Текст книги "Z – значит Зельда"

Глава 33

В следующий раз, когда я отправилась на балет, мы со Скоттом не стали возвращаться к старому спору – просто договорились, что после представления я встречусь с ним, а не с кем-то другим. Поэтому, как только отгремели аплодисменты, я попрощалась с Сарой и поехала на такси в «Динго», где играл в карты Скотт.

Ночь была теплой, в воздухе плыл аромат жареных каштанов, а голова моя все еще шла кругом от звуков и образов «Флоры и Зефира». Таксист высадил меня на углу улицы Деламбр. Я наклонилась к окну, чтобы заплатить, а выпрямившись, увидела Хемингуэя, идущего ко мне по бульвару Монпарнас.

– Несравненная Зельда Фицджеральд! – воскликнул он, обнимая меня и целуя в обе щеки. От него пахло мылом, потом и виски. – Чудесный вечер, не правда ли?

– Для вас, судя по всему. Вы, похоже, в отличном настроении.

– Да, особенно теперь, когда ваш муж любезно одолжил мне сотню, чтобы я съездил в Помону посмотреть на быков. Мы устроили пару раундов в баре. – Он сжал кулаки и кивнул на «Динго». – Я почти позволил ему выиграть.

– Значит, он там. Отлично, – откликнулась я, гадая, насколько побитым окажется Скотт.

«Что не так с этими мужчинами? – подумала я. – Почему даже те, кто сами не затевают глупых соревнований, все равно не могут не ответить на вызов?»

– Он отличный малый, ваш муж. Талантливый. Удачливый. Пьян в стельку, надо сказать. Сейчас развлекает публику на барной стойке – заметьте, не у барной стойки, а именно на ней.

– Мои учителя по английскому всегда подчеркивали важность предлогов.

Я представила Скотта, который устроился на стойке, болтая ногами, в окружении сидящих на табуретах собутыльников.

– А где сегодня Хэдли? Обязательно передайте ей от меня привет.

– Но он не уверен в себе, да? – продолжал Хемингуэй, будто я и не говорила. Он оперся рукой на стену, не давая мне пройти. – И совершенно одержим. Только и беспокоится, что о продажах «Гэтсби» и о новой книге. Жизнь писателя – не сахар. Ему нужно просто принять это и смириться. Нельзя достичь величия, не пройдя через жертвы и провалы.

– Мы многим пожертвовали ради этой его писательской жизни – преимущественно сном, – пошутила я.

Хемингуэй положил свободную руку мне на плечо, потом соскользнул ладонью к запястью и крепко его схватил.

– Все мужчины хотят вас, вы же знаете.

– И кстати о сне, – я постаралась скрыть раздражение, – похоже, вам он сейчас пришелся бы к месту.

– Но вы избирательны. Думаете, большинство мужчин – дураки, я видел это в вашем взгляде. Я знаю, вы преданы Скотту, и восхищаюсь – это возносит вас над многими женщинами. Но никто бы не назвал его мужественным, а я видел вашу страстную натуру и все гадаю: ему хоть иногда удается удовлетворить вас полностью?

Он был в подпитии, что в какой-то мере оправдывало его поведение, и конечно, мне не в новинку было искать оправдания глупым поступкам пьяных мужчин. Но сейчас он переступил черту, которую никто до него не переступал. У него не было благих намерений.

Как он мог наплевать на собственную жену, не говоря о человеке, которого называл «дружище» и который был моим мужем? Почему он решил, что может делать мне такие намеки? Я точно не давала повода – впрочем, повод ему и не был нужен. Мгновение я просто стояла, глядя ему в глаза. Смешинка в его глазах заставляла подумать, что он не впервые вел себя так с чужой женой, и это разозлило меня еще сильнее.

– Так вот какая у вас стратегия? Не можете боксировать с женщинами, поэтому пытаетесь их соблазнить?

– Я же мужчина. – Он подвинулся, зажимая меня у двери.

То, что он хотел меня – или просто хотел секса, – было очевидно. Он уперся ладонями в стену по обе стороны от меня, отрезая пути к отступлению.

– Это в природе мужчины – проявлять себя, брать то, чего он желает, – усмехнулась я.

Хватало того, что он испортил мне замечательный вечер, полный музыки, танцев и искусства, – я не собиралась становиться одним из его трофеев. Подумав, что мое возмущение его только развеселит, я решила бить противника его же оружием. Я просунула руку между нами и положила ладонь на его возбужденный член. Медленно и задумчиво потерла, позволяя поверить, что сегодня ему удастся обыграть сразу двух Фицджеральдов.

– Неплохо, – произнесла я ему на ухо, и он засмеялся. – Но, – добавила я, подныривая под его руку и высвобождаясь из ловушки, – и здесь Скотт тебя превзошел.

Я со смехом направилась к дверям «Динго», не сомневаясь, что одержала победу.

– Сука, – сказал он спокойно и уверенно. У меня волосы на затылке зашевелились. Я поняла, что совершила ошибку.

– Иди. Иди, расскажи своему полуимпотенту, как его жена любит подразниться. Не терпится узнать, как он это воспримет.

Я недооценила проницательность Хемингуэя и его осведомленность о наших личных делах. Он видел, что у Скотта мягкое сердце, понимал, что тот падет безвольной жертвой при первой же атаке. И он знал, что я не расскажу Скотту о том, что сейчас произошло между нами, потому что не захочу провоцировать новую вспышку бессмысленной ревности. От Скотта или нет, но Хемингуэй знал о произошедшем на вечеринке Коула.

Я зашла в «Динго», не ответив и не оглянувшись. Мои шаги были твердыми, но в животе образовалась пугающая пустота, будто он лучше меня понимал, какую глупость я совершила и чего она будет мне стоить.

Глава 34

– Не терпится увидеть виллу «Америка» после реставрации, – сказал Скотт, когда мы ехали по побережью в сторону Антиба. – Досадно, что мой отец не добился в жизни чего-нибудь значительного, как папаша Джеральда или Сары. Представляешь, если бы у нас был дом, как у них здесь, и две потрясающие квартиры в Париже. И все потому, что старик Мерфи знал, что ремни и туфли приносят не меньше дохода, чем седла, а отец Сары – как его звали? Виборг? – любил смешивать всякие вещества. Ты знаешь, что он стал миллионером еще до сорока?

Во время этой августовской поездки нам со Скоттом впервые за долгое время удалось оказаться наедине. Путь длиною в день до Южной Франции позволил мне по-настоящему посмотреть на мужа, изучить его, оценить. То, что я увидела, меня обеспокоило. Линии его лица, шеи и талии стали более плавными, будто размытыми. На руках появились желтовато-коричневые пятна от никотина, волосы теряли свой блеск. Он казался на десяток лет старше своих двадцати восьми с лишним.

Я встретила свой двадцать пятый день рождения за неделю до поездки. Двадцать пять лет не круглая дата, и я ничего не ожидала, хотя не могла не вспомнить, как я делала это на каждый день рождения, какую вечеринку Скотт закатил в честь моего восемнадцатилетия. Тогда он был одержим мной, теперь же все его мысли занимал Эрнест Хемингуэй.

– У меня обед с Эрнестом.

– Мы с Эрнестом собираемся посмотреть бои.

– Ложись без меня, я пообещал Эрнесту, что прочитаю несколько его рассказов перед нашей завтрашней встречей.

– Гертруда хочет, чтобы мы с Эрнестом зашли к ней сегодня.

– Эрнест считает…

– Эрнест говорит…

Каждый раз, когда мы встречались с Хемингуэем, он улыбался мне так, будто мы с ним делили страшную тайну – что-то еще более зловещее, чем просто неслучившуюся интрижку.

Мой разум твердил: «Расскажи Скотту!» А сердце отвечало: «Одумайся – что будет, если он примет сторону Хемингуэя?»

Лучше было оставить все как есть.

Впервые в жизни я решила уйти от прямого столкновения. Я пряталась большую часть июня и июля и уверяла себя, что делаю это из-за проблем с животом, а не потому, что меня пугал Хемингуэй.

Скотт вел машину и говорил о галантерее Марка Кросса, об огайской чернильной империи Виборга и о том, как мудро мы поступили, отослав Скотти с няней в Антиб на поезде.

– Эрнест говорит, что хотел бы так проехаться до Испании: только мужчина, автомобиль и дорога.

– Как думаешь, на какой скорости можно безопасно выпрыгнуть из машины?

– Что? Ох, прости, дорогая, я совсем затерялся в собственных мыслях. А ты с нетерпением ждешь пляжного сезона? Сто лет прошло с того лета с Жозаном, да? Господи, есть что-то магическое в том, как течет время в Париже. Кстати о Жозане. Я рассказал Эрнесту нашу историю о том, как Жозан был трагически в тебя влюблен. На этот раз я сказал, что он не вынес боли, когда ты его отвергла, и убил себя, направив свой самолет прямо в море.

– А что ответил Хемингуэй?

– Что понимает, почему мужчина может свести счеты с жизнью из-за тебя. Отличная могла бы получиться история, не находишь? Я вижу ее как пьесу. Или еще лучше кинофильм о том, что было в Париже, что случилось с нами, что теперь кризис прошлого лета можно выдумать заново – уже для развлечения, а вновь обретенная тогда связь если не позабылась, то отошла на задний план.

Скотт позднее записал в своем дневнике, что этот год вместил в себя «1000 вечеринок и никакой работы». Это было хорошее резюме, но оно ничего не объясняло.

На Ривьере мои приступы боли в животе не участились – это случалось по-прежнему каждую неделю-другую, но стали острее. Бывало, все мы – Мерфи, Дотти Паркер, Эстер, Арчи Маклиш и его жена (как же много народу было в тот месяц!) – прогуливались по занимающим семь акров роскошным садам и террасам виллы «Америка» или по пляжу де ла Гаруп, который теперь все называли «пляжем Джеральда», и внезапно без предупреждения меня скручивало. За какую-то минуту всем моим разумом овладевала боль или непереносимая потребность облегчиться, и я покидала компанию. На то, чтобы дойти до гостевого домика, уходила целая вечность.

Добравшись до цели, я глотала таблетку из оставшихся у меня после операции и, запершись в спальне, сворачивалась клубочком на кровати, ждала, пока боль отступит. Каждый раз, когда это происходило, я говорила себе: «Это пройдет, это пройдет…» – пока меня не отпускало, а после спала час или два и просыпалась посвежевшая, будто и не было никакого приступа. Но пару раз лекарство не помогало, и тогда Скотт вызывал врача, ангела-спасителя, несущего мне шприц с морфином.

Я начала следить за тем, что ем, и старалась не пить, чтобы максимально сократить симптомы. Я не желала участвовать во всех развлечениях нашей компании, но и не хотела становиться «больной женой Фитца», так что делала все возможное, чтобы посещать хотя бы обеды на террасе, послеобеденные прогулки по пляжу и вечерние коктейли в очередном выбранном Джеральдом живописном уголке.

После обеда были игры, карты и шарады, а когда к нам присоединились Коул и Линда, долгие вечера стали проходить за нашей любимой игрой из прошлого лета – только теперь за пианино был Коул, а не я. Скотт сказал, что иногда замечает, как я щурюсь и поджимаю губы, а Сара понимала, что со мной что-то не так, если я замирала и затихала. Мне было приятно понимать, что они обращают на это внимание, что им не все равно.

Но конечно, забота может воплощаться – или не воплощаться – по-разному. Мы со Скоттом не занимались любовью с тех пор, как приехали в Антиб. Мы и до этого долго не занимались любовью, даже не вспомнить было, когда это случилось в последний раз. Учитывая, как часто мне становилось скверно, стоило радоваться, что Скотт не посягает на меня – если он не просил, мне не приходилось отказывать. Но вместо этого я чувствовала, что это он отказался от меня, что он меня не хочет. Я не ощущала притяжения, не чувствовала его интереса, не видела сигналов, привычных любой супружеской паре, – флирта, многозначительных взглядов, которые дали бы мне понять, что, когда я хорошо себя чувствую, он все еще желает меня.

Боль и неуверенность – пожалуй, вот что я испытывала, когда однажды вечером мы собрались поужинать в Сен-Поль-де-Ванс, в ресторанчике на скалистом холме с видом на море. Августовское солнце еще готово было дарить нам свое присутствие до самого вечера. Мы сидели в патио, глядя, как лучи окрашивают камни в оранжевый, затем в розовый, затем в лавандовый цвета, ели рыбу с оливками и пили местное вино, которое так нахваливал Джеральд.

– Необычайное вино, – сказал он, пока официант наполнял наши бокалы. – Не то столовое, какое продается на каждом шагу, и не крестьянское пойло, которое подают на Левом берегу, такое густое, что его жевать можно. Это вино откроет вам новый мир.

Поскольку это был Джеральд, который никогда не тратил свой энтузиазм на недостойные объекты, к тому времени, когда солнце закончило погружаться в море, я выпила не один, не два, а целых три бокала вина, хотя и знала, что расплата не заставит себя ждать.

Когда я была на своем третьем бокале, кто-то – не вспомнишь уже, кто именно, – заметил вслух, что великолепная и всеми любимая танцовщица Айседора Дункан, одна из моих кумиров, обедает за столиком на другой стороне патио.

– Как? Серьезно? – воскликнул Скотт, выпрыгнув из кресла, и через несколько мгновений не то повалился, не то бросился к ее ногам – на тот момент я уже плохо различала такие детали.

Мисс Дункан протянула ему руку, провела по лицу и погладила по волосам. Он просиял.

– Как вы прекрасны и ослепительны, мой преданный рыцарь.

– Суть моей жизни – служение вам, – заявил Скотт.

«Какого черта?» – подумала я.

Она была моей. Он был моим. Я залезла на стул, прошла по столу, ступила на каменный парапет и спрыгнула на ступени лестницы.

Если бы только эти ступени были фонтаном вроде того, на площади «Юнион Сквер», но нет. Они были сделаны из старого прочного камня, а мои каблуки не были созданы для прыжков. В следующую секунду я опиралась на саднящие ладони и колени, а Сара, приобняв меня, помогала подняться на ноги. Кровь стекала у меня по голеням. Помню, я порадовалась, что на мне нет чулок.

– Ненавижу, когда выходит такое дерьмо, – пробормотала я.

Еще помню, что Скотта произошедшее взволновало куда меньше, чем Марфи и Маклишей. Думаю, ему даже понравилось это представление – возможно, потому я его и затеяла.

Как-то ночью ближе к концу нашего визита мой сон, в котором я спорила с Безумным Шляпником о том, вышли ли из моды шляпки-клош («Перья! – кричал он. – Поля!»), прервала резкая боль. Мгновение я не понимала, кто я и где нахожусь, а потом взяла себя в руки и попыталась утихомирить боль, перекатившись на бок. Когда это не помогло, я встала и направилась в ванную.

Гостевой домик огибал двор на манер растянутой буквы «U». Чтобы добраться до уборной, нужно было пройти по крытому переходу до двери возле кухни. Я едва добралась туда, когда боль усилилась и повалила меня на колени. Казалось, кто-то вонзил мне в живот широкий мясницкий нож и теперь шарит там лезвием, проворачивая его и рассекая плоть… Я ждала смерти, я почти ее хотела… Не могла пошевелиться, не могла говорить, даже слишком глубокие вздохи заставляли нож проворачиваться сильнее.

Одна таблетка не помогла, и я приняла еще одну. И ждала, согнувшись пополам, дыша, дыша, ожидая, дыша…

«Господи, пожалуйста», – рефреном крутилось у меня в голове.

Кажется, прошла целая вечность, но облегчение все не приходило. Я проглотила еще несколько таблеток, отчаянно желая, чтобы проклятое лекарство наконец-то выполнило свое спасительное предназначение. Пусть отпустит хоть немного. Тогда я разбужу Скотта, и он вызовет врача.

Позже Скотт рассказал мне, что проснулся и понял, что меня нет. Когда через некоторое время я так и не вернулась, он отправился на поиски и обнаружил меня на полу в ванной: я сидела, привалившись к стене. Он побежал за помощью. Джеральд и Сара послали смотрителя за доктором, а потом втроем подняли меня, и мы несколько часов просто бродили по саду. Тем временем поднялось солнце, и птицы носились наперегонки с дерева на дерево.

Доктор появился только к полудню – он принимал роды в Ле-Понте, так что мы все бродили и бродили. Только когда я смогла внятно отвечать на вопросы, они позволили мне лечь и отоспаться после действия таблеток. Я не помню ничего – только всепоглощающую темноту и бесконечную радость, что, хвала Всевышнему, боль отступила, рассеялась и больше ничто никогда не причинит мне вреда.

Глава 35

5 февраля 1926

Дражайшая Вторая Сара!

Я бесконечно рада, что ты в Париже и учишься в Сорбонне, хотя мне жаль, что из Джона вышел непутевый муж. Не сомневаюсь, развод – это ужасно тяжело.

Твое письмо застало меня в Пиренеях, в городе Салье-де-Берн, где я прохожу курс лечения – доктор диагностировал колит. Ежедневное купание в горячих соленых источниках должно исправить все, кроме того, что я не смогу повидаться с тобой, пока не вернусь в Париж в марте.

Мы поселились в отеле «Белвью», кроме нас здесь всего пятеро постояльцев. Колит, наверное, давным-давно вышел из моды – и почему меня никто не предупредил? Здешняя деревушка – это очаровательное, тихое и мирное местечко, так что неудивительно, что Скотт его терпеть не может. На самом деле его бесит, что он не может быть в самой гуще событий с этим парнем Хемингуэем – я рассказывала тебе о нем.

Скотт вообразил, что его священный долг – свести Хемингуэя с Максом Перкинсом из «Скрибнерс». Я уже умыла руки – Хемингуэй написал отвратительную «сатиру» на книгу нашего хорошего друга Шервуда Андерсона (а тот, надо добавить, был его первым наставником!) и настаивает, что издатель, который заполучит его «крайне серьезный роман» про коров – точнее, про корриду, – должен также напечатать его другую книгу, «Вешние воды».

Даже его жена считает, что он неправ. Он настоящий притеснитель, но Скотт этого не видит. Даже считает, что я ревную его к лучшему другу. Кстати, Скотт изначально был против этой книги, но Хемингуэй настоял, и Скотт сдался. Глядя на них, и не подумаешь, что Скотт старший из двоих.

Как думаешь, под силу солям вылечить не только кишечное расстройство, но и мои расстроенные чувства?

И хорошие новости: «Великого Гэтсби» теперь можно увидеть на Бродвее. Критики довольны, и намечается сделка с киношниками, так что Скотт снова на вершине мира.

Мы оставили Скотти с няней. Обязательно загляни к ним. Малышке уже четыре, и после года здесь она чудесно говорит по-французски, мы могли бы у нее поучиться.

Какое счастье, что ты теперь неподалеку.

Видишь, соли уже сработали!

Сердечно твоя,

Z.

Пока я в «Белвью» отдыхала, принимала ванны, рисовала, читала и писала письма, Скотт вел активную переписку. Он следил за поездкой Хемингуэя в Нью-Йорк, где тот встречался с издателями, и радовался письму Макса, а потом и самого Хемингуэя, где сообщалось, что Хемингуэй присоединился к Скотту в «Клубе писателей Скрибнерс». Никто из них не использовал такую формулировку, но так я видела эту ситуацию. Скотт помог автору и издательству найти друг друга и потому считал себя героем, даже зная, что они с Хемингуэем оба утратили расположение Шервуда и были в натянутых отношениях с Гертрудой Стайн, которая сочла «Вешние воды» настоящим позором.

Когда мы вернулись в Париж, Скотт твердил всем, кто готов был слушать:

– Его роман – это не шутки. Я просмотрел первые страницы – вещь стоящая. Мои издатели «Скрибнерс» заплатили ему полторы тысячи авансом.

И, как будто этого было мало, добавлял:

– Я предвижу, что «И восходит солнце» разойдется тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров. Именно таким тиражом в итоге разошлись два первых романа самого Скотта.

Глядя, как Скотт восхваляет Хемингуэя, я поняла одно: Скотт превратил Хемингуэя в свое альтер-эго. Эта версия все объясняла и приводила меня в ужас.

В один мартовский полдень мы с Сарой Мэйфилд встретились в «Ротонде».

– Теперь я понимаю, что ты имела в виду, говоря о Хемингуэе, – сказала она. Взгляд ее огромных голубых глаз был напряженным и сосредоточенным.

– Расскажи.

– Неделю назад я обедала здесь со своим однокашником, а позади нас сидела компания женщин в платьях с поясами – как у тебя, только еще наряднее, все из шелка. У них были самые модные шляпки, самые модные туфли, а макияж – произведение искусства. Я не обращала на них особого внимания, но тут услышала, как одна из них произносит «Зельда». Я прислушалась – в конце концов, много ли здесь Зельд?

– Я ни одной не знаю.

– Именно. И вот одна из них говорит: «Драм считает, что он ничего так, хотя один из критиков, Гилберт Селдерс, слишком уж расщедрился в рецензии на его последний роман. Но она странная – я и сама это видела, а Драм говорит, что она помешанная, может, даже опасна для общества – уж он-то таких повидал». А потом она говорит, я цитирую: «Драм считает, что она страшная обуза. Он так Скотту и сказал». Конечно, ее подружки захотели узнать, что ответил Скотт, и она говорит: «О, он согласен, но пытается ее обуздать».

Драм. Это мог быть только Хемингуэй.

– И как выглядел комитет по моему душевному здоровью и семейной жизни? – поинтересовалась я.

Из ее описания я догадывалась, о ком речь, но надеялась, что ошиблась.

– Похоже, ты не слишком удивлена.

– Тебе удалось ее разглядеть?

– Нет… То есть я видела их всех, когда они зашли, но не знаю, кто возводил на тебя поклеп.

– Зато, думаю, я знаю.

Позже я пересказала этот случай Скотту.

– Не верю ни единому слову, – ответил он. – Может, Полин и сказала что-то подобное, но она услышала это не от Эрнеста.

– То есть он никогда не говорил тебе, что я обуза?

Скотт отвел взгляд.

– Он знает, как сильно я люблю тебя и что иногда это меня отвлекает.

– Потому что я вечно бросаюсь то на одного, то на другого, да?

– Нет, конечно нет. Но порой ты ужасно общительна. Ты не можешь винить меня за то, что я волнуюсь, особенно после…

– Если ты снова упомянешь Жозана, клянусь, я тебе врежу.

Скотт со смехом обнял меня, прижимая мои руки к бокам.

– Отпусти меня.

– Прости, не могу. Я пытаюсь тебя обуздать.

Два дня спустя, несмотря на уверения, что у меня нет аппетита и я хочу провести день в обществе «Американской трагедии» Теодора Драйзера, Скотт вытащил меня в «Два маго» на обед. Я недавно прочитала первый роман Драйзера «Сестра Керри» – прошлым летом мы познакомились с автором на одном из вечеров в «Отель дю Кап», и теперь мне было любопытно, что за скандальная история развернулась в его новой книге. Чужие проблемы – лучшее средство, чтобы забыть о своих собственных.

Скотт забрал у меня книгу.

– Ты читала «Гэтсби», так что общую суть знаешь. Пойдем, мне нужно выбраться хоть на какое-то время.

Не успели мы сесть за столик, как я увидела Хемингуэя, встающего из-за стола в дальнем конце зала. Напротив него сидела Полин Пфайфер в красном платье из шелка и шифона, которое, на мой взгляд, делало чересчур показным ее образ умной, шикарной и независимой женщины.

– Смотри, – сказал Скотт, – Полин и Эрнест. Должно быть, он вернулся из Нью-Йорка.

Его удивление прозвучало фальшиво, и я внезапно поняла, что наш поход в ресторан – не случайность.

Хемингуэй начал отворачиваться от стола, и Полин схватила его за руку. Несмотря на наряд, жесты ее были зажатыми. Хемингуэй чмокнул ее под подбородком и оставил позади. Мне хотелось влепить ей пощечину, выбить из нее эгоизм и глупость. Возможно, я бы поддалась соблазну, если бы не подслушанный Сарой Мэйфилд разговор.

– Скотт, мой друг и соратник! – прогремел Хемингуэй, пересекая комнату. Он широко ухмылялся. – Вижу, ты и женушку прихватил. Как дела, Зельда? Нервы больше не пошаливают?

– У меня было расстройство желудка.

– Нервное беспокойство приводит к такому. У моего отца случались нервные припадки и, Боже всемилостивый, не советовал бы я приближаться к уборной да и к дому вообще во время его приступов. Ну что, давайте найдем столик?

Пока я разбирала на составные части и снова собирала свой сэндвич с жилистой солониной, Скотт расспрашивал Хемингуэя о поездке в Нью-Йорк. Он хотел узнать все подробности: с какими редакторами Хемингуэй встретился, как с ним обращались сотрудники, что сказал Макс, и может, упоминали ребята из «Скрибнерс» о нем, Скотте, и что по поводу этого всего думает Хэдли. Ему нужно было выведать все.

– Хэдли, должно быть, в восторге, – говорил он. – Это огромный шаг в твоей карьере.

– Она довольна, – спокойно откликнулся Хемингуэй. Потом, улыбнувшись, добавил: – А вот Пфайфи, – он кивнул на Полин, которая оставалась за столом еще несколько минут, но сейчас уже пробиралась к дверям, – она поняла «Вешние воды». Видела, что из этого выйдет, поддерживала затею. Она просто потрясающе мне помогла. – Его взгляд задержался на ней, и он ненадолго замолчал, а потом обернулся к нам. – И с Хэдли они замечательно ладят.

– И полагаю, ты вспомнил о Форде? – спросил Скотт. – Хочешь попробовать?

Он говорил о писателе Форде Мэдоксе Форде, который, по слухам, жил в полигамных отношениях со своей второй женой Стеллой и умной, рассудительной писательницей Джин Рис. Это называли «вариацией на тему».

Моногамность устарела и перестала быть чем-то обязательным, и не лучше ли разрешить не скрывать новые, альтернативные отношения? Честность и терпимость – вот и все, что нужно. Потребность в секретах отпадет сама собой, и все будут счастливы. Такова была теория, и многим, включая Эзру Паунда, действительно удавалось претворить ее в жизнь. Ходили слухи, будто любовница Паунда, Ольга, хотела уделять ему все возможное внимание и потому, последовав за ним и его женой в Италию, передала свою новорожденную дочь на попечение деревенской женщине, которой Паунд платил за воспитание ребенка. Я не видела здесь ничего «современного», для меня такая ситуация была просто омерзительна. Раньше мне нравились и Паунд, и Ольга, теперь же я не могла решить, кого ненавидеть сильнее.

Быть может, я одна считала это позором. Быть может, Хэдли оказалась бы такой же уступчивой, как Стелла и Дороти Паунд. Быть может, она была готова делить с другими своего сверхмужественного мужчину. Я не могла с уверенностью предсказать, чем кончится дело: женщина, готовая вступить в отношения с Хемингуэем, изначально была для меня загадкой.

– Могу только сказать, в Антибе в этом году будет интересно. – Хемингуэй пожал плечами.

Скотт подался вперед:

– Я тебе рассказывал? Мы тоже отправляемся туда на следующей неделе. Я снял отличную небольшую виллу в Жуан-ле-Пен, в полумиле от виллы «Америка».

Я уставилась на Скотта. Я-то считала, что мы останемся в Париже, как и в прошлом году, и просто погостим у Мерфи пару недель летом. Разве Скотт не заверил и Гарольда, и Макса, что теперь, когда мы вернулись из Салье-де-Берн, он возьмет себя в руки и закончит роман? Он даже снял на лето мансарду, «как у Эрнеста», и планировал не прикасаться к спиртному, пока не закончит книгу. Уж конечно он не стал бы менять планы – наши планы! – даже не поставив меня в известность. Не такой он муж.

И все же…

– Шикарно, – объявил Хемингуэй, улыбаясь мне.

Я не могла заставить себя заговорить.

Скотт радостно продолжал:

– Так что если тебе понадобится сторонний взгляд на рукопись, я готов. И конечно, можешь рассчитывать на нашу поддержку в ситуации с Полин.

– Я на это надеялся. – Хемингуэй обращался к Скотту, но смотрел все еще на меня.

– Как предусмотрительно с твоей стороны – посоветоваться с женой, прежде чем строить планы, – съязвила я, когда Хемингуэй ушел.

– Надеялся устроить тебе сюрприз. У тебя выдался такой тяжелый год. Я думал, ты будешь счастлива погреться несколько месяцев на солнце у моря.

– Что ж, сюрприз удался. Только странно, как ты это преподнес – будто больше хотел удивить своего дружище. И когда это ты успел стать сторонником двоеженства? Или у тебя есть еще новости для меня?

Мой сарказм явно начал ему надоедать.

– Может, тебе стоить завести собственных друзей, чтобы перестать ревновать меня к моим?

Я шлепнула кусок хлеба обратно на сэндвич.

– Отмени аренду виллы. Я хочу остаться здесь. Я работаю над картиной, я записала Скотти в балетную студию. Если придется ждать до осени, это ее просто убьет.

– Она может танцевать на вилле «Америка» с Гонорией – какая пятилетнему ребенку разница?

– Зато для меня есть разница.

– А мир всегда вращается вокруг тебя, да? Тебе не нравится Эрнест, не нравится Гертруда, не нравится Паунд, ты плохо себя чувствуешь… И я понимаю, принимаю во внимание твои чувства, пытаюсь помочь. Но теперь у меня появились потребности – мне нужно отдохнуть от Парижа. Я уже заплатил за виллу. Мы едем.