ЛИ ЭТО ГИПНОЗ ИЛИ ЧТО ТАМ ЕЩЕ… ПОТ ТЕК С НЕГО ГРАДОМ, СЛОВНО И ОН ТАМ, В ПАЛАТЕ, ЛИШАЛСЯ ПОСЛЕДНИХ СИЛ, ТАЩА НА СЕБЕ ЧТО-ТО НЕВЕРОЯТНО ТЯЖЕЛОЕ…

– Где?

– У-уууу… тах-ххххты…

– У тахты? Пистолет был у тахты? Где? В доме, в котором вы жили?

Тело Пепеляева внезапно выгнулось дугой на кровати, потом рухнуло на матрас, потом снова выгнулось. Правая рука опять взметнулась вверх и с бешеной скоростью стала чертить что-то в воздухе скрюченным пальцем. Что-то похожее на растянутую пружину… на извивающуюся по песку змею…

Это продолжалось бесконечно долго.

Так долго, что… ВРЕМЯ ПОТЕРЯЛО СВОЙ СЧЕТ.

– Уйдите оттуда!

Катя не поняла, кто это кричит ей. Охранник? Он…

– Что?

– Уйдите, не годится долго на ЭТО глядеть!

Неужели она потеряла сознание? Никакого стекла и смежной с ним палаты не было. Это все ей приснилось? Но…

Геворкян склонился над ней, протягивая стакан воды и какую-то таблетку.

– Левон Михайлович…

– Тихо, тихо… всем досталось… Вот выпейте… Да, всем досталось… И ему, и мне, старому дураку, и вам, коллега…

– Что это было? Там?

– Я пытался ему помочь. Не вышло.

– Не вышло? Он, Пепеляев… Что ЭТО было?!

Геворкян плеснул воды в стакан и себе. Катя потом очень долго помнила эту его паузу. И вопрос, что он задал:

– А вы, коллега, вы ведь ездили к нему… туда, где он жил?