Текст книги "Три богини судьбы"

Глава 36
ЛЮБОВНИК

Руфина сама лично открыла входную дверь на настойчивый и резкий звонок (новую горничную так и не нашли за эти дни, а домофон, как назло, сломался) и… попятилась.

– Вы кто? Вам кого?

– Мне Августину… Августу, дома она? Мне видеть ее нужно, дома она?!

Руфина узнала его – тот бородач, поклонник, с которым они познакомились в ГУМе, но какой же он сегодня странный… пугающе странный…

– Подождите, куда вы?

– Она дома?

– Дома, но она занята… пожалуйста, подождите и… Зачем она вам так срочно понадобилась?

– У меня мать умерла.

– О… простите, простите меня… проходите, сядьте, на вас просто лица нет… мои соболезнования.

– А вы ее сестра, я вас помню. – Петр Дьяков опустился на диван в зале.

Руфина глянула на его грязную куртку, на толстый слой глины, налипший на кроссовки.

– Еще раз примите мои соболезнования и… вам определенно надо выпить. – она подошла к стене и открыла бар. – А что случилось с вашей матерью?

– Я сначала даже не понял, испугался… А потом врачи, когда приехали, сказали – сердце. Но я не знаю, я был в гараже, а она в доме, я услышал, как она кричит, страшно кричит.

– Вот коньяк, вам надо успокоиться. Пейте.

– Где Августина?

– Она занята, у нас посетительница. Посидите, придите в себя, я сейчас посмотрю, как они там. Скоро Августа должна освободиться. И…

– Что? – Петр Дьяков поднес к губам хрустальный бокал с коньяком. Хрустальный бокал, память о великой Саломее…

– Если тут одна особа вдруг появится, не обращайте внимания. Это наша младшая, она больна.

Покинув нежданного гостя, закрыв за собой плотно двери, Руфина неподвижно застыла в холле. Августа принимала очередную клиентку в бывшем кабинете матери. В этом кабинете часто любил сидеть и брат Тимофей. Приходил, располагался в кресле возле старинного бюро. Мать вставала поздно и всегда, поднявшись с постели, с чашкой горячего шоколада шла в кабинет – к сыну. И они разговаривали. А иногда в отсутствие матери Тимофей (тогда еще совсем мальчик) украдкой поднимался в ее спальню. Но мать гневалась, застукав его возле своего туалетного стола. Гневалась, умоляла, просила… Просила, гневалась, умоляла – и так все годы, пока он рос и мужал, пока он был еще с ними…

А теперь кабинет занимала Августа. И сейчас она там с клиенткой, которая… Нет, нельзя допустить огласки. У клиентки высокопоставленный муж. Она приехала инкогнито на такси. И если этот придурок, этот бородатый тюфяк, которого Августа для чего-то держит подле себя, увидит ее, то…

Руфина подкралась к двери кабинета и приложила ухо к замочной скважине. Скоро они там закончат?

– Ваш сын вырос, несколько лет назад вы пытались завести еще одного ребенка, но у вас был выкидыш, и это отдалило вас от мужа. А когда вы захотели снова восстановить отношения, он оказался не готов. Сейчас вы живете с мужем практически раздельно, хотя из-за его служебного положения развод для вас обоих невозможен. Муж отгораживается от вас делами, длительными поездками в регионы, а вы… вы не можете простить ему измены… Начинаете день бокалом мартини и заканчиваете…

– Это все правда, чистая правда. Откуда вы знаете? – клиентка рыдала. А голос Августы был голосом истинной Парки.

– Снимите, пожалуйста, ваше обручальное кольцо. Вот так. Дайте его мне, смотрите сквозь него, что вы видите?

– Ничего… туман, это слезы, простите… радугу, я вижу радугу!

– Это хороший знак, – Августа зашуршала чем-то там, за дверью кабинета. – Мы сейчас с вами прочтем вот эту мантру. – Я буду читать наизусть, а вы вот по этой бумажке.

«ГОЛОВУ БАБЕ МОРОЧИТ, – Руфина вслушивалась в происходящее. – КОГДА НИКИ С НАМИ НЕТ, ЧТО МЫ МОЖЕМ… НИЧЕГО, НИЧЕГО, ВОТ МАТЬ ПОСМЕЯЛАСЬ БЫ НАД НАМИ… А ВЕДЬ МЫ ДУМАЛИ, ЧТО ВМЕСТЕ МЫ ГОРЫ СВЕРНЕМ. И БРАТ ТИМОФЕЙ НАДЕЯЛСЯ… А ЧТО ПОЛУЧИЛОСЬ? ПРОВАЛ. ПОЛНАЯ ДУХОВНАЯ КАСТРАЦИЯ… ЕСЛИ И ЕСТЬ НАКАЗАНИЕ – ТО ВОТ ОНО… ВОТ ОНО… МНЕ-ТО ЗА ЧТО? Я ВЕДЬ В ЭТОМ НЕ УЧАСТВОВАЛА, А ТО, ЧТО СМИРИЛАСЬ И ТЕРПЛЮ, РАЗВЕ ЗА ЭТО МОЖНО КАРАТЬ, ОТНИМАТЬ ДАР? НО У НАС ОТНЯЛИ ДАР, И ТОЛЬКО НИКА… ПОБЕДИТЕЛЬНИЦА НИКА ЕГО ИМЕЕТ, НО ПЛАТИТ ЗА НЕГО СВОЮ ЦЕНУ, СТРАШНУЮ ЦЕНУ…»

– Тут так мелко написано, я не вижу без очков, – клиентка всхлипывала. – Скажите, откуда вы все это знаете? Ведь это же секрет!

«НЕ ТАКОЙ УЖ И СЕКРЕТ, – Руфина хмыкнула. – ЕСЛИ КАК СЛЕДУЕТ ПОДГОТОВИТЬСЯ К СЕАНСУ, ПОРЫТЬСЯ В ИНТЕРНЕТЕ НА РАЗНЫХ ТАМ ЖЕЛТЫХ САЙТАХ, ВСЕ СПЛЕТНИ СОБРАТЬ, ТО МОЖНО И УГАДАТЬ С ТРЕХ РАЗ. АВГУСТА К ВАШЕЙ ВСТРЕЧЕ ХОРОШО ПОДГОТОВИЛАСЬ. И ПОТОМ ВСЕ ЭТИ ВАШИ ПРОБЛЕМЫ ТАК ПОХОЖИ…»

– Вы стесняетесь носить очки. Вашему мужу это не нравится. Ничего, просто держите этот листок в руке, я сама прочту мантру. Все устроится. Вы же видели радугу, а это благоприятный знак. Жизнь не кончается в пятьдесят лет.

– Мне бы стало намного легче, если бы мы развелись, честное слово, – голос клиентки дрожал. – Когда я не вижу его, я… привыкаю, а потом нам надо ехать вместе на какое-то официальное мероприятие, протокол требует и… Он берет меня под руку, и это такая мука, если бы вы знали… Ведь я всегда любила его и сейчас люблю, это он не любил, женился на мне только из-за карьеры.

– Мантра очистит ваши чакры и откроет их навстречу той радуге, что присутствует в вашей ауре. В следующий сеанс, когда вы приедете, мы попытаемся связаться с кем-то из проводников, благожелательных к вам.

– С кем?

– Может быть, с духом вашей покойной бабушки… Проводники, мы их так называем.

– О боже, но…

– А пока примите мой совет – заведите любовника. Молодого, сильного, пусть жадного до денег, но с неуемным аппетитом, вы понимаете? Ну, кто-нибудь из охраны, у вас же там такие красавцы-атлеты… Если потребуется, заплатите ему. Не принимайте ничего всерьез, просто относитесь к этому как к спорту, секс есть секс. И не бойтесь огласки, вспомните принцессу Диану, вы так на нее похожи, дорогая моя. И заверяю вас – результат не заставит себя ждать. Все мужчины, какие бы посты они ни занимали, – бешеные ревнивцы, а вы расцветете как роза.

Руфина разогнулась, потерла поясницу – подслушивать у замочной скважины – это же чистый радикулит. Ничего, сейчас они закончат, и Августа вежливо ее выпроводит – такси ждет за углом. На вопрос, а зачем вы ездили на Малую Бронную, всегда можно ответить: «Я была в обувном бутике «Кристиан Лубутэн».

Такси ждет за углом…

Сколько таких вот на желтых такси с шашечками приезжали в свое время к матери…

Этот тюфяк, бородач, сказал, что мать его умерла. И наша…

Наша тоже…

Великая Саломея умерла. Ее сердце разбилось вдребезги, когда она поняла, что больше у нее нет сына…

ТИМОФЕЙ…

– Что? Что ты тут торчишь под дверью? Что еще стряслось? Опять Ника? Не пускай сюда, нельзя, чтобы эта курица расфуфыренная ее увидела, – Августа в шелковой шуршащей юбке до полу и черной блузке вышла из кабинета.

– Твой ухажер приперся, – прошипела Руфина.

– Какой ухажер? Терминатора я его старухе не заказывала, не звонила.

– Тот, бородатый…

– Ах тот, – Августа дернула плечом. – Решился все же прийти в гости. Без зова. Ладно, сейчас я приду, только эту посажу в такси. Где он?

– В зале сидит. Говорит, у него мать умерла.

Запах духов… Руфина вдохнула: сколько же Августа вылила на себя? Целый флакон? Все утро жаловалась, что в доме пахнет дерьмом… Не так еще будет вонять, если они опять… если та страшная ночь повторится…

Прошло десять минут, а может, больше или меньше – кто считал? Петр Дьяков, слегка осоловевший от коньяка, выпитого на пустой желудок, от бессонной ночи, от горя, сидел на диване, смотрел на портрет женщины в черном платье с узким смуглым лицом, державшей в руке хрустальный шар. Стало быть, это Саломея, их мать… Вот она какая была… И, помня легенды о ней, мама Лара отправилась к ее дочерям – «вдруг помогут». Кто поможет ей самой теперь там…

Двери распахнулись, но света в зале не прибавилось, наоборот, стало как-то даже сумрачнее, темнее. Петр увидел Августу на пороге.

– Ты? Здесь?

Он поднялся и пошел на нее, как бык идет на тореро, а может, пьяный от коньяка тореро идет на быка. Ближе, ближе… Августа очутилась в его медвежьих объятиях. Он попытался повернуть ее лицо к себе, чтобы губы были ближе… Балеты, рестораны, вся эта фигня… он давно ее хотел, он сразу ее захотел, едва увидев там, в магазине возле винных стеллажей… Хоть бы поцеловать сначала… Костлявый какой подбородок… и сила… такая сила…

– Пусти! Ты что меня лапаешь? – Августа с неожиданной злостью и силой оторвала его руку от своего лица. Она была вся как стальная пружина, но это его и заводило, распаляло.

– Мать умерла… сегодня… погибаю, не могу без тебя… такой ужас, что я пережил… ну хоть пожалей…

Она вырвалась из его рук, а он сполз вниз, цепляясь за шелк ее одежд. И остался там, внизу, на коленях у ее ног.

– Ну не надо, успокойся, слышишь? Успокойся… я тут, с тобой, я просто не люблю, когда меня вот так хватают, как шлюху, – Августа сначала наклонилась, а потом тоже опустилась на колени рядом, заглядывая в его лицо. – Что? Беда, да?

– Мать… мама…

– Беда, беда…

– Так кричала… И когда я к ней вошел… я не знаю, что это было… Страшно, понимаешь? Я мужик, никогда ничего не боялся, а тут… Я вон вылетел, бросился к телефону. Потом «Скорая» приехала, а я… до врачей я так туда к ней и не входил, потому что… испугался…

– Я не понимаю, – Августа всматривалась в его лицо. – Ты успокойся.

– Я всю ночь был в больнице, хотя мне сказали сразу – все, мол, надежды нет, но я не мог домой вернуться, пока темно было. Потом уже утром приехал, забрал собаку… мертвая она, сдохла… шерсть дыбом… зарыл, закопал и сюда к тебе, я сразу о тебе подумал, может, поможешь…

– Чем?

– Ну как же, – Петр Дьяков сжал ее руку. – Вы же… вы же все ее дети, – он кивнул на портрет Саломеи. – И мать знала, вы же разное можете. И такое, когда в доме… я не знаю, что это было… нечисто было, не так – я это почувствовал, у меня волосы дыбом встали, как у Роя, у пса… Вы же медиумы, мать, моя мать к вам ездила.

– Твоя мать? Когда?

– Неделю назад.

– Как ее звали?

– Мама Лара… Лариса Павловна.

Августа резко встала, попыталась поднять с пола и Дьякова. Но тут…

Звук был такой, словно скрипит старая рассохшаяся дверь. Они обернулись.

Под портретом Саломеи стояла Ника. Как она появилась в зале, они не заметили. Темные пряди, когда-то шелковистые и густые, теперь свисали нечесаными патлами по обеим сторонам ее лица. Она улыбалась, но ЭТО трудно было назвать улыбкой, скорее оскалом. ЭТОТ ЗВУК, этот непередаваемый словами звук – скрип, скрежет, хрипение, казалось, шел прямо из ее утробы.

– На хвоссссстеее… принессссс, на хвосте-е-е за ссссссо-бой-й-й… сссюда-а-а, прямо сссюда-а-а-а, – она указывала скрюченным пальцем куда-то в окно. – Тот раз-ззззз не вышшш-шш-ло-о-о, выйдет тепе-е-е-ерь…

Августа схватили сестру за плечи, резко тряхнула:

– Очнись! Слышишь, очнись! Прекрати!

Ника что-то косноязычно мычала, но Августа продолжала ее яростно трясти, а потом даже наградила двумя звонкими пощечинами.

– Перестань! Очнись!

Ника поникла, потом подняла голову, взгляд ее стал более осмысленным. Она озиралась, словно впервые видела зал, портрет матери…

– Домой не ходи.

Петр Дьяков вздрогнул: ЕМУ ПОКАЗАЛОСЬ… ЕМУ ПОМЕРЕЩИЛОСЬ, ЧТО ЭТО СКАЗАЛА ЕМУ МАТЬ. УСТАМИ ЭТОЙ ВОТ… СРАЗУ ВИДНО, ЧТО БОЛЬНОЙ, НЕНОРМАЛЬНОЙ…

– Что?!

– ДОМОЙ НЕ ХОДИ… ИЗ ПОДВАЛА НЕ ВЫПУЩУ.

А это сказал уже совсем другой голос. Петр Дьяков попятился. Лицо Августы стало белее мела.

Глава 37
ДОПРОС

Это был САМЫЙ СТРАННЫЙ ДОПРОС, который полковник Гущин вел в своей жизни. И дело было не в вопросах и ответах, дело было в ощущениях.

ЭТО возникло сразу, как только они снова зашли уже вместе с арестованным Григорием Дьяковым в дом.

Сбитые половики…

Следы, оставленные «Скорой»…

И еще что-то…

Григорий Дьяков сначала выходил из себя: где моя мать? Что вы с ней сделали? Что тут было? Где моя мать?! Где брат? Но вдруг он буквально поперхнулся, словно очередное ругательство кляпом забило ему рот. Вытаращенными глазами уставился куда-то в стену. Гущин долго потом не мог забыть этот его взгляд…

А когда они спустились в подвал к работавшим там экспертам, то… То Гущин убедился, что ЭТО СТРАННОЕ, ОЧЕНЬ СТРАННОЕ ЧУВСТВО испытывает здесь в доме не только он один.

– Не по себе что-то очень, Федор Матвеевич, – тихо, так, чтобы никто не услышал, шепнул ему старший криминалист Сиваков. – Мрак прямо какой-то тут кругом.

– Что с уликами? Есть? – спросил Гущин.

– Стены, пол явно пытались замыть недавно. Экспресс-анализ указывает на наличие следов крови. Сравним с генетическим материалом по убийству Заборовой, думаю, результат будет положительный. Но…

– Что еще?

– Не по себе здесь как-то, – снова повторил эксперт. – И ребята тоже это чувствуют. На воздух хочется скорее отсюда.

– Ваша работа? – Гущин показал Дьякову снимки, сделанные там, в Куприяновском карьере. – Ну? Ваша? Твоя?! Говори же, ведь все знаю – как к воде тащили, хотели топить, собака еще ваша там была. Ну?!

Григорий Дьяков втянул голову в плечи. Но не от окрика Гущина, нет. Его тело внезапно с ног до головы пронзила острая неуемная дрожь. Потом он снова как-то дико и странно глянул – куда-то туда, мимо Гущина, мимо экспертов, словно что-то увидел на серых бетонных стенах подвала. Лицо его покрылось мелкими каплями пота.

– Здесь пытали ее?

– Да… тут…

– Ты и твой брат?

– Да.

– А мать… Лариса Дьякова?

– Она… она тоже была… где она?

– В больнице, – Гущин не мог ему сказать правду.

– В больнице, – Дьяков смотрел куда-то мимо. Зрачки его были расширены, как у наркомана. Но то был не наркотик, то был ужас – Гущин понял это, потому что и сам вдруг…

ЭТОТ ЗВУК… негромкий, еле осязаемый, еле слышный звук, словно что-то треснуло – кокон, скорлупа, и заскребло, заскребло, заскребло когтями по бетону, пытаясь вырваться… добраться… проникнуть сюда…

ЭТО ПРОСТО НЕРВЫ… НЕРВЫ РАЗЫГРАЛИСЬ, Я НИЧЕГО НЕ СЛЫШУ. Гущин стиснул зубы.

– Что с тобой? – громко и резко спросил он Дьякова.

– Я… давайте уйдем отсюда… ради бога, я прошу, давайте уйдем скорее отсюда.

– Совесть заела? За что пытали Заборову? За что убили ее?

– Я… не могу здесь.

– Банк на Новой Риге одиннадцать лет назад кто взял? Вы?

– Мы… но я не… я пацан был, я просто не знал тогда, – лицо Дьякова сморщилось. – Я не знал, это все мать, все она… она и эту бабу убить велела, крикнула мне: «заткни ее»… Я не хотел… А тогда давно с этим банком… мы ничего не получили, ни копейки, ни бакса… У матери хахаль был Цветухин Женька… Он все забрал и мать кинул… Мы все вместе делали, Петька-брат там в хранилище с ним был, сейфы вскрывал, я ждал в тачке… Мы должны были поровну все иметь, а он, Цветухин, он нас всех кинул, забрал все и сбежал… Мы все эти годы искали его, мать искала… А эта девка, она с ним спала, информацию ему давала по банку, по сигнализации… Она могла знать, где он скрывается, но…

– Она сказала вам, где Цветухин?

– Нет, кричала, что не знает, что уже много лет ничего не знает о нем… Пожалуйста, я прошу вас, давайте уйдем отсюда!

– Уйдем, когда скажешь мне все. Всю правду, – Гущин ощутил, как пот струится и по его лицу. Что-то давит… так давит… Вот-вот выберется и раздавит, расплющит в прах. – Искали, говоришь, подельника все эти годы? Где искали? По каким адресам?

– По всем… мать через своих пыталась узнать… к гадалкам даже ездила… Мы все адреса проверяли, но он, Цветухин, он врал нам тогда, к матери приезжал, спал с ней и врал ей в глаза – понимаете? Он уже тогда все хотел забрать себе, все деньги. Те адреса, которые он называл, – все были липа… Один только… но я всего раз там его видел и то случайно… а потом там был пожар, все сгорело.

– Где сгорело?

– В том доме, там был какой-то магазин, барахло из Таиланда… Но я однажды Женьку там видел… А три дня назад этот адрес был в газете, я увидел его случайно и…

Григорий Дьяков внезапно с силой оттолкнул от себя Гущина, снимки с места убийства веером разлетелись. Тело Дьякова согнула судорога, оно завертелось волчком, словно какая-то сила засасывала его в себя. А потом эта же сила бросила его на бетонный пол, на то самое место, где когда-то был сооружен ворот-дыба, но предусмотрительно разобранный, когда здесь в подвале подчищались все следы.

– Вытащите меня отсюда! – завизжал Дьяков. – Клянусь, я все расскажу, только вытащите… Неужели вы ничего не слышите?! Уйдем отсюда скорее-е-е!!

Глава 38
АРМЯНСКАЯ СОЛИДАРНОСТЬ

Ждать пришлось долго, так долго, что… Катя даже подумала в который уж раз: на кой черт мне все ЭТО сдалось?

Из всех известных Петросянов на ум приходил лишь юморист из «Кривого зеркала». Но и то правда, мало ли в Бразилии донов Педро… А тот Платон Петросян, чье имя прозвучало в связи с арендой дома в Никитниках одиннадцатилетней давности, оказывается, был еще и «крайне сложным», осторожным, неуступчивым.

– Я с ним связался, кажется, мы договорились. По крайней мере, имя профессора Геворкяна на него впечатление произвело. Он согласен встретиться с вами. За остальное не ручаюсь. Там уж вы сами действуйте. – Смирнов вывел Катю из состояния отрешенности и скуки.

А ГОВОРЯТ, ЧТО ВСЕ ЧИНОВНИКИ – БЮРОКРАТЫ… НЕ ВЕРЬ ТОМУ, ЧТО ГОВОРЯТ…

– Спасибо вам большое, – Катя была искренне благодарна.

– Петросян ждет вас через сорок минут в японском ресторане отеля «Балчуг Кемпински».

От Биржевой площади до отеля ехать было недалеко – всего-то через мост. Но на Славянской площади, на Варварке и Китай-городе стояла мертвая пробка. Опаздывать Катя не собиралась, есть встречи, на которые невыгодно опаздывать. И наддала хода. Вниз к Варварке, на мост к Балчугу. С моста, если повернуться спиной к Кремлю, открывался совершенно дикий, марсианский какой-то вид на грандиозный пустырь – в самом сердце города, затянутый уродливыми аляпистыми щитами. Когда-то здесь была гостиница, ее сломали, и теперь тут то ли заброшенная стройплощадка, то ли просто помойка.

Именно сюда смотрели окна ресторана, в этот несуетный час он был тих и благороден, весь отделанный темным деревом. На фоне окна, на фоне строительного пустыря, на фоне щитов с рекламой футбола, Катя увидела невзрачного лысого человечка в отлично сшитом черном костюме. У него были темные глаза – проницательные и колючие.

– Присаживайтесь.

– Добрый день, спасибо.

– Кофе?

– Спасибо, – Катя положила сумочку.

Пить кофе в японском ресторане…

– Черный или со сливками?

– Со сливками.

– Неожиданный звонок.

– Да, но мы просто вынуждены к вам обратиться.

– «Мы» – это кто? Была названа фамилия профессора Геворкяна. Это очень уважаемый человек. В том числе мной уважаемый. Хотя мы и незнакомы.

– У него сейчас сложный пациент. Он пытается разобраться, помочь.

– Он… хорошо, а вы? Я так понял, что вы из милиции?

– Да, но… В этом деле я помогаю профессору. Поймите, это крайне важно.

– Крайне важно что? – Платон Петросян бросал вопросы как мячи – только успевай ловить.

– До того, как совершить преступление, пациент профессора проживал по адресу: Никитников переулок, 12. Там был склад обуви, его арендовали после долгого перерыва. Последним арендатором перед пожаром, что там был, являлась ваша фирма «Восток юниверсал».

– Я только ссужал деньги. И это было давно.

– Да, но…

– Где же связь? Что хочет узнать глубокоуважаемый мной профессор Геворкян?

– Я пока не знаю, какая тут связь. Но мы хотим собрать все факты, все данные. Это очень сложный случай, я бы сказала даже, странный случай… Пациент профессора Геворкяна совершил тяжкое преступление.

– Я читал в газете, сразу увидел знакомый адрес.

Перед Катей поставили чашку кофе. Она поблагодарила.

– Никакой связи. Магазин, под который я давал деньги, закрылся одиннадцать лет назад. В том доме мерзость и запустение.

– Да, мерзость и запустение… И ни я, ни профессор Геворкян не видим связи, однако…

– Что? – глаза Петросяна по-прежнему были колючими, но в них вспыхивали искорки интереса. – Так что?

– Нам просто необходимо собрать все факты, – ответила Катя.

СЕЙЧАС ОПЯТЬ СПРОСИТ «ЗАЧЕМ?», И Я НЕ СМОГУ ЕМУ ОТВЕТИТЬ, И НАША БЕСЕДА УМРЕТ САМА СОБОЙ…

– Да, в связи с тем, что было в газете, я тоже этот адрес вспоминал. – Петросян откинулся на спинку деревянного самурайского кресла. – Ну тогда, одиннадцать лет назад, перед дефолтом, все как-то хотели заработать, куда-то вложиться со смыслом… Этот магазинчик… Почему бы и нет, думал я тогда – тайские штучки, разная восточная дребедень, это тогда продавалось, это покупали. В общем, ко мне поступило предложение, и я согласился. Я рисковал только деньгами, нельзя сказать, что это были большие деньги, но по тем меркам, одиннадцать лет назад, это был бизнес. Этот парень, который все затеял… Я не сразу понял, что он это все не всерьез. Так дела не делают, когда хотят вернуть то, что вложено в дело, и еще какую-то прибыль получить… Но у него были свои взгляды, свой интерес, и поначалу я мало на все это обращал внимания… Знаете, тайские штучки – мебель из ротанга, керамика и прочее… для любителей – азиатское порно пополам с пакетиками благовоний, шоу трансвеститов из Бангкока… Это не мой стиль, мы не секс-шоп открывали… И меня это как-то стало напрягать, а потом я узнал, что этот парень, мой номинальный компаньон, вообще…

– Что вообще?

– Он стал где-то пропадать, уволил почти весь персонал, сказал, что сам будет смотреть за магазином, что по выходным там будет работать его девушка… Все оказалось враньем. Потом я узнал, что он работает в банке охранником.

– Работает в банке охранником?!

– Я не поверил сначала, у меня в голове не укладывалось. Но это было так, я навел справки. Дела в магазине шли все хуже и хуже, там все было заброшено, пущено на самотек. И я понял… в общем, понял, что тут что-то нечисто. Что это не для меня. И я вышел из этого предприятия. А потом был дефолт, и все покатилось к чертям. Магазин закрыли. И затем там случился пожар – это все, что я знаю.

– Как звали вашего компаньона?

– Разве этого нет в документах?

– Нет. Там только ваша фамилия и ваша подпись.

– Странно. Я бы даже сказал, ловко… Его звали Женя, симпатичный такой был, молодой. Евгений Цветухин.

– Как? Как вы сказали? – Катя едва не уронила чашку.

– Судя по вашему вопросу, я поразил какую-то цель… важную цель, да?

– Не могу вам даже пока сказать… честное слово, я… Цветухин работал в банке охранником…

– Я имел дело только с ним, но там был еще один. Второй. Не знаю его имени, я с ним дел не вел. Видел, может быть, пару раз. Тоже молодой, гораздо моложе… Немного вычурный, эксцентричный, с хорошими манерами. Уж не знаю, кем он доводился Цветухину, но, кажется, они были очень близкими друзьями, насколько я мог заметить. Больше мы не встречались – с тех пор, как я вышел из дела. Спустя какое-то время я ехал мимо на машине и решил посмотреть, как там и что. И увидел заброшенное здание и следы пожара. Вы хотите еще что-то спросить?

– Все эти годы дом пустовал. Все, кто пытался его арендовать, очень быстро отказывались от аренды.

– Ничем не могу помочь. – Петросян усмехнулся, обнажая мелкие зубы. – Мои наилучшие пожелания профессору Геворкяну.