Текст книги "Z – значит Зельда"

Глава 15

27 апреля 1920

Дражайшая Вторая Сара!

Как же я рада, что ты вот-вот закончишь учебу. Еще немного – и ты будешь свободна как ветер. И меня ничуть не удивляет, что Джон Селлерс положил на тебя глаз. Он разглядел то, что мы всегда видели: ты очаровательна, умна, и в тебе больше невинной сексуальности, чем в трех Лиллиан Гиш вместе взятых. Только не нужно спешить. Бери пример с меня: подожди, пока не найдешь настоящую любовь.

Нью-Йорк – потрясающее место, а популярность Скотта растет день ото дня. Смотришь, и дух захватывает. Я потрясена и страшно горда! Каждую неделю приходит по дюжине писем от поклонников со всех уголков страны. А ко мне начинают проявлять интерес репортеры, представляешь? Что скажут в Монтгомери, когда мы с Таллу обе станем знаменитостями? Обязательно расскажи об этом – мама наверняка умолчит обо всем, что может вскружить мне голову.

Буду очень ждать тебя в гости этим летом. Думаю, мы присмотрим себе местечко за городом, чтобы Скотт мог поработать над следующей книгой.

Скучаю!

С любовью,

Z.

Скотт заметил ее первым.

– Вот она, дорогая.

Для жизни за городом понадобилась машина. Красотка, привлекшая к себе наше внимание в центральном автомагазине, была «Мармоном» 1917 года – элегантным спортивным кабриолетом алого цвета. Скотт жестом подозвал продавца. Пока он, сидя на переднем сиденье, разговаривал с продавцом, я рассматривала спицы на колесах, широкие подножки и изящный растительный узор на капоте. Потом забралась внутрь и села на красное кожаное кресло рядом со Скоттом. Одной рукой он держался за деревянный руль, другой поглаживал деревянную приборную панель, утыканную никелированными приборами, рычажками и кнопками.

– Ее первый хозяин был плейбоем из Манхэттена, – рассказывал продавец. – Я уступлю ее вам по цене нового спокойного «Седана» 1920 года, что скажете?

– Мне нужно обговорить с женой.

Продавец кивнул и оставил нас наедине.

– Все дело в материалах. Всем богачам это известно. Конечно, мы можем купить машину поновее по той же цене, но внешний вид и ездовые качества будут не те.

– Мы можем себе ее позволить, да?

– За нее заплатит наша дорогая подруга Майра Харпер, – ответил он, намекая на гонорар, только что полученный за права на экранизацию очередного рассказа, «Майра Харпер знакомится с его семьей».

Я провела рукой по нагретому солнцем сиденью.

– Поверить не могу – наша первая машина. Мы теперь совсем взрослые.

Неделю спустя мы колесили по пригородам в поисках коттеджа в аренду. Объехав с полудюжины городков между Руем и Бриджпортом, мы влюбились в облицованный серой плиткой дом в Вестпорте, штат Коннектикут, милях в сорока от Нью-Йорка. Широкое крыльцо напоминало мне о родном доме, а проходящая мимо дорога через несколько сотен футов приводила к океану, от которого у меня захватывало дух.

Раньше я не видела водоема крупнее озера. Неподалеку находились пляж и яхт-клуб, в который можно было вступить на лето. Мы решили, что дом подойдет идеально: у Скотта будет пространство для работы, а у меня пляж, клуб, океан и бесконечные мили загородных дорог, чтобы исследовать их на велосипеде и пешком.

Мы сообщили агенту по недвижимости, что снимем дом до конца сентября, а потом вернулись на Манхэттен собрать вещи.

В первый вечер на новом месте мы поставили на крыльце два потрепанных кресла-качалки и, закутавшись в пледы, пили шампанское при свечах. В воздухе пахло солью и холодной влажной землей. Было слышно, как на берег ритмично накатывают и снова отступают волны.

– Я всегда думал, что так и звучит война, – задумчиво произнес Скотт. – Этот тяжелый рокот выстрелов в отдалении… Тогда я был уверен, что пойду на войну, но все равно не представлял себя в бою… Так ни в одном и не поучаствовал.

– И это хорошо.

– Может быть. Но Банни вернулся. И Бишоп, и Биггс.

– Ну, твое имя начинается не на «Б», так что тебя точно ждали бы неприятности.

– Как же я любою тебя за эту живость мысли, – улыбнулся Скотт.

– Мне этот звук напоминает об истории, которую рассказывала мама – как их дом в Кентукки бомбили войска Союза. Ей было пять лет, и война близилась к завершению, но еще не совсем закончилась. Им пришлось бежать в какую-то деревню, а оттуда в Канаду, куда перебрался ее отец, чтобы его не арестовали за пособничество Конфедерации.

– Он оставил свою семью жить в Кентукки?

– Они владели огромной табачной плантацией и несколькими печами. Нужно было, чтобы бабушка присмотрела за всем этим.

– У него были рабы?

– Разумеется. Мама говорит, на плантации стояло шесть домов для рабов, но ее и других детей никогда туда не пускали. Это забавно, потому что я-то все время проводила в доме старой тетушки Джулии, а единственное различие было в том, что она получала за это деньги.

– Кстати, Фаулер обещал позвонить тебе и сказать название агентства, в котором можно найти экономку.

– Слава Богу!

– Он точно подскажет, где найти лучшую, – больше, чем у Фаулера, денег только у Бога.

– Чем занимается его семья?

– Инвестициями. – Скотт пустился в объяснения, что такое акции, облигации, торги и процентные ставки. Я слушала, затаив дыхание, и тут же забыла все, что узнала. Осталось только осознание, что ничего интригующего в инвестициях нет.

– Так или иначе, – он вернулся к изначальной теме, – при всем уважении к твоему деду не могу представить, чтобы я вот так покинул семью.

– Все разрешилось наилучшим образом. После того, как президент Грант его помиловал…

– Его помиловал президент?

– Ну да. Кто бы еще мог это сделать? А когда они вернулись, его почти выдвинули в президенты, а потом он получил место в сенате. Там познакомился с моим двоюродным дедушкой, они свели маму и папу. Видишь, не останься бабушка вести дела, пока его не было, я бы сейчас здесь не сидела.

– Вот как ты это видишь? – рассмеялся Скотт. – Не уверен, что между этими событиями есть связь.

– Есть, конечно. Все взаимосвязано.

– Все это произошло бы и в том случае, если бы он взял семью с собой.

– Если бы Союз заполучил его земли, то нет. Тогда он стал бы бедняком, а для политики нужны деньги. Вот почему мой папа просто судья.

– Просто! – воскликнул Скотт. – Да он в шаге от того, чтобы числиться самой значимой фигурой в штате.

– И отлично, если хочешь знать мое мнение. Если бы он забрался выше и получил больше власти, то отрастил бы бороду и попытался занять место самого Зевса.

– Интересно, какую историю будут рассказывать о нас наши дети?

– Уж поромантичней, чем о двух сенаторах-сводниках.

– Они скажут, что нам суждено было быть вместе, несмотря ни на что. Звезды выстраивались перед нами в ряд, нам улыбались боги… А где-то, наверное, случилось цунами, просто мы о нем еще не слышали.

– Похоже на гомеровский эпос. Выпей еще бокал и расскажи, что дальше.

Ладлоу сдержал обещание и на следующей неделе сообщил нам название агентства. Я очень обрадовалась – нам и впрямь нужна была прислуга. Но я не торопилась никого нанимать, пока не закончились чистая одежда, чистая посуда и не опустела кладовая. Медовый месяц продолжался и, поскольку мы были счастливы в доме на Компо-роуд, нам не хотелось разрушать тот идеальный мирок, в котором мы находились вот уже почти два месяца.

Когда срок все же подошел, я наняла японского мальчика по имени Тана. Традиционная прислуга – женщины – уже работали в домах, где хозяйки с зимы планировали свой летний отдых. Я никогда не смогла бы так все продумывать. Тана был тихим и расторопным пареньком. Он очень мне нравился, но Скотт и Джордж не давали ему покоя, говоря, что Тана – это уменьшительное от Танненбаума, и объявив его немецким шпионом под прикрытием.

Мое время протекало так, как я и предполагала: я плавала в бассейне клуба и в море, исследовала местность, писала письма друзьям, родителям, братьям и сестрам, а также друзьям Скотта, которые теперь стали и моими друзьями. Я читала все, что мне советовали, и всерьез увлеклась созданием новых коктейлей для Скотта и все возрастающего числа гостей. Ладлоу и Алек к концу лета практически поселились у нас, нередким гостем был и Джордж.

Скотт редактировал свой новый сборник рассказов «Эмансипированные и глубокомысленные» и набрасывал главу за главой роман «Полет ракеты», которому предстояло стать «Прекрасными и обреченными». Время от времени он ездил в Нью-Йорк на деловые обеды с представителями «Скрибнерс» и киноиндустрии. Продал права на экранизацию трех рассказов – вот где настоящая золотая жила – и искал еще более выгодных сотрудничеств.

Вот это была жизнь! У нас всегда имелся повод посетить вечеринку или устроить свою. Каждый месяц нам сообщали, что «Скрибнерс» допечатывает еще пять тысяч экземпляров «Рая». Скотт написал и продал три новых рассказа. Он подружился с каждым актером, художником, писателем, танцором и бутлегером, которые встретились на нашем пути, и по выходным наш дом наводняли веселые незнакомцы. Да, они были изрядно пьяны, но мы всегда прекрасно проводили время. Порой мы с ним выпивали на пару бокалов больше, чем следовало, и спор, например о язычестве и христианстве, выбившись за рамки дискуссии, превращался в безобразную свару. Но никто не принимал это всерьез, и на следующий день от этих споров, как и от еды и выпивки, не оставалось и следа. Мы начинали все с чистого листа.

Единственным темным пятном, омрачившим наше лето, стал визит моих родителей в августе. Мы поумерили свой пыл в привычных гуляньях, зная, как могут отреагировать папа с мамой, но однажды вечером двое глуповатых принстонцев, однокашников Скотта, заявились к ужину без приглашения и навеселе. Они вломились, распевая непристойную песню их студенческого братства, и не успели мы встать со стульев, как одного из них стошнило в кухонную раковину.

Отец был потрясен, Скотт ушел в глухую оборону, а я попыталась избавиться от непрошеных гостей. Это только разозлило Скотта. После обеда он перебрал с алкоголем, и когда родители легли спать, мы с ним затеяли омерзительную драку, которая закончилась для меня синяком под глазом. Я считала, что получила по заслугам – драка была честной и ничем не отличалась от потасовок, в которые я в детстве ввязывалась с братом или с другими детьми. Однако когда родители увидели меня утром, они пришли в ужас. Дело не только в синяке – вся моя жизнь казалась им абсурдной.

Я защищала перед ними наши привычки, объясняя, что это наше дело. Тогда я была так уверена в нашей любви и так стремилась доказать родителям, что мы не делали ничего дурного, просто жили иначе, чем они. Тогда я и не подозревала, что однажды уверенность тоже станет для меня роскошью.

Глава 16

Чтобы представить нашу осень 1920 года, возьмите летний сценарий (только без той кошмарной драки) и перенесите действие в нашу квартирку на Пятьдесят второй улице на Манхэттене, прямо у Центрального парка. Представьте нас в двух шагах от «Плазы», где, нарядившись в лучшие костюмы, мы часто пьем коктейли в очаровательном «Японском саду». У нас больше нет Таны или наемной прислуги, теперь мы в основном заказываем еду в «Плазе» и отправляем белье в прачечную.

Скотт все еще работает над «Прекрасными и обреченными». «Эмансипированные и глубокомысленные» уже увидели свет и продаются неплохо для сборника рассказов, хотя за «Раем» им, конечно, не угнаться. Скотт в целом доволен реакцией, хотя Менкен в своей рецензии, похвалив пару рассказов, назвал остальные «возмутительно скверными» и риторически вопрошал, что же выберет Скотт – серьезность или популярность. Менкен не знал, что для Скотта этот вопрос далеко не риторический.

В это время у Скотта появились мешки под глазами, и он, к моему недоумению, подолгу не находил себе места. То соглашался с Менкеном, Банни и другими критиками и говорил, что рассказы, опубликованные в «Пост», те, что нас кормили, – в лучшем случае пустяки, а в худшем – мусор, то жаловался, что закоснелые и узколобые критики никогда не отдадут должное работам, которые не вписываются в их раз и навсегда выработанные стандарты.

– Неужели я не могу быть иногда популярным, а иногда серьезным? – вопрошал он. – Разве не лучше, разве не замечательно уметь делать и то, и другое на высочайшем уровне?

В такие минуты он свято верил, что прав, а остальные ошибаются.

Одним пятничным вечером в конце октября Скотт протянул мне пачку наличных:

– Сегодня мы едем в «Пале-рояль» отмечать успех «Головы и плечей». Платье, туфли, прическа – пусть все будет по высшему разряду.

«Пале-рояль» упоминался в этом рассказе, но мне еще не доводилось там бывать. В этом прелесть Нью-Йорка: можно приезжать туда месяц за месяцем, можно прожить тем не один год и все равно каждый раз найдешь новое место, чтобы провести вечер.

Как мне ни нравилась эта затея, на деньги я взглянула с сомнением:

– Тебе не кажется, что мы уже несколько раз его отмечали?

Когда дело касалось доходов Скотта, он рассказывал мне о самых значимых событиях, не посвящая в подробности. Но мне все равно было ясно, что его заработки непредсказуемы, и так же ясно, что мы живем не по средствам. Тратить еще больше на подобные капризы – это уже означало не просто баловать себя, а замахнуться на роскошь, чего мы точно не могли себе позволить. Но он же протягивал мне деньги, здесь и сейчас. Возможно, я ошибалась. Может, он сделал хорошее вложение… Вдруг Ладлоу поделился с ним секретами, которые в свое время обогатили Фаулеров? Что я знала о финансах? Я верила: Скотт знает, что делает.

– Не бывает слишком много праздников – слышала о таком афоризме? – настаивал Скотт. – Кажется, это сказал Бен Франклин… или Мэри Пикфорд? – Он подмигнул. – Купи что-нибудь головокружительно шикарное. Пусть все оборачиваются, когда ты проходишь мимо.

– У меня есть хорошие наряды, которые я еще ни разу не надевала.

– Ты же не откажешься от возможности отправиться за покупками? Давай. – Он хлопнул меня по заду. – Мне нужно переписать пару глав – обещал выслать их Максу. А потом у меня обед с ребятами. Я буду занят весь день.

Ему нравилось хвастаться мной, а мне нравилось быть объектом внимания.

– Будь по-твоему, – вздохнула я.

Моей первой остановкой был маленький бутик на Пятой авеню, который упоминала подруга Скотта Мари Херси, когда гостила у нас неделей раньше. «Парижские туалеты для богатых американцев» – вот как Мари описала товар в магазине и подмигнула Скотту, с которым была знакома еще в детстве в Сент-Поле. – Твоя невеста заслуживает только лучшего, ты сам говорил, – добавила она.

В бутике на вешалках красовались всевозможные роскошные и вычурные туалеты. Тончайшее белье, отделанное кружевом или мехом, шикарные бархатные накидки, тяжелые шелковые костюмы с вышивкой, пряжками и бантами, меха – от узких пелерин до длинных шуб – горностаевые, норковые, кроличьи, беличьи, лисьи. Я и не подозревала, что хочу носить меха, пока не переступила порог этого магазина.

Разглядывая товары, я поглаживала горностаевую накидку. В Монтгомери не было ничего похожего.

Я подумала: «Мои подруги, наверное, дорого заплатили бы, чтобы оказаться сейчас здесь со мной».

Я скучала по потерянному раю Монтгомери, но лакомые кусочки, которые получала за эти полгода, с лихвой компенсировали утраченное. И здесь, на вешалке у стены, я заметила, наверное, самый лакомый кусочек из всех: платье, подобного которому раньше не видела. Черное, без рукавов, очень простого кроя – прямое, чуть зауженное на талии. Самым замечательным в нем была отделка. По воротнику бежала узкая полоса серебристых пайеток, а с правого плеча до самого подола спускалась россыпь серебристого бисера, образующего изысканные растительные узоры.

Ко мне подошла высокая, стройная продавщица с безупречным макияжем.

– Восхитительное платье, не правда ли? И из самого лучшего шелка. Но постойте, – добавила она, – сейчас вы просто упадете в обморок.

Она сняла платье с вешалки и развернула. Спину прикрывала только дымчатого цвета органза, тонкая, почти невидимая – сквозь нее просвечивал глубокий V-образный вырез, отороченный блестками и тянущийся почти до самого копчика. Там она сливалась с черным шелком юбки, сзади также украшенной цветочным узором.

– Отец бы меня выпорол, – ужаснулась я.

– Оно идеально подойдет к вашей фигуре. Обязательно примерьте! Писк моды прямо из Парижа. Дизайн Пату – невероятно сексуально, как и сами парижанки. Ему в самом деле нет равных.

Я взяла платье у нее из рук:

– Упрашивать меня не придется.

Десять минут спустя платье запаковали и выслали в нашу квартиру, а я отправилась в парикмахерскую.

– Чем можем служить вам сегодня, миссис Фицджеральд? – спросила девушка за стойкой, когда я вошла.

Я вытащила из сумочки лист бумаги и положила на стойку.

– Жизнь должна подражать искусству, не находите?

Девушка посмотрела на заголовок – название майского рассказа для «Пост» – «Волосы Вероники».

– Полностью с вами согласна. Кармен будет счастлива вам помочь.

– Тогда за дело, пока я не утратила решимость. Сколько нужно здесь прожить, чтобы перестать чувствовать, что с каждым шагом совершаешь преступление?

Я вернулась раньше Скотта. Уже лежа в ванной, я услышала, как хлопнула входная дверь. Скотт мурлыкал себе под нос что-то не слишком веселое, но уже то, что он вообще напевал, было хорошим знаком.

– Что тебя задержало? – спросила я.

– Ох, сама понимаешь. Дела.

– Не заходи сюда. У меня для тебя сюрприз. О, и я заказала легкий ужин в «Плазе». Что-то с картошкой и свеклой. Я проголодалась. Потом можем перекусить, если захочешь.

– Плещешься? – спросил он из-за двери.

– Не заходи! Я не шучу!

– Ну хорошо. Тогда я тоже не расскажу тебе, что у меня за сюрприз.

– Сюрприз? – встрепенулась я.

Он рассмеялся.

Я вылезла из ванны, вытерлась и не спеша нанесла крем для тела с запахом сирени, купленный в салоне, где, помимо прически-боб, мне сделали мой первый настоящий маникюр. Темно-красный лак, на который меня уговорили, все еще потрясал, хотя и не так сильно, как новая прическа, но он должен был смотреться сногсшибательно в сочетании с губной помадой того же оттенка.

Я накрасилась, уделив, по совету девушки в салоне, особое внимание подводке для глаз. Легкий штрих румянами, немного пудры, тушь, помада.

«Богиня», – подумала я, созерцая конечный результат.

– Какой сюрприз? – снова попытала счастья я.

– Боюсь, я тебя не слышу, дорогая. Этот лед, – Скотт потряс стаканом, – гремит ужасно.

– Ты злодей, Скотт Фицджеральд, так и знай, – заявила я и покорно приготовилась ждать.

Следующий этап – иссиня-черные чулки с кружевным верхом и новые подвязки. Никакого другого белья это платье не предполагало. Я искренне порадовалась, что у меня маленькая грудь, не требующая поддержки. Но перспектива показаться на публике даже без рубашки под платьем приводила меня в страшное замешательство. Это одновременно пугало и возбуждало.

«Эти парижанки такие смелые», – подумала я.

Что ж, я тоже смелая. По-нью-йоркски, даже по-парижски смелая, и я собиралась это доказать.

Я надела платье, еще раз посмотрела в зеркало, скользнула в новые черные туфли на каблуке и распахнула дверь.

Скотт сидел за письменным столом. Когда он посмотрел на меня, я медленно покрутилась на месте. Он уставился на новую, коротко остриженную и сияющую бисером парижскую версию своей жены, и тихо присвистнул.

– Безупречно, – таков был его вердикт.

Джордж ждал нас в такси с опущенным окном. Увидев меня, он присвистнул в точности как Скотт.

– Ох, куколка, что же с тобой сотворил Нью-Йорк!

– Не забывай, она все еще замужем, – буркнул Скотт, помогая мне сесть в такси и забираясь следом.

– Если тебе есть что сказать, начинай сейчас, – отозвался Джордж.

– И вы еще не видели спину, – сообщила я ему, наклоняясь вперед и позволяя бархатной накидке соскользнуть с плеч.

– Фитц, – обратился к Скотту Джордж, – где тебя можно высадить?

– Что скажете о новой прическе? – спросила я Джорджа. – Надеюсь, мне она подошла лучше, чем Веронике.

– Дорогая, – начал Скотт, – Джордж, возможно, еще не видел…

– «Ивнинг пост»? – закончил за него Джордж. – Выпуск с «Волосами Вероники» внутри и твоим именем на обложке?

– И с красивой парой со спиритической доской, – добавила я. – Мне понравилась иллюстрация.

– Да, я о нем, – почти извиняющимся тоном отозвался Скотт. – Я бы предложил рассказ тебе, но не думаю, что такая история подходит для «Сливок общества».

– Разве не стильная вышла иллюстрация? – продолжала я. – Вам нужно переманить этого художника к себе в журнал. Однажды я говорила с медиумом обо мне и Скотте, но спиритическая доска ни до чего умного не додумалась.

– Уверен, побывав на обложке журнала, она заставит многих читателей раскошелиться. – Джордж рассмеялся.

– Будем надеяться, – пробормотал Скотт. – Понадобится немало денег, чтобы отбить мой гонорар в пять сотен.

– «Вероника» такая занятная, – опять вмешалась я в разговор, – простые люди готовы заплатить по пять центов просто за одну эту историю. Рассказы Ф. Скотта Фицджеральда – это всегда выгодное вложение.

– Серьезная экономическая теория для наших времен, – кивнул Джордж. – И к тому же очаровательная, пусть и удручающе наивная, преданность мужу. Он платит тебе за то, чтобы ты пела ему дифирамбы при мне? Я могу поднять гонорар до пятидесяти долларов за рассказ, Фитц, больше у нас в бюджете не заложено.

– Давайте забудем об этом! – воскликнула я, шутливо хлопая Джорджа по руке. – Папочка был бы страшно недоволен, что я говорю о деньгах. А эта стрижка! Он бы сказал, что мои моральные устои припустили вдаль, как свора гончих на охоте.

– Фитц, надеюсь, ты это запишешь, – встрепенулся Джордж.

Я не обратила внимания.

– Скотту, похоже, стрижка нравится, но я не так уверена. Мне кажется, я смахиваю на мальчишку.

– Мальчишку! – фыркнул Джордж. – Я похожих мальчиков не встречал, хвала Господу. Куколка, думаю, с этой стрижкой вы затмите всех.

«Пале-рояль» сверкал так ослепительно, будто на углу Бродвея и Сорок второй развернулось свое собственное представление. Подсвеченный козырек с сияющей вывеской – каждая буква в отдельном круге – находился как раз на уровне второго этажа, где располагался клуб, и в ширину занимал половину дома. Над козырьком, зоркими ястребами цепляясь за край крыши, светились огромные рекламные щиты, пытаясь затмить сияние клуба. Они предлагали «Пепсодент» и «Кэмел», «Листерин» и «Лаки страйк», «Жилетт», «Байер», «Кремо», «Кока-колу», «Ригли» и «Уайтуэй» – «сухой сидр из жимолости» от ревматизма и подагры.

– Лоникера семпервиренс, – объявила я.

Мужчины уставились на меня с недоумением. – Жимолость на латыни, – пояснила я, указывая на рекламу.

Они запрокинули головы, чтобы разглядеть щит.

– Поразительно, сколько людей начали страдать подагрой, как только запретили алкоголь, – пробормотал Джордж.

– И правда. – Скотт демонстративно потер локоть. – Наверное, мне понадобится лекарство еще до конца вечера.

Я думала, мы сразу пройдем внутрь, но Джордж хотел дождаться каких-то своих друзей, так что мы остановились на углу у входа и стали смотреть на текущие мимо реки туристов. Каждый раз, когда открывалась дверь, в вечерний воздух врывалась музыка. Я притопывала в ритме джазовой композиции и лишь вполуха слушала своих спутников, которые обсуждали Гаити и кого-то по имени Юджин О’Нил – наверное, драматурга, решила я, и перестала обращать внимания на разговор.

В Нью-Йорке есть на что отвлечься – особенно на Таймс-сквер. Автомобили, трамваи, люди, как и наше трио, одетые с иголочки для своего пятничного выхода. Мужчины в котелках, как у Натана, и плоских шляпах, как у Скотта, в цилиндрах – настоящие денди, и несколько парней, которые пытались ухватить уходящее лето, надев соломенные шляпы и льняные кепи. На их спутницах можно было увидеть самые разнообразные вечерние наряды – от старомодных юбок колокольчиком, при виде которых мне сразу вспоминалась мама, до шелковых костюмов, вроде тех, что я видела в бутиках, стильных блуз с длинным рукавом и юбок, отороченных тюлем, атласом или кружевом. Но платья, подобного моему, не было ни у кого. Продавщица оказалась права – я задавала новую моду.

Я как раз собиралась спросить Скотта, что за сюрприз он мне подготовил, когда раздался возглас:

– Джордж!

Мы все обернулись и увидели высокую, фигуристую девушку, совсем молоденькую, с самыми платиновыми волосами, какие я когда-либо видела.

«Крашеная», – без всякого неодобрения подумала я.

Рядом с ней стояла еще одна девушка, лишь немного менее светловолосая и привлекательная. На обеих были бархатные платья с глубоким вырезом – одно гранатово-красное, другое изумрудно-зеленое – и шляпки в тон, украшенные перьями. Несомненно, сестры, возможно, даже близняшки. Их фигуры созданы для кордебалета. Наверняка и характеры подходящие.

– Добрый вечер, дамы, – обратился Джордж. – Вы сегодня невероятно хороши собой.

– Ну, я сказала Мэри – послушай, сейчас не время расслабляться, – затрещала девушка в красном. – Послушай, говорю я, это сам Джордж Натан. Может, говорю, он приведет с собой друга.

– Так она и сказала, – подтвердила Мэри.

– И вы действительно привели друга, – добавила первая, глядя на Скотта. Затем перевела взгляд на меня. – Но он, похоже, привел подругу… И еще какую! – В ее взгляде читалось неприкрытое восхищение и, кажется, даже зависть.

– Действительно. Скотт и Зельда Фицджеральд, позвольте представить вам Сюзанну и Мэри Уэлш.

– Ах, так это ваша сестра! – просияла Сюзанна.

– Нет, дорогуша. – Джордж приобнял ее за плечи и направил к дверям. – Я должен был сказать «мистер и миссис Скотт Фицджеральд».

– Но они так похожи! – возразила Сюзанна.

– Почему бы нам не начать наш вечер с аптеки внизу?

– Здесь есть аптека? – удивилась Мэри. – Я думала, это ночной клуб.

– Объясню, когда зайдем внутрь. – Джордж пропустил девушек вперед и послал нам через плечо хищную, но очаровательную улыбку.

«Аптекой» оказалось подвальное кабаре под названием «Мулен Руж». В конце темного, шумного, пропитанного дымом зала располагалась маленькая сцена с красным бархатным занавесом. На фоне нарисованного Парижа – я узнала Эйфелеву башню и знаменитые мосты – шесть девушек в летящих юбках танцевали вокруг краснощекого усача в цилиндре. Я никогда раньше не слышала такой музыки, так яростно надрывающегося аккордеона.

– Вот она какая, французская музыка!.. – обернулась я к Скотту, пытаясь перекричать шум.

Он кивнул.

– Уже устаревшая – это конец прошлого века. Но с такими танцами, – он кивнул на сцену, – какая разница?

Мы отыскали крошечный столик и расселись вокруг него. Джордж сел между сестрами, мы со Скоттом – справа от них.

Я наклонилась к Скотту.

– Теперь-то ты расскажешь про свой сюрприз?

– Потерпи еще немного.

– Знаю я ваши «немного», мистер.

– Но тогда оказалось, что ожидание того стоило, верно?

К концу представления все мы уже выпили по паре коктейлей. В голове у меня образовалась приятная легкость, и в целом я была довольна нашим вечером – настолько, что и забыла про дальнейшие планы на сегодня.

Скотт взглянул на часы.

– Уже почти девять, пойдемте наверх.

– Нас встретят? – спросил Джордж.

Скотт кивнул:

– Я забронировал столик.

– Кто нас встретит? – спросила я.

– Пара друзей Натана.

Я улыбнулась Джорджу:

– Четыре девушки?

– Твоя высокая оценка мне льстит, куколка.

– Но сперва я должен тебя подготовить, – обратился ко мне Скотт.

– Правда, – согласился Джордж. – Лучше растянуть удовольствие, чем выпить все одним залпом.

Сестры захихикали.

– Итак, – обратился ко мне Скотт, – я имел дело с людьми, которые заняты в кино…

– С кем? – встрепенулась Мэри. – Вы можете меня с ними познакомить?

– И меня! – воскликнула Сюзанна.

Скотт закатил глаза.

– Поднимайся, – прошептал он мне на ухо, заставляя меня встать.

Джордж с улыбкой приобнял Сюзанну и Мэри.

– Мы найдем вас позже, – сказал он.

Я не слишком ему поверила.

Наверху на сцене «Пале-рояль» молодая женщина в платье цвета аквамарин мурлыкала сентиментальную песню. Оркестр укутывал зал мягкими трелями. Этот клуб был в точности такой, как я видела на иллюстрациях. Я сразу поняла, почему Скотт решил поместить сюда действие рассказа.

Просторный, длинный зал с темно-коричневыми стенами, широкая сцена с прожекторами по краю, оркестровая яма и танцевальная площадка, на которой свободно поместилось бы с полсотни человек. Остальную часть зала прорезали восемь или десять рядов столиков, отгороженных друг от друга обитыми плюшем стенками и залитыми мягким интимным светом.

Наверное, в отблесках этой роскоши любой, сидящий за этими столиками, сразу казался симпатичнее. Мне понравился брызжущий энергией «Мулен Руж», но здесь я сразу почувствовала себя более утонченной, желанной, достойной всех тех взглядов, которые на меня бросали и мужчины, и женщины.

Распорядитель зала отвел нас за круглый стол у самого края танцплощадки. Сидящие за столом мужчина и женщина поднялись, чтобы поприветствовать нас. Скотт представил их как Джона Эмерсона и его жену Аниту Лус. Имена мне ни о чем не говорили, и я взглянула на Скотта, ожидая пояснений. Но он больше ничего не сказал, просто стоял, засунув руки в карманы брюк и перекатываясь с пятки на носок.

Джон Эмерсон, лысеющий мужчина средних лет, крепко сбитый, с квадратным лицом, уставился на меня и покачал головой:

– Невероятно!

– Простите? – не поняла я.

– Он говорил мне, что вы созданы для экрана, и фотография была неплохая. Но теперь я вижу: в вас есть настоящая фактурность и… какая-то сладость и тайна во взгляде. – Он обернулся к жене. – Что скажешь?

Анита была немного моложе Джона – на вид около тридцати. Симпатичная, но какая-то мрачная, задумчивая.

– Не могу не согласиться, – неохотно признала она.

– Эмм… Спасибо?

– Давайте присядем, – предложил Скотт.

Когда мы все удобно устроились, Джон Эмерсон беспомощно произнес:

– И только посмотри на них вместе. Ты был прав, Скотт. Думаю, мы можем воплотить задуманное.

– Великолепно! – обрадовался Скотт.

– Простите мою невоспитанность, – подала голос я, – но что, черт побери, происходит?

Джон Эмерсон рассмеялся.

– Миссис Фицджеральд…

– Зельда.

– Зельда, скажите, вы хотели бы стать кинозвездой?

– Кто, я? Боже… Никогда об этом не думала. Там, откуда я родом, актрисы – это очень простые девушки из небогатых семей и без хорошего воспитания, за исключением Таллулы Бэнкхед. Но, конечно, Таллу в детстве почти не виделась с отцом, а мать умерла при родах, так что ее воспитывали тетка и Джин, поэтому и она казалась простушкой…

Тут у нашего стола появился еще один человек, разом приковав к себе все взгляды. Еще бы: его лицо имело приятную овальную форму, но черты в сочетании друг с другом смотрелись просто уродливо. Похоже, в детстве он был одним из тех бедных, невзрачных ребятишек, которых избегают даже другие дети, а в семье мать обрушивает на него слишком много внимания, а отец – почти никакого. В результате ребенок вырастает с отчаянным желанием однажды заполучить всеобщее уважение.