Текст книги "Колючая изгородь: повести и Карабахские были"

Новые дороги

Повесть вторая

Мне двадцать четыре. Один-одинешенек, сирота. Работаю на Нефтяных Камнях. Воспитателем в рабочем общежитии. Двадцатичетырехлетнему парню с высшим образованием слова «одинокий», «сирота» не подходят. Но как быть? – говорю я себе. Война опустошила наш дом. Огонь очага погас. Погас!

Последние весточки, которые я получал, были из деревни, от матери. Но и ее нет на свете.

Я живу среди рабочих-нефтяников, которые день и ночь борются с волнами. Каждый вечер я встречаюсь с ними в двухэтажном деревянном доме – общежитии, стоящем на эстакаде. Беседую о том о сем, иногда захожу в красный уголок, они смотрят на меня и говорят:

– Сынок, устали. Всю ночь возились с бурильным станком. Хотим немного отдохнуть. Потом расскажешь новости…

Днем, когда все на работе, я остаюсь один. Днем бывает много свободного времени. От безделья не знаю, куда себя девать.

Хожу по эстакаде, смотрю на елки, посаженные в бочки, а в безветренные дни вглядываюсь в просвечивающее сквозь волны дно тихого моря – Каспия. Рыбы плавают, плавают стаями и поодиночке. Сверху по эстакаде бегут машины, но их гул рыбу не пугает.

Тогда не было вертолетов. Был один-единственный корабль «Андуга». Да, и еще грузовые баркасы.

С этого маленького стального острова во все стороны шли эстакадные дороги, а по краям их стояли вышки, нефтяные вышки. Здесь работали люди многих профессий. Но главная – нефтяник. Была здесь и еще одна профессия – спасатель. Да, поверьте мне, спасатель был обыкновенным пловцом. Он стоял на эстакаде и внимательно смотрел вокруг. Зачем? Если кто – нибудь из рабочих-нефтяников падал в море, он сразу прыгал следом и вытаскивал из воды. Если не ошибаюсь, за каждого утопающего спасатель получал пятьдесят рублей вознаграждения. На нефтяных Камнях спиртное воспрещалось строго-настрого. Тех, кто исподтишка доставлял туда спиртное, тут же увольняли.

Управляющий трестом Бахтияр Мамедов одновременно очень строг и очень добр. Все его уважали. Кто бы к нему по какому-либо вопросу ни обращался, уходил довольный. В кабинете он почти никогда не сидел – всегда находился среди рабочих.

Нефтяник Курбан тоже был известным мастером. О нем даже песню сложили – «Мастер Курбан». Эта песня впервые прозвучала на Камнях в исполнении знаменитого Рашида Бейбутова.

Как пел! Ох, как! До сил пор звучит у меня в ушах его голос… Да, голос певца будет жить в душах нефтяников столько лет, сколько волн в бескрайнем Каспии.

Тогда говорили и писали в газетах: Нефтяные Камни – единственный в мире стальной остров. Сейчас не знаю как, но для меня он остался единственным.

Хазар! Добрый и страшный Хазар-Каспий! Иногда покорялся он людям, иногда так бушевал, что думали – все, конец! Наших следов не останется!

Приходили бури, уходили бури, успокаивалось море. Как будто успокаивалось…

Но тех весенних страшных дней не забыть! Нет, не забыть! Рядом с эстакадой стояла буровая на стальных сваях. Там шла напряженная работа. Вечерело. Ярко светились лампочки на буровой.

Вдруг нам сообщили, что надвигается шторм. Рабочие с дальних буровых стали срочно возвращаться на машинах в общежитие. По радиотелефону сообщили о шторме и на эту ближнюю буровую. Но там завершали работу: на следующий день должен был забить черный золотой фонтан. Ни мастера, ни бригадир, ни рабочие не согласились уйти. Сказали: «Мы видели много бурь. Выстоим и на этот раз!»

Но шторм унес этих смелых людей, унес и буровую. Ушли из жизни известный всей стране мастер Коверочкин и его славная бригада – совсем еще юные, безусые ребята.

…После этого случая минула неделя. «Андуга» вернулась из города, причалила к островку. С корабля сошло несколько молодых мужчин. То были отцы погибших. Их встречали все нефтяники острова. Конечно, среди встречавших был и Бахтияр Мамедов.

А на следующее утро мы их провожали обратно. Все молчали. Что сказать? Чем успокоить? Что скажешь отцу, потерявшему единственного сына?

Шел по эстакаде молодой отец, шел, держась за перила, и смотрел на спокойное море. Смотрел туда, где стояла стальная буровая, и вдруг остановился. Остановился и, вынув из кармана пачку денег, с силой швырнул ее в море. На воде закачалось множество разноцветных бумажек. То была заработная плата погибшего юноши и деньги, выданные в помощь его осиротевшему отцу.

На острове и поныне стоит обелиск. Но не знаю, высечены ли рядом с именем знатного мастера и имена тех горько оплаканных ребят?

Да, Нефтяные Камни такое место! Здесь каждая капля крови оплачивается самой дорогой ценой.

Пожить рядом с этими простыми, суровыми людьми – значит пройти большую школу жизни, здесь человек становится ЧЕЛОВЕКОМ!

Как и говорил, днем я бродил по этому стальному островку, потом прочитывал газеты: скоро должны были вернуться рабочие со смены.

Когда вечерело и зажигались лампочки в красном уголке, я проводил с ними беседы. Рассказывал новости, иногда читал свои сказки и рассказы. Они были коротенькими, поэтому слушатели не уставали. Говорили:

– Темир, еще читай!

Я отвечал: «У меня нет больше! Я их только что написал».

Кто из рабочих, слушая меня, в шахматы играл, кто шашки передвигал, а кто и в «незаконную карту» бился.

Днем у меня было так много времени, что я невольно вспоминал любимые уголки прекрасного Карабаха, извилистую лесную дорогу, которая шла через нашу деревню в Истису, вспоминал трели чудесных голосистых птиц, вспоминал детей и писал обо всем, что знал, что видел.

Зачем писал? Не знаю. Душа просила, я и писал. Потом сам себе читал. И мне казалось, сочинил это не я, а кто-то другой. «Интересно, – думал я. – Все пишущие такие?» Бог с ним! Писал да писал…

Кстати, не помню, говорил вам об этом или нет? Две недели находился на Камнях, а потом «Андуга» уносила нас к берегу на отдых, тоже на две недели.

На берегу, на Острове Артема, у меня было место в общежитии, но жил я в городе, в Баку, у своего друга по имени Азиз. У него мать была ангел. Дети звали ее не «мама», а «сестра» – по-нашему. Я тоже, как и ее дети, звал ее «баджи».

От своих детей она меня не отличала. Иногда, когда у меня кончались деньги, она, догадываясь, смотрела мне в лицо и говорила:

– Эх, мой сирота, кажется, карман твой пуст…

Баджи вытаскивала из-под цветистой подушки маленький узелок – то был ее денежный мешочек, – протягивала мне и говорила:

– Бери сколько надобно…

И я брал мешочек. После возвращения с моря тут же отдавал долг.

Она, смеясь, говорила:

– Среди моих сирот ты единственный, кто возвращает деньги.

Да, Баджи своих детей тоже называла не по имени, а «моя сирота». Такая была у нее привычка. Старшая дочь ее говорила:

– Отец умер, когда мы были маленькими. С того времени мама нас зовет сиротами. Дети без отца – сироты…

Одним словом, когда я возвращался на берег, жил в семье Азиза.

На стальном островке я писал для детей сказки, короткие рассказы. Однажды, побывав в городе, зашел в Союз писателей, прочел их консультанту Ильясу Эфендиеву. Сейчас он известный писатель – драматург, уважаемый человек. Прослушав меня, он поднял телефонную трубку. Потом сказал:

– Паренек, иди в редакцию «Азербайджан пионеры», к редактору.

И я пошел.

Редактор Эйпула Агаев встретил меня доброжелательно. Тут же прочитал мои сказки.

Они были совсем короткие, в страничку. Как я переживал тогда, до сих пор помню!

Подняв голову, он сказал:

– Будем печатать!

Эти два слова «будем печатать!» и стали для меня путевкой в таинственный, желанный мир литературы.

После этого случая мои рассказы и сказки стали часто появляться в детской газете и журналах.

Обычно все летнее время я проводил на Камнях. А куда же мне ехать? Честно говоря, и денег было мало. Одним словом, и море было всегда со мной, и я с морем!

Осенью Хазар ведет себя спокойнее. В такие дни я вставал рано, бродил по эстакаде, подходил к стальным перилам и встречал восход солнца. Темная-темная даль моря начинает вдруг светлеть, потом розовеет, краснеет, появляется краешек светила, и его золотые локоны-лучи рассыпаются по поверхности моря. Оно искрится в твоих глазах, зажигается огоньками. Наконец солнце отрывается от моря и встает над ним горящим, раскаленным шаром. Солнце проснулось и разбудило жизнь.

Приходят корабли, забирая нефть, уходят, чтобы освободиться, и, опорожнившись, возвращаются, наполняются и вновь уходят…

Текущее по нефтепроводу черное золото вливается в огромные чаны. Чаны заполняются, опустошаются, опять заполняются, чтобы влиться в корабли – нефтевозы…

Везде рука человека! Строятся новые стальные эстакады, возводятся новые нефтяные вышки, чтобы черного золота стало еще больше!

…Однажды зимой, ночью, услышал стук в дверь. Хилая, она задрожала. На пороге стоял воспитатель второго общежития Панах. Он был старше меня на несколько лет.

– Темир, одевайся! Скорей одевайся!

– Что случилось? Шторм надвигается?

– Одевайся скорее, говорю… В твоем общежитии, в угловой комнате, горит свет.

– Горит? Ну и что ж? Пусть горит! Что такого?

– Эх, друг, ты новенький, многого не знаешь… Если ночью свет горит, значит, рабочий не спит. Если рабочий не спит, значит, сидит и пьет.

– Неужели?

– Да, сам убедишься!

– Интересно, а как этот зеленый змий проникает сюда, что этого никто не видит?

Панах посмотрел на меня и покрутил кончики маленьких усиков.

– Проносят в грелке, грелку привязывают к животу – вот и весь секрет!

Оделся. Спустился вниз. Подошли к угловому окну. Оно было закрыто плотным одеялом, по бокам еле-еле проглядывал свет. Подошли к двери. Панах был выше меня и плотнее. Не постучав, боком так ударил по двери, что она сразу же распахнулась. Вошли. Правда, в первое мгновение я ничего не понял. Двое молодых рабочих, СИДЯ на железных кроватях, смотрели на нас. От нашего внезапного вторжения вздрогнули, но, придя в себя, начали смеяться.

– Эх, вы! Из-за пары рыб стоило ли так ломать дверь?

Панах молча заглянул под кровать. Там лежало шесть-семь рыбин.

Оказывается, нефтяники, перед тем как на две недели уйти домой, удочкой ловили рыбу, солили, а потом увозили с собой. А эти двое, озорники-лентяи, вместо того чтобы пойти ловить ее днем на эстакаде, отодрали доски от пола и в дыру опускали удочки прямо в море. Ночью, особенно ближе к утру, рыба хорошо клюет.

Мы как молча пришли, так молча и ушли. Панах на лестнице сказал:

– Им повезло… Была бы выпивка, несдобровать!

Я спросил:

– А как же с полом?

– Это они умеют! Как поломали, так и восстановят– И еще так восстановят, что никто не догадается.

– А дверь?

– Это их вина. Пусть сами и подумают…

Сейчас, когда я встречаю друзей – рабочих с Нефтяных Камней, они говорят:

– Эх! Больше нет баржи! Не только что домой рыбу увозить, даже там, на Камнях, не сваришь! Кончилась рыбка! Не видать ее! А почему так случилось, никто не знает!

Воспитатель Панах уже третий год работает на Камнях, знает здесь все вдоль и поперек! Окончил техникум. Какой, не помню. Столько лет прошло, как запомнить!

Я за короткое время так привык к этим Камням, трубам, эстакаде, морю, воздуху, пахнущему нефтью, что забыл, что по специальности я юрист, окончил университет.

Иногда думаю о себе. Эх, сколько познал наук, а кому они сегодня нужны? Даже если бы пришел сюда со средним образованием, все равно стал бы просто воспитателем, как Панах.

Эх, Бог с ним!

Нефтяные Камни – совсем другой мир. Сюда воду питьевую доставляют с берега, а морскую сколько угодно бери, вся твоя!

Иногда объявляют целую неделю штормовой. Барки не идут. Их не отпускают с причала. А у нас вода кончается. Что тогда?

Поверьте! Однажды пошел в столовую, попробовал борщ, и вкус его показался каким-то необычным, словно сварен из газированной воды. Спросил. И правда. Оказывается, не хватало питьевой воды и в кастрюлю залили минеральную. А что было делать? Повара растерялись, надо же кормить работяг. На Нефтяных Камнях такие случаи не редкость.

Да, как я вам рассказал, в один из весенних дней ко мне подошел Панах, в руках держа газету.

– Темир, ты сегодняшнюю «Правду» читал?

– Еще нет, не успел.

– На, взгляни. Знаешь, что там написано?

– Что?

– Правительственное постановление. Каждый должен работать по специальности.

– Ну и что же? Значит, ты отсюда уйдешь.

Я рассмеялся:

– Если б я устроился по специальности, то сюда не приехал бы. – Сказал и поднялся с места.

Панах привычно подкрутил кончики усов и взглянул на меня.

– Посмотришь, и мои дела пойдут вверх тормашками…

– Почему?

– Для меня лучше этой работы ничего нет. Легкая. Спи, вставай, иди в столовую, ешь, вернись, опять спи. А вечером пройдись по двум комнатам, скажи пару теплых слов – и все! А знаешь, как трудно быть финансистом. Тебе, Темир, эта твоя работа нравится?

– Честно сказать, неплохая. Пиши сколько хочешь. Ну, а если совсем по-честному, не знаю…

Взяв газету, я мигом ее просмотрел.

– И ты этому веришь? – спросил я Панаха. – Сколько мы читали подобных постановлений… Эта новость просто ветер Каспия!

– Да Бог с ним…

В этот вечер я еще раз очень внимательно прочел постановление, но тут же и забыл. Вновь вернулся к своим делам – воспитывал взрослых работяг!

Через неделю к вечеру Панах сказал, что меня вызывают в управление. Там сообщили, чтобы я зашел к управляющему.

Бахтияр Мамедов пригласил меня сесть поближе:

– Темир, почти год работаешь у нас. Тебе здесь нравиться?

Сперва я кивнул, сказав «да», но тут же попытался исправить свою оплошность.

– Бахтияр-музллим, Камни – школа, здесь учат быть настоящим человеком!

Больше ничего не сказал. Подумал, наверно, к нам или артисты приехали, или гости – вот почему меня вызвали. Наверно, хочет поручить мне встретить их. Но быстро от своей догадки отказался – «Андуга» причалила и тут же ушла.

Вдруг он взял со стола отпечатанную бумагу и протянул мне.

– На, это тебе! Поздравляю. Желаю, чтобы имя нефтяников всегда держал на высоте! Ну… Как сказать, ты тоже солдат этой армии.

Взяв письмо, прочитал. Меня приглашали на работу в Прокуратуру республики. Бахтияр-муэллим проводил меня до дверей.

– Завтра пойдешь в отдел кадров. Документы и расчет будут готовы. Наверняка к «Андуге» успеешь. Желаю тебе счастья, товарищ! Товарищ прокурор!

От неожиданности и смущения я ничего не сказал. Как оттуда вылетел, не помню. Побежал в свою комнату, уселся на железную кровать, опустил голову и вспомнил маму. Вновь и вновь перечитал ее письмо. Собрал свои вещи. Да и собирать-то, по совести говоря, было нечего. С чем прибыл сюда, с тем и уходил…

Вечером, когда зажглись огни, захотел пройтись по комнатам ребят. Но получилось наоборот. Все они сошлись ко мне.

А «виновником» был Панах. Это он оповестил всех о том, что я уезжаю.

В эту ночь сколько горячих мозолистых рук тискали мои руки! В объятьях скольких славных людей я побывал. Не сосчитать… Я еле сдерживал слезы. Все давали мне домашние адреса и говорили:

– Темир, наши двери всегда открыты для тебя…

А кто-то повторял:

– Сынок, прямо приезжай к нам! Позвони, тебе будут рады. У брата машина, правда, дряхлая, но все же двигается… Он тебя встретит, давай к нам…

Со всех сторон мне слышалось: «И к нам приезжай! Нет – к нам!.. Приезжай, приезжай!..» То были незабываемые минуты, исполненные истинной человеческой доброты. Очень дорогие сердцу минуты.

На следующее утро все проводили меня к «Андуге». Сейчас на Камни садятся вертолеты, и как жаль, что ни разу – сколько лет прошло! – не смог я все-таки туда попасть. Но как тянет, зовет меня к себе мой стальной остров!! Если б вы знали как…

«Андуга» доставила меня на берег в Баку. Обычно, приехав, я всегда шел по улице Мустафы Субхи к дому Азиза. У них был телефон. Иногда я звонил Айне. Иногда заходил к ней на час-другой. А что было мне делать? Ведь еще и года не прошло со дня смерти мамы и свадьбу нам пока справлять было нельзя. И, по правде говоря, я не имел еще и пристанища для устройства семейной жизни. А зарплаты моей хватало лишь на еду и одежду.

Да Бог с ним!..

На следующее утро я отправился в Прокуратуру республики, в отдел кадров. Там встретил меня смуглый мужчина сорока лет – сорока пяти лет. Сперва говорил со мной сухо. А потом, когда узнал, что я из города барды, лицо его потеплело и сказал:

– Оказывается, мы соседи. А я из Агдама.

После того как я написал биографию и заполнил анкету, он вновь сказал мне:

– Завтра придете.

На следующее утро начальник отдела кадров повел меня в кабинет прокурора республики. Как мне показалось, прокурор выглядел моложе, чем мой провожатый. А у меня было представление, что человек в таком высоком звании должен обязательно быть в годах.

Он дал мне ряд наставлений, подчеркнул, что работник прокуратуры обязан быть чистым и честным, рассказал, какие неожиданности и затруднения могут возникнуть в моей новой работе.

После «воспитательной беседы» мне выдали деньги на дорожные расходы и подъемные, сказав:

– Завтра же поедете в Ленкорань стажером следователя. Сейчас вам выдадут удостоверение личности.

И вот я отправился поездом к месту назначения. В кармане лежала новенькая красная книжечка. На ней написано: «Прокуратура Азербайджанской ССР». Чего таить? Каждые пять – десять минут я вытаскивал удостоверение, смотрел на свою фотографию, всякий раз словно заново читал свою фамилию, имя и опять бережно прятал в карман. Иногда поглядывал по сторонам – очень хотелось, чтобы и другие видели, что у меня сеть такой красивый, такой внушительный документ.

Поезд шел и шел, свистя на поворотах, унося меня все дальше от Баку, от города, где я учился, где прошло пять лет моей жизни. В окне вагона проплывали поселки, поля, берег Каспия, моего любимого, доброго и сурового моря.

К сожалению, в купе, кроме меня, никого не было, и я скучал. Поезд остановился на незнакомой мне станции. В купе вошел мужчина средних лет. Совсем без багажа. Поздоровавшись, сел напротив у окна. Оказалось, тоже едет в Ленкорань.

Мы оба молчали – почему, не знаю.

А мне все не верилось, что буду работать по специальности.

Я думал: меня пригласили на работу без протекции, а я ведь я слышал, что в эту систему попасть трудно, а без «помощи» просто нельзя. А со мной получилось иначе! Наверно, все это вранье, что говорят.

Поезд спешил, колеса стучали, уносили, уносили меня…

В эти минуты я вновь с болью в сердце вспомнил мать: «Ах, если бы она была жива, знала бы, кем стал я теперь и куда еду…» Не могу уснуть. Вспоминаю Камни, тех сердечных ребят, думаю о завтрашнем дне, да и студенческие годы тоже проходят перед глазами.

Пытаюсь заговорить с соседом. Тот рассказывает, что закончил рыбный техникум, сам из Ленкорани, а в Баку жил в общежитии. Мне становится легче. Ведь я тоже долгие годы жил в общежитии, я говорю:

– Да, в общаге такие случаи бывают, что смех разбирает, и такие, что не поверите!

Сосед, оживившись, сказал:

– Видать, и тебе не спится!

Я кивнул.

Посмотрев на меня добрым взглядом, спросил тихо:

– Может, что-нибудь расскажешь, чтобы сократить дорогу? Ты, похоже, из рассказчиков, не ошибаюсь?

Откуда он мог это знать? Но все равно я ответил:

– Хотите, расскажу об одном случае в общежитии, когда я жил на Колодезной улице.

– С удовольствием послушаю.

– Так вот что произошло. Наша комната была не комната, а какой-то зал. Двенадцать кроватей. Двенадцать пар глаз. Двенадцать ртов. Все смотрели, все болтали. Да еще вдобавок каждый из нас приехал из какого-то села, из какого-то своего уголка, со своим характером, отношением к жизни. Одним словом, что вам говорить, вы тоже жили в общежитии.

Собеседник посмотрел на меня и кивнул. Да, мол, что-что, а эту жизнь я тоже хорошо знаю.

Нескончаемый стук колес. Поезд шел вдоль моря по прямому, ровному как стрела, перегону. Я продолжал:

– Наш юридический факультет находился не в главном корпусе. Мы учились на втором этаже ресторана. Учились во вторую смену. После окончания занятий вместе подымались по Коммунистической улице.

Сосед перебил меня:

– Знаю, знаю эту булочную…

– Ну вот… В этой булочной ми всегда покупали черный калач в три килограмма, теплый, только что из пекарни. Тут же разламывая его на куски, на ходу съедали. В один прекрасный день, купив хлеб, уже хотели его разломить, но увидели в овощном магазине на углу свежий зеленый перец.

Я купил сто граммов перца, – как вы знаете, он легкий, и его оказалось много. Вот хорошая приправа! Староста курса из Гянджи был старше нас всех. Его звали Мустафа, а на факультете ашутку призвали доктором, потому что на фронте был медбратом. Один перец я попробовал, а другой отдал «доктору» и почему-то вдруг спросил: «Доктор, а ты сможешь съесть все эти перцы?»

«Хм, мне это ничего не стоит».

«Посмотри, сколько его и такой острый!»

«Не веришь? Давай поспорим, я все съем!»

К сожалению, в этот день мы получили стипендию – двести двадцать рублей. Я сказал:

«Из стипендии двадцать рублей истратил, а двести в кармане. Согласен. Если все съешь, они твои».

Мустафа один за другим начал жевать и глотать перец.

Как мог он проглотить эту горечь! Посмотрев на меня, он засмеялся. Я понял его.

«Боже мой! Целый месяц! Как я буду жить?! Чтоб мой язык отсох», – подумал я. Но было поздно. Вынул деньги и отдал ему. Подавленный, вернулся в общежитие и, повалившись на кровать, уткнулся лицом в подушку. Как ни вертелся, не могу уснуть. Наконец кое-как заснул. И только я заснул, тут же кто-то зажег свет. То был Мустафа. Зажег свет и сразу выскочил из комнаты. Я тут же повернулся лицом к стене. Через какое-то время в комнату зашла дежурная медсестра, толкнула меня:

«Эй… Ты отравил Мустафу!»

Растерянный, я сел на кровати.

«Как отравил, что с ним?»

«Как что с ним? Я же тебе сказала», – светловолосая сестра вновь сердито посмотрела на меня.

«Что-что, твоим перцем отравился…»

Собеседник мой громко захохотал.

– Вот это да! Отдай свои деньги и еще переживай!

Я немного помолчал и потом вновь стал рассказывать:

– Да, а что мне оставалось делать? Встал, оделся и побежал в медпункт. Боже мой! Что за вид был у Мустафы. Лежал он желтый-прежелтый. Просто на мертвеца был похож. Одним словом, был на грани жизни и смерти. Честно вам говорю, от страха у меня ноги-руки задрожали. Приехала «скорая помощь». Мустафу на носилках внесли в «скорую». Я тоже сел в машину рядом с ним. Ну как я мог поступить иначе? Моя же вина. Студенты закричали вслед машине:

«Темир, ты пропал! Если даже „доктор“ выздоровеет, тебя все равно выгонят!..»

Мустафу привезли в больницу имени Семашко. Тут же его понесли куда-то. А я остался ждать в приемной.

В полночь вдруг вижу, Мустафу две медсестры под руки ведут в палату. И вот он уже на кровати, а я сижу рядом. Медсестра принесла ему стакан желтоватой жидкости, он с трудом проглотил и вновь лег. Медсестра косо взглянула на меня.

«Это ты накормил его перцем?»

Я молчал. А что сказать? Но думал: «В чем моя вина? Он же не ребенок – прошел пешком от Крыма до рейхстага».

Медсестра строго сказала:

«Его спасет только мацони».

Я подумал, где в такую глухую пору достану мацони? А еще вдобавок у меня в кармане мыши пляшут! Встал, подошел к окну. Светало.

У пятиэтажки всегда по утрам продают мацони в пол-литровых банках. Банка стоит три рубля. Что же делать? Тихонько разбудил Мустафу;

«Тебе необходимо мацони, а у меня денег нет».

Он показал на подушку, я приподнял ее, рядом с носовым платком лежали мои деньги. Я взял пятьдесят рублей и ушел. Скоро вернулся с тремя банками мацони.

Да, сосед, Мустафа лежал в больнице, и я все время был с ним. Из-за своего глупого языка и деньги потерял, и два дня занятий пропустил. А что пережил, вы и сами поймете. До сих пор как вспомню, дрожь берет…

Поезд с тифлисской линии повернул в сторону Сальян. Сосед мой продолжал смеяться. Когда поезд повернул, стук колес усилился и нас стало швырять из стороны в сторону. Когда путь выпрямился, поезд с еще большей скоростью устремился вперед.

Попутчик снова взглянул на меня:

– Да, хорошенькая история получилась с приятелем, А он, поправившись, не вернул тебе деньги?

– Честно говоря, я не просил, а он не отдал. Он же их выиграл. Но потом несколько раз в буфете платил за меня. В студенческие годы всякое бывает!

Сосед мой встал, открыл сумку. Вытащил хлеб, помидоры, огурцы, зелень, вареное мясо – одним словом, много съестного – и положил на столик. Я хотел выйти из купе. Мне нечего было класть на стол. Но сосед схватил меня за руку:

– Куда уходишь? Садись, пожалуйста!

– Спасибо, я сыт. Как вы знаете, рано утром будем в Ленкорани.

– Нет, дорогой, так не выйдет. Без тебя куска в рот не возьму.

Уселся. Поели. У меня была бутылка минеральной воды, и мы ее выпили.

А поезд шел и шел, покачиваясь, стуча колесами…

Дорога сблизила нас. Сосед спросил, зачем я еду. Я сказал и, не удержавшись, показал свою красную книжечку.

– Значит, прокурором будешь?

– Еду к вам стажером-следователем.

Попутчик усмехнулся:

– Сейчас пока ты простой паренек, а придет время, и, как все прокурорские работники, будешь очень строгим.

– Почему?

– Я еще веселых прокуроров не видел. Помощник прокурора района часто наезжает к нам в село. Человек строгий, попробуй подступись!

– Не все же одинаковые, – пожал я плечами.

– Может быть, может быть… Но других не встречал.

Почему-то разговор наш прекратился.

Мы улеглись спать. Простыня и наволочки были чистыми, но влажными. Видать, как обычно, не успели просушить. Уснул я с трудом. Сколько спал, не знаю, но разбудили меня шум и гам. Уже было утро. Солнце сияло над морем. У берега стояли рыболовные сейнеры.

Почему-то очень громко кричал проводник:

– Готовьтесь, поезд через десять минут будет в Ленкорани… Я пошел умываться. Сосед, оказывается, уже давно встал. Сидя у окна, смотрел на прибрежную полосу. Перед Ленкоранью поезд остановился на разъезде. Мальчишки, подбежавшие к вагонам, держали за жабры двухтрех килограммовых рыб и зазывали покупателей. Как объявил проводник, поезд минута в минуту подошел к вокзалу. Он находился на окраине города рядом с морем. Пожав руку соседу, я сошел и положил свой фанерный расписной чемодан у края платформы. Ко мне сразу направились двое молодых парней:

– Здравствуйте, вы в прокуратуру?

– Да! – ответил я.

Один из парней тут же подхватил мой чемодан, засунул в «виллис». Другой сел за руль, я рядом с ним. Где-то в центре города машина остановилась у одноэтажного белого дома.

– Вот и прокуратура, – сказал водитель.

Взяв чемодан, я поднялся по лестничке. Вместе с водителем вошли в приемную. Дверь ее была обита черным дерматином. На стеклянной табличке черным по белому было написано «ПРОКУРОР».

Из соседней двери показался краснолицый мужчина, подошел ко мне и так сердечно пожал руку, словно мы были давними друзьями, и сказал:

– Добро пожаловать к нам, товарищ Темир. Я Самед Вагабзаде, следователь. – Он тут же распахнул дверь кабинета и пригласил меня войти.

Прокурор, сидя за письменным столом, с кем-то грозно говорил по телефону. Он был в служебной форме. В петлицах посверкивали две большие звездочки – видать, работает давно. Смуглый, с густыми черными бровями и без усов. Увидев меня, тут же окончил разговор. Руку мне протянул сидя. Я подошел, пожал. Пригласил сесть. Следователь ушел. Мы остались вдвоем. Он внимательно меня оглядел, вытащил из коробки «Казбека» папиросу и закурил.

– По приказу вы с сегодняшнего дня на посту, на работе. Стажер – следователь. Коллектив наш большой. Четыре следователя, два помощника прокурора. Территория наша тоже большая. Город Ленкорань с селами и вдобавок Остаринский и Лерикский районы. Территория в длину больше ста километров… – Почему-то сразу перешел на «ты» и продолжал: – Тебе у нас будет хорошо! Многому у нас научишься. Ни одно преступление не остается нераскрытым. Слава Богу, пока силы у нас хватает.

Прокурор поднялся из-за стола, держа в руке связку ключей. Постучал ими по столу и, вновь закурив, ласково, словно не он только что грозно говорил с кем-то по телефону, сказал:

– Пошли…

Во дворе стоял тот же «виллис». Выбрались к окраине города. Проехали по деревянному мостику и повернули в сторону леса. У обочины дороги стоял деревянный финский домик. Машина остановилась, и мы пошли к нему. За домиком высилась большая ветвистая ива. А под ней стол и стулья. Оказывается, то была шашлычная. Обслуга сразу засуетилась. Стол был мигом накрыт.

Прокурор по-прежнему дымил. Его толстые губы зашевелились:

– Здесь и речная форель бывает. Как-нибудь и ее попробуешь. Ел когда-нибудь форель, товарищ следователь? Царь-рыба!

Я покачал головой.

– Почему стесняешься, молодой человек? Не сегодня завтра будешь следователем. Знаю, ты хорошо учился. После стажировки я тебя оставлю у себя. Русским владеешь?

– Вроде бы…

Вернулись в прокуратуру. Да, должен отметить, прокурор о себе ничего не рассказал. Даже его имени и не узнал. Или он забыл назваться?

При входе в кабинет секретарша, обратившись к нему, сказала;

– Товарищ Гусейнов, вам звонили из райкома.

Тогда я вспомнил его фамилию. И имя было Гусейн.

Я всегда к нему обращался «Гусейн-муэллим». Не как другие сотрудники: «товарищ Гусейнов». И он не возражал.

Он вызвал к себе в кабинет всех сотрудников. Я каждому представился, кроме Вагабзаде, с ним мы уже были знакомы.

Прокурор сказал:

– Ну, познакомились? Видите, молодой специалист. – Он посмотрел в сторону Вагабзаде и продолжал: – Товарищ Вагабзаде, он при вас будет. Постарайтесь, чтобы принимал участие во всех следствиях. Постепенно научится. Как увидите, что окреп, дайте ему легкое дело. Пусть ведет следствие самостоятельно. – И чуть-чуть усмехнулся: – Ну как, согласны?..

Вагабзаде тоже усмехнулся:

– А почему бы и нет? У меня полно дел. Надеюсь, хорошим помощником будет!

Все разошлись. Вагабзаде подмигнул мне и позвал за собой. Зашли к нему в кабинет. Я сел. Он смотрел на меня, а я на подшивку уголовного дела, лежавшего на письменном столе перед ним. Прочитав написанное на обложке, я почему-то подумал о другом: «А где я буду жить? А какая у меня будет зарплата? Смогу ли на нее прожить?»

Честно говоря, не хочу от наг. скрывать, меня волновало и другое: новая работа, новые люди… Как сложатся мои отношения с ними? Смогу ли я как следует работать?.. Ведь это не Нефтяные Камни, чтобы проводить обыкновенные беседы. Здесь ежеминутно будешь сталкиваться с беззаконием. Люди, не заслуживающие уважения, будут требовать уважения. Преступники будут всячески ловчить, чтобы их не вывели на чистую воду. Со всеми этими делами я уже встречался в студенческие годы па практике в районных и городских прокуратурах. Вагабзаде протянул мне одно уголовное дело.

– Наверно, знаешь, уголовное дело возбуждается по заявлению, по протоколу…

– Да, знаю.

– Сперва надо возбудить уголовное дело. Принять на свое производство. Уже потом начинаешь вести следствие. На, ознакомься с протоколами.