Текст книги "Знамение"

XXVIII

После четырех часов в открытом космосе он чувствует себя будто пропущенным через мясорубку. Вроде ничего особенного. Для Земли. Но в космосе зажатому в жесткий и неповоротливый скафандр движения даются с трудом. Особенно манипуляции руками в перчатках. Скафандр под давлением, и, чтобы преодолеть его, приходится нажимать пальцами, будто сплющивать теннисный мяч.

Он делает осторожный шаг вперед, закрепляет карабин страховочного троса, продвигает корпус, подтягивает ногу, прижимаясь к обшивке станции, опасаясь, что, если сделает один неловкий маневр, отлетит в пространство космоса. И тогда его жизнь будет зависеть только от надежности троса. Потом он повторяет такой же цикл движений, на этот раз преодолев по пути крупное сплетение узлов и проводов.

«Только бы ничего не зацепить», – думает он, больше беспокоясь о целостности станции, чем о собственной безопасности.

При этом в его памяти всплывает известная всем космонавтам история о том, как во время выхода в открытый космос перчатку космонавта проколол металлический стержень. Космонавт не заметил прокола, так как прут чудом блокировал разрыв. Произошедшее обнаружили только на борту при инспекции оборудования. Неимоверная удача! Будь парень менее везучим, его история закончилась бы гипоксией и быстрой мучительной смертью.

Преодолев еще несколько метров, он решает передохнуть, закрепив карабин за очередной пролет поручня. Он больше не думает ни о родных, ни о проплывшем внизу городе. Он сосредоточен на деле.

Ему жарко, несмотря на активное охлаждение скафандра. Станция совершила виток по орбите Земли и выскочила на освещенную сторону. В черноте космоса ослепительной вспышкой сияет Солнце. Он знает, что температура на солнечной стороне доходит до плюс ста пятидесяти градусов, в то время как на темной стороне опускается до минус двухсот.

Но благодаря защите скафандра он не должен ощущать этого. Однако факт остается фактом. Ему жарко. Он повторяет привычную медитацию: закрывает глаза и глубоко дышит, успокаивая пульс, определяя, действительно ли проблема в скафандре, а не в его волнении.

Он проверяет показания дисплея, встроенного на груди. Опасения подтверждаются. Температура внутри скафандра действительно поднялась на несколько градусов выше оптимальной нормы. Он переводит контроль за температурой из автоматического в ручной режим и выводит целевой показатель. В ответ на это за его спиной узлы питания систем обеспечения жизнедеятельности заработали с усилием, отдавая в скафандр вибрацией. Манипуляция сработала. Воздух, обдувающий лицо, становится прохладнее, и по мокрому от пота телу проходит волна свежести.

«Спокойно. Все под контролем. Надо проверить автоматику после возвращения на станцию», – говорит он себе.

– У тебя все в порядке? – вдруг звонким женским голосом оживает радиосвязь. – Ты переключил контроль температуры на ручной режим?

Лера. Единственная женщина на станции. Она там с конца сентября и считается ветераном. Лера страховала его выход, педантично контролируя детали и следя за каждым движением. Слишком педантично. Слишком по-женски. Как круглая отличница на экзамене. И он не может отделаться от раздражения на этот счет.

Его детство прошло в патриархальной среде, и он перенес те же нравы в свою семью. И несмотря на светское образование и давний переезд из провинции в мегаполис, он остается традиционным ретроградом, не признающим женщин в «мужских» профессиях.

– Температура поднялась на три градуса выше нормы. Ты разве у себя не заметила? – отвечает он чуть резче, чем стоило. Он понимает, что придирается к Лере по пустякам. Ей и без этого сложно, она вынуждена ежедневно доказывать, что по праву занимает место на станции, не уступая коллегам-мужчинам в профессионализме. Но не смог удержаться.

– Да. Я зафиксировала, – отвечает она, и он ловит отзвук металла в тоне ее голоса.

«Тебе никто не обещал, что тут будет легко, девочка», – с сарказмом думает он.

– Могла бы сказать, – комментирует он вслух.

– Ты прав. Моя ошибка, – сквозь помехи отвечает она.

Она, действительно, сожалеет. Хотя промаха с ее стороны не было. Это его работа – наблюдать за рутинными показателями работы скафандра. Она же по регламенту должна сообщить о проблеме, если только бы показатели вышли за верхние пределы нормы.

– Забыли. Сам виноват, – торопится закрыть тему он.

В эфире повисает пауза. Он улыбается. Он не видит ее лица, но уверен, что женщина тоже улыбнулась.

– Возвращаешься? – спрашивает она.

– Да. Еще метров тридцать пять.

Он зажимает губами торчащую у щеки трубку и отпивает глоток воды, готовясь продолжить путь.

И тут он слышит короткий приглушенный хлопок. А потом его левое бедро пронзает острая боль.

XXIX

Инерцию удара по скафандру, которая отбросила бы его от станции, он успевает остановить, уцепившись рукой за поручень.

«Что это было?! Поломка системы поддержания давления? Системы охлаждения? Неужели от внешнего воздействия? И что с ногой? Боль не сильная и вроде не течет кровь. Значит, нестрашно», – мысли вихрем проносятся у него в голове.

А еще он ощущает, как в глубине живота собирается и поднимается комок паники, готовый пережать спазмом глотку и заглушить голос рационального мышления.

«Неужели вот так? Вот она, смерть? Такая? В неполных сорок лет? Нет! Я так не хочу! Надо выбираться отсюда! Из этого гребаного скафандра! Из этого гребаного космоса!»

Он заставляет себя воспроизвести в памяти текст инструкций на случаи подобных ЧП.

«Не нужно паниковать. Успокойся. Тебя этому учили. Действуй по регламенту», – приказывает он себе.

Осторожно, опасаясь усугубить повреждение скафандра, он осматривает ногу. Посреди бедра с внешней стороны на поверхности скафандра виднеется отверстие – дыра, не больше сантиметра в диаметре.

«Все-таки прокол! – сокрушается он. – В первый же выход! Сколько за двадцать лет произошло нештатных ситуаций на МКС при выходе в космос? Пару раз? И тут – на тебе! Прокол!»

Обратив внимание на указатель давления, он убеждается, что отверстие небольшое. Давление понижается плавно. Так что шанс выжить у него имеется.

«Так. Что нужно делать? Предотвратить расширение воздуха в легких и желудке из-за падения давления. Да, чувствую. Раздувает. Надо резко выдохнуть. Иначе разорвет».

Он глубоко выдыхает. Потом находит нужную кнопку и добавляет воздух из баллонов, чтобы компенсировать потерю давления.

«Вот так. Работает. Теперь добраться до станции. Сколько у меня времени?»

Индикатор показывает четыреста бар давления.

«Получается, хватит минут на тридцать. В шлюзовой камере надо провести минут двадцать для выравнивания давления. Выходит, что на дорогу остается минут десять».

Его воображение рисует красочную картину смерти от гипоксии в космосе: вода в мышцах вскипает, тело раздувается, кожа разрывается и сгорает в ультрафиолетовых ожогах. Но его положение не столь печально. Дополнительный приток воздуха из баллонов справляется с утечкой, и давление приходит в норму.

Осмотревшись и нащупав перчаткой края отверстия, он приходит к выводу, что разрыв произошел не из-за контакта с выступающими элементами станции, а по причине столкновения с космическим мусором, что является крайне маловероятным, но возможным стечением обстоятельств. У вышедших в открытый космос космонавтов есть крошечный риск столкновения с отлетевшими деталями самой станции, остатками ракетных ступеней, обломками вышедших из строя спутников или даже мелкими метеоритами. Учитывая скорость полета на орбите, доходящую до восьми километров в секунду, даже мелкая частица может лететь в десяток раз быстрее, чем пуля на Земле, создавая угрозу станции и космонавтам.

«Дери ты его за ногу», – горько ухмыляется он, сокрушаясь о своей «везучести».

– Станция! У меня ЧП, – передает он в эфир.

– Что случилось? – хрипит сквозь шумы динамик.

– Разрыв скафандра.

«Посмотрим, на что ты способна. Спасай меня, женщина! Действуй!» – мрачно ухмыляется он, дожидаясь, пока собеседник осознает происходящее.

– Есть возможность оценить величину разрыва? – наконец, после паузы спрашивает Лера.

Тон ее голоса сдержан и деловит. Ему это нравится. Она быстро взяла эмоции под контроль и начала действовать. Значит, его шансы спастись увеличиваются.

– Не больше сантиметра. Предположительно от мелкого космического мусора.

– Поняла. Вижу, что немного упало давление.

– Я его выравниваю. Стравливаю из баллона.

– Правильно.

– Я знаю, – с сарказмом комментирует он, осознавая, что придирается к человеку, от которого зависит его жизнь.

– Есть телесные повреждения?

– Может быть. После удара ощущалась боль. Сейчас жалоб нет.

– Я попрошу приготовить медицинский блок.

– Благодарю. У меня минут десять, чтобы вернуться к шлюзу.

– Я поняла. Буду встречать, – отвечает она с неожиданным придыханием.

XXX

Один шаг. Второй. Третий. Переставляя страховочный трос и держась за поручни, он продвигается к шлюзу. Как можно быстрее, преодолевая неудобства невесомости космоса. При стандартных обстоятельствах подобный путь занимает минут двадцать. Их у него сейчас нет.

Его реальность сжимается до масштаба перил, за которые он держится, и деталей конструкции МКС, преодолеваемых по пути. А космос смотрит на него пустыми глазницами, будто на ползущего по стене таракана.

До шлюза остается метров десять, стоит лишь преодолеть перепад стыковочного узла между модулями и препятствие в виде уходящего в сторону крыла солнечной батареи.

Он в который раз проверяет датчик давления. В норме. Однако воздуха в баллонах почти не остается.

– Лера, у меня давление в баллонах на двести бар. Ушла половина. Может не хватить. Буду сокращать время шлюзования, – говорит он в передатчик.

– Действуем по ситуации. Если нужно будет тебя откачать, то все готово. Ребята в сборе. Ждем, – уверенно отвечает она и вдруг заходится в хриплом кашле.

– Принято, – отвечает он, настороженно прислушиваясь, как Лера справляется с дыханием. – Вы там коронавирусом, что ли, все заразились? – озвучивает опасения он.

– Не знаю, только началось… – отвечает она, откашлявшись.

«Вот это номер, – думает он. – Шестеро членов экипажа. Трое на МКС с середины прошлого года, еще до ковида. Трое, вместе со мной, прибыли два дня назад. Напарник уже слег. Теперь Лера заразилась. Значит, протоколы карантина не сработали. Весь экипаж заражен», – размышляет он.

Наконец, он достигает цели и хватается за люк входного шлюза.

– На месте. Давление сто тридцать. Давление в скафандре в норме, – рапортует он и, не дожидаясь ответа, принимается отвинчивать тугой замок на шлюзовом люке. Его руки дрожат от усталости. Мышцы стонут от напряжения. После пяти поворотов люк, наконец, раскрывается.

Протиснувшись в шлюз, он принимается закручивать люк, поворачивая замок в обратную сторону. В его глазах мутнеет, а в ушах звенит. Он заставляет себя сбавить темп, чтобы не потерять сознание.

Люк закрыт. Остается последнее. Самое сложное. За одиннадцать оставшихся минут успеть выравнять давление между атмосферой в шлюзе и в станции. Согласно нормативам, на это требуется минут тридцать. Если же этого не сделать, люк из-за перепада давления не открыть, даже раскрутив замок. И никто ему в этом не поможет. Выравнять давление в шлюзе может только он сам.

В стекле иллюминатора показываются лица членов экипажа. Они озабоченно наблюдают за ним, а передатчик доносит обрывки их слов. Он допускает, что может умереть в этом шлюзе. На глазах у коллег. От осознания этого ему становится не по себе, так как стыдно прилюдно сдохнуть в агонии, с синеющим лицом, высунутым языком и вытаращенными из орбит глазами.

«Да не дождетесь!» – упрямо говорит он себе, ощущая прилив первобытной жажды выжить, которая наполняет энергией его истерзанное усталостью тело.

Он нащупывает выступающий из стены тумблер управления подачей кислорода в шлюзе. Включает его, наблюдая за показателем барометра, почти физически ощущая поток адреналина, прокачивающийся по артериям.

«Вот и все, братан. Посмотрим, чего ты сам стоишь», – злорадно обращается он к себе, наблюдая, как стрелка барометра медленно тянется вверх.

Когда стрелка касается цифры «200», он перекрывает поток воздуха. Теперь нужно ждать около десяти минут, а после проверить, насколько выравнялось давление.

Десяти минут у него нет. Он решает ждать две, учитывая, что кислорода в баллоне остается минут на восемь и предстоит повторить процедуру, когда давление в шлюзе достигнет нужных шестисот бар.

Минутная стрелка на механических наручных часах преодолевает два оборота. Он завороженно смотрит на нее, а в памяти всплывают образы прошлого, будто обрывки старых фотографий. Забор из сетки рабица, окружавший детский сад. Высокие тополя, растущие во дворе родительского дома. Морщинистые руки бабушки. Первая сигарета. Лица жены и детей.

Как только стрелка заканчивает путь, он проверяет давление. Стрелка сдвинулась с «200» не более, чем на десять бар. Значит, закончить с герметизацией шлюза можно будет быстрее, и его шансы выжить немного повышаются.

Он отводит тумблер назад, снова пустив поток кислорода в шлюз, краем глаза отмечая, что воздуха в баллонах для дыхания остается минуты на четыре.

Еще три минуты понадобилось, чтобы давление в шлюзе достигло показателя «600».

И тут он ощущает, как начинают сжиматься его легкие, а удушье сковывает горло. Воздух в баллонах заканчивается. Времени на стабилизацию давления более не остается.

Он падает на колени и отчаянно принимается раскручивать замок на люке, ведущем на станцию. Губы сами по себе складывают слова молитвы. Прокрутив необходимые пять оборотов, почти теряя сознание, он из последних сил хватается за ручку и дергает.

Люк остался неподвижным. Словно камень.

Через пелену перед глазами он едва различает показания барометра. Давление упало на шестьдесят бар, отчего люк не открывается. Трясущимися руками в раздувшейся перчатке он снова включает тумблер подачи давления и, оставив его открытым, снова кидается к люку в надежде, что судьба сжалится над ним.

Остальное происходит словно во сне. Темнота. Толчок. Темнота. Чьи-то руки. Щелчок. Темнота. Голоса. И последнее, что он помнит, – улыбающееся лицо Леры.

XXXI

15 апреля 2020 года. Четверг

В городе вторую неделю как карантин. Все сидят по домам, будто кроты в норах. Все закрыто, кроме аптек и продуктовых магазинов. Опустевшие улицы принадлежат курьерам.

Я притворяюсь, что работаю. На самом деле сплю до десяти, лениво отвечаю на переписку и амебой зависаю на звонках, отключив микрофон и камеру.

Мне нравится. Дети рядом. Никакой будничной шелухи. Никаких ранних подъемов и лихорадочных утренних сборов. Не нужно никуда спешить. Не нужно быть «в теме»: ходить на фитнес, в кинотеатры, на вечеринки. Можно закрыть дверь квартиры, представив, что весь мир – это наши шестьдесят квадратных метров. Мне спокойно, несмотря на поток экстренных новостей про пандемию ковида. Я откопал в себе интроверта и лелею его.

Знаю, что так думать аморально. Люди умирают, рушатся экономики. Ну и что? Я не виноват в этом. Да и вообще, истерия по коронавирусу – лишь разминка перед главным событием, которое грянет в середине мая. Совсем скоро.

Что я чувствую по этому поводу? Знаете, после всех тревог и бессонных ночей я успокоился. Мы выживем. Почему я в этом уверен? Не знаю. Может, обманываю себя. Откуда мне знать, как все сложится. Но все же думаю, что будет хорошо. Оружие куплено. Запасы собраны. Решетки и дверь установлены. Недостает только воды, еды и лекарств.

После раздумий задачу с водой я решил закрыть покупкой двухсот двадцатилитровых бутылей, сложив их штабелями в детской. Получится четыре тысячи литров. Учитывая, что человеку нужно около двух литров в день, запаса хватит на полтора года. Если воду только пить, а не тратить на другие нужды.

Еще я решил заказать рулон строительного полиэтилена. Идею подсмотрел в одном из фильмов ужасов про зомби-апокалипсис, где отец и дочь прятались в квартире. Отец расстилал полиэтилен на крыше дома, собирая дождевую воду для питья. Наша квартира на последнем этаже, а на лестничной клетке имеется проход на чердак, где есть доступ на крышу. Пусть это будет планом «Б». План так себе, учитывая, что регион наш засушливый и вряд ли получится безопасно выйти на крышу. Но другого запасного плана у меня нет.

С едой дела обстоят не лучше. Идея обустроить домашнюю птицеферму оказалась невыполнимой, принимая во внимание ограничения городской квартиры. Придется закупить провизию длительного хранения: крупы, консервы, сушеные фрукты и макароны. Запас, как минимум, на пару лет. Еще мультивитамины и минералы для компенсации недостатка нутриентов. Ну и алкоголь – ящиков двадцать любимого красного вина.

Наконец, медикаменты и средства гигиены. Нужно достать обезболивающие, средства от расстройства желудка, от простуды, от кашля, противоаллергенные, спазмолитики, антибиотики, противогрибковые, перекись водорода, йод, бинты, пластыри, вату и кровоостанавливающие средства. Еще мыло, шампунь и стиральные порошки. Воротник для фиксации головы при повреждении шеи, хирургическую пилу (страшно представить), хирургические ножницы, шприцы, капельницы, физрастворы и спирт.

Это все нужно закупить за оставшиеся тридцать дней.

В задумчивости побродив по комнатам, я возвращаюсь за стол, где обустроен мой импровизированный офис. Прокручиваю на компьютере новостную ленту, забитую сводками о коронавирусе, падении цен на нефть и крушении курса акций и валют. Я знаю, что искать, и нахожу.

Смакуя каждое слово, читаю сухие строки короткой публикации на едва посещаемом сайте космического агентства среди мишуры других новостей.

«14 апр.

На борту МКС при выходе космонавта в открытый космос для проведения штатных технических работ произошел инцидент с незначительным разрывом скафандра. Неисправность была вовремя обнаружена, и космонавт успешно вернулся на борт. На станции проводятся штатные мероприятия по мониторингу за состоянием здоровья экипажа».

Я понимаю, что означает эта новость. Она означает, что «Аннушка разлила масло». Кусочки пазла сошлись в картину. Начинается «идеальный шторм».

Раз – амбиции космических держав, их упрямство завершить программу полетов.

Два – выход космонавта в космос, разрыв скафандра и заражение космонавта неким космическим вирусом.

Три – пандемия COVID-19, проваленный карантин в Звездном городке, заражение космонавтов коронавирусом.

Четыре – мутация двух вирусов в один, который вскоре обратит зараженных в зверей и обрушит цивилизацию…

XXXII

Просыпаюсь от резкого звука.

Сознание со скрипом возвращается к реальности.

– А-а-а! – снова доносится звук. Это кричит жена.

– Что случилось? – спрашиваю я, пряча лицо в подушку.

– Посмотри! – подбегает она к кровати и тычет рукой в ребро. – Смотри! – визжит она.

– Что? – рычу спросонья я, неохотно отрывая голову от подушки.

– Посмотри тут. Видишь? Решила проверить. Вот, и тут! – взволнованно тараторит она.

Я разлепляю глаза и обнаруживаю перед носом тонкую белую полоску, которую жена удерживает между пальцами.

– Что нам делать? – бормочет она, а все не могу сообразить, о чем идет речь.

Но тут до меня доходит.

Мы как-то планировали это больше года. Сдавали анализы и проходили обследования. Высчитывали нужные сроки в календарях и пили витамины. Я даже бросал пить на пару месяцев. Ничего не помогало. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. Когда началась свистопляска с коронавирусом, мы вовсе забыли об этой затее.

Но вот теперь я смотрю на белую тонкую полоску, пропитанную реагентом, четко и безапелляционно, словно заявление гражданина о вступлении в политическую партию, горящую двумя полосами.

Супруга беременна.

XXXIII

– Ты думаешь, мы сможем родить? – спрашивает она.

Лицо ее сжимается в жалобной гримасе. Она ищет во мне поддержку.

Мы этого хотели. Мечтали, чтобы у двух подросших сестричек появилась младшая ляля. Но что теперь? Что будет после того, как мы забаррикадируем входную дверь? После того, как прекратится подача воды и электричества, а за окном начнется кошмар. Впрочем, я знаю свою женщину. Она не избавится от ребенка. Для нее, пережившей два выкидыша, подобный вариант исключен.

– Мы не сможем… – отвечает она на собственный вопрос, – нужен роддом. А без него-то как? Прямо тут рожать, в квартире? Как? А даже если получится, что потом? С маленьким в таких условиях? Как купать? Как прививки делать? – с каждой произнесенной репликой она опускает голову все ниже. – И где брать памперсы?

Пряча ухмылку от вопроса про памперсы, я мягко беру ее за руку и говорю то, что должен сказать как муж и защитник.

– Послушай, я знаю, что страшно и непонятно. Впереди неизвестность. Что мы можем сделать с ней? У нас два варианта. Испугаться и сдаться. Позволить страху взять контроль над нашей жизнью. Или с холодной головой взвесить обстоятельства и сделать так, как сами считаем нужным. Зайди на наш склад и посмотри! Ты все сама видишь. У нас почти все готово. Мы минимум год продержимся в квартире.

– А памперсы! – вскидывает голову она, открывая мокрое от слез лицо.

– Я сегодня закажу сто пачек подгузников! Двести пачек! Мы будем их есть на завтрак, обед и ужин!

– Ну что ты так! – она обиженно хлопает меня ладонью по колену.

– Все будет хорошо. Я обо всем позабочусь. Осталось купить еду, воду и лекарства. И подгузники! И я найду, что требуется для родов. Тазы и щипцы…

– Какие тазы и щипцы? Ты сошел с ума! – вытирая слезы, усмехается она.

– Да неважно, как это называется. То, что нужно для родов. Найду все.

– А как ты будешь принимать роды?

– Ничего, справлюсь. Распечатаю из интернета инструкцию. Найду видеокурс. Потренируюсь. Все получится. Целые поколения как-то рождались без роддомов и докторов. И ничего!

– Ты дурак! – вскидывает она руки. – Ты не понимаешь, о чем говоришь! Помнишь, как было на партнерских родах, когда я рожала старшую? Ты стоял за перегородкой и почти сознание потерял! Как ты собираешься роды сам принимать?!

– Я не терял сознание. Немного переволновался и все. Первый раз же… Теперь я опытный отец, даже уколы ставить научился.

– Уколы ставить научился! Сравнил!

– Я понимаю, что не то же самое. Но разве у нас есть другой выход? Разве ты сможешь избавиться… – я многозначительно киваю в сторону ее живота.

Ее лицо вытягивается. Руки тянутся вниз, обнимая крохотный плод, зреющий в теле.

В ответ она качает головой.

Так мы понимаем, что в нашем списке появилась новая статья – «акушерские принадлежности».