Текст книги "Полнолуние"

Глава 9

По приезде в Лос-Анджелес Эдгар снял пустующий дом на отшибе, практически без мебели. Он все еще опасался преследований и не хотел жить открыто. Это было небольшое строение, стоящее в отдалении ото всех остальных – чистеньких и ярких, с ухоженным газоном, аккуратно подстриженными кустами и непременной площадкой для спортивных игр. Здесь же вместо газона под окнами раскинулся запущенный сад. Деревья хранили дом от солнечного света, он находился в постоянной тени, и оттого в нем царил непреходящий сумрак. Лауре тут не нравилось, но она вынуждена была согласиться.

– Почему бы нам не пожить в отеле? – спросила она у Эдгара, когда впервые увидела этот неуютный дом.

– Нет, пока никаких отелей, – возразил он нежно и неумолимо. – Любопытные горничные и коридорные, уборки, которые всегда не вовремя, – это не для нас. Сейчас главное – уединение. Беверли-Хиллз будет в другой раз.

Их время превратилось в череду неразличимых дней, путающихся с ночами. События обходили их заброшенный дом стороной, и праздный город не затрагивал его своим веянием. Сквозь туманную паутину зарослей проглядывали темные глаза окон, здание было окружено стеной из разросшихся кустов, кружевных, но цепких и колючих, и напоминало дом с привидениями из голливудских фильмов.

Среди пыльной бесприютности этого дома постоянное присутствие Эдгара, его реальность и близость переполняли Лауру невыразимым восторгом. Он оставил ради нее свой мир и с триумфом вошел в ее город, переменив образ жизни. Поначалу Лаура была готова кричать от счастья на каждом перекрестке. Иногда они выходили в большой город, ездили на экскурсии по киностудиям, прогуливались по Аллее звезд на Голливудском бульваре.

Однажды на закате Эдгар посадил Лауру в машину и повез на вершину горы Ли, к знаменитым буквам HOLLYWOOD. Запад горел багряным заревом солнца, падающего в безбрежный океан, и небеса тихо кровоточили. Эдгар взял Лауру на руки и поднял на перекладину буквы Н, обнимая ее и помогая сохранять равновесие. Отсюда открывался захватывающий вид на песчаные Голливудские холмы, обсерваторию Гриффита, небоскребы Лос-Анджелеса и Тихий океан, простирающийся за престижным районом Санта-Моника.

– Ты знала, что в 1932 году здесь произошло самоубийство? – произнес Эдгар с поэтическим выражением лица. – Одна молодая актриса, не получившая роль в фильме, взобралась на букву H и спрыгнула вниз в овраг. Тело ее вместе с предсмертной запиской обнаружила женщина, прогуливающаяся возле знака два дня спустя. Так здесь разбиваются мечты, зато смерть наконец-то принесла ей славу. А мы с тобой сейчас будем учиться летать. Отсюда открывается самый лучший вид на Город Ангелов, и я надеюсь, что он тебя воодушевит.

Лаура скинула с себя джинсовую куртку и встала на перекладине. На ней была копия знаменитого белого платья Мэрилин Монро, с декольте, открытой спиной и разлетающейся плиссированной юбкой, из фильма «Зуд седьмого года». Эдгару доставляло удовольствие красиво одевать ее, как куклу. Он был эстетом и любил старые голливудские фильмы.

Эдгар легко спланировал к подножию буквы и поджидал ее.

– Давай, здесь не так уж высоко, метров семь. В следующий раз попробуем с вершины, там уже четырнадцать.

Поначалу Лаура была не в силах освободиться от тяги земли и совладать со своим обременительным телом, неуправляемым, связывающим ее чувство полета. Она падала раз за разом, захлебываясь влажным воздухом и слезами, ей было страшно и обидно до боли. Эдгар с бесконечным терпением ловил ее и вновь возносил на вершину.

Наконец Лаура решительно ступила вниз и поймала ускользающее ощущение полета. Она почувствовала свободу, точно расправив невидимые крылья, зависла напротив букв и задохнулась от неземного восторга. Воздух стал плотным, как вода, и Лаура плыла в нем, парила. Потусторонний ветер подхватил ее и понес в закатных лучах, но она могла сама задавать направление. Ее воздушная юбка взметнулась точно так же, как у Мэрилин в кино, когда она со смехом соскользнула в объятия Эдгара.

Между тем кровавый закат медленно угасал. Небо несколько минут истекало последними каплями крови, роняя их в далекий алеющий океан, а затем на Лос-Анджелес опустилось бархатисто-лиловое покрывало сладостной калифорнийской ночи. Пурпурные отблески проглядывали кое-где на водной глади, вновь обретшей свою бесконечную лазурь, точно так же, как кровавые слезы радости на глазах Лауры. Она положила голову на плечо Эдгара – скорее из-за усталости и какого-то странного оцепенения, чем по желанию. Восходила молодая ущербная луна, вызывая в их телах томление и упадок сил.

– Мы с тобой одни на целом свете, – сказал ей Эдгар, спокойно и в то же время как-то волнующе. – Все мертво, но мы никогда не умрем. Нет никакой другой реальности, только этот призрачный лунный свет…

Внизу под ними город полнился морем огней, дарящих обманчивое тепло, как у луны. Эдгар и Лаура долго сидели на вершине роковой буквы H и смотрели, как в Городе Ангелов загораются ночные перекрестки ада, ярко освещенные электричеством.

Радость Лауры от возвращения в родной город продлилась недолго, ее ожидания не оправдались. Она страдала от разлуки с сестрой, но не решалась встретиться с ней. Ей становилось чуточку теплее от одной мысли, что Джемайма неподалеку, в одном городе с ней. Один раз Лаура все же осмелилась позвонить старшей сестре. Убедившись, что у Лолли все хорошо, Джемми на всякий случай все же выпытала у нее адрес. Лаура просто не смогла не сказать, такова уж была ее сестра, прирожденный прокурор.

Между тем Лаура утрачивала понимание смысла происходящего и переживала глубочайший душевный разлад. Ее мир сузился и стер ориентиры, раздвоился в прозрачных, всеотражающих глазах Лауры, ограничившись с одной стороны пленом этого пыльного дома, а с другой – ее возвеличенными воспоминаниями.

Каждый раз на рассвете, лежа рядом с Эдгаром, она переживала свою смерть, вновь и вновь. После изначальной эйфории к ней постепенно пришло осознание, что он, сказочный принц со злом в очах, убил ее, выпил кровь и высосал ее маленькую жизнь, насильственно изменив саму сущность Лауры. Влюбившись в мечтательном сне в его светящийся образ и золотые локоны, она и не подозревала, что ее ожидает. Глядя на его лицо, возвышенное и равнодушное, в его глубокие синие глаза, в которых холодом стыла вечность, Лаура испытывала обожание, смешанное со страхом. Эдгар подавлял ее волю, вызывал у нее священный трепет. Она соприкоснулась с его жизнью, но так и не познала ее, он оставался неразгаданной загадкой.

Лаура была не в силах понять природу своих чувств к ее прекрасному предку. В ней текла его кровь, воплотились его гены, и это было уму непостижимо. Игривая двусмысленность их отношений угнетала Лауру. Он был ее создателем, но не любовником – они спали в одной кровати, но не занимались сексом. Их связь была замешана на крови, недомолвках и полунамеках, редких поцелуях, что, вероятно, нравилось Эдгару. Быть может, если бы у них случилась интимная близость, Лауре стало бы морально легче, в их отношениях появилась бы некая определенность. Но сама она не решалась, а Эдгар, как истинный рыцарь, не настаивал. Она не знала, что он таким образом растягивал удовольствие, играл с ней.

Иногда Лауру посещало болезненное желание, чтобы Эдгар наконец овладел ею, жестко и властно, не спрашивая ее и не жалея, чтобы окончательно подчинил и сделал своей. Ей было неведомо, что он уже осуществил это, упиваясь ее беззащитностью. Эдгар относился к ней со сдержанной нежностью, но эта сладкая обманчивая нежность не вводила ее в заблуждение: Лаура сознавала, что на самом деле он к ней безжалостен. Он же не видел ее внутренний надлом, зато замечал, что она остановилась в своем развитии, и это вызывало его недовольство.

Эдгар иногда задумывался о том, что было бы, если бы он набрался нечеловеческого терпения и изменил сценарий с самого начала. Ему следовало бы свести знакомство с Лаурой, не открывая правды о себе, обольстить и добиться ее любви. И только тогда поведать ей страшную правду, уговорить следовать за ним, добровольно отречься от небесного спасения души ради вечной жизни на Земле. Так Эдгар поступил бы честно, но это была бы совсем другая история, которая показалась бы ему банальной и скучной. Вероятно, опутанная его сетями Лаура и согласилась бы, и период соблазнения не продлился долго, хотя даже месяц показался бы Эдгару бесконечным и тягостным. Истомленный ожиданием, он не доверял себе. Его тяга к Лауре была слишком сильной и всепоглощающей, в чем он успел убедиться, когда она была еще ребенком. Он не смог бы находиться рядом с ней и постоянно сдерживать неодолимое желание выпить ее кровь. Эдгар вожделел Лауру, как никого из своих правнучек, чьи бледные лица вереницей прошли мимо него сквозь столетия, не взволновав его чувств. Вот почему он предпочел обратить ее в первую же ночь и сделать подобной себе. Исход все равно был бы один, но Лаура не задумывалась об этом – ей казалось, что она вольна выбирать свой путь. Их общая кровь и родство душ предопределили ее судьбу – она была предназначена для Эдгара, только еще не понимала этого.

То, что он совершил, было насилием над ее личностью, и сейчас в душе Лауры зрел протест. Она не могла до конца принять свою новую сущность и судьбу. Будучи по натуре мягким и ведомым человеком, Лаура во всем слушалась Эдгара, однако убивать для нее было мучительно. Каждый раз после гибели очередной жертвы она не могла удержаться от слез, убийства давались ей с превеликим трудом. Лаура начала идеализировать свою прежнюю жизнь, тоскливую и пустую, когда она была обычной девятнадцатилетней девушкой. Она могла есть и пить, спать без ощущения умирания. Ей казалось, что тогда она была счастлива. Пока не явился Эдгар и не забрал в сумрак, не обрек на бессмертие, без малейших сожалений погубив ее душу. Лаура боялась, что когда-нибудь он окончательно опустошит ее, а затем стряхнет со своего плеча, как мимолетную пыль, и отправится дальше, переступая через столетия, к краю вечности.

Как-то днем Лаура лежала на кровати, в очередной раз погружаясь в пучину своих страданий, когда это заметил Эдгар. Непредсказуемые перепады ее настроения бесили его, как и нескончаемые слезы.

– Что опять случилось? – спросил он с нескрываемым раздражением. – Почему ты плачешь?

– Мне скучно здесь!

– Ты же сама хотела, чтобы мы жили в Лос-Анджелесе. Давай куда-нибудь уедем, например, в Мексику. Там скоро будут праздновать День мертвых.

– Тебе не надоело постоянно бежать? – спросила Лаура с ядовитой злобой.

– А тебе не надоело дни напролет страдать, лить слезы или красить ногти? – не выдержал Эдгар. – Тоска рядом с тобой загробная! Займись чем-нибудь полезным, например, выучи новый язык. Ты отнюдь не глупа, я знаю! У тебя полно свободного времени, ты ничем не обременена. И почти не испытываешь усталости, как смертные.

Лаура подняла на него наполненные слезами глаза.

– Я учила немецкий в школе.

– Очень хорошо. Но этого недостаточно. В твоем распоряжении целый мир и бесконечное время, а ты не хочешь приложить ни малейших усилий, чтобы стать умнее или сильнее.

Его слова вызвали у Лауры вспышку жгучего возмущения.

– С чего это ты взялся меня воспитывать? Я не твоя дочь!

– Почему нет, если твои родители совсем тебя не воспитывали? – парировал Эдгар.

– Да у меня их все равно что не было! – разрыдалась Лаура. – Лучше бы не было меня! Лучше бы я вообще не родилась! Зачем ты позволил мне появиться на свет?

– Не говори так, – смягчился он и присел на край кровати. – Я буду любить тебя за них обоих. Ты мое счастье, мое творение. Я люблю тебя так, как ни один смертный любить не способен, ему никакой жизни не хватит, чтобы испытать подобное.

Эдгар наклонился к ней и поцеловал томным глубоким поцелуем, однако это вызвало у Лауры новый всплеск рыданий. Он не обладал эмпатией в достаточной степени, чтобы понять раздирающие ее тайные желания. Эдгару хотелось, чтобы Лаура сама сделала первый шаг к сближению, ему было любопытно наблюдать за ее метаниями и внутренними противоречиями.

– Ты завел меня от скуки, как игрушку, – неутешно плакала Лаура. – Я не понимаю, кто я тебе. Для меня не секрет, что ты видишь во мне свою дочь.

Повторное упоминание о его дочери разозлило Эдгара. Лауре было всего девятнадцать лет, но она со своей детской непосредственностью всегда будет для него старше, чем была его плоть и кровь, когда он похоронил ее в замковом склепе. Он не видел в Лауре дочь и не мог видеть, у его любви к ней была иная подоплека, мужская и чувственная.

– Тебе не понять. У тебя не было детей. И никогда не будет, – сурово произнес Эдгар и прикусил губу: он сразу понял, что сказал лишнее.

Это был удар по больному месту. Не то чтобы Лаура мечтала о детях, тем более в таком юном возрасте, но сама мысль о том, что для нее это недоступно, причем необратимо, тяготила ее.

– А кто в этом виноват? – сорвалась она на крик. – Ты сознательно лишил меня возможности иметь детей. Ты решил за меня, что если я не могу родить от тебя, то у меня не будет ребенка ни от кого. Я нужна тебе девственницей в твоей безраздельной власти.

– Я больше не хочу детей, в моей нынешней жизни вполне довольно тебя одной, – Эдгар попытался объяснить ей свои мотивы, но непоколебимое спокойствие в его размеренной речи звучало для Лауры как издевка. – Я уже проходил через это, и у меня нет желания повторять сей опыт. Более того, если бы мне вздумалось вновь заняться воспитанием ребенка, я бы забрал тебя у матери, которая отказалась от тебя еще до твоего рождения. И ей было абсолютно все равно, что с тобой станет. А что касается тебя, моя милая, – неизвестно, была ли ты вообще способна иметь детей. Ты ведь не совсем человек, Лаура. Ты посмертный ребенок, тебя даже не было видно на аппарате УЗИ.

– Не оправдывайся! Я была обычной девушкой. У меня были месячные, как у всех женщин! У меня была своя собственная жизнь!

Ее лицо вспыхнуло – целомудренной Лауре было стыдно говорить с ним о таких вещах. Чтобы сгладить неловкость, она вскочила с кровати и принялась нервно ходить по комнате.

– У тебя нет ничего своего, – сказал ей Эдгар, и в его мягком, бархатном голосе отчетливо обозначились металлические нотки. – Ты просто сгусток моей крови, отражение моих мыслей, плод моего воображения. Я нахожу в тебе только то, что хочу видеть. У тебя нет и не было прошлого. Тебе дано лишь то, что ты получила от меня и Элеоноры – волей-неволей.

Лицо у Лауры стало ожесточенным и в то же время трогательным, как у человека, вынужденного постоянно терпеть мучительную боль.

– Я больше не могу так жить, мне это невыносимо. Я не хотела быть вампиром, ты насильно обратил меня. Ты разбил мои мечты в кровь! Уничтожил во мне человека, сделал меня убийцей, превратил в чудовище. Пропади оно все пропадом!

Она схватила со стола вазу и со всей силы швырнула в зеркало. Стекло задрожало, пошло трещинами, и по комнате пронесся сверхъестественный ветер.

Лаура смотрела на Эдгара, тяжело дыша, и в ее голубых, как незабудки, глазах отражались разбитые осколки ее грез.

Перед ним внезапно предстал призрак Элеоноры во плоти, и открылся отнюдь не ангельский характер девочки. Он всегда считал, что кроткий и сговорчивый нрав Лаура унаследовала от своего отца-психотерапевта, что Эдгара полностью устраивало. Но все-таки она была дочерью и взбалмошной Элеоноры – как ни крути.

– Ты такая же истеричка, как твоя мать, – холодно бросил он. – Никогда больше так не делай. Не смей, слышишь? Нельзя шутить с магией.

В ответ Лаура развернулась и вышла из дома, на прощание хлопнув дверью.

Это была их первая серьезная ссора.

Первоначальный детский восторг у Лауры сменился депрессией, а затем подростковым бунтом: она миновала этап отрицания и вступила в стадию гнева.

На закате входную дверь в их доме открыла девушка, лишь отдаленно похожая на Лауру. Она была одета в черное платье в готическом стиле, и волосы у нее тоже были черные, длинные и прямые, – настолько черные, что отливали переливчатым серебром. Глаза у Лауры были густо подведены темными тенями, брови и ресницы подкрашены.

Эдгар посмотрел на нее с явным неодобрением.

– Ты стала похожа на Мортишу Аддамс. Зачем ты это сделала? У тебя были очень красивые волосы, такие мало у кого встретишь.

– Я устала быть бледной тенью с твоих выцветших портретов и не вижу смысла скрывать свою сущность, – ответила она с вызовом. – Кроме того, черный цвет сейчас в моде.

– Мне всегда больше нравились блондинки, – недовольно сказал Эдгар, не успев привыкнуть к ее новому облику.

– Да мне все равно, что тебе нравится. Неужели ты еще будешь указывать мне, как краситься и какую одежду носить? – огрызнулась Лаура и ушла в другую комнату.

С той поры она одевалась только в черное, словно носила траур по своей жизни, и целыми днями слушала мрачную музыку. Но в ее глазах постепенно проявилась отчетливая, осмысленная цель, в стремлении к которой ей приходилось бродить обходными путями, чтобы обмануть бдительность Эдгара.

Как-то солнечным калифорнийским днем Лаура незаметно выскользнула из дома в город, закрылась в телефонной будке и отыскала в книге номер Мэттью.

– Привет, Мэтт, – произнесла она в трубку. – Это я, Лорелия, из Румынии. Я должна тебе сказать, что вы с профессором были абсолютно правы насчет меня. И я хотела бы вас попросить кое-что сделать. Я сейчас здесь, в Лос-Анджелесе.

Она говорила еще долго, не зная, что за ней издали наблюдает Эдгар. Он видел ее сумрачный черный силуэт, такой одинокий в телефонной будке посреди пекла солнечной пустыни. Он не мог прочитать по губам, о чем Лаура разговаривает столь продолжительное время, как будто сама с собой. Ее темные распущенные волосы и трубка, прижатая к губам, скрывали смысл слов. Когда Лаура наконец закончила разговор и удалилась, Эдгар зашел в будку и пролистал телефонную книгу, стараясь уловить след ее касания на какой-либо странице. Однако прикосновение – слишком тонкая материя, и ему это не удалось.

– Кому ты сегодня звонила? – подозрительно спросил Эдгар ее уже дома.

– Сестре, – ответила Лаура с самым невинным видом. – А ты что, следишь за мной?

– Да. Иногда, – сообщил Эдгар с подспудной угрозой. – Я вижу, с тобой что-то происходит. И я непременно дознаюсь, что именно, прелесть моя. Ты ничего не сможешь от меня утаить.

«А вот и смогу», – упрямо подумала Лаура. К счастью, ее мысли были ему недоступны, и он не мог вмешаться в них.

Она надумала умереть – только так ей удастся вырваться из-под власти Эдгара. Ей хотелось покончить с собой и со всем этим, и Лаура втайне смаковала мысль, что он будет по ней страдать – хотя бы немножко. Теперь она не жила, а выжидала. Благодаря своей человечности – не до конца умерщвленному Эдгаром атавизму – Лаура вцепилась в свою живую надежду на смерть.

Глава 10

Наступило полнолуние, и тогда Лаура решительно заявила Эдгару:

– Сегодня я пойду в город одна. И не вздумай ходить за мной. Я готова избавиться от твоей опеки и хочу все сделать сама. Проявить творческий подход, как ты любишь.

Эдгар рассматривал Лауру своим пронизывающим взглядом, склонив голову набок, со снисходительным интересом, словно изучал экзотическую бабочку. Блестящее черное платье из искусственной кожи с разрезами по бокам обрисовывало все изгибы ее тела, но чувствовалось в ней что-то неестественное, натянутое. Глаза Лауры были подчеркнуты удлиненными черными стрелками, а пухлые губы накрашены темной помадой оттенка запекшейся крови.

– Как скажешь, Лаура, – произнес Эдгар. – Я вижу в тебе что-то новое, смелое и бесшабашное. Неужели ты наконец приняла себя?

– Да, приняла, – соврала Лаура, без трепета встретив его взгляд. Она знала, что видит Эдгара в последний раз, но сумела удержаться от проявления эмоций.

Такси доставило ее в самый неблагополучный район Лос-Анджелеса, где процветала проституция, собирались банды и свободно торговали наркотиками. Огромная золотисто-желтая луна висела над Городом Ангелов ярким круглым фонарем, тем не менее не освещая потаенные закоулки тьмы, и казалось, что она может упасть прямо в город. Осеннее небо было черным и бархатным, как полог с блестками звезд и грязно-серебристыми кружевами туч. Недавно прошел дождь, и осколки луны отблесками разбитого фонаря расплывались в лужах и сточных канавах. Квартал, расцвеченный огнями, виделся Лауре тусклой театральной декорацией, а его обитатели – отбросы общества – снующими муравьями.

Лаура стояла поодаль, прижавшись к стене, отстраненная от всего. Ее было трудно выделить из тени, да и она сама казалась незримой тенью, только глаза слабо мерцали лунным светом. Она высматривала жертву. Темнокожие подростки, которые были испорчены жизнью на задворках Лос-Анджелеса, не совсем изжили первобытные инстинкты своих предков и видели ее истинную губительную сущность. Глядя на порочно-страждующее лицо Лауры, они таращили глаза и явно остерегались ее. Наконец она заметила подходящую жертву – бледного парня, по виду наркомана, ее ровесника.

Лаура отделилась от стены и медленно подошла к нему.

– Привет. Ты продаешь героин?

– А ты хочешь купить? – живо откликнулся он.

– Да, хочу попробовать. Но только вместе с тобой. Я боюсь делать это одна в первый раз. Я заплачу, деньги у меня есть.

Парень оглядел Лауру с ног до головы, ее ленивую позу, платье, обтягивающее ее тело как вторая кожа, и кивнул. Девушка безучастно протянула ему руку и дала себя увести.

Он впустил ее в свою убогую квартирку, усадил на кровать и достал все необходимое.

– Хочешь заняться сексом? – предложил он между делом.

– Нет, потом. Сначала дай то, что мне нужно, – ответила Лаура и с неженской силой сжала его руку.

Парень со знанием дела ввел ей наркотик, а затем укололся сам. Игла воткнулась в ее нетронутую, девственную вену, но Лаура почувствовала лишь легкий укол, подобный укусу насекомого. Она с усилием помассировала вздувшуюся кожу у сгиба локтя, но наркотический яд так и не проник в отжившее тело и не растворился в ее мертвой крови. Лаура подняла на этого мальчика свои смутные глаза и приняла тот факт, что в ее скитаниях возможен только один исход. Она легла рядом с ним на кровать, терпеливо подождала, пока наркотик разойдется по его венам, а затем приникла к шее и выпила отравленную героином кровь. Глядя на его безжизненное тело и ранки, плачущие кровью, она ощутила острый укол сожаления, ставший куда более болезненным, чем укол шприца, и разрыдалась.

– Я убила тебя, мой обреченный мальчик, – всхлипывала она его кровью. – Неизвестно только, кто из нас мертвее…

Лаура оплакивала его недолго, понимая, что нужно беречь силы. Она откинулась на кровать, сглотнула кровь и стала ждать рассвета. Девушка рассматривала пятна на грязном потолке, пока тот не принялся мерно вращаться. Сладостный дурман наконец начал кружить ей голову, и она узнала, зачем люди принимают наркотики. Лаура уплывала в далекие дали, ее сознание успокоительно туманилось, и надрывная боль, терзающая душу, наконец-то ушла. У нее промелькнула мысль, что Эдгар бы, наверное, гордился ею, если бы сейчас видел. Но Лаура старалась не думать о нем, чтобы не проявить малодушие и не спасовать, не отступить от намеченной цели. Вскоре сквозь туман своего оцепенения она почуяла рассвет.

Девушка выбежала на улицу, увидела солнце, и оно вмиг пронзило ее взор. Глаза Лауры оставались широко раскрытыми, но их глубина подернулась бледной пленкой, которая сделала ее взгляд непроницаемым. Солнце стало черным, и теперь она видела его словно через заслон своего сознания. Но силы покинули ее, и она упала как подкошенная. Лаура лежала на асфальте совсем как мертвая, и в ее остекленевших глазах, как в зеркале, застыло разбитое солнце. Ее тело вскоре подобрала карета скорой помощи и отвезла в морг.

Джемайма была дома, когда ей неожиданно позвонили и вызвали на опознание тела сестры. Лаура была достаточно осмотрительна, чтобы не брать с собой документы, но ее узнал судебный врач, знакомый ее отца Филиппа. Он засомневался, так как помнил малютку Лори Уэйн блондинкой, но решил на всякий случай позвонить Джемайме.

Ночью накануне Джемми видела странный сон. Лолли будто бы находилась в их доме, стояла в дверях, одетая в легкое летнее платье.

– Прощай, Джемми, – прошептала сестренка в темноте сна, медленно и незаметно отдаляясь от нее.

Входная дверь сама собой распахнулась, и Лора отступила в сумрачный туман, обнимающий ее за открытые плечи. Она бледным мотыльком выпорхнула в ночь, став невидимой, словно сама превратилась в туман.

Джемайма во сне смотрела ей вслед и не могла ничего сделать, она очнулась, лишь когда Лолли скрылась с глаз. Дверь хлопнула от ветра, и сестра безвозвратно исчезла, ее следы затерялось в непроглядной мгле.

«Ей, наверное, очень холодно там, – глупо подумала Джемми. – Она ушла в одном платье, а ведь уже осень…»

Утром в ее доме резко и пронзительно зазвонил телефон. Джемми была уже на шестом месяце беременности, и, если бы патологоанатом знал об этом, он бы, возможно, не стал ее тревожить. Но она подошла к телефону и тут же примчалась в морг, ни на секунду не поверив в смерть сестры.

Тело лежало на столе, и из-под белой простыни высовывались темные спутанные волосы – как черная клякса.

– Это не моя сестра, – сказала Джемайма дрогнувшим голосом. – Она блондинка.

– Волосы можно покрасить всего за час, – возразил врач и откинул простыню.

Джемайма видела лицо Лолли, но не узнавала ее. Та лежала мертвая и бесчувственная, как будто в оболочке из целлофана. Ее тело блестело, как замороженное, кожа отливала синевой, рот потерял очертания от размазанной помады, а растекшаяся вокруг глаз краска и слипшиеся ресницы скрывали в тени половину лица. У этого существа словно не было лица, глаз и губ.

– Это не моя сестра, – в страхе повторила Джемайма.

– Посмотрите внимательно, мисс Уэйн. Быть может, у вашей сестры есть какие-то особые приметы? Родинки?

Джемми припомнила у Лоры родинку на плече, а еще на ступне, и с ужасом убедилась, что приметы совпадают.

– Отчего она умерла? – спросила она патологоанатома с неестественным спокойствием.

– Вскрытие еще не делали, но похоже на наркотики, – ответил врач и поднял распухшую левую руку покойницы, указав Джемайме на лиловый кровоподтек. – Вот видите, это след от укола.

Ощутив внезапную дурноту, Джемми отклонилась к белой стене морга и инстинктивно обняла свой живот. Что-то невозвратимо отмирало в ней вместе с гибелью любимой младшей сестренки. И, кажется, она знала, кто виноват в ее смерти.

– Лолли! Что он с тобой сделал? Я убью этого подонка! – шептала она вне себя от горя, не в силах кричать.

Она молча подписала акт об опознании тела сестры, села в машину и сразу отправилась по тому адресу, где Лора прожила последние месяцы вместе со своим поляком. Их дом производил бы впечатление нежилого, если бы не распахнутые окна, откуда вылетали белые привидения занавесок. Джемайма оглядела его, изумляясь, как Лолли могла жить в таком месте, и позвонила.

Эдгар открыл дверь и увидел перед собой свою вторую праправнучку, Джемайму. Ее лицо было искажено страданием, губы дрожали, а бархатные карие глаза горели темным огнем. Задыхаясь от приступа бешенства, Джемайма прямо с порога замахнулась на него, но тут же охнула и схватилась за живот. Ее пронзила резкая боль, и близнецы внутри стали отчаянно биться. По лицу Эдгара было заметно, что испугался он ни на шутку. Он быстро поднял Джемайму на руки и отнес на диван, сел рядом и проникновенно заглянул ей в глаза.

– Тише, тише. Дыши, – успокаивающе приговаривал он, мягко водя руками по ее животу.

Близнецы постепенно угомонились, Джемайма отдышалась и пришла в себя.

– А теперь рассказывай, что случилось, – потребовал Эдгар.

– Моя сестра мертва! – тоном прокурора бросила ему Джемми и безудержно разрыдалась.

На сей раз в лице Эдгара абсолютно ничего не изменилось.

– Этого не может быть, – спокойно сказал он. – Почему ты так думаешь?

– Потому что я видела ее мертвой!

– Где ты ее видела?

– В морге.

– В каком именно морге? – уточнил Эдгар, не сводя с нее гипнотического взгляда. – Говори, это важно.

Джемайма назвала адрес и жалобно прибавила:

– Мне сказали, что она предположительно умерла от передозировки наркотиков.

– Теперь я, кажется, начинаю понимать, что она задумала и почему я не чувствую ее, – с отстраненным видом произнес Эдгар. – Ладно. Я разберусь с этим. А ты иди с миром и ни о чем плохом не думай.

Джемайма слушала его странные речи и решительно ничего не понимала. Она медленно села, стряхнула с себя оцепенение и вышла, напоследок с недоумением оглянувшись на Эдгара. Она подумала, что этот человек сумасшедший, однако на наркомана он определенно не был похож.

А Эдгар присел на диван и погрузился в глубокие размышления. О недавнем присутствии Лауры напоминал аромат ландыша, он до сих пор наполнял пустую комнату, где они жили, – нежный и невинный, присущий только ей одной. Вопреки предположениям Лауры, Эдгар вовсе не стремился вернуться к прошлому, притянуть его сюда с помощью своей правнучки, как кровной ниточки. У него не было желания встретиться лицом к лицу с тем, с чем он давно разминулся в веках. Эдгару нравилось, когда все шло своим чередом, ему было интересно воспитывать Лауру, он хотел вырастить из нее прекрасную женщину и сильного вампира. Мечта о существе, всецело принадлежащем ему, заполнила его разум, и при этом он настолько привык считать Лауру своим созданием, что перестал видеть в ней личность, с неподвластными ему мыслями и чувствами.

«Тебе была нужна не ее нежная душа, а ее свежие кровоточащие раны, – между тем говорил Эдгару безжалостный внутренний голос. – Ты черпаешь в них полноту жизни и смакуешь ее мучения, потому что твои переживания иссякли, а воспоминания растворились в темной глубине крови. Ты хочешь увидеть в Лауре свою позабытую дочь».

– Нет, это не так, – возражал себе Эдгар. – Как я мог забыть Магду? Я вижу и чувствую ее, как будто только что держал ее маленькой на руках, как если бы никогда не хоронил ее. А Лаура? Она ничего не лишилась. Я потерял дочь и еще раньше – ее мать, а она не теряла того, чего не имела. Ей не о ком сожалеть.

«Она утратила весь мир и саму себя, – продолжала вещать его совесть. – Ты не способен передать ей свою лихорадку в крови, у нее свой крест. Она родилась из капли крови твоего сердца, а ты подарил ей смерть, много смертей. И не желаешь дать ей и толики тепла…»

В Лауре всегда было что-то затаенное, неизъяснимое, и сейчас эта немая сдержанность выразилась в скованных движениях ее рук, в ее смутно накрашенных глазах и вымученной улыбке. А он не захотел понять, что же так отчаянно желала поведать ему Лаура, ускользнувший осколок его души. Только бы успеть все исправить, пока не произошло непоправимое.