Текст книги "Z – значит Зельда"

Глава 23

Первый раз, когда я потеряла себя, по-настоящему утратила все свои черты, ту девушку, какой я была, женщину, которой становилась, случился здесь, в Сен-Рафаэле, в ласковых объятиях средиземноморского лета.

Романтическое завершение нашего вечера на террасе оказалось романтическим завершением всего. Теперь, когда Скотт с утра до вечера работал в бывшем домике для прислуги виллы «Мари», Лиллиан занималась Скотти, а мне не нужно было готовить и убираться – впрочем, и то, и другое у меня все равно выходило скверно, в каждом моем дне образовывалась зияющая пропасть. На самом деле в пропасть превращалась вся мой жизнь: наш распорядок должен был остаться таким еще надолго, а друзей поблизости у меня не было. Дни тянулись медленнее, чем целые месяцы. Да, я читала и немного рисовала, но какое-то беспокойство все равно не оставляло меня, зудело докучливым комаром в голове.

Лиллиан имела четкое представление о распорядке дня для маленького ребенка. Я писала маме:

Она заставляет Скотти съедать все фрукты и овощи на тарелке и начала учить ее алфавиту в нормальном порядке и задом наперед. По утрам и перед обедом они делают зарядку, есть время и для купания, и для чая, и для того, что Лиллиан называет «учебным периодом». Если я прерываю их, Лиллиан хмурится. Я хотела бы дать ей расчет, но Скотт говорит, не без оснований, полагаю, что с моими гастрономическими привычками и наплевательским подходом к распорядку дня из меня не выйдет хорошего наставника для ребенка. Он говорит, что Скотти нужны структура и дисциплина, иначе из нее вырастет вторая я, а нам это не нужно, верно?

А мама писала в ответ:

В том, что касается няни, я согласна со Скоттом. Мы так и не смогли привить тебе дисциплину в раннем детстве и в результате много натерпелись, когда ты стала подростком. Думаю, судья все еще не оправился от попыток тебя воспитать. Говорят, англичанки – лучшие няни, хотя наша старая тетушка Джулия была по-своему очаровательна, так что я бы посоветовала тебе придумать, как с пользой проводить свободное время. Напиши сестрам – они беспокоятся за тебя, как и мы с папой. Хотя от этой привычки родителям не избавиться, как бы ни сложилась жизнь ребенка.

Чтобы занять время, я вернулась к своим вестпортским привычкам – гуляла по окрестностям прохладным утром и плавала в море после обеда. Какое блаженство – ступить с нашего маленького пляжа в теплую, пронзительно-голубую воду и плавать до изнеможения. Оставшийся после беременности жир наконец-то растворился в море, моя кожа впитывала солнечные лучи и просила добавки. Порой мне удавалось уговорить Лиллиан включить в спортивную программу Скотти поход на пляж, случалось, Скотт отрывался от работы, чтобы составить нам компанию, а иногда днем или вечером к нам приходили гости. Но в основном я была предоставлена самой себе.

Я стала брать на пляж альбом для рисования и книги. Растянувшись на тростниковой циновке, блестя на солнце, как выдра после купания, я рисовала анемоны, читала Джеймса, Киплинга, Форда Мэдокса Форда или провокационный роман Колетта «Шери». Его я выбрала, чтобы потренировать свой французский, но он, возможно, оказал на меня не самое благоприятное влияние. Иногда я записывала идеи для рассказов или писала сестрам и друзьям. Так могли пройти – и впрямь проходили – целые дни.

Авиаторы, с которыми мы познакомились в казино, тоже стали приходить на пляж. Особенно частыми гостями были Эдуард, Рене и Боббе. Тренировки у них проходили по ночам. Они приезжали в белоснежных пляжных костюмах, разворачивали коврики неподалеку от моего, и мы общались на их ломаном английском и моем постепенно улучшающемся французском. Они считали нас со Скоттом изысканной парой и настоящими космополитами, хотели знать все о Нью-Йорке и литературной славе.

Все трое мужчин были стройными красавцами, добродушными и любознательными. Но самый острый ум и обходительные манеры я отметила у Эдуарда Жозана. Когда мы сталкивались с ним в казино, они со Скоттом обсуждали такие вопросы, как национализм, героизм и противоборство искусства и активной деятельности.

– Написать книгу – эм-м-м… роман… это очень хорошо, да. Mais молодой мужчина должен делами продемонстрировать свою мысль, а не выразить ее словами. Если он этого не делает, не будет ни перемен, ни сопротивления. Воцарится анархия.

– Но откуда человеку знать, что и как ему делать? – вопрошал Скотт. – Из книг! А романам лучше всего удается дать такие наставления. Они представляют читателю ситуацию и формируют героя таким образом, что вы и ваши друзья сможете последовать его примеру. Или не последовать, в зависимости от сюжета.

– Такого результата можно достичь и в обсуждении.

– Устное слово мимолетно. Вот почему так важны писатели: мы фиксируем все, что видим, разбираем и анализируем, и воспроизводим самую суть вещей для грядущих поколений.

– Слишком много времени! – качал головой Эдуард. – Писание и чтение – это впустую потраченное время, упущенные дела. Зельда, не бойтесь вашего мужа, он заблуждается. Скажите мне честно, что думаете вы?

– Конечно, бывают времена, когда мыслей слишком много, а действий недостаточно, и бывает, когда слишком много действий и недостаточно мыслей. Но на самом деле я считаю, что кое-кому здесь лучше предпринять действия и пригласить меня на танец, пока я не сбежала с другим желающим!

Я мало виделась со Скоттом в эти бесконечные недели, и еще реже мы оставались наедине. Когда он не писал книгу, то думал о ней, говорил о ней, или мы были со Скотти, или с каким-нибудь другом, или выезжали в свет. Ночью в постели он отворачивался от моих ласк.

– Я уже выжат досуха, Зельда. Занятия любовью меня добьют. Я лучше сберегу силы и направлю энергию на книгу.

Эдуард был на год старше меня, и что-то в его манере внимательно слушать заставляло подумать, что он видит во мне нечто большее, чем просто забавную американку. Июнь плавно перетек в июль, и он начал появляться на пляже без Рене и Боббе. Расстилал коврик рядом с моим и просил рассказать о Юге, о моем детстве.

– Расскажите мне все, s’il vous plait[5]5
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть]. Ваш голос, он… приносит мне радость.

Я уже ощущала возникшее между нами притяжение – это стало очевидно с нашей первой встречи, но подобное притяжение – обычное дело и не заслуживает пристального внимания или тем более беспокойства. Когда притяжение превратилось во что-то ощутимое, когда в воздухе повис его запах и вкус, все усложнилось.

Замужняя женщина всегда поначалу не признается даже себе в том, что действительно что-то происходит. Она ищет оправданий своему стремлению встретиться с тем самым мужчиной. Например, ей нравится его проницательность, или свежие взгляды, или истории, которые он рассказывает о своей жизни, столь отличной от ее собственной. Ей кажется простой шуткой, что теперь она постоянно задается вопросом, где он, что делает и думает ли о ней. Быть может, даже старается избегать его день-другой, чтобы проверить себя: если они не видятся и ее это не тревожит, значит, поводов для беспокойства нет. Но этот эксперимент тоже ложный, потому что она врет себе, говоря, что прошла проверку, чтобы оправдать свое решение снова с ним увидеться, и не раз.

Представьте долгие ленивые дни без дела. Одиночество и отчаяние стали вашими лучшими друзьями, но их голоса заглушают шорох шелковистого песка, ласка солнечных лучей, плеск голубых волн – чуть пьянящие ощущения и виды. Представьте, что ваше тело – молодое, поджарое, в таком приятно жить – и вам уже хватает мудрости понимать, что тело и его состояние не вечны. Они не останутся с вами навсегда. Ничто не вечно. И поэтому вы позволяете красивому человеку, которого тянет к вам, занять важное место в вашем дне, стать такой же неотъемлемой частью этого места, как маки, растущие в расщелинах скал по пути на пляж. Вы позволяете симпатии расти и распускаться, как эти маки. Вы позволяете этому произойти, потому что все равно это иллюзия – или кажется иллюзией, а вы готовы поверить.

Этот чудесный мираж, романтическая фантазия обретет плоть, стоит дать ей шанс, и станет столь же реальной, как заблуждения человека, страдающего от помутнения рассудка.

На вторую неделю июля я поняла, что влюбилась.

Скотт сидел напротив меня за столиком открытого пляжного кафе. Справа от меня был Джеральд, слева – Сара. Дети бегали по пляжу под присмотром Лиллиан и няни ребятишек Мерфи. Лиллиан одела Скотти в свитер цвета сельдерея и маленькую соломенную шляпку. Сейчас шляпка свисала у малышки за спиной на ленточках, и легкий бриз трепал концы лент. Они с маленьким Патриком, который был старше всего на несколько дней, держались за руки даже на бегу.

«У нее тоже случилась маленькая пляжная любовь», – подумала я.

– Что ты думаешь о Венеции, Зельда?

– Простите, что?

– Она в последнее время постоянно витает в облаках, – заметил Скотт. Кто бы говорил…

– Мы подумываем наведаться в Венецию, – повторил Джеральд. – Коул устраивает гигантский прием на роскошной вилле, которую подыскали они с Линдой. Наверное, правильнее назвать ее дворцом. Простите за бестактность, но они платят аренду пять тысяч долларов в месяц. Не могу одобрить такие растраты.

– Знаете, Линда очень хорошо обеспечена, – подхватила Сара. – Ее первому мужу пришлось выложить кругленькую сумму после развода. Но Коул и сам в прошлом году получил внушительное наследство и теперь твердо намерен сорить деньгами.

– Его отец, Джей-Оу Коул из Индианы, – продолжил Джеральд, – сколотил состояние на полезных ископаемых и древесине. Скорее, на спекуляциях – так говорит Коул. Называет его в своей манере «главным богачом Индианы».

– А насколько он богат? – спросил Скотт.

– Коул не назвал точную цифру, а я, разумеется, не спрашивал, но как вам такое: он нанял Сергея Дягилева и всю труппу «Русских балетов» для представления на этом приеме.

Слово «балет» заставило меня вернуться в обсуждение.

– Что за птица этот Дягилев?

– Мы все уже много лет близко общаемся с ним, – сообщила Сара. – Он не знает усталости и так талантлив! В прошлом году ставил спектакль, написанный Джеральдом и Коулом, «По квоте». Джеральд сам создал все костюмы и декорации. Это был замечательный опыт.

– Как хотелось увидеть балет, – вздохнула я. – Я и сама раньше танцевала.

– Человек нанял целую балетную труппу для выступления на вечеринке? – изумился Скотт. – Всю труппу?

Я думала, мы видели достаточно проявлений богатства на Лонг-Айленде и Скотт спокойно воспримет новый пример. Похоже, ошиблась. Для меня это показалось еще одним знаком, подтверждающим, что Эдуард подойдет мне гораздо больше, чем Скотт, изменившийся за последнее время. Эдуард не стал бы, раскрыв рот, слушать о причудах Коула. Эдуарду было бы все равно – разве что он порадовался бы, что кто-то придумал так интересно приобщить людей к высокому искусству. «Ибо в выражении самых подлинных агонии и красоты жизни, – сказал он мне, – ничто не сравнится с танцем».

Все, что говорил Скотт, утрачивало ценность. Все, что говорил Эдуард, ее обретало. Я была одержима.

– Да, всю труппу. – Джеральд нахмурился.

– У него настолько огромный дом?

– Он говорит, довольно большой.

– Как вы сказали, четыре тысячи?

– Скотт, – вмешалась я, – хватит докучать Джеральду расспросами.

– Мне просто любопытно. Видишь ли, в романе я пытаюсь прописать одного богатого персонажа…

– Давай не будем уводить Джеральда от темы, ладно?

Скотт протянул одну руку Саре, вторую – Джеральду.

– Простите меня. Мои энтузиазм и любопытство иногда затмевают голос рассудка.

– Вовсе нет, – успокоил его Джеральд. – Так или иначе, мы не были уверены, стоит ли ехать. У нас столько дел… Мы начинаем ремонтировать виллу, не знаю, можем ли позволить себе вырваться.

– Ради такого представления? – воскликнула я. – Конечно можете!

– Говорите, вы раньше танцевали? – спросил Джеральд.

– Она была первоклассной танцовщицей, – ответил за меня Скотт. – Вообще-то, когда я увидел ее впервые, она танцевала соло в балете.

Напоминание о давно минувшем вечере, о его романтике и о том, каким сокровищем когда-то был для меня тот вечер, ударило острым тонким лезвием прямо в живот. Но боль прошла так быстро, что я почти смогла убедить себя, будто ничего не почувствовала. Скотт моего состояния не заметил, а Сара и Джеральд не поняли бы.

– Можешь поехать вместе с Зельдой, – предложил Джеральд жене.

– Отличная мысль! – радостно ответила Сара. – Так и запланируем?

– Почему бы и нет? – ответила я.

На следующее утро Скотт дулся, что его не пригласили.

– Я хочу снова увидеть Венецию. Я не смог сполна оценить ее в первый раз. Там столько исторических ценностей, а тебе нет до них дела, ты просто едешь на вечеринку.

– Мне есть дело. Я еду посмотреть на представление, а тебе нужно закончить книгу.

– Думаю, найду Дос Пассоса – может, он захочет съездить со мной в Монте-Карло.

– Книга, – отрезала я.

– Или Дика Майерса.

– Книга.

– Несколько дней ничего не решат.

– Несколько дней пить и играть в казино – не лучшая идея.

– Я заслужил небольшие каникулы. Не ты одна имеешь право веселиться. Вообще, ты-то этого не заслужила: что полезного сделала за лето? Только загорала и флиртовала с мальчишками-летчиками.

Я промолчала.

– Попробовала бы ты жить, как я. Взаперти целый день, до седьмого пота работаешь над сюжетом, чтобы создать что-то достойное. Посмотрим, как у тебя получилось бы содержать жену, ребенка и все хозяйство… Кстати, кухарка вовсю нас облапошивает. Ты видела счета за продукты?

Я встала из-за стола.

– Куда ты?

– Поплавать. Надо же соответствовать твоим ожиданиям.

Утро было пасмурным, вода – прохладной. Я хотела, чтобы она была еще холоднее, чтобы пробудить мои ощущения, помочь понять, что происходит, что делать.

Я не призналась Эдуарду в своих чувствах, но, уверена, он знал о них. Знал и отвечал взаимностью, иначе зачем ему встречаться со мной наедине, придвигать коврик все ближе к моему и, лежа рядом, разговаривать о страсти, жизни и любви? В чем я не была уверена, так это в том, что будет дальше. Насколько далеко я готова зайти?..

Тем утром, лежа рядом с Эдуардом на пляже, я чувствовала терпкий запах его горячей кожи – такой экзотичный после пяти лет, на протяжении которых единственным обнаженным мужчиной рядом со мной был Скотт. Думали ли мы об одном и том же, щурясь в лучах солнца? Я надеялась, что так. Представлял ли он, как целует меня в губы, гладит мой живот, накрывает меня своим телом, сгорая от желания? Я не могла прогнать эти мысли.

Несколько долгих, мучительных минут я лежала, окаменевшая от сомнений. Мое дыхание стало поверхностным, сердце бешено колотилось. Когда я взглянула на Эдуарда, он показался мне бронзовым богом, и этот образ заполонил все мои ощущения.

– Я иду в la voiture de bain, – сказала я. – Хочешь со мной?

Маленькая деревянная кабинка на колесах – «ванная машина» – стояла на вечном приколе и порой использовалась туристами для переодевания. Но тогда мало туристов приезжали на пляжи Антиба летом, и в тот день никого не было. Нас никто не заметит и не прервет.

Эдуард открыл глаза, медленно сел и склонил голову набок. Его глаза так потемнели, что казались почти черными.

– Да.

* * *

– Я бы не просил, – начал Эдуард, когда мы оказались внутри тускло освещенной прохладной кабинки. В ней пахло солью, кедром и тальком.

– Да, я знаю. Ты человек чести.

– Не особенно. Я думаю о тебе… думаю об этом. – Он нежно, будто пробуя, поцеловал меня.

– И о большем? – прошептала я.

Он прижал меня к стене, вжавшись в меня всем телом.

– О да…

Мы пробыли там недолго, по той простой причине, что соблазн остаться подольше был слишком велик. Но я успела распробовать все прикосновения его рук, губ и бедер. Он хотел меня. Я хотела его или, по крайней мере, этих ощущений, а тогда это было для меня одним и тем же.

– Знаешь, я могла бы уйти от него.

– И стать женой авиатора? Эта жизнь сильно отличается от твоей.

– Да, именно.

За следующую неделю мы еще несколько раз повторяли этот опыт – не только в voiture, но один раз даже у стены казино в темноте, пока Скотт, ни о чем не подозревая, играл внутри. Эти мгновения с Эдуардом казались восхитительно бесконечным, ослепительным цветным сном – миром, где я больше не была миссис Ф. Скотт Фицджеральд и не была миссис Эдуард Жозан, я снова становилась Зельдой Сейр. Но не популярной красоткой из Монтгомери, покоренной потрясающим молодым человеком, который описывал круги на самолете над моим домом, нет. Я была новой, незнакомой Зельдой, свободной от всех границ, опьяненной вечным ритмом моря, солнца и страсти, более смелой и рисковой, чем когда-либо раньше.

Как я и говорила, это была иллюзия.

Внутри иллюзии укрывалась маленькая холостяцкая квартирка, защищенная от полуденного жара закрытыми ставнями. Внутри квартиры на прохладных простынях на низкой кровати лежал обнаженный мужчина и протягивал руку, приглашая зайти.

Глава 24

Я больше не могла ждать развязки.

Скотти спала. Лиллиан находилась в своей комнате – вероятно, делала очередную серию приседаний, читая завораживающий роман «Трильби» авторства Жоржа Дюморье. Кухарки и горничной в этот день не было.

– Пойдем со мной на террасу, – попросила я растрепанного Скотта, сидящего за столом в комнате, которую мы называли библиотекой, перед грудой книг и газет.

Стол освещал один-единственный газовый рожок, остальная комната была погружена во тьму. У левого локтя Скотта холодные капли ползли по стенкам стакана со льдом и каким-то прозрачным напитком.

Он что-то дописал и поднял на меня взгляд.

– Я работаю. В коттедже сегодня слишком жарко.

– Долго еще?

– Только что решил отправить Тома и Миртл в «Плазу» – и, пожалуй, им стоит завести собаку. Я пытаюсь выстроить свои идеи, так что понадобится еще какое-то время. Не буду тебя будить. – Он снова принялся писать.

– Было бы лучше сейчас.

– Что лучше сейчас? – отозвался он, не поднимая головы.

– Скотт. Мне нужно с тобой поговорить.

Он отложил карандаш и посмотрел на меня.

– Если ты про Венецию, не переживай. Езжай, развлекись, попробуй слегка очаровать Дягилева. У меня есть мысли по поводу новой пьесы, где можно задействовать балет. Представь себе, – продолжал он, откидываясь на спинку кресла, – наша героиня – участница варьете, развратная танцовщица из самых низов, которая всегда мечтала стать балериной и…

– Я больше не хочу этим заниматься, – покачала головой я. – Никаких пьес, книг и замыслов. Я хочу развестись.

Скотт уставился на меня, и я видела, как мои слова вытесняют из его мыслей нарисованную им картину.

– Что ты сказала? Я, наверное, не расслышал.

– Ты все расслышал.

– Что ты пила? – В его глазах промелькнула паника.

– Имбирный эль.

– Зельда…

Я вышла на террасу, и он был вынужден последовать за мной.

– Что происходит? – спросил Скотт, когда за нами закрылись двери.

Обычно мы не стеснялись ругаться при слугах, но в этот раз я не хотела, чтобы Лиллиан услышала хоть слово.

Я встала у перил, глядя на море под нами. И только заговорив, поняла, что именно собиралась сказать.

– Все это ошибка. Нам вообще не стоило жениться. Мне нужно было подождать, посмотреть, что получится. Просто… просто мне казалось, мы отправляемся в удивительное путешествие, а оно превратилось в вечеринку, перед которой мы не смогли устоять. Вечеринка длиной в пять лет, где все в сверкающих платьях и пиджаках с атласными лацканами, и шампанское льется рекой… Но это не брак, так нельзя жить. Где-то должна быть и реальная жизнь.

– С каких это пор тебе захотелось так называемой «реальной жизни»? Ты жила как принцесса и наслаждалась каждым мгновением. Туфли, платья, меха, все это, – он обвел рукой дом, холмы, вид вдали. – Да кому живется лучше, чем тебе?!

– Я хочу, чтобы у меня был муж, для которого я важнее всего на свете – кроме, может быть, детей. А у тебя всегда на уме новый рассказ, пьеса, роман, фильм, бесконечная гонка за одобрением какого-нибудь дурацкого критика, одержимость магическим числом проданных экземпляров, кошмарная потребность доказать самому себе, что ты величайший из ныне живущих авторов и что любой мыслящий человек будет вечно молиться на твои книги!

Скотт уставился на меня, раскрыв рот.

– Поиск смысла! – заорал он. – Поиск совершенства! Вот что у меня на уме. То, что ты наговорила, не имеет ко мне отношения. Ты вообще себя слышишь? Слышишь, какая ты эгоистка? Это тебе нужно, чтобы на тебя молились.

Я покачала головой.

– Не молились, просто любили. Я все время одна. С тобой в моей жизни нет ничего. – С языка было готово сорваться «С тобой я ничто». Я проглотила этот упрек и тут же почувствовала тошноту.

– О, и какой-нибудь другой муж, какой-нибудь достойный мужчина проведет всю жизнь только с тобой, будет уделять тебе все возможное внимание, да? Думаю, ему для этого надо быть богачом – возможно, начальником целой отрасли – нет, лучше его сыном-гулякой. Принц! Вот кто тебе отлично подойдет, принцесса, вот какой мужчина тебе нужен.

– Вовсе нет, – спокойно и тихо ответила я, пытаясь справиться с тошнотой. – Эдуард – всего лишь офицер, но важно то, что я для него дороже всего на свете. И он не живет одними устремлениями. Он проживает нормальную, хорошую жизнь.

– Жозан? – Скотт, казалось, не мог поверить. – Ты влюблена в Эдуарда Жозана? Вот в чем дело?

– Да.

– Да? И ты даже не отрицаешь?

– Конечно, нет. Зачем? Я влюбилась.

Это заставило его ненадолго замолчать. Пусть Скотт и утверждал, что я эгоистка, но он, как и я, верил, что мы бессильны сопротивляться велениям сердца.

– Ты не можешь так со мной поступить, Зельда. Ты не можешь уйти. Господи, ты что, настолько безжалостна? Я пытаюсь написать книгу, самую важную книгу в моей жизни! – Он принялся мерить шагами террасу. – Как ты можешь? Как ты можешь меня предать? Это невероятно! Я люблю тебя, во имя всего святого, конечно, люблю. Я так люблю тебя, что иногда у меня перед глазами плывет и я не могу дышать! Я так боюсь, что с тобой или со Скотти что-то случится… Почему, ты думаешь, я вкалываю как проклятый?

– Я слышу твои слова, но еще я вижу, что ты делаешь и чего не делаешь.

– Не делаю?! Да что еще я могу сделать? Я начал с нуля, Зельда, и посмотри, что смог тебе дать.

– Подумать только, ты столько рассказывал истории про эмансипацию, что начал путать меня с девушками-эгоистками, которых сам и придумал! Я согласилась выйти за тебя замуж до того, как ты смог дать мне хоть что-то материальное.

Он раскрыл рот, снова закрыл и быстро заморгал.

– Я… это правда. Так почему ты вышла за меня? Захотелось новизны? Или назло отцу? Ты меня вообще любила или все это время лгала мне?

– Нет! Господи, конечно, любила. И сейчас люблю. Но все изменилось. Мы никогда… Мы должны были провести на Манхэттене только медовый месяц. И да, потом случилось то, чего мы не ожидали, и перед нами распахнулись все двери… Даже когда у нас родился ребенок, мы не могли устоять. Вечеринки и работа – вот, похоже, что для тебя важнее всего. – Я глубоко вдохнула и медленно выдохнула. – Мы только вредим друг другу, Скотт. Мама и Тильда были правы, когда говорили, что мы вымотаем друг друга.

Он вцепился в перила, его побелевшие костяшки пальцев казались бугристыми в сероватом лунном свете. Я подумала о мозолях на его правой руке, натертых за годы писательства, и возненавидела их.

– Я столько стараюсь, – сдавленно просипел Скотт. – Я хочу дать тебе и Скотти самое лучшее. Хочу преуспеть в том, что делаю, чтобы ты могла мной гордиться. Чтобы люди, увидев нас, говорили: «Эти Фицджеральды все отлично устроили. Кто бы не хотел оказаться на их месте?» Я будто жонглирую, знаю, но до сегодняшнего дня я был неплохим жонглером. Мне так казалось.

Он и правда был хорошим жонглером. Даже сейчас, веря, что ничего уже не спасти, я видела, что он говорит искренне. Наше цирковое представление, начатое в отеле «Билтмор» четыре года назад, по большей части оказалось успешным.

Но сейчас нельзя соглашаться – мне пришлось бы ослабить оборону. Скотт нашел бы способ вывернуть мое согласие наизнанку так, что в итоге он окажется жертвой, а я злодейкой. А я не могла озвучить то, что знала и сама: я тоже была злодейкой.

Он помолчал с минуту, а затем продолжил:

– Но порой… Не знаю, понимаешь ли ты, что иногда я с трудом могу посмотреть на себя в зеркало, не говоря уж о том, чтобы сесть за стол и начать превращать слова в золото. Бывают дни, когда я уверен: все презирают меня, и я в жизни больше не напишу ни одного слова, стоящего хоть чего-то, хотя бы одного доллара. Порой я вижу тебя, твою уверенность, твое бесстрашие, твои дисциплину и красоту и прихожу в ужас от мысли, что все может кончиться… ну, вот так.

У меня не осталось слов.

– Пожалуйста, Зельда, дай мне еще один шанс.

Я подумала об Эдуарде, о моем собственном шансе.

– Ты всегда говорила, что любовь для тебя все, что ты не представляешь себе жизни без меня, что тебе она и не нужна, ты скорее умрешь. Если любишь меня хоть немного…

– Я подумаю, – перебила я, зная, что если позволю ему продолжать, пропаду окончательно.

Интерлюдия

Когда я познакомилась со Скоттом, первое, что поняла, помимо того, что он чертовски красив, это то, что он армейский офицер. Затем я узнала, что он янки и писатель. Поначалу мне казалось, угрозу для наших отношений представляют первые два факта. На третий – на то, что он писатель, – я готова была поставить все, как и он сам. И все же этот третий факт, вокруг которого мы выстроили наш мир, оказался не сердцем этого мира, а пушечным ядром, и мир разваливался на куски.

Скотт был первым серьезным писателем, с которым я познакомилась. Но к 1924 году я знала уже нескольких. Банни и ребята из Принстона – серьезные, но неуспешные, Эдна Миллэй, Джордж Натан, Шейн Лесли, Дороти Паркер, Синклер Льюис, Дон Стюарт, Шервуд Андерсон, Том Бойд, Пегги Бойд, Анита Лус, Карл ван Вехтен, Ринг Ларднер, Джон Дос Пассос, Арчи Маклиш, Жан Кокто и, конечно, моя любимица Сара Хаардт. Я и сама в какой-то мере стала писателем.

Писатели бывают разные, но в целом мне казалось, что я их понимаю, насколько вообще можно понять подобных людей. Нам всем было что сказать. Чтобы выразить это, мы не нуждались в музыкальных инструментах, красках и мольбертах, глине и мраморе. Для нас главное – письменное слово. Не все писатели стремятся к глубине (хотя очень и очень многие), некоторые желают просто развлечь публику, кто-то хочет просвещать, кто-то, подобно Эмили Дикинсон, пытается самым малым набором слов взывать к самым общим, первобытным чувствам, чтобы показать, каково это – быть человеком в современном безумном мире.

И все же из всех писателей, которых я повстречала на сегодняшний день (а с двадцать четвертого года этот список существенно пополнился), я не знаю никого, похожего на Скотта.

В том возрасте, когда я вовсю училась делать «колесо», кататься на роликовых коньках спиной вперед и таскала у брата сигареты, чтобы узнать, откуда берется вся шумиха по поводу курения, Скотт писал одноактные пьесы. Он писал стихотворения и тексты к песням. Вскоре после этого его пьесы разрослись до трех актов, в них появились режиссерские ремарки. Он писал детективы, приключенческие рассказы и драматические истории. Его пьесы начали ставить в театрах. Он все писал и писал… А потом он написал роман, и снова написал роман, и снова, и еще пьесу для Бродвея, и мюзикл, и самые разные киносценарии, и столько рассказов, что я не могла их пересчитать. Когда не был занят художественной литературой, он писал очерки, статьи, письма и рецензии на книги. Скотт делал заметки и вел книги учета, в которых отмечал все свои произведения и заодно мои.

О, и я только сейчас вспомнила один случай.

Мы тогда только-только поженились – думаю, еще жили в «Коммодоре», – и загулялись настолько допоздна, что решили дойти до Ист-Ривер и посмотреть на рассвет. В лучших нарядах мы шли с вечеринки в квартире одного из друзей Джорджа. Мы были незнакомы, но нам и в голову не пришло бы отказаться от приглашения. К тому же нас там, похоже, знали все.

Мы вышли из ист-сайдской квартиры где-то в районе Семидесятой улицы в выцветше-серую предрассветную пору, прошли до реки, все еще радостные и возбужденные. Я то и дело теряла равновесие – каблуки были чуть выше, чем я привыкла. На мне был пиджак Скотта, на нем – моя расшитая бисером шляпка.

Ист-Ривер на рассвете источала сырой, масляный запах, хотя и не такой ужасный, как венецианские каналы в августе. Можно было ощутить, что повсюду, на периферии зрения, разлагается рыба. И все же мы уселись на пустом крыльце и сидели, держась за руки, не замечая ничего дурного. Блаженно вздохнули, наслаждаясь своей молодостью, влюбленностью и популярностью, которой были обязаны просто потому, что у Скотта появилось несколько мыслей и он записал их на бумагу.

– Так подумаешь, кто угодно бы с этим справился, – сказал он. – Писательское ремесло на первый взгляд простое. Даже мне кажется, что звучит все очень просто, а ведь у меня есть сто двадцать два отказа, подтверждающих обратное.

– Но как понять, писатель ты или нет? Я хочу сказать, у меня появлялись мысли, и я их записывала…

– Ты имеешь в виду свой дневник?

– Да, мой дневник. И я каждый месяц пишу, целую тонну писем, наверное, отправила. И попробовала записывать несколько идей для рассказов, но у меня скверно получается…

– Будет получаться лучше.

– Может быть. Но я говорю о том, что никогда не думала: «Я писатель». А ты думал. Почему? Как ты понял?

– Очень просто: когда я не писал, меня не существовало.

Так что тем вечером на вилле «Мари», сказав Скотту, что мне нужно подумать, я зашла в дом, забрала подушку и одеяла и устроила себе постель в шезлонге в саду. И тогда, июльской ночью под сенью лимонных деревьев, я беседовала сама с собой о правильном и подлинном, о желаниях и реальности.

Эдуард милый, хороший человек. Да, нас тянуло друг к другу, нас связывали эти дни в средиземноморском безвременье, возбуждение от поступков необычных и нечестных, которые сами по себе привлекали таких, как мы, любителей риска. Но было ли между нами что-то еще? Я все еще с трудом объяснялась по-французски, его английский звучал немногим лучше. Воскресив в памяти все наши встречи, я осознала, что наше общение было очень примитивным. И хотя есть много женатых пар, которых объединяет даже меньшее, чем нас, я уже ясно понимала, что подобный брак не для меня.

Вот к каким выводам я пришла: Эдуард для меня не столько мужчина, сколько образ, символ моего стремления к чему-то, чему я не могла пока дать определения. Если бы тогда я слышала про Амелию Эрхарт, я вполне могла бы устремиться за ее примером, а не за Эдуардом.