Текст книги "Прошлое никогда не проходит"

– Гриш, звякни, как придешь домой, ладно? Ну, не переглядывайтесь, нечего хихикать, такое сейчас время: не знаешь, что ждёт человека за порогом дома.

– Как тебе это нравится, Гриша? Это кто нам говорит – домоседка, которая боится выйти лишний раз из квартиры!? Не она ли завтра уматывает на край света?

– И ведь заметь, Олег, не в научный город в Америке, а в тундру, в Заполярье, к медведям.

Женя улыбнулась, а потом сказала, с нежностью поглядывая на дорогих ей людей, с которыми предстояла разлука:

– Ладно вам, ещё неизвестно, кто опаснее – мои мишки или ваше окружение. Зверь, по крайней мере, гадить исподтишка и без причины нападать не будет, а от ваших «друзей» можно чего угодно ожидать.

– Ой, брось, Женечка, не делай вид, что ты у нас умудренная опытом мизантропка, тебя обмануть проще простого. За первого встречного готова броситься в бой, а за себя постоять гордость не позволяет.

– Видно, поэтому я и еду в тундру, где всё предельно ясно: вот друг, а вот враг.

Они ещё раз пожали друг другу руки и расстались: Гриша нырнул в глубину проходных дворов, а Женя с Олегом, обнявшись, шагнули в тёмную бездонную глубину чёрного хода. Дома они посидели ещё немножко в кухне, потягивая чаек и болтая о том, о сём. Так и не дождавшись Гришиного звонка, Женя набрала его номер телефона и долго взволнованно ждала, потом что-то тихо произнесла, и задумчиво положила трубку. Вместо ответа на расспросы Олега, она удивленно пожала плечами, не зная, что и сказать, впрочем, он не настаивал, а просто ласково и настойчиво увлёк задумавшуюся и не очень-то сопротивляющуюся жену в спальню.

После бесконечных ласк, про которые Женя давно уже стала забывать, ей не спалось, она лежала в объятиях мужа и слушала его сонные клятвы и благодарность за то счастье, которое она ему подарила, и за Алёнку, по весёлому нраву и энергичному характеру напоминающую ему его любимую женушку. Как только Олег заснул, она тихонько выскользнула из кровати и пошла в детскую комнату, где, обхватив ручками подушку и уткнувшись в неё носиком, безмятежно спала Алёнушка. Её лица не было видно, беспорядочно рассыпанные пушистые русые локоны, казалось, полностью скрыли маленькую подушечку. Женя присела на краешек кроватки, и тут её маленькое чудо резко перевернулось и, улыбаясь безмятежной и счастливой улыбкой, заключило мамочку в объятия, почти не раскрывая век с длинными ресницами. А потом опять вернула свою любовь плоской игрушечной обезьянки, и, так и не открывая глаз, чмокала её в мордочку, пока не погрузилась вновь в счастливые детские сны.

7. Когда уходит детство…

Человек – свободен, он за всё платит сам: за веру, за неверие, за любовь, за ум – человек за всё платит сам, и потому он – свободен!

М. Горький

Гриша неохотно брёл домой, размышляя, как же так получилось, что они с Женей не вместе, хоть с детства их называли женихом и невестой, и о том, как бы сложилась его жизнь, если бы родители не погибли так трагически и неожиданно. Олег, конечно, симпатяга, но он давно чувствовал, что у них с Женей что-то не ладится.

Правда, если сказать по совести, они действительно были просто друзьями, что Женечка всегда подчеркивала. Но разве дружба мешает любви? И зачем он только слушал её! Ведь они и дня не могли провести друг без друга. Гриша вспомнил, как однажды, на его дне рождении, он неожиданно для себя обнаружил, что Женя из озорной пацанки превратилась в прелестную девушку. Она, собственно, никогда не была нескладной дурнушкой, какими часто кажутся подростки, и всё-таки, с ней внезапно произошло что-то неуловимо-прекрасное: она стала более женственной и сдержанной в своих движениях, а её формы приятно округлились. Вокруг неё всегда крутились мальчишки, с которыми она дралась, лазила по заборам и деревьям, играла в казаков-разбойников, шалила, одним словом, была для них «своим парнем в доску», хотя некоторые из них и тогда поглядывали на неё влюблёнными глазами, но она этого не замечала. А с Гришей они уж слишком привыкли друг к другу, и, пока не возникала ревность, о любви не задумывались. Но когда стройная нарядная Женя оказалась среди его товарищей из класса, они были покорены этой обаятельной и остроумной девушкой без грани жеманства. В то время мальчишки увлекались фехтованием, и ребята тут же устроили сражение за прелестную златокудрую барышню. Гриша отчаянно скрещивал шпаги со своими сверстниками, стараясь отпугнуть соперников, но только больше заинтриговал их. Другие девочки, некоторым из которых нравился интеллигентный и красивый юноша, недовольно поглядывали на «соплячку», поневоле «отбившую» всех их ухажёров. Женя прервала эту «глупую» дуэль, заявив, что с Гришей они просто друзья. Именно тогда в нём впервые неосознанно проснулась любовь, а, стало быть, и ревность. На следующий день сразу трое одноклассников спросили у него номер Жениного телефона, и Грише пришлось неохотно дать его. И зачем он заставил себя поверить, что дружбу дороже любви, как утверждала его подруга!? Умеет она убеждать!

Женя готовилась к выпускным экзаменам и поступлению в институт, и они стали встречаться намного реже. А потом новая студенческая жизнь поневоле захватила её: многочисленные практики то в Подмосковье, то в Крыму, зачёты и экзамены, интересные поездки на зимние каникулы. Он не проявил вовремя инициативы, а потом неизвестно откуда появился Олег, и хотя многим из ребят-сокурсников Женя нравилась, она к ним привыкла, узнала их достоинства и недостатки, и совершенно не воспринимала как мужчин, это были опять таки просто друзья, как и Гриша. Ведь девушки часто мечтают о прекрасном принце, средневековом рыцаре, таинственном и необычным, и фантазёрка Женя не была исключением. Некоторые более рациональные подружки подтрунивали над ней, но уж что поделать, если в душе девушки жила Ассоль!? И в качестве принца она увидела Олега, а не привычного с детства, родного, как брата, Гришу.

Как в такой ситуации должен был поступить Гриша? Собственно, он особенно и не задумывался, всё было пущено на самотёк, да и текущие дела студенческой полувзрослой жизни увлекали, и хоть он частенько вспоминал с замиранием сердца свою подружку, встречались подросшие дети всё реже и реже. Ну, а после гибели родителей его жизнь трагически изменилась, и Гриша не успел оглянуться, как попал в оборот к Пасикису. Леоновы частенько зазывали его на ужин, даже уговаривали пожить у них, но он сначала постеснялся, а потом Виктор буквально не отходил от него. Гриша вспомнил ночь без любви с Соней, и следующий день, в который они не могли смотреть друг на друга без стыда и брезгливости. Спустя почти год после его отъезда у неё родился сын. Следующим летом Виктор опять направил его туда же, и по выдуманным причинам периодически освобождал парня от работы и оставлял с ребёнком, напоминая, что это вроде бы его сынок. Гриша слегка упирался, но и не помочь не мог: то ребёнок, то Соня прямо таки умирают, некому купить «куска хлеба несчастной кормящей матери» или отнести малыша в поликлинику. Гриша любил детей, и с удовольствием возился с крошечным созданием, помогая его вечно больной мамочке, и сердце парня вздрогнуло. По утрам он бегал в молочную кухню, а Соня была неизменно внимательна к нему, и часто тихо плакала над кроваткой сына, называя его сироткой и поглядывая при этом на притихшего Гришу. «Да, нелегко будет парню без отца…» – горестно приговаривал себе под нос Виктор, тяжко вздыхая и глядя в сторону. А его мать, ворчливая жирная старуха с необъятной грудью, проходя мимо кроватки малютки, резко толкала её, причитая: «Мало мне на голову Соньки, ещё и этого заморыша в подоле притащила! Можно подумать, что дом резиновый! И сама-то вся больная, как её идиотка мать-покойница, а туда же!», – грудничок от толчка просыпался и заливался криком. Соня хватала его на руки и начинала горестно и тихо причитать, завывая: «Господи, куда же нам с тобой деваться, сынок!? Только в омут головой, нет для нас иного места на Земле…». Ну, чьё сердце здесь выдержит? Уж точно, не молодого парня, недавно потерявшего родителей. И Гриша всё чаще думал: «Может, и правда, обзавестись семьёй? Ведь и я остался совсем один… Живут же люди и без любви». У многих его приятелей появились невесты, и в нём проснулось детское чувство – поиграть в отца, удивить своих друзей, да и к одиночеству он не привык, воспитываясь в дружной семье, где всегда ему были готовы прийти на помощь.

После возвращения в Москву, первым делом он встретился с Женей и рассказал ей обо всём. Та хмыкнула, заметив ехидна, что дети обычно рождаются через девять, а не двенадцать месяцев. Гриша по-детски заявил, что почувствовал себя отцом, взяв малыша на руки, на что Женя предложила ему удочерить её, если вдруг в нём проснулась такая жажда отцовства:

– У тебя сразу появится взрослая симпатичная дочь, все просто с ума сойдут от зависти! И обойдусь я гораздо дешевле, ну, если только на бутылку иногда попрошу, папуля…

Гриша рассмеялся, понимая, что Женя во многом права, но ведь в это время у неё самой развивался бурный роман с Олегом, сразу очаровавшим их друзей и родных. А тут ещё его тётя заявила, что «родить одной – тоже нужно иметь смелость!». Сама она, расставшись по глупости с мужем, родила от женатого человека, вот теперь и пожалела Соню, вспомнив свою непростую судьбу с малышкой на руках, умершей в раннем детстве. И все её кавалеры, крутившиеся ранее вокруг замужней женщины, после развода испарились. Тётя сгоряча заявила, что ничего страшного не случится, если он попробует привезти её с малышом к себе, а она им поможет. Но ведь это не игрушка – как это, «попробует»!? Мамина сестра была чудесным человеком, красивой женщиной и во многих отношениях действительно незаурядной личностью. И в работе, и дома всё кипело в её руках, она везде была лучшей, но из-за властного и непредсказуемого характера личная жизнь этой страстной натуры не сложилась. Мужчинам не нравилось её чрезмерная безапелляционность и решительность во всех вопросах: ни с кем не советуясь, ни к кому не прислушиваясь, она горячо заявляла, что будет именно так, и никак иначе. Тётя обладала открытым мужским характером и ранимой женской душой, но она не умела применять тонкие дипломатические шаги, в которых так преуспел прекрасный пол, а действовала нахрапом. И не раз бывало, что она действительно принимала правильное решение, только хорошие дела быстро забывались, а ошибки ставились ей в упрёк. Как она ни заботилась о мужчинах, они всегда сбегали из-под её мощного прессинга. Эта дама, любившая Гришу, была для него непререкаемым авторитетом, тем более, после гибели родителей. А тут ещё Соня прислала ему горькое письмо, в котором умоляла хоть на время приютить её, а Пасикис при каждой встрече укоризненно смотрел на парня, приговаривая: «Да уж, погубил ты девку. Не выживут они в Одессе». Гриша начинал оправдываться, а тот в ответ только махал рукой – мол, не хочу ни в чём разбираться и настаивать, пусть это будет на твоей совести. Всё было решено в один миг, не без помощи тётки и Пасикиса, а как только Соня с сыном приехали в Москву, выжить их из дому не представлялась возможным. Тётя забавлялась малышом, забота к нему компенсировала ей неустроенность в личной жизни, и она поневоле тоже давила на Гришу, а уж Виктор просто не слезал с него.

Вот так и было всё решено, без него его женили, и после свадьбы Гриша почти перестал видеться с Женей, хотя им очень не хватало друг друга. Жалость сыграла с ним плохую штуку, и назад ничего не вернёшь. Едва они зарегистрировались, Соня из жертвы превратилась в тирана. Она не позволяла ему поддерживать никаких отношений с его друзьями и близкими, скандалила, когда те приходили к ним в дом, и, в конце концов, даже с тётей Гриши вдребезги разругалась, заявив, что больше не пустит её на порог. Правда, слегка одумавшись, Соня беззастенчиво «уточнила», что ребёнка по-прежнему может, по доброте душевной, подкидывать к ней, и от помощи не отказывается: ведь это она не ей, а своему внуку помогает. Конечно же, из этого ничего не вышло, и тётя вскоре совершенно потеряла интерес к избалованному и двуличному, благодаря воспитанию Соней, мальчишке.

А тут вдруг она случайно встретилась со своим бывшим мужем, и, забыв глупые юношеские обиды, оба поняли, что последние 30 лет пропали даром… Вот как бывает: все эти годы они делали глупости, метались, а зачем – непонятно. И ведь ничего не стоило быть немножко терпимее и строить свои отношения раз и навсегда, по-настоящему оберегая чувства друг друга, да видно, понимание приходит не сразу, а иногда и слишком поздно. Сначала кажется, что всё поправимо, а потом бесшабашная юность как-то незаметно тает, и «твой поезд ушёл навсегда». Грише тётя, конечно, сочувствовала, но изменить что-либо было не в их силах. Плохо не слушать советы, однако идти на поводу ещё хуже… – выдохнул вслух Гриша. – Ведь отвечать, в конечном счёте, приходится за всё самому, и тут уже никто не поможет.

8. Подарок первоклассника

С такими невесёлыми размышлениями Гриша подошёл к своей квартире, открыл дверь и с удивлением увидел в гостиной свет. Им безотчетно овладело тревожное предчувствие, сердце напряженно заколотилось. В передней лежал газовый пистолет, который он хотел подарить Жене, да забыл его дома. Гриша пошарил в темноте рукой, провёл по всей поверхности полки в прихожей – ничего… Всё это вызвало у него некоторое оторопение. Немного поколебавшись, Гриша решил, что не побежит никуда из собственной квартиры, скинул ботинки и на цыпочках, осторожно оглядываясь, вошёл в гостиную. На полу, посреди комнаты, сидел какой-то наглый тип в дурацкой, надвинутой до самых ушей, шапки и с ожесточением рылся в оставленном утром Гришей ПОДАРКЕ ПЕРВОКЛАССНИКА, вываливая постепенно оттуда всё на ковёр. Какой странный вор! Видно, в отличии от Сони, ему его фотки понравились… Рядом с коробкой валялась мамина зеркальная шкатулочка в серебряной оправе, все украшения из неё были небрежно высыпаны и разбросаны по всему ковру. Ночной гость был так увлечён, что даже не среагировал на приход хозяина, тем более, в ушах у него торчали наушники. Гриша стал внимательно разглядывать его и наконец-то узнал – из-под дурацкой шапки выбился ярко-рыжий клок нечесаных волос, и немыслимо пёстрый галстук с блёстками сверкал на оранжевой рубашке в зелёный горошек. Все сомнения рассеялись, это был дружок Сони, фотограф из Одессы. Гриша настороженно прислушался и внимательно осмотрел всё видимое им пространство – вроде бы, он один.

– Не помешал, Лёвушка? Может, изволишь сообщить, что ты здесь делаешь и с какой стати роешься в моих вещах?

Наглый парень с вызовом поднял не него свои белесые глаза:

– Ша, дорогуша, я не тырю, не подумай, а всего лишь любуюсь твоими фотками. Шо, шибко жалко для почти родственника!? Ведь я фотограф, художник, для тех, кто понимает.

– Пожалуй, лучше сразу вызвать милицию, вот ты им и расскажешь про свои художества в моей квартире.

– Зачем нам такое счастье? Поостынь слегка! Ладно, я не буду делать морду чайником – думал, вы с Виктором сегодня улетели. Всё Сонька, вечно мозги накрутит невпопад, прошмандовка! Опять сделала всем смешно! А хата, жлоб, не только ваша, но и наша, или Соня и малой уже таки нам никто? Не надо грязи! Ты всё равно сандалии навострил на Запад, вот она и отмусолила мне перед отъездом в Крым ключики: шо я буду за зря выкладывать свои кровные червонцы на чужую хату, когда наша временно осиротела?

– Наша!? А в маминых драгоценностях зачем рылся, они тоже «наши»? Или ты ещё и ювелир? Вот что, пожалуй, я не поеду ни в какую Америку. Вы здесь в моей квартире на мои же деньги будете жить припеваючи, а я вкалывать на вас. Совсем обнаглели!

– Да ладно тебе, не делай скучное лицо! На кой ляд мне твоя Сонька сдалась, я за неё не раскидывал сети даже тогда, когда она… – и он запнулся.

– Забеременела, да? – продолжил за него Гриша. – Ах ты, гадёныш! Не нужна, так чего же ты к ней шляешься?

Тут Лёва заметил альбомчик в руках у Гриши. Лицо его озарилось нескрываемой радостью, и он, тыча в него грязными пальцами с длинным загнутым ногтем на мизинце, беззастенчиво заявил:

– С какого привоза натырил? Я его полюбил с первого взгляда! Шо, ты им уже таки попользовал? Не будь эгоистом, дуня, дай другим, и тогда хоть изрыдайся по мне, я тебе забуду навек.

Он резко подскочил и стал выдёргивать у пораженного хозяина бабушкин подарок, обрушиваясь на него всем своим грузным телом. Гриша вцепился в альбом мёртвой хваткой: он был меньшей весовой категории, но выше, и более спортивный. Молча, словно два барана, они тянули его каждый в свою сторону, неожиданно из альбома выпала цепочка с крестиком, точь-в-точь такая же, как у Жени. Тут оба непроизвольно выпустили альбом из рук, и он мягко упал на ворсистый ковёр, рядом с крестиком, и бойцы вновь дружно ринулись к подаркам. Более ловкий Гриша первым ухватил крестик с альбомом. Лёва тут же вспомнил об изящном дамском пистолете с перламутровой ручкой, который он прихватил в коридоре, но так и не успел как следует рассмотреть: тогда его внимание переключилось на раскрытый ПОДАРОК ПЕРВОКЛАССНИКА и лежавшую в нём шкатулочку. Он схватил его и направил на Гришу:

– Отдай крестик, вэй з мир, альбом мне более не люб, считай его презентом от меня, я в него только гляну маленько, один крошечный разочек. Слушай, не жадись, ты с этого будешь хорошо иметь, даже лучше, чем хорошо, клянусь мамой! Гони мне его взад, Гришенька, миленький, а то я тебя покоцаю, как Мойша собаку мадам Циперович!

Его голос с каждым словом поднимался всё выше, пока не перешёл на отчаянный визг. Гриша, в отличие от фотографа, знал, что пистолет газовый, убить им нельзя, но его применение не сулило ничего хорошего, даже если заранее прикрыть лицо рукой. Он глянул на возбуждённого Лёву, и понял, что тот не остановится ни перед чем. Но зачем ему крестик и что он такого знает о нём? Гриша ни за что на свете не отдал бы подарки своей таинственной бабушки, тем паче, такой же точно она подарила Жени, что было ему особенно приятно. Кроме того, настырный интерес рыжего проходимца к маленькому скромному символу православной веры, видимо, не случаен. Что скрывается за этим? Нужно попытаться хоть что-нибудь выпытать у Лёвки. А ведь Женя права, за ними следили, и, видимо, вовсе не из-за денег… Гриша где-то читал, что не так-то легко выстрелить в человека, если ты этого никогда ранее не делал и не питаешь к нему особой злобы, и он решился рискнуть своей слизистой оболочкой. Неторопливо, глядя в упор на дрожащего от страха и нерешительности Лёву, Гриша одел на себя крестик, тогда тот, подняв пистолет, заорал:

– Сниму с твоего остывающего трупа, адиёт!

9. Откровения тартильи или Тайна золотого ключика

Гриша хмыкнул, прикрыв лицо, но в это время раздался телефонный звонок, резко разорвавший напряжённую ночную тишину. Лёва вздрогнул и невольно повернул голову в сторону телефона. «Женечка, спасительница моя!» – радостно промелькнуло в голове у Гриши, он тут же бросился к ногам Лёвы и с силой толкнул его в щиколотки. Тот не устоял – соскользнул на ковёр, пистолет выпал из его руки и ребром упал на хрустальную шкатулку, в результате чего она вдребезги разбилась буквально за секунду до приземления Лёвы. Падая, он машинально выставил руку вперёд, и ладонь с силой опустилась на осколки стекла. Почувствовав резкую боль, Лёва невольно отдёрнул её, но не удержал равновесия и плюхнулся в осколки ещё и локтем. Он бессильно взвыл от боли и визгливо, по-бабьи, выругался. Кровь быстро промочила рубашку и стала капать на ковёр. Гриша схватил пистолет, сунул его в карман, а затем поволок причитающего страдальца в ванную, где у них хранилась аптечка. Он осторожно вытащил 2 крупных осколка, мелкие достал пинцетом, обработал раны истошно воющего Лёвы зелёнкой и туго перевязал их.

Не выдержав его нытья, Гриша пригрозил парню милицией, при этом популярно объяснив жертве собственного насилия, что его там быстро вылечат и он надолго забудет и о своей ране, и о крестиках с альбомчиками, и даже о родной маме, да ещё посадят лет на пять, приписав ему все «висяки» за последнее время. Только тогда тот прекратил жалобные стоны, приправленные нецензурной бранью. А телефон в это время всё звонил и звонил, не переставая, Гриша поднял трубку, и лицо его озарила ласковая улыбка:

– Не волнуйся, Женечка, всё нормально, у меня тут фотосессия. Кто проводит? Да нежданный гость, который хуже татарина. Не, я не шучу, здесь Лёвка роится в моих вещах и жаждет заполучить соседский альбомчик и крестик, что мы с тобой сегодня купили в церкви. Да уж не знаю, зачем он ему понадобился. Ладно, пока, не переживай, не, не надо приходить, я сейчас милицию вызову. Хорошо, буду на связи. Целую, спасибо.

Он осторожно нажал кнопку, разъединив связь так, чтобы Лёва не заметил, и продолжал:

– Конечно, заезжайте утром.

Теперь Гриша уже демонстративно нажал кнопку телефона и стал сосредоточенно набирать 01, но тут раненый грабитель взмолился:

– Гришок, душечка, ша! Не забивай гвозди в мой гроб, пощади убогого, я тебе такое доложу, черепаха Тартилья откинула бы ласты от удивления!

Грише и самому было жалко сажать Лёвку, он хоть и редкий бездельник, выпивоха и оболтус, но, всё-таки, не преступник, а в тюрьме погибнет окончательно.

– Ладно, валяй, сеньора Тартилья, докладывай тайну золотого ключика. А я пока подумаю, что с тобой делать.

Лёва рассказал ему, что однажды в Одессе он подрабатывал фотографом на богатой свадьбе небезызвестного Бени Шмонта с Фрумой Хендельман, понятия не имея, что собрались там бандюганы из известной шайки, на них и кровь, и ограбления не только в родном городе – они гастролировали по всему югу России. Эту халтуру подкинул ему брат Виктора Пасикиса, отец Сони, пообещав хороший куш. Но тогда Лёва ещё не знал Соню, просто её отец дружил с их соседом по квартире и часто забегал к ним. Он же и порекомендовал бандитам фотографа как надежного человека, только Лёва был не в курсе их дел, он просто отправлялся на заработки, ему тогда не было и 18 лет – только школу закончил. Так вот, на этой свадьбе произошло убийство, и он оказался свидетелем, причем сдуру выложил милиции все свои фотографии и даже плёнки отдал. Среди ментов оказался их человек, и бандиты ополчились и на него, и на Сониного отца, которого вскоре прикончили – кто и как, осталось вроде бы неизвестно. Лёва понятия не имел, были ли у того какие-то с ними дела или нет, только сосед посоветовал ему не высовываться. Он в панике метался, не зная, что делать, и тут Виктор Пасикис пообещал выгородить его перед бандой. Вот так Лёва оказался у него на крючке.

– Что же он своего брата не спас? – удивился Гриша. Лёва объяснил, что они с детства терпеть друг друга не могли, да и матери у них разные. Сонин отец всегда говорил дочери, что Виктор и родного брата продаст за медный грош (может, так и получилось?), а после его гибели Пасикис «поимел Лёву с Соней и в хвост, и в гриву», как он выразился. Мать Сони давно умерла, и она осталось с мачехой её убитого отца, то есть с матерью Виктора, злой, неопрятной и скупой старухой, других родственников у неё не было, и некому было заступиться за девчонку. У Сони был красивый сильный голос и абсолютный слух.

– Серьёзно!? Я никогда не слышал, чтобы она пела, – удивился Гриша

– Шо, удивил!? Слушай сюда, не такое от рыжего узнаешь!

Виктор со своими шестёрками возил её с концертной бригадой по окрестностям. Как-то зимой было очень холодно, а она всю новогоднюю ночь пела перед сельским клубом: ведь тогда не было принято открывать рот под «фанеру», да и микрофона там не оказалось. Соня простудилась, и почти полгода не только петь, но и разговаривать не могла. У неё в 12–13 лет фигура была, как у зрелой девушки, что характерно для восточных женщин, вот тогда Виктор и решил использовать её по-другому, а после того, как она переспит с нужным ему человеком, дядечка шантажировал его, обещая посадить за связь с малолеткой, о чём первоначально тот и не подозревал. Нет, ему не деньги нужны были, он использовал их совсем в других целях, а как – можно только догадываться. Вот поэтому у неё уже в 18 лет была такая рыхлая фигура, они с его матушкой и на подпольные аборты её таскали, и вообще, калечили девку, как могли, и морально, и физически.

Однажды Виктор сообщил, что переезжает работать в Москву – вроде бы, его кто-то пригласил в институт как ценного кадра. Гриша хмыкнул и покачал головой: Виктор одновременно пристроился и в учебный институт, в котором учился Гриша, и в академический институт, куда, по протекции Виктора, он был распределён. Какая протекция, если он и сам-то был там без году неделю!? Странно это, что и говорить, – подумал он – видно, Женя, со своим тонким женским чутьем, во многом права…

Лёва встречался с Соней, ничего не подозревая о проделках её дядюшки Пасикиса, и честно ухаживал за ней, а когда она забеременела, узнал от друзей, что кто только «её ни поимел», и, хоть и сам был далеко не ангел, жениться категорически отказался без каких-либо объяснений. Собственно, Виктор и не настаивал, у него были иные планы: ему необходим был брак Сони с Гришей. В этот раз её беременность была дядечке на руку, и Виктор с успехом воспользовался «нежелательным последствием ихней вольной любви». А у Сони появилась возможность хоть как-то уйти от этого ужаса, в котором она жила. Порядочный парень с трёхкомнатной квартирой в Москве – это намного лучше, чем жить с вредной старухой. Через некоторое время Лёву вдруг опять стали доставать его бывшие клиенты из банды, он точно не знает, то ли они вышли из тюрьмы, то ли это проделки Виктора. По крайней мере, он лишился средств к существованию: фотоателье, в котором Лёва работал на выезд, стало частным и он оказался на улице, а каналы левых подработок (впрочем, по размеру это был скорее основной заработок) тем или иным путём закрылись для него. Вот Виктор и предложил ему последовать за Соней в Москву, обещая помочь и с жильем, и с работой. И он действительно сначала помогал, а потом вдруг – как отрезало, и Лёва сразу остался без копейки, вот и бегал подкормиться к Соньке. Одесса, как известно, каким-то немыслимым путём оказалась уже не в России, а в другой стране, жить там с каждым днём становилось все невозможнее. Многие его друзья и родственники уехали: кто в Москву, а большинство в Америку или, в крайнем случае, в Израиль (не все же евреи идиоты! – прокомментировал Лёва), и возвращаться туда стало некуда и не к кому, но и в Москве жить было не на что. Здесь есть и свои фотографы, и родственники, которые им помогают, а Лёва никому не нужен. Виктор заявил, что ничего не будет более для него делать, если он не изволит чётко выполнять любые его поручения без всяких дурацких вопросов. И Лёва превратился «в бессловесного раба этой паскуды», при каждом его комментарии Пасикис лишал его «мани». Теперь он потребовал, чтобы Лёва нашёл у Гриши в квартире какую-то ювелирную вещичку, какую именно – Виктор и сам толком не знал, главное, с тёмным камушком, возможно, крестик, отсвечивающий внутри багровыми тонами – найдёт, получит свободу и для себя, и для Соньки: Виктор обещал выплатить им обоим такие деньги, что до конца жизни хватит, и оставить их в покое. Да где её взять-то, эту драгоценность? Вот Лёва и Соня искали её у Гриши.

– А почему у меня-то? Я что, ювелир или кладокопатель?

– Откуда я-то знаю!? Что велели, то и делаю. Конечно, Соня видела, и не раз, ПОДАРОК ПЕРВОКЛАССНИКА, но даже и не подозревала, бездельница, что там лежит эта шкатулка. А тут вдруг Лёва заходит – и такая удача, на столе валяется раскрытая коробка, а в ней шкатулочка. В коробке он всё равно ничего путного не нашёл, пусть Гришка не распыляется попусту, как самовар на углях, а вот крестик на нём вроде бы как раз с таким камушком.

– Ну, допустим, а мои фотки-то тебе зачем?

– Я ведь фотограф, просто так, из любопытства.

– Хватит врать, а то точно милицию вызову! И ещё Виктору расскажу, что ты его заложил, – вскипел Гриша. Тогда Лёве пришлось объяснить, что ему велено найти старые дореволюционные фотографии каких-то Гришиных заграничных родственников и хорошо бы узнать хоть какие-то их координаты, может, письма от них. А вчера вечером уточнил – мужика темнорылого и фифу в шляпке, одним словом, Виктор велел переснять фотки и отослать ему (действительно, на диване валялся фотоаппарат). Лёва всё время приговаривал: «Теперь он меня точно кокнет!» Он твердил, что Виктор страшный человек и что он связан с какой-то могущественной международной организацией, где чуть ли не лидер, у него везде свои люди и он может буквально всё. Лёву действительно трясло от страха, видно было, что он не притворяется. Это Виктор сообщил ему, что вроде бы Гриша сегодня получил от какой-то тётки в шляпе альбомчик, а, может быть, и ещё что-то, без чего он просто не может жить, и он не поскупится «за эти цацки».

– И вдруг, боже ш мой, какая везуха, камушек таки сам пришёл к нам с тобой в руки, да ешо вместе с заклятым альбомчиком! Зачем тебе, еврею, ихний крест? Видел, как он от тебя сбежал, прямо таки сам идёт к Лёве в ручки! Просто чудо! А ведь как я, несчастный, за него пострадал, весь в крови лежу, того гляди, сандалии откину! Гришаня, душа моя, ведь ты ещё вчера назад не был с ним знаком, и ничего себе, прекраснейшим образом жил. На кой ляд, культурно выражаясь, он тебе сдался, шо ты в него вцепился, как утопающий в соломинку? Неприятностей хочешь!? Клянусь мамой, они у тебя будут! И у Женьки твоей, ведь ей тоже не пустую штуковину всучила та дама из Амстердама. Слушай рыжего одессита, он тебя от него вмиг избавит, ещё спасибо скажешь! Отдай его мне, как только Виктор со мной расплатится, падлом буду, если не поделюсь с тобой, как с родным, мне для вас с Сонькой ничего не жаль! Сам ты его не продашь задорого, а Пасикис в этом деле мастер, ещё мальчишкой на привозе с гнилой картошки имел як с брильянтов.

Гриша перебил его. Он быстро понял, что должен любым путем скрыть происхождение этого крестика.

– Лёв, я не знаю, что вы у меня ищете, да только явно не его. Ну, какой там брильянт, спятил, что ли? Просто мы с Женей зашли в меншиковский храм, знаешь, в переулке у Чистых прудов, и купили там себе по крестику, а потом обменялись ими на память, вот и всё. А насчёт брильянта – это, увы, сильное преувеличение. Там на прилавке ещё один такой оставался, пойди да купи себе, коли он тебе так нужен. Хочешь, посмотри на него – на свой страх и риск сказал Гриша, не давая крестика в руки – ничего там нет, и не может быть, он современный, а камень – дешёвый пироп, я тебе как геолог говорю. Квартиру нашу, кстати, уже сто раз обыскивали после смерти родителей. Если и было что-то, то уж точно, ничего не осталось.