Текст книги "Стекло"

14. Coup de GRâce

Алярин проснулась оттого, что почувствовала: в комнате кто-то есть. Речь шла не о старухе – к ней Алярин привыкла настолько, что воспринимала как предмет обстановки, неодушевлённое имущество. В комнате был настоящий человек – Алярин ощущала его запах, едва заметный шлейф дорогих духов, сквозь который просачивалась нотка мужского пота.

Алярин открыла глаза. Старуха тоже была тут – дремала на стуле у кровати. Алярин с трудом повернула голову в другую сторону – шея отозвалась болью. У стены стоял мужчина. Лицо его скрывалось в тени.

– Вы кто? – спросила Алярин.

От её голоса очухалась сидящая на стуле старуха, что-то прошамкала – Алярин так и не научилась разбирать её невнятное бормотание.

– Ты его впустила? – спросила Алярин.

Старуха закивала, поднялась и поползла к двери. Алярин представила, как они выглядят вдвоём, когда старуха выводит её во двор, посидеть на свежем воздухе. Две калеки, две колченогих уродины. Даже немного смешно.

Мужчина вышел на свет, и сердце Алярин сжалось. Она видела его всего однажды, причём издалека, – но она знала, кто он, и догадывалась, зачем он пришёл.

– Ка, – выдавила она.

Священник учтиво склонился.

– Да, Алярин, это я. Рад наконец с тобой познакомиться. Могу я присесть?

Он не стал дожидаться разрешения, а просто сел на стул, который раньше занимала старуха. Та стояла, обернувшись, в дверном проёме.

– Иди, – сказала Алярин.

Старуха заворчала, но исчезла.

Ка молчал. В гражданской одежде он не казался таким властным и страшным, каким его запомнила Алярин.

– Зачем пришёл? – спросила она.

– Как твоё здоровье? – поинтересовался он в ответ.

Мразь, подумала Алярин, какая же ты мразь.

– Как видишь.

Левая рука была уже ничего, Алярин держала ложку и сама хлебала жиденький супчик. Пальцы на правой всё ещё срастались под слоем гипса, умело наложенного даяном. Ходила Алярин, опираясь на старуху или держась за стенку – обе ноги были сломаны в нескольких местах, а на правой был раздроблен сустав – она уже никогда не будет сгибаться. Рёбра подживали, дышалось уже без хрипов.

– Ну и отлично, – отозвался Ка.

– Зачем пришёл? – Алярин повторила вопрос.

Ка покачал головой.

– Есть разговор.

Алярин не ответила. Ну давай, давай свой разговор.

– Пойми правильно, я не испытываю к тебе никаких чувств, – сказал он. – Ни ненависти, ни презрения, ничего такого. Я тебя не боюсь и не уважаю тебя. Ты мне безразлична. Как мне безразличен этот стул или этот дом. Тем не менее ты знаешь, что я сделал.

– Знаю.

– Вот и отлично. Ничего личного, просто бизнес, как говорят на севере. Но вряд ли ты понимаешь причины моего поступка.

Алярин отвернулась.

– Мне неинтересно.

– Тебе очень интересно. Проводник тебе не объяснил, даян и сам не был в курсе. Да, кстати, ты знаешь, куда отправился даян?

– Нет.

Ка усмехнулся.

– Вот такие у тебя друзья. Я твой враг, но буду с тобой честен. Я отправил даяна за Проводником.

– Зачем?

– Чтобы он убил его.

– Он этого не сделает.

– Потому что он справедлив?

– Да.

– Во-от. – Ка неприятно причмокнул. – Вот тут-то и кроется весь секрет. Даян пришёл, чтобы убить меня. Мне отмщение, и аз воздам. Но не убил. Потому что моя смерть нарушит то самое равновесие, которое он так стремится поддерживать. А смерть Проводника как раз необходима.

– Нет.

– Да. Как иначе ты объяснишь, что даян уехал на неопределённый срок, а я сижу здесь, живой и здоровый?

Этот вопрос крутился в голове Алярин с того момента, как Ка вошёл в комнату. Как он выжил? Даян не умеет прощать, даян не умеет сомневаться, даян не меняет цель. Он вернулся сюда, в эту комнату, сел на стул и сказал: всё кончено, и Алярин поняла – Ка мёртв. Это случилось несколько недель тому назад, а потом даян собрался и уехал. Я вернусь, сказал он, вернусь и заберу тебя отсюда. И она поверила, потому что даян не умел врать.

Значит, он соврал.

– Я вижу, что происходит внутри тебя, – сказал Ка. – Ты так и не научилась скрывать мысли, твоё лицо – как открытая книга, даже в таком состоянии.

Состояние лица, к слову, было уже сносным, не считая зубов. Синяки под глазами прошли, гематомы сдулись, а сломанный нос почти сросся, причём ровно – даян вправил и верно закрепил его.

– Тогда объясни мне, – сказала Алярин.

– Я за этим и пришёл. Но кратко не получится.

Алярин ничего не ответила. Она ждала.

– Этот бизнес образовался задолго до моего рождения. Им владели разные люди. Они воевали между собой, отбирали его друг у друга, по-разному бывало. Двадцать лет назад я понял, как избавиться от межусобиц, как переставить колосса с глиняных ног на стальные. Мой отец был священником. Хорошим священником. Я сидел на его проповедях, слушал его слова и смотрел на лица прихожан. И видел, какое слово попадает в самое сердце, а какое – проносится незамеченным. И знаешь, я согласился пойти в иешиву, как он и хотел. Окончил её с отличием. И начал проповедовать. Только не то, что проповедовал мой отец. Я придумал свою религию, во главе которой стояло Стекло. Постепенно меня начали слушать. Сначала обычное быдло. Алкоголики, бездомные, всякая подзаборная шваль. Потом рядовые бойцы. Потом торговцы. А потом меня услышал Абрахам – повелитель Стекла, как он себя называл. И ему не понравилось то, что я говорил. Потому что Абрахам ставил себя превыше прочих, а я говорил, что Стекло управляет человеком, но не наоборот. Абрахам приказал меня убить. Но меня не убили. Потому что тот, кого он нанял, уже верил мне, а не ему. И тогда я приказал убить его. Так я стал тем, кто я есть. И много лет ничего не менялось. Много лет всё было хорошо. Я расширил дело. Я не просто торговал Стеклом, я убедил всех, что Стекло может стать их частью и не убить при этом. Я назвал это «дышать Стеклом». Они приходили и продолжают приходить, их привязывают к кроватям и закачивают в их вены стеклянный порошок. Так им говорят. На самом деле там обычный опиум. Ничего особенного. Просто в десятки раз дороже. Я показал это даяну, но он, кажется, ничего не понял.

– И никто не догадывается?

– Нет. Раз в пару месяцев я касаюсь кого-нибудь из них настоящим Стеклом, и он умирает, скрючивается, иссыхает. И я говорю: ещё один достиг совершенства. А они верят. Но это неважно. Важно, что для конкуренции на этом рынке нет места. Или сожрёшь ты, или сожрут тебя. Нельзя держать один канал, а второй оставить кому-то другому. Нужно владеть всем. Это Хан может драться за сферы влияния с такими же, как он, торгашами. У него гашиш, героин, метаквалон и прочая дрянь. Её полно, на всех хватит. А Стекла мало. Очень мало. Поэтому здесь – только я. И поэтому у меня нет слуг и подручных, у меня есть верующие. Фанатики. Они верят в Стекло, а не торгуют им. Каждый из них даст руку на отсечение, чтобы дотронуться до Стекла. Хотя бы попробовать, вдруг они – из этих. Из других. Таких, как ты. Таких, как Проводник.

– Таких, как ты? – вдруг спросила Алярин.

Она попала в точку – Ка потупил взгляд и на время замолчал.

– Нет, – сказал он наконец. – Не таких, как я. Я не дотрагивался до Стекла. Я обычный.

– Тогда ты просто торгаш. Как Хан.

– А ты умеешь жалить.

Она улыбнулась. Выглядело это жутко, и Ка отвёл взгляд.

– Мне продолжать?

Она пожала плечами.

– Каждый из моих людей хочет дотронуться до Стекла. Но никто не может решиться. Они рядом со Стеклом каждый день. Любой может разломать упаковку и достать стеклянную птичку, или стеклянного жучка, или стеклянный цветок. Я не запрещаю, всё можно. Но знаешь, ни один пока не смог. Все боятся. Я могу положить кусок Стекла возле любого из них, и он даже не протянет руки. Скорее наоборот, сделает шаг назад. В этом суть веры. Стекло для них – воплощение Господа. Не просто Господа, но Господа карающего, Господа жестокого. Се Иегова-Кана, ревнивый бог, и он простит им всё что угодно, кроме другого бога. Они должны верить в Стекло и не должны верить более ни во что. Даже в меня.

– В тебя и не надо верить. Вот ты сидишь.

Ка улыбнулся.

– Это правда. Поэтому они верят в Стекло. А слушают – меня. Я ведь умею говорить со Стеклом. Я могу касаться его.

– Для них.

– Для них. Но важно ли это?

– А если кто-то узнает?

– Не узнает.

– Если я им скажу?

Ка ещё раз улыбнулся.

– Ты не скажешь, Алярин.

Оба замолчали. Вошла старуха, неся отвар лечебных трав. Отвар Алярин не нравился, он сильно горчил и плохо пах, но старуха упорно поила её трижды в день, и Алярин не отказывалась. Может, он действительно помогает.

Ка дождался, пока старуха выйдет. Алярин отхлебнула и скривилась.

– А потом появился Проводник, – сказал Ка. – И стал проблемой.

– Потому что он пророк.

– Пророк или не пророк – неважно. Потому что он – коснувшийся. Он мог разрушить всё за несколько дней. Он просто вышел бы перед ними со стеклянной птицей в руке и сказал бы: я – истинный Бог. И меня бы тут же забыли. Все бы пошли за ним.

– Он этого не сделал.

– Не сделал. Потому что пророку не нужна власть.

– Тогда зачем?

– Когда люди впервые добыли алюминий, из него делали ювелирные украшения. Это был дорогой металл. Элитный. Как платина. А теперь ты пьёшь эту вонючую дрянь из алюминиевой кружки. Потому что волшебная тайна превратилась в технологию. Я не боюсь того, что Проводник отнимет у меня власть. Я создам новую, я умею. Я боюсь того, что он отнимет у них бога. Превратит веру в технологию. Он ведь хочет именно этого, хочет понять. А тот, кто понимает, может и созидать, и уничтожать. И неважно, что именно он будет делать – это одно и то же. К сожалению, я понял это слишком поздно. Уже после того, как он ушёл. Тогда я думал, что достаточно изгнать его из города, а теперь я понимаю, что нужно было убить и его, и всех этих его ребят. Стереть с лица земли. Утопить с камнями, привязанными к ногам. Чтобы никто не нашёл.

Все думают, что ты была просто его шлюхой. Ты следовала за ним, когда он разговаривал с толпой, когда творил свои чудеса, которые на самом деле были фокусами. Они думали: юродивый и проститутка. Пусть делают, что хотят, какой от них вред. Но ты же не просто шлюха, правда? Ну то есть ты, конечно, шлюха. Была ею, по крайней мере. Но на самом деле ты тоже коснувшаяся. И ты можешь делать то, что другие не могут.

Алярин посмотрела на Ка.

– Догадался?

– Нет, конечно. Проводник рассказал.

Алярин поперхнулась отваром. Он попал в дыхательное горло, она тяжело закашлялась, тело пронзило острой болью. Остатки отвара выплеснулись на кровать, на пол, забрызгали светлый костюм Ка. Он не отшатнулся, а лишь сидел и смотрел, даже не пытаясь помочь, и на его лице играла улыбка.

– Я тоже умею жалить, не так ли? – спросил он.

Старуха появилась из-за занавеси, подползла, стала вяло похлопывать Алярин по спине. Особого проку в этом не было.

– Не верю, – выдавила Алярин сквозь слёзы.

– А кто ещё знал, кроме него?

– Ученики.

– Да, возможно. Но рассказал именно он. И знаешь, я дурак. До меня доходило, как до жирафа. Я всё думал: зачем тебе эта способность. Как ты её используешь. Я думал: умей я так, я был бы уже властелин мира. Я бы уже подмял под себя всё – отсюда до территории Стекла. У меня бы все местные царьки по струнке ходили. А ты – никто и звать тебя никак. Почему?

У неё не было ответа. Потому что она не знала о своей силе? Знала. Потому что не умела ею пользоваться? Толком не умела, но вполне могла научиться, если бы приложила к этому хоть щепотку усилий.

– Знаешь, почему я призвал паству? Я ведь мог просто сказать кому-нибудь из своих: убей её, и он бы убил. Но я призвал всех, призвал каждого. Понимаешь?

Она покачала головой.

– Потому что я был уверен, что с одним ты справишься. И с двумя. Он подойдёт к тебе, а ты придумаешь мир, в котором он оступился, упал и ударился головой. Или мир, в котором он не решился и сбежал. А против обезумевшей толпы ты была бессильна – ты ведь не можешь менять прошлое. То, что уже случилось, останется как есть.

– Я не была бессильна.

– Да. Ты призвала даяна. Ты придумала, что приходит кто-то сильный и разбрасывает толпу. И он пришёл. Этого я не ожидал.

– Ещё у меня был пистолет.

Ка усмехнулся.

– Ты всё равно не успела им воспользоваться.

– Успела.

– Подстрелила кого-то из них?

– Да, троих. Или четверых.

– Молодец.

Они помолчали. В дверях мелькнула старуха.

– Почему ты пришёл только сейчас? – вдруг спросила Алярин.

Ка пожал плечами.

– Приди я раньше, даян бы убил меня, не раздумывая. И это было бы справедливо. Против даяна у меня козырей нет, это я понимаю.

– Ты убьёшь меня?

Ка кивнул. Не решительно, а едва-едва, будто сожалея о том, что придётся сделать.

– Ты не боишься, что я изменю это?

– Не изменишь. Пока ты спала, я ввёл тебе яд. Вскоре ты это почувствуешь. Просто я хотел поговорить с тобой напоследок. Чтобы ты меня поняла. Так я прогоняю чувство вины.

– Оно у тебя есть?

– Не всегда. Сейчас – есть, потому что в принципе ты ни в чём не виновата. Ты должна умереть, чтобы он не дошёл. Точнее, чтобы у него появился шанс не дойти.

Алярин действительно становилось хуже. Она чувствовала это уже некоторое время, но списывала на обычную слабость.

– Ты мертва, Алярин. И он знал, что будет именно так. Он знал, что я убью тебя. Просто он полагал, что я сделаю это гораздо раньше.

– Зачем?

– Вот этого я не знаю. Это ваши с ним дела.

Ка поднялся со стула.

– Наверное, мне стоит оставить тебя одну.

Алярин мутило, грудь сдавило свинцовым кольцом, говорить стало неимоверно тяжело. Она с трудом повернулась, протянула руку и нащупала рукоять пистолета, приклеенного скотчем к нижней раме кровати. Она попыталась оторвать его, но сил не хватило.

Ка заглянул под кровать, отвёл её руку, взял оружие, осмотрел.

– Надо было думать раньше. Теперь уж поздно.

Он протёр пистолет и положил его на пол в паре метров от кровати.

– Хороший какой. Откуда он у тебя?

Алярин откинулась на подушку – бессилие было страшнее смерти.

– Ты молодец. Сделала всё, что смогла. Так что не расстраивайся, – сказал Ка и направился к выходу.

– Стой, – прошептала она.

Он обернулся.

– Он дошёл, – сказала она. – Ты опоздал. Он дошёл.

– Может быть.

Он пожал плечами и вышел из комнаты.

Алярин смотрела в потолок и пыталась думать, хотя получалось плохо: голова кружилась, мысли путались. Она хотела вспомнить что-нибудь светлое, какую-то вещь, с которой уходить не то чтобы приятно, но по крайней мере не так страшно. Но как она ни возвращалась в прошлое, какие бы воспоминания ни пробуждала, лучшими из них оказывались связанные с Проводником – человеком, который её предал, который убил её, пусть и руками алчного сектанта. Она вспоминала его взгляд, прозрачные голубые глаза, полуулыбку, тихий вкрадчивый голос, висящее в воздухе ощущение мудрости. Она любила каждый его жест, каждое его движение, каждое его слово, и апогеем этой любви была их единственная ночь, ночь перед его отъездом, ночь, после которой он сказал «до свиданья», не «прощай», а именно «до свиданья», и она ждала его возвращения целых два часа – ровно до того момента, когда обезумевшая толпа прижала её к стене.

Мог ли он предсказать это? Нет. За будущее отвечала она.

Он протянул ей руку, и её пальцы скользнули по тыльной стороне его ладони. Это было его последним прикосновением. Потом он вышел. Кто-то из учеников уже стоял снаружи, кто-то выходил, тепло с ней прощаясь. Последним был Барт. Он чуть задержался, подошёл к ней и сказал: «Держи, пригодится». Она посмотрела вниз: он сунул ей пистолет, такой же, какой когда-то дал ей поиграть Пабло. В дверях он ещё раз оглянулся, и ей показалось, что во взгляде Барта мелькнуло сочувствие. Впрочем, она смотрела на него против света и легко могла ошибиться. Может, Барт тоже из коснувшихся? Может, он понимал больше прочих? Она уже никогда не узнает.

Она повернула голову. Пистолет на полу превратился в мутное пятно – зрение подводило. Было не то чтобы больно, просто как-то размыто, точно она погружалась в воду и с каждым метром всё большая тяжесть наваливалась на грудную клетку. Алярин с усилием согнула руку и положила на грудь. Сердце бухало так, что отдавалось в каждом миллиметре тела – в руках, в ногах, и каждый удар сдавливал голову, сжимал тиски, втаптывал всё глубже и глубже. Невозможно уже было сосредоточиться ни на чём, умирание превратилось в процесс, забирающий все ресурсы организма. В дверях появилась расплывчатая фигура, по-видимому, старуха, и Алярин закрыла глаза.

Яд отступил. Она почувствовала себя значительно лучше. Лёгкость разлилась по телу, силой пропитались мышцы, голова стала ясной. Алярин встала, не открывая глаз, свободно, точно не было никаких шин на изломанных ногах, точно она не нуждалась в опоре, точно ей снова было шестнадцать лет, и она стояла на вершине колокольни в Мараатобе, и перед ней расстилался бесконечный мир. Она слышала от кого-то, что если по-настоящему верить, то можно спрыгнуть вниз с любой высоты, даже если земли не видно, так она далеко, – и остаться в живых, потому что Бог спасёт тебя, совершит чудо, подставит ладонь и поймает тебя.

Однажды она попала в разрушенную церковь – из старых, возведённых ещё до Стекла. Она вошла в разъезженный, поросший быльём переулок, и там стоял храм, кирпичная громада, мощь и великолепие, обрушенные в никуда. Вот тут был главный зал, голые стены, бывший склад, вот тут было заалтарное пространство, вот она прошла длинный-длинный путь по этому сочащемуся водой, забросанному бутылками и мусором обиталищу бездомных кошек, и эхо, безумное эхо взметнулось под сводами, на которых росли тридцатилетние берёзы, прямо на крыше. Она увидела исписанные стены и солнце, пробивающееся сквозь щели в рассохшемся растворе, и поняла, что тут живёт Бог, и она увидела его собственными глазами – его руку, его странную шестипалую длань, тянущуюся к голубому земному шару, чтобы хоть как-то согреть своё глупое человечество.

Это же ощущение пронизало её на колокольне, когда она едва не шагнула вниз – но не решилась, потому что тогда ещё не знала Проводника, а без Проводника Алярин была бессильна. И вот теперь она, не открывая глаз, шла по комнате к свету, сочащемуся из окна, шла на цыпочках, не чувствуя ни тяжести, ни боли, и понимала, что ей знакома эта лёгкость, знаком полёт, нет никакого яда, какой яд, если нет никакого Ка, есть только она и Проводник, и они вместе идут по устланной цветами крыше к бесконечному белому. Свет заливал всё вокруг, и фигуры их становились всё тоньше и тоньше, растворяясь в стеклянной белизне, и рука Алярин чувствовала тепло руки Проводника, пока наконец они не обратились в свет.

Старуха подошла к пропахшей мочой кровати Алярин и ощупала изувеченную женщину. Покачала головой, хмыкнула, вздохнула. Сделала несколько шагов в сторону, чуть не наступила на пистолет, резво отскочила в сторону.

Алярин приоткрыла рот. Старуха подошла. Алярин что-то шептала – без звука, просто шевеля губами. Старуха приложила ухо к самым губам умирающей.

– Дошёл, он дошёл, он дошёл, он дошёл… – повторяла Алярин.

Старуха разогнулась. Она ничего не поняла. Когда она нагнулась снова, Алярин уже не дышала.

15. Граница

Границы мы не заметили. Просто Проводник остановился и сказал: вот она. Белое простиралось впереди, белое оставалось позади, а мы оглядывались и пытались найти разделительную линию. Говорят, когда встречаются воды двух океанов, они не смешиваются из-за разного уровня солей и границу можно увидеть невооружённым взглядом. С одной стороны вода будет зелёной, с другой – голубой. Здесь же не было ничего. Просто мы вошли на территорию вечной зимы.

Остановившись, Проводник посмотрел назад, в заснеженную сендуху, так, как будто видел кого-то, и мне даже померещилось, что он помахал – едва-едва шевельнув ладонью. Я подумал, что он прощается со своим прошлым, оставляя его там, где зима всё ещё уступает другим временам года.

На территории Стекла не было ничего живого. Здесь не росли никакие растения, сюда не заходили звери, люди боялись даже приближаться к границе. Я знал, что несколько искателей приключений в подобных нашим гермокостюмах пытались добраться до Источника, но назад не вернулся никто. Другое дело, что они шли наугад и не могли знать, какие опасности подстерегают их впереди, не могли просчитать свой путь заранее, а Проводник – мог. И ещё у него была Алярин – женщина, которая срежиссировала реальность.

Забавно, но по таинственной и опасной территории Стекла идти было значительно легче, чем по обычной сендухе. Например, здесь не было ветра. Конечно, дело было не в холоде: гермокостюмы нивелировали низкую температуру. Но ветер серьёзно мешал – дул в лицо, сопротивлялся, не пускал дальше. Здесь же стоял полный штиль, будто ветер отсекала невидимая стена. Я предположил, что на территории нет прилежащих к земле областей разного давления, которые служат причинами ветров в остальном мире. Если давление плюс-минус равное в достаточно больших географических ареалах, то ветра быть не должно, или он будет очень слабым. Но точно сказать я, конечно, не мог, поскольку обладал лишь базовыми представлениями о физике ветров.

«Как это будет выглядеть?» – спросил Фил.

Проводник не ответил, и вопрос повис в воздухе. Действительно, как может выглядеть то, чего ты не можешь себе представить? Если спросить человека, как выглядит неизвестная ему модель автомобиля, он так или иначе сможет её описать: у неё есть колёса, их четыре или, возможно, три, у неё есть руль или какой-то другой рычаг управления, у неё есть двигатель и так далее. Человек позаимствует пространное описание у понятия «автомобиль» и перенесёт его на конкретную модель, даже если никогда её не видел.

Но если у человека спросить, как выглядит «вцумувцуп», он не ответит. Потому что он не знает о вцумувцупе ничего. Это животное? Растение? Сооружение? Рукотворное оно или нет? Съедобное? Круглое? Для чего предназначено? Вцумувцуп останется для человека лишь случайным набором букв. Так же и мы воспринимали нашу цель – как неизвестно что в центре ещё большей неизвестности. И самым страшным казалось то, что Проводник тоже не знает.

«Стой, стой», – послышался в наушнике взволнованный голос. Я чуть не врезался в спину резко остановившегося Бабы. Непонятная суета охватила всех, и мне потребовалось некоторое время, чтобы понять: кто-то лежит на снегу. Это был один из Братьев, блондин, кажется, через шлем сразу и не разглядишь. Второй Брат опустился перед ним на корточки и бессмысленно тряс, пытаясь то ли пробудить к жизни, то ли просто поднять. Проводник присел с другой стороны, нагнулся и всмотрелся в прозрачное забрало.

«Ставим столовую», – сказал он.

На это ушло больше времени, чем обычно, поскольку чаще всего столовую ставили именно Братья, их синхронность очень помогала в подобных делах. Теперь же мы мучились вчетвером – я, Шимон, Фил и Близнец, – и получалось у нас довольно сомнительно. Но в итоге мы справились, и Брата занесли внутрь.

Второй Брат снял с него шлем. Лицо упавшего обрело синеватый оттенок, а глаза закатились, едва можно было рассмотреть нижние края зрачков.

– Спаси его, – сказал Брат.

Я не к месту подумал, что теперь не понимаю, как обращаться к оставшейся в сознании половине Братьев. Никогда за историю нашего знакомства не возникало необходимости позвать кого-то из них по отдельности, только «Братья!». Обращаться же к человеку «брат» казалось странным, поскольку он не был мне братом. Тем более у нас уже был Близнец, половинка несуществующего целого.

– С ним раньше такое бывало? – спросил Проводник.

– Нет.

Хорошим знаком было то, что блондин дышал. Мелко, часто, обрывисто – но всё-таки дышал.

Проводник подумал и сказал:

– Я не могу спасти его, но его может спасти укол адреналина. У нас же он есть?

– Есть, – подтвердил Фил. Он был хранителем походной аптечки и копался в ней, пытаясь найти среди многочисленных болеутоляющих, жаропонижающих и прочих сублиматов что-то толковое.

– Ты уверен? – спросил Брат.

– Нет.

Фил нашёл комплект шприцов с адреналином.

– Если ты ошибаешься, он умрёт, – сказал Брат.

– Да.

Это походило на заседание какого-то триумвирата. По одну сторону Проводник, предлагающий сделать укол. По другую – сомневающийся Брат. В центре – Фил со шприцом в руках.

Фил стянул с больного верхнюю часть костюма, задрал термобельё. Узкая безволосая грудь Брата казалась хрупкой – чуть надавишь, и рёбра провалятся внутрь, раздавив сердце и лёгкие. Фил нащупал вену на сгибе локтя, ввёл иглу, подключил катетер и капельницу. Видимо, он имел медицинскую подготовку, и потому Проводник и попросил его быть хранителем аптечки.

– Вводим?

– Да, – ответил Проводник.

Брат ничего не сказал.

Фил начал аккуратно вдавливать поршень, вводя адреналин в ёмкость капельницы. Внешне ничего не изменилось – Брат продолжал лежать и мелко-мелко дышать. Мы напряжённо ожидали. Затем он дёрнулся – это походило на спазм больного столбняком, резкое сокращение мышц спины и шеи. Потом дёрнулся ещё, и ещё, начал хрипеть, шевелить губами, вращать глазами.

– Держите! – сказал Проводник.

Фил и Брат схватили руки больного, Баба в одиночку удерживал ноги.

Спазмы продолжались около минуты, затем тело Брата расслабилось, обмякло, глаза закрылись.

– Что теперь? – спросил Фил.

Брат поднёс ухо ко рту лежащего и некоторое время сидел так, согнувшись в три погибели. Потом поднял глаза на Проводника и сказал:

– Ты знал.

Проводник ничего не ответил. Он сидел в своей обычной позе флегматичного рассказчика и, чуть наклонив голову, смотрел на Брата.

– Ты знал!

Брат даже не вскочил – он бросился на проводника из сидячего положения, прямо через лежащее тело. Проводник не сопротивлялся, Брат легко опрокинул его на спину и стал душить. Баба с Филом рванулись за Братом, оттянули его. Баба заломил руки Брата, уложил его на пол и сел сверху. Мне показалось, что кости Брата треснули.

Проводник поднялся, отряхнулся.

– Самое важное для нас, – сказал он. – Дойти.

– Для тебя, – прохрипел Брат. – Для тебя.

– Для нас. Мы не смогли бы тащить его на себе. А если бы даже и смогли, он прожил бы на несколько дней больше. Погиб бы на пути туда или обратно.

– Нет!

Баба прижал голову Брата к полу, чтобы тот не мог говорить.

– Нам нечем кормить человека в бессознательном состоянии. Мы не можем нести его. И мы не можем ждать.

Все молчали. Проводник ни к чему не призывал, ничего не объяснял, он явно ждал, пока инициативу проявит кто-нибудь другой. Баба чуть ослабил хватку. Брат прохрипел:

– Вы все знали.

Никто не ответил.

– Как его звали? – спросил Шимон.

– Аффи, – ответил Проводник. – Его звали Аффи. А его, – он кивнул на живого Брата, – зовут Фред. Они были актёрами кочевого театра, ездили от Джерры на юг до самого побережья – и обратно. У них была роль с одинаковым текстом. Два бравых парня появляются в ключевых точках сюжета с двух сторон и всё решают. Один блондин, другой брюнет. Не в одном спектакле, в нескольких. Злого царя свергали, мячик из колодца для девочки доставали, неверному мужу помогали скрыться от жены – всё по законам классического фарса. И так хорошо научились играть в паре, что ушли из театра и давали сольные представления. Самый известный трюк назывался «зеркало». Аффи стоял напротив Фреда, публика тихонько, с помощью записок, передавала Фреду, что делать, а Аффи синхронно повторял это за зеркальной рамой, считывая сигналы партнёра.

– И наоборот, – хрипло сказал Фред, которого уже не прижимали к полу.

– И наоборот. – Проводник помолчал. – А потом Аффи умер.

Повисла пауза. Кажется, никто не знал, как это понимать. Говорил ли Проводник о том, что Аффи умер несколько минут назад, или всё-таки речь шла о какой-то тайне, о смерти подлинного Аффи ещё до путешествия.

– Кто его убил, Фред? – спросил Проводник.

– Я, – ответил Фред.

– Да, – продолжил Проводник. – Его убил Фред. Случайно.

– Не случайно, – перебил Фред.

– Тогда говори сам.

Баба окончательно слез с Фреда, и тот сел, разминая затекшие чресла.

– Я любил его, – сказал он. – Я его любил, понимаете? Вы же тут все пустые. Вы никогда никого не любили. Один труп сестры на свалку выкинул, другой женщину в подвале оставил. Вы трусы, твари ссыкливые. Вы ни в чём не виноваты, потому что ничего не делали. Тогда, когда нужно было что-то сделать. Вы жалеете о том, чего у вас никогда не было. И ты тоже. – Он повернулся к Проводнику. – Ты-то что? Почему за тобой идут? Почему я за тобой пошёл? Почему он?

Он кивнул на мёртвого Аффи.

Проводник сидел неподвижно, на лице его была полуулыбка, такое доброе снисходительное выражение, которое обычно возникает при разговоре с непослушным ребёнком.

– Ты же и её не любил. Тебе она просто нужна была, чтобы дойти. А потом ты её оставил. Тёлка дойти не может. Чушь придумал какую-то, чтобы избавиться. Она всё сделала, да? – Фред постепенно входил в раж. – Правильно всё сделала? Поставила время раком? Дорогу расчистила? И где она теперь? Что с ней, ну, скажи?

Он даже порывался встать, но придавленная Бабой нога подвернулась, и он снова сел.

– Она мертва, – сказал Проводник.

Повисшая после этой фразы тишина показалась мне давящей, будто на палатку сверху рухнула гора и только тонкие дуги удерживают её, не позволяя упасть на наши головы.

– Как? – спросил Шимон.

Проводник перевёл на него взгляд.

– Её убил Ка.

– И ты… ты позволил?

– Да.

Ещё одна пауза. Воздух в паузах сгущался, становясь желеобразным. Мне было тяжело дышать.

Проводник был, как всегда, хладнокровен. Он снова повернулся к Фреду.

– Ты обещал рассказать свою историю, – сказал он.

– Почему? – спросил Фред. – Почему я должен рассказывать свою историю, если я не знаю твоей?

– Я расскажу её последним. А сейчас ты.

Проводник умел переключать внимание. Казалось бы, он ничего не делал, просто говорил, как обычно, тихим, вкрадчивым голосом, с едва заметными нотками иронии, но мы всё равно повернулись к Фреду в ожидании продолжения истории Аффи. Алярин, которую все мы знали, с которой общались каждый день и в которую были в какой-то мере влюблены, отодвинулась на второй план.

– А что продолжать, – сказал Фред. – Мы просто поссорились. Так бывает. Напились как свиньи и поссорились. И он ударил меня, точнее, попытался. В лицо. Но промазал. А я в ответ ударил его бутылкой – и попал. И он умер. Упал на пол, и всё, ничего больше. Что вы смотрите так. Не этого, – он показал на Аффи. – Другого. Тот был настоящий.

– А потом?

– А потом я ночью отнёс тело к реке, недалеко она была. И сбросил туда, пусть унесёт. Даже камня не привязал. А это… Это тоже Аффи. Мне же надо было как-то продолжать представления. Ну и я дал объявление. Нужен был блондин примерно роста Аффи, актёр. Нашёлся такой – вон он. Отрепетировали всё. Снова начали выступать. Сказали, что два месяца паузы было, отпуск. Они похожи были, Аффи. Народ-то и не заметил, тем более в гриме. Работали много, тоже стали друг друга с полуслова понимать.