Текст книги "Z – значит Зельда"

Он был хорошо одет, в манерах сквозила елейность.

– Как чудесно встретить вас, Джон, Анита. Надеюсь, вы простите, что я вас прерываю? Мистер Фицджеральд оставил моему секретарю сообщение, что сегодня я застану вас всех здесь.

– Вы мистер Гриффит! – Скотт вскочил и протянул ему руку.

– Воистину. У меня было преимущество – я узнал вас по фотографиям в журналах. Но они не воздают вам должного, даже снимок в «Вэнити фэйр». Вам стоило бы сниматься в кино, а не писать сценарии!

– Почему бы не делать и то, и другое? – предложила я, тут же загораясь идеей, которая у меня на глазах обрастала новыми подробностями. – Мистер Гриффит, я Зельда, жена Скотта.

– Ну конечно!

Вскоре мне предстояло узнать, что мистер Гриффит – это тот самый Д. У. Гриффит, который вместе с Чарли Чаплином, Дугласом Фэрбенксом и Мэри Пикфорд недавно основал компанию под названием «Юнайтед Артистс». Он уселся рядом со Скоттом, и вскоре мы все впятером с головой ушли в обсуждение, которое в кои-то веки не имело никакого отношения к литературе.

Мы выпили еще коктейлей, послушали музыку, а потом начались танцы. Анита, сославшись на усталость, убедила Джона потанцевать со мной. Когда мы вернулись к столу, Скотта и мистера Гриффита там не было.

Час спустя Скотт вернулся один. Глаза его горели.

– Нам нужно идти, – сообщил он, взяв меня за руку. – Доброй ночи, Анита, Джон. Спасибо, что не дали Зельде угодить в какую-нибудь передрягу.

– Поговорим на следующей неделе, – отозвался Джон.

Скотт кивнул и потащил меня к выходу.

– Что случилось? – спросила я, едва поспевая за ним.

– Такси, – бросил он привратнику. – Что случилось? Случилась Дороти Гиш. Ей нужен новый фильм.

– А мистер Гриффит…

– Заплатит мне десять тысяч долларов, если я смогу написать подходящий сценарий!

Той ночью Скотт так и не лег, увлеченный новыми идеями. А я заснула с радостной мыслью, что здесь возможно все, может произойти что угодно, а обстоятельства меняются так стремительно и драматически, как никто в Монтгомери и представить не может. Девочка-южанка внутри меня все еще пыталась притормозить и подивиться на каждое событие. Но взрослая жительница Нью-Йорка, в которую я постепенно превращалась, не могла уделить этой девчонке свое время. Девчонка была провинциальной, незрелой и легкомысленной. И я была рада оставить ее позади.

Скотт взялся за дело с привычным рвением, и через две недели сценарий был готов.

– Давай пообедаем в ресторане, – предложил он, отодвигая штору и выглядывая в окно.

Центральный парк превратился в полуобнаженный лес, где тусклое золото постепенно уступало оттенкам темно-коричневого. Сверху простиралось стальное небо.

– Я узнаю, кто сейчас свободен и сможет составить нам компанию. Хватай пальто – отправимся в то ирландское местечко на Бродвее, где подают пастушью запеканку.

Он захотел пойти пешком, уверяя, что после добровольного затворничества ему нужны свежий воздух и движение.

– Ты же знаешь, у меня слабые легкие, – пояснил Скотт.

Я не знала. Я знала только, что на улице пронизывающий ветер вцепился в мою юбку, принялся колотить по моему шерстяному пальто, так что у меня перехватило дыхание и закапало из глаз и из носа. Пока мы шли, я то и дело промокала перчатками глаза, надеясь, что тушь не расчертит полосами мои щеки.

Когда мы зашли в вестибюль ресторана, я выдохнула:

– Слава Богу! Еще немного, и у меня глаза покрылись бы коркой льда.

Внутри, в дальнем конце бара, нас ждал Ладлоу. Его щеки раскраснелись, вокруг шеи был повязан шарф.

– Привет, Ладлоу! – поприветствовала я его. – Ты похож на Ганса Бринкера.

– А ты, видимо, в растрепанных чувствах, хотя все равно прекрасна. Признавайся, Фитц тебя поколачивает?

– Он меня пытает. Потребовал, чтобы мы шли сюда пешком.

– Ах ты дикарь! – воскликнул Ладлоу.

Скотт жестом предложил мне последовать за метрдотелем.

– Эти южане – такие неженки, – сказал он. – На севере в людях воспитывают стойкость.

– Мне не нужна стойкость, мне нужна вилла на Карибах. Да, Луд? У меня должна быть вилла.

– И новый муж.

– Что тебе нужно, – усмехнулся Скотт, когда мы сели за стол, – так это шуба. По щиколотку, думаю, из горностая. Или выдры?

– Ооо, точно, именно это мне нужно!

– Что он продал на этот раз? – поинтересовался Ладлоу.

– Пока еще ничего, – вздохнула я.

– Эта женщина в меня не верит. – Скотт нахмурился.

– Эта женщина слишком в тебя верит, – объявил Ладлоу.

– Этой женщине нужна шуба, – вставила я свое слово.

Мы сделали заказ, и я продолжила нужную мне тему:

– Как здорово быть укутанной в меха. В этом животным повезло, не находите? Такой день, как сегодня, им нипочем – природа прекрасно оградила их от суровых условий. Отчего, интересно, люди упрямо продолжают жить в тех краях, где от холода приходится спасаться мехом других животных? Это как-то странно, не правда ли?

– И к тому же дорого, – кивнул Ладлоу.

Скотт купил бутылку брэнди, и мы распили ее на троих. Я справилась с первым бокалом и приступила ко второму, а тема мехов все еще не отпускала меня. Я не могла перестать говорить о шубах: какие виды существовали, кто их носил, какие нравились мне, стоит ли носить их мужчинам. Скотт и Ладлоу иногда вставляли свои замечания.

Когда принесли еду, Ладлоу спросил Скотта:

– Скажи, у тебя уже получилось прочитать новый роман «Главная улица»? Он сейчас пользуется бешеной популярностью. Говорят, Синклер Льюис начинал, как ты, Фитц, – писал популярные рассказы для журналов – и собрал так целую армию поклонников.

– Нет, я до него еще не добрался. – Скотт поджал губы.

– Он был слишком занят, – весело поделилась я. – Трудился, чтобы заработать мне на шубу.

К концу обеда я согрелась всеми возможными способами и чувствовала себя готовой к сопротивлению стихии. Ладлоу удалился на встречу с каким-то консультантом по инвестициям, а мы отправились обратно на Пятьдесят девятую. Я не смотрела по сторонам. Пробиваясь сквозь стену ветра, я болтала о том, какие фильмы мне нравятся, а какие нет, и как я хотела бы попробовать себя на актерском поприще, и чем занимается Таллу, и о чем она мне писала, и что все дома втайне считают, будто она необычная и чудесная, хотя вслух говорят, что она – увы! – сбилась с пути.

– Как считаешь, что в Монтгомери будут говорить обо мне? Готова спорить, пойдут слухи, что я вышла за тебя только для того, чтобы перебраться в Нью-Йорк и дать о себе знать.

– Мне нравится этот сценарий, я в нем получаюсь очень сопереживающим.

– Ох, весь народ там считает, ты – парень что надо. Особенно сейчас. Они просто не любят перемены. И актрис.

– Пришли.

Скотт схватил меня за руку и заставил остановиться футах в пятидесяти от угла. На секунду я растерялась, а затем он потянул меня к двери, и я увидела, что мы стоим у магазина с мехами.

– Что мы…

– Тебе нужна шуба.

– Део, это необычайно мило с твоей стороны, и я знаю, что без умолку о ней трещала, но на самом деле мне просто нужно было глотнуть брэнди.

– А теперь тебе нужна шуба, – возразил Скотт и повел меня внутрь.

О, как же это было восхитительно – закутаться по очереди во все виды мехов самых разных расцветок. Одни просто оборачивались вокруг плечей, другие доходили до талии. Были и варианты пороскошней, прикрывающие бедра. Но домой с нами отправилась совсем серьезная покупка. Сшитая из серых беличьих шкурок, с меховым воротником и широкими манжетами, с большими круглыми пуговицами на талии, эта шуба доходила мне до колен. Стоило ей скользнуть на мои плечи, и стало ясно, что мы созданы друг для друга. Скотт выписал чек на семьсот долларов, словно покупал шубы по семь раз в неделю. А потом мы удалились и прошли еще шесть лишних кварталов, чтобы я могла «опробовать» обновку и, что уж греха таить, похвастаться.

Вернувшись в квартиру, мы расстелили шубу на полу перед камином и занялись любовью прямо на ней, прямо посреди дня. Я пребывала в блаженной уверенности, что у меня есть все, что только можно пожелать.

Глава 17

6 ноября 1920

Моя дорогая Сара!

Твой рассказ о собрании Женского движения почти заставляет меня устыдиться: сама-то я в последнее время только и хвасталась, что книга моего мужа стала самым популярным романом в Штатах в октябре. Умри я сегодня, на моем надгробии написали бы «Гордая жена», а виновницами моей смерти были бы разъяренные феминистки.

Я понимаю, нужно найти себе более серьезное занятие, но ничего не могу с собой поделать. Я и впрямь горжусь им и готова до конца своих дней наряжаться, встречаться с друзьями и рассказывать им о новых чудесных достижениях Скотта.

Кроме того, развлечения – это так весело! Те немногие феминистки, с которыми мне доводилось встретиться, всегда ходят с унылым лицом и в скучной одежде, а их волосам отчаянно не хватает хорошего окрашивания. Может быть, я куплю ящик пергидроля и буду распространять его среди этих несчастных. Хочу внести свой вклад в их дело.

Ты – самая лучшая из них, исключение по всем статьям, и я горжусь тобой. Пожалуй, сегодня на званом ужине я произнесу тост в твою честь. Хозяйка вечера – наследница какой-то косметической компании, которая наверняка не заметит эту иронию.

Пожалуйста, постарайся хоть раз не попадать в передряги.

С любовью,

Z.

Тильда и Джон пригласили нас погостить денек в их доме в Территауне. В последний раз мы видели их летом, вскоре после рождения ребенка. Тильда была усталой и раздражительной и все еще скептически настроенной по поводу нашего со Скоттом союза. Мы заметили это по ее внимательным изучающим взглядам – она будто анализировала каждое слово и каждый жест. Тогда мы провели у них мало времени, но достаточно, чтобы к новому визиту Скотт морально подготовился.

Подготовка началась с вина за обедом и продолжилась планомерным поглощением джина на протяжении всей поездки, в ходе которой он пел рождественские гимны, только изобретал на их мотив новые тексты.

– Надо было тебе их записать, – сказал Скотт, когда мы парковались на подъездной дорожке у дома Тильды. – Как там получилось на мотив «О, городок Вифлеем»? – Он замолчал, припоминая, а потом запел:

– Дары Рождества принесут благодать,

И души наполнят теплом.

И только язычникам их не видать.

Вы нехристи, вам поделом!

– Что думаешь? – Я улыбнулась. – Может, устроить вечер рождественской музыки? Очень в стиле Джорджа Коэна. – Скотт схватил блокнот и начал записывать текст.

Тильда уже заметила нас и махала нам в окно.

– Мы можем заняться этим позже? – спросила я.

Скотт продолжал писать, не обращая на меня внимания, так что я выбралась из машины и одна направилась к маленькому кирпичному домику.

Мне открылось самое прелестное зрелище в мире – Тильда и ее полугодовалый малыш.

– Дай его мне, – попросила я, едва переступив порог.

В этот студеный безоблачный день запах яблок с корицей, томящихся на плите, наполнял домик уютом и атмосферой гостеприимства. Малыш тоже пах уютно – теплым молоком и розовым мылом. На мне была беличья шуба, и я распахнула ее, чтобы прижать младенца к себе. Его кожа была нежной, как бархат. Я прижалась носом к его мягкой шейке и глубоко вдохнула.

Старший мальчик Тильды, Джон-младший, жался к матери, стискивая в кулачке полу ее юбки – привычно длинной и непривычно степенной. Тильде еще не было тридцати, а она уже казалась женщиной средних лет.

– Ты же помнишь тетушку Зельду, – обратилась к сыну Тильда.

Мальчик покачал головой и попытался прикрыться юбкой как занавесом.

– У нашей няни сегодня выходной, – извиняющимся тоном пояснила Тильда.

– Это совсем не страшно, правда? – сказала я малышу, который весело загулил в ответ.

Тут вошел Скотт, все еще напевая рождественский мотив.

– Приветствую, Палмеры, – провозгласил он, горячо пожимая руку Джону.

– А вы двое не планируете? – спросил мой зять. – Когда нам ожидать кузена-Фицджеральда для наших парней?

Я подняла малыша над головой и поцеловала в животик, заставив его заливисто засмеяться.

– Не в ближайшее время, – ответила я. – Моя фигура мне понадобится еще на некоторое время. Джон Эмерсон, это режиссер и продюсер, подумывает снять меня в одной из своих картин.

– Что? – воскликнула Тильда. – Ты будешь сниматься в кино?

– А почему нет? Дома всегда говорили, что с моими талантами и внешностью я могу быть звездой. А Скотт только что закончил сценарий для Дороти Гиш – это сестра Лиллиан – и мы нынче вращаемся среди настоящих киношников.

Джон предложил нам раздеться и, принимая шубу и пальто, спросил:

– А как же книги? Я думал, они – твое призвание, Скотт.

– Будь у меня свой независимый капитал – возможно. Но мне надо оплачивать счета, а книги в этом – плохое подспорье.

– Если только это не книги Синклера Льюиса, – ляпнула я и тут же поняла, какую чудовищную ошибку совершила.

Скотт опалил меня гневным взглядом. К тому моменту все друзья Скотта успели рассказать нам, что новая книга «Главная улица» разлетается с прилавков так быстро, что магазины не успевают пополнять запасы, и с лихвой опережает наш «Рай». Хуже того, Льюис, как и Скотт, был из Миннесоты. Роман, который Скотт, наконец-то прочитав пару дней назад, объявил скучным и унылым, заявлял права на родину книги Скотта – на родину самого Скотта. А он всегда хотел быть любимым сыном своего края.

– Я жду ответа от очень влиятельного продюсера – главы «Юнайтед Артистс», – сказал он Джону, будто это могло впечатлить его и Тильду. – Тогда у нас будет десять тысяч, чтобы расплатиться с долгами и начать откладывать по чуть-чуть.

– Начать? – удивилась Тильда, которая вела Джона-младшего к разложенным кубикам. – А что случилось с деньгами, которые ты получил за рассказы? Мама писала, что, если верить Зельде, ты гребешь деньги лопатой. Много, конечно, должно было уйти на шубу…

– Ну же, Тильда, дорогая, – упрекнул Джон, – это не наше дело.

– Все нормально, – отмахнулся Скотт. – Мы же семья! Это правда, я заработал сказочные деньги, на которые мы сказочно погуляли.

– Просто деньги поступают нерегулярно, – пояснила я.

Тильда кинула на меня многозначительный взгляд.

– Вам нужно купить облигации. – Она забрала у меня малыша, хотя ни я, ни он еще не были готовы расстаться, будто вспомнила, какая я безответственная. – Детям нужен надежный, безопасный дом, а они нынче не дешевые. А хорошая няня запросит баснословное жалованье.

– Говорю же, мы пока не планируем детей.

– Но рано или поздно это случится…

– Твоя сестра права по всем статьям. – Скотт хлопнул меня по плечу. – Пора вести себя как взрослым людям. Больше никакого мотовства. Никаких откровенных сцен от Джона Эмерсона. Это же чудовищно непристойно – уж мы-то знаем. – Скотт очень правдоподобно нахмурился.

– Откровенных сцен? – забеспокоилась Тильда.

– Ну, не совсем, – откликнулась я, испепеляя Скотта взглядом.

Он устроил этот концерт не для Тильды и Джона, а для меня – наказывал за то, что я посмела упомянуть Синклера.

– Не могу представить, как бы я рассказывал друзьям в Сент-Поле, что моя жена – актриса! – продолжал Скотт. – Хотя, уверен, твой хороший друг Натан был бы отнюдь не против. – Я открыла было рот, но он жестом заставил меня умолкнуть. – Ну уж нет! На этот раз я буду тверд. Позвоню Эмерсону, как только вернемся. Подумать только, – заговорщицки обратился он к Джону, – ведь меня, к моему стыду, эта идея едва не увлекла так же, как Зельду.

– Едва? Да ты же сам все организовал!

– Дорогуша. – Скотт вытащил фляжку из кармана, встряхнул, проверяя, достаточно ли осталось, и допил джин под изумленными взглядами моей сестры и ее мужа.

– Скажи-ка, Джон, – перебил сам себя Скотт, – что у тебя есть в запасе? Я бы хотел наполнить фляжку на обратную дорогу.

– Мы не нарушаем закон, – фыркнула Тильда, но Джон выглядел не так уверенно.

И все же он промолчал, а Скотт никак не мог угомониться:

– Дражайшая женушка, посмотри на это чудесное маленькое существо в руках твоей сестры. Разве ты не хочешь себе такого же? Жду не дождусь, когда стану отцом.

Мы ругались всю дорогу до дома, а там Скотт первым делом позвонил Джону Эмерсону и сообщил, что я захотела радостей материнства, так что с кинокарьерой не сложилось. Само по себе это не было проблемой, потому что он не погрешил против истины. Я действительно не так уж мечтала становиться актрисой и действительно хотела ребенка. Меня просто приводило в ярость, что Скотт управлял моей жизнью вместо меня.

За безмолвную ночь и безмолвное утро наша и так небольшая квартирка съежилась до размера кабины лифта. Я обустроилась в углу дивана и забылась на страницах «Черной маски» – детективного журнала, который недавно выпустили в свет Джордж и Менкен. Скотт некоторое время делал вид, будто работает, а потом демонстративно надел пальто, шляпу и перчатки, явно ожидая, что я спрошу, куда он собрался. Я не спросила, и он возмущенно удалился.

Позднее позвонил телефон, и оператор соединил меня с секретарем Гриффита.

– Не могли бы вы передать мистеру Фицджеральду, что мистер Гриффит и мисс Гиш сочли сценарий не совсем подходящим? Пожалуйста, выразите ему благодарность за усилия. Мистер Гриффит будет на связи.

– Я ему передам, не сомневайтесь. Большое спасибо.

Скотт зашел, как раз когда я повесила трубку.

– Гриффит передал через своего секретаря, что ты не подходишь для того, чтобы писать им сценарий. Похоже, удача от тебя отвернулась.

Он невозмутимо стянул перчатки, снял пальто и оставил бесформенной кучей на полу. Шляпа все еще была на нем.

– Тебе стоит быть повнимательней с местоимениями, – протянул он. – Удача отвернулась от нас. Вообще-то, мы пропали.

– Что ты говоришь? Ты пьян.

– Я пьян, а мы разорены. Одно веселье с этими местоимениями. – Он театрально вывернул карманы. – Я даже обед не могу нам купить.

– Так сходи в банк.

– Ты не поняла. У нас нет ни гроша. Ни в моих карманах, ни в кошельке, ни в банке. И на твою шубу мне пришлось занять.

– У кого?

– Для такого случая – в банке «Скрибнерс». А обычно я использую банк Обера.

Я смешалась:

– Макс и Гарольд одалживают тебе деньги?

– В счет гонораров и будущих заработков. Рано или поздно я получу все эти деньги, вот только рано или поздно случилось позже, чем мне нужно.

Я прошла к гардеробной, сняла шубу с вешалки и швырнула ему.

– Отошли ее обратно!

– Не говори глупости! – Он рухнул на диван. – Ты выглядишь в ней потрясающе. Вообще-то, я считаю, тебе нужно снять все, что на тебе сейчас, и надеть шубу.

Его веки все тяжелели и наконец опустились полностью. Я понаблюдала за ним несколько секунд, думая, что он уснул. И тут, не открывая глаз, Скотт произнес:

– Не надо меня ненавидеть. Прости. Это все ради тебя.

Скотт завязал с выпивкой и закончил «Прекрасных и обреченных» – историю о молодой беспечной светской паре, которые так упивались собой, что сами себя уничтожили. Его самодисциплина так впечатлила меня, что к февралю я была уже беременна.

Глава 18

Представляя, пусть и довольно смутно, как изменится наша жизнь, когда мы станем родителями, Скотт заключил семитысячную сделку с журналом «Метрополитэн» на поэтапную публикацию «Прекрасных и обреченных», и мы решили, что лучше отправиться за границу и увидеть места, про которые нам столько рассказывали друзья. В тот момент тур по Европе, пожалуй, воспринимался как должное – после того, сколько Америка вложила в ее спасение. Мы купили билеты первого класса на «Аквитанию» и отплыли 3 мая.

До того дня мой мореходный опыт ограничивался лодкой-плоскодонкой, и корабль, как и многое в Манхэттене, потряс меня до глубины души. Целых девять палуб, на одной из которых расположился гигантский бальный зал, отделанный полированным деревом, витражами, узорами из кованного железа, мрамором и позолотой – вся роскошь, о которой только может мечтать парочка растратчиков.

– Спорим, так выглядел «Титаник», – сказала я по пути в нашу каюту.

Какая-то женщина схватила меня за руку:

– Тихо! Вы нас всех сглазите!

– Титаник, Титаник, Титаник, – пропела я, вырываясь из ее хватки. – Зарезервируйте себе местечко у шлюпок.

Немало времени мы провели в зале «Палладиум», где обитые бархатом кресла и широкий, вычурно украшенный камин давали достойный отпор промозглым атлантическим ветрам.

Всю неделю мы танцевали под звуки оркестра, ели рыбу, креветок и фазанов во всех мыслимых видах, пили изысканные игристые вина и знакомились с беспутными людьми, на которых нам еще только предстояло стать похожими. Однажды к Скотту прицепился парень с журналом «Страна теней» в руках. Он бросил журнал на наш стол и ткнул пальцем в статью.

– Здесь говорится, что вы – «признанный глашатай молодого поколения – танцующей, флиртующей, фривольной, чуть философствующей Америки», – и он принялся трясти руку Скотта с таким видом, будто ждал, что Скотт вот-вот откроет рот и начнет изрыгать золотые монеты.

Когда началась серьезная качка, мы все рассказывали друг другу истории о кораблекрушениях, как на кладбищах рассказывают о привидениях, наверное, пытаясь подготовиться к возможному исходу.

В Лондоне мы встретили друга Скотта Шейна Лесли – его тетушкой была леди Рэндольф Черчилль, чей сын Винстон пообедал со своей матушкой и с нами, а затем вернулся к своим делам, которыми его в полной мере снабжала какая-то важная должность. Тогда меня, еще совсем молодую, недостаточно впечатлил Лондон и его знаменитости, которые в той же мере казались мне напыщенными занудами, в какой я, должно быть, казалась им глупой простушкой.

Мы посетили Париж, Венецию, Флоренцию и Рим. Было странно видеть, как алкоголь подают открыто, хотя, конечно, ничего удивительного здесь не было – сухой закон в Европе не действовал. После полутысячи впечатляющих статуй, соборов, фонтанов, аллей и вилл наши глаза и мозги окончательно замылились. Мы были совершенно невежественными туристами и потому мало вынесли для себя из этого опыта.

Наше невежество никуда не делось, когда в июле мы вернулись в Штаты. Отправились в Монтгомери, уверенные, что поселимся там, чтобы быть поближе к моим родным, которые смогут обеспечить нам столь необходимую помощь и поддержку, когда родится малыш. Интересно, потому ли, что нас со Скоттом так закружила привычная нам повседневность, никто из нас не осознал, что жизнь в Монтгомери будет для Скотта так же невыносима, как и в прошлый раз?

Погостив несколько дней у моих родителей и повстречавшись с несколькими друзьями, даже я почувствовала себя совершенно чужой. Хотя я уже пресытилась впечатлениями после отъезда из Нью-Йорка, Юг казался слишком отсталым, слишком медлительным и к тому же невыносимо душным для моего положения. Постоянное неодобрение моего отца упростило решение, и к концу июля мы уже подыскивали дом в Сент-Поле.

Есть специальный термин, обозначающий людей, которые перемещаются с места на место и нигде не могут осесть надолго: «кочевники». И есть специальный термин для людей, которые просто не могут не вляпаться в неприятности; откровенно говоря, таких терминов немало. «Нестабильные», «безответственные», «заблудшие» – это только некоторые из них.

Неприятности бывают разные. Сложности с деньгами и семейные дрязги, размолвки с друзьями и разногласия с домовладельцем, проблемы с алкоголем и проблемы с законом. Из тех неприятностей, которые с ходу приходят мне в голову, мы познали все. А в некоторых стали настоящими экспертами. Порой я задумываюсь: не ищут ли творческие люди проблем, как цветок ищет солнечного света…

Единственная часть моей жизни, которая никогда не доставляла мне серьезных проблем, это моя безупречная малышка, моя прелестная Скотти. Она родилась 26 октября 1921 года, после ничем не выдающейся беременности.

Роды были долгими и ужасными – то есть тоже ничем не выдающимися. Когда я, кашляя и моргая, пробилась через туман обезболивающих, то увидела у своей кровати Скотта и медсестру, которая принесла младенца. Скотт держал в руках блокнот и улыбался так, будто хотел сказать: «Смотрите, что я сотворил!» Словно он первый отец в истории человечества или самолично родил этого ребенка.

Белое одеяльце малыша мне ни о чем не говорило.

– Это мальчик или девочка?

– А ты не помнишь? Ты то приходила в себя, то снова отключалась, – сказал он. – У нас дочка! Ты сказала, что надеешься, она вырастет «хорошенькой дурочкой», но мы не будем тебя этим попрекать.

Сестра положила спеленатого ребенка мне в руки, и мои глаза наполнились слезами.

– Ну здравствуй, крошка Патрисия, – сказала я, щекоча ее под подбородком костяшками пальцев.

Скотт склонился над нами и погладил ее по покрытой пушком голове.

– Вообще-то я подумал… Она не слишком похожа на Патрисию. Что скажешь, если мы назовем ее Франческой? Франческа Скотт Фицджеральд.

– Но… ее зовут Патрисия. Все это время я называла ее именно так.

– Франческа Скотт – ей очень подойдет, не находишь? Ведь она родилась в моем родном городе. Нужно думать о будущем девочки. Нет ничего уникального в том, чтобы быть Патрисией Фицджеральд – право слово, дорогая, это слишком обыкновенно. Ирландцы только и делают, что называют своих дочерей и сыновей всякими «Патами».

Тут вернулась сестра, и Скотт спросил ее:

– Что, если назвать ее Франческой Скотт Фицджеральд? Мы будем называть ее Скотти.

– Очень остроумно! Имя знаменитого отца – ей это понравится, это такая честь!

– Вот только ее зовут Патрисия, – напомнила я, все еще плывя в каком-то мареве. Разговор развивался слишком быстро. – Мы договорились, что это Патрисия.

– Что ж, тоже милое имя. Ничего особенного, но мило. Однако нужно иметь в виду, что она не обычный ребенок, верно?

– Это ее наследие, – сказал Скотт.

– Именно. – Сестра забрала малышку у меня из рук. – А теперь мамочке нужно отдохнуть, так что мы с вами, – она кивнула Скотту, – и с тобой, малышка Франческа, пойдем отсюда.

– Скотти, – он тронул ее крошечный носик.

– Патрисия, – выдохнула я.

Но я знала, что Скотт повторит тот же номер с каждым, кто попадется на пути, и все с ним согласятся. Никто не будет возражать своему харизматичному герою, выходцу этого городка. И все же я еще несколько недель упрямо защищала свою позицию, позволяя надежде возобладать над здравым смыслом.

В итоге я устала от борьбы, и Скотт победил.