Текст книги "День, когда началась Революция. Казнь Иисуса и ее последствия"

Конечно, в XIX веке учение о чистилище не пользовалось популярностью за пределами Католической Церкви. Однако «заместительное наказание», которое отчасти было орудием борьбы с идеей чистилища, обрело новую жизнь в западном благочестии – в его центре оказалось не наступление Царства Божьего на земле, как на небе, но мой грех, мое небесное (а потому «не от мира сего») спасение и, разумеется, мой Спаситель. И это неизбежно ставит перед нами такой вопрос: если многие наши современники понимают смысл креста в стиле XIX века, думая о «грешниках», которые «спасены» и «попадают в рай», что мог значить крест раньше, когда христиане считали, что Евангелие должно преобразить весь мир? Это вопрос для историков, но поскольку мое собственное представление о кресте как о начале революции во многом родственно тем ранним представлениям, в свое время я представлю и собственный ответ.

В XVIII веке возникла и другая проблема, которая не разрешена и сегодня. Я писал об этом в книге «Тайна зла». В XVIII веке в европейской культуре возобладали деизм, а затем эпикурейство, и это создало пропасть между личным грехом, который мешает человеку попасть в рай, и злом в этом мире, включающем дурные дела людей, насилие, войны и прочее, но также и так называемое «естественное зло»: землетрясения, цунами и тому подобное. «Богословие искупления» сфокусировалось на первом («Как нам получить прощение грехов, чтобы отправиться в рай?»), а второе попало в категорию «проблема зла», подход к которой, начисто игнорируя смысл креста Иисуса, составляют философские аргументы, которые объясняют или даже оправдывают божественное провидение. Эти две вещи радикально были отделены одна от другой, а вопросы о крестной смерти Иисуса стали относить к первой из них, а не ко второй. Начавшуюся в Страстную пятницу революцию, первым плодом которой стало воскресение, радикально изменившее все и в социальном, и в богословском плане, стали понимать слишком односторонне.

Это привело к одному неожиданному последствию, о котором я писал раньше в той книге: люди молчаливо согласились с тем, что крест не имеет никакого отношения к социальному и политическому злу. Подход к таким видам зла стал (очевидно) небогословским. После трагических событий 11 сентября 2001 г. западные лидеры единодушно заявили, что в мире действует «зло» и что они вместе с союзниками будут с ним бороться – в основном сбрасывая на него бомбы. Это предложение оказалось не только политически наивным и повлекшим за собой катастрофы, не только примитивным в философском отношении – оно было наивным и в богословском отношении, можно даже сказать – еретическим. Это была попытка расправиться со злом своими силами, начисто забыв о том, что, быть может, это дело Бога. (Тут можно увидеть аналогию с протестом реформаторов против тенденции добавлять нечто к уникальной жертве Христа, что они видели в представлениях католиков и о чистилище, и о мессе.)

В христианском богословии со злом расправляется Бог, и он совершает это на кресте. Любую другую попытку расправиться со злом следует рассматривать в этом свете. Конечно, это очень трудно осуществить на практике. Для этого нам понадобился бы, с одной стороны, новый анализ международной политики в глобальной империи эпохи постмодерна, а с другой – анализ терроризма. Тут нет простых или красиво звучащих решений. Но мы (как я убежден) должны не только вернуть библейские представления о Божьем окончательном будущем и переосмыслить в связи с этим искупление – чему посвящена третья часть этой книги, – но также должны вернуть библейский анализ зла и показать, что крест служит ответом на всю проблему, а не только на ее часть.

Скандал – результат недоразумения?

Мы быстро окинули взглядом две тысячи лет церковной истории и по-прежнему плохо понимаем, что значил крест для христиан. Стоит ли удивляться тому, что и в наши дни этот вопрос вызывает недоумение. Когда в 2000 г. в Национальной галерее открылась упомянутая выше выставка «Взгляд на спасение», вызвавшая насмешки скептиков, христиане могли сказать им в ответ: «Он умер за наши грехи». Но у многих людей сегодня это вызовет еще более сильный протест. Скептики пренебрежительно скажут, что само понятие «грех» давно вышло из моды. Это просто проекция наших тревог и детских страхов. И перекладывать наши грехи на мертвого еврея I века – это не просто смешно, это отвратительно. А мысль о том, что какой-то бог возложил наши грехи на этого человека, еще чудовищнее: это какое-то космическое насилие над ребенком, кошмарная фантазия, порожденная реальным насилием в мире людей – или даже его порождающая! Мы можем обойтись и без подобной нелепости.

Злобные насмешки скептиков подкрепляет тот факт, что для кого-то крест стал символом страха. Кошмар христианских гонений на людей иной веры в истории, в частности притеснение евреев, оставил отпечаток на этом символе надежды и открытости. В юности я был потрясен, когда прочел о евреях, бежавших от преследований из якобы христианских стран Восточной Европы в Америку и обнаруживших там на перекрестках знак в виде креста, вызывавшего у них страх и ненависть. Тот, кто с детства видел вокруг себя кресты в церкви и в других местах и не страдал антисемитизмом, должен принять тот факт, что наш главный символ часто был предметом ужасных злоупотреблений. Он был знаком военной мощи или господствующей культуры, которая готова растоптать всех своих соперников. Император Константин перед решающей битвой узрел на небе в видении крест и слова: «Сим победишь». Члены ку-клукс-клана поджигают кресты, говоря, что таким образом они приносят в темные места свет Евангелия. То, что подобные нелепости являются скандальным отрицанием раннехристианского понимания креста, не улучшает ситуацию.

Не только те, кто не принадлежит к христианству, видят в кресте символ страха. Внутри Церкви тоже есть такая тенденция, связанная с определенной интерпретацией креста, которая была популярной в западном христианском мире на протяжении последних пяти столетий. Ее отражают слова одного недавно написанного гимна:

 
И на кресте, когда умер Иисус,
Божий гнев получил удовлетворение.
 

(Это звучит так, словно речь идет о голоде, удовлетворенном хорошей трапезой.) За этим текстом стоит следующая логика, которую подкрепляют ссылками на библейские тексты:

а. Все люди согрешили, и это вызвало у Бога гнев и желание погубить их, отправив навечно гореть в аду.

б. Этому каким-то образом помешал Иисус, который понес наказание вместо людей (чему, по-видимому, способствовала его невиновность – а также то, что он был Сыном Бога).

в. Теперь мы наконец свободны от вины и вместо ада направляемся на «небеса» (разумеется, при условии, что верим в это).

Конечно, многие проповедники и учителя говорят об этом более утонченно, но люди понимают услышанное именно так. Это то, что они ожидают услышать. В некоторых церквях, если ты не говоришь именно об этом, прихожане скажут, что ты не «проповедуешь Евангелие».

Многие люди, с детства слыша подобные проповеди и думая, что в это необходимо верить (а иначе они попадут в ад), находят подобный образ Бога отталкивающим. Они инстинктивно чувствуют, что такой Бог – кровожадный деспот. Если уж Бог существует, то надо надеяться, что он (или она, или оно) совсем не такой. Далее можно выделить несколько предсказуемых реакций на это. Кто-то вообще отказывается от веры как от кошмарной нелепости. Другие люди снова обращаются к Библии и к великим учителям ранней Церкви и находят множество других вещей, сказанных о кресте, например что крест – это средство, которым спасительная любовь Божья одержала окончательную победу над всеми силами мрака. Или они находят у раннехристианских писателей призыв подражать жертвенной любви Иисуса и думают, что обрели желанный ответ: крест, говорят они, не имеет отношения к Божьему наказанию за грех; это данный нам Иисусом высочайший пример любви. Так рождаются разные интерпретации, вступающие в конфликт с тем, что люди слышали от толкователей Библии и катехизаторов. И это ведет к путанице и неразберихе.

Эта неразбериха, как я полагаю, заслоняет от нас самое важное. Новый Завет, каждая его книга, утверждает, что, когда Иисус из Назарета умер на кресте, произошло нечто такое, из-за чего весь мир стал иным. И раннехристианские авторы утверждают, что, поняв смысл креста, человек становится частью этой перемены. Это трудно увидеть в тех многочисленных спорах и толкованиях, которые я бегло представил выше, – и уж тем более, как это ни печально, в действиях многих христиан и церквей. Но именно так думали, говорили и учили первые христиане. Распятие Иисуса стало днем начала революции.

В частности, распятие Иисуса было для них частью куда более масштабной – и, возможно, более опасной – истории, чем вопрос о том, куда попадут люди: в рай или в ад. На самом деле Новый Завет – хотя это многих удивит – вовсе не об этом. Новый Завет, в центре которого стоит рассказ о смерти Иисуса на кресте, говорит о наступлении Царства Бога на земле, как на небе. В конце концов, Иисус учил своих последователей молиться именно об этом. Эта вещь у нас перед глазами, хотя люди постоянно ее игнорируют на практике. Тем не менее, она указывает нам направление, которому и я буду следовать, пытаясь разобраться в том, что именно произошло на кресте и почему с этого началась та революция, которая продолжается по сей день.

Путаница относительно креста имеет разные формы, но западные христиане лучше всего знакомы с одной из них, связанной с насилием. Сегодня обитатели земного шара гораздо больше знают о насилии, о его масштабах и природе, чем когда-либо раньше. Стремительный технологический прогресс ненамеренно породил в XX и начале XXI веков два последствия. Во-первых, люди изобрели способы убивать друг друга в промышленных масштабах. Во‑вторых, самые чудовищные подробности этих ужасов немедленно распространяются по всему миру через социальные сети. Ранее люди, за исключением тех, кто непосредственно воевал или участвовал в пытках, не сталкивались с отвратительными подробностями откровенного насилия. А сегодня мы знаем не только о том, что оно имело или имеет место, но и как оно выглядит или звучит. И даже если мы не склонны смотреть подобные репортажи, киноиндустрия создала на основе изображения всевозможных актов насилия целое направление, новое и мрачное.

Это стало визитной карточкой XX века, где самые кошмарные акты насилия стали поворотными моментами всемирной истории. «Освенцим» или «Хиросима» – эти названия уже говорят сами за себя. Быть может, 11 сентября 2001 г. тоже станет таким поворотным моментом в истории XXI века, хотя его может затмить какое-нибудь еще более кошмарное преступление. Но суть дела именно в этом. Нынешнее поколение с понятным отвращением смотрит на всю культуру насилия и смерти, присущую эпохе позднего модерна, и оно замечает тревожные признаки той же культуры в некоторых проявлениях христианства. Многие люди говорят, что традиционные представления о распятии Иисуса порою слишком откровенно отражают логику, использовавшуюся для оправдания насилия.

Такая постановка вопроса делает его крайне расплывчатым – возможно, кто-то намеренно создает тут неопределенность. Порой люди сначала видят в Библии нравственные образцы, а потом приходят в ужас, открывая, что многие библейские истории – особенно в Ветхом Завете, хотя не только там – рассказывают о людях, которые ведут себя отвратительно. Взять хотя бы Книгу Судей (историю Иеффая и его дочери для начала), но мы найдем и много других подобных примеров. Часто хуже всего приходится женщинам: отец лишает жизни дочь, наложницу насилуют и убивают, служанку вынуждают заменить жену, а потом изгоняют вместе с ребенком. Разумеется, создатели Библии вовсе не стремились дать нам сборник нравственных примеров. Библейские авторы рассказывают свои истории весьма искусно, подталкивая чуткого читателя к тому, чтобы увидеть лежащие в их основе серьезные и сложные темы и повествования, предостерегающие от поверхностного прочтения и побуждающие к выводам, не лежащим на поверхности текста.

Но если эти рассуждения нам и помогают, то лишь отчасти. Люди, естественно, спрашивают: «Оправдывает ли Библия насилие?» И в частности: «Не является ли смерть Иисуса самым ярким примером использования Богом Библии насилия – насилия против собственного Сына! – как средства для достижения своих целей?» (Я слышал этот аргумент в 1970-е годы от людей, которые хотели с помощью насилия противостоять апартеиду в Южной Африке; по сути, они говорили: «Если это было позволено Богу, то позволено и нам».) Даже если мы считаем, что замыслы Бога в конечном счете благие и направлены на спасение людей, может ли единый истинный Бог поступать таким образом?

Эти вопросы возникают у людей тогда, когда проповедник или учитель говорит о связи креста и наказания. Тут нам стоит быть осторожными. Можно по-разному говорить о наказании за грех и о том, как оно связано с крестом Иисуса. По меньшей мере один такой подход недвусмысленно предлагает нам Библия, но в нем есть существенные отличия от представлений многих людей: как тех, кто учит такому подходу, так и их оппонентов. Однако большой популярностью в некоторых кругах пользуется другой подход, истолковывающий крест в связи с наказанием. Бог, скажут сторонники этого подхода, так сильно ненавидит грешников, что просто обязан их наказать, но Иисусу удается вмешаться и ради них принять смертельный удар на себя, в результате чего они избегают кары. Думаю, ни в одной христианской традиции не найдется серьезных богословских трудов, которые излагали бы суть дела так ужасно. Богослов неизбежно добавит: «Разумеется, все это было проявлением Божьей любви к нам». Но на популярном уровне, в проповедях и в беседах с молодежью пламенные проповедники часто забывают об осторожности и используют иллюстрации или примеры, которые ведут в эту ловушку.

На следующий день после того, как я написал предыдущее предложение, я получил по электронной почте сообщение со ссылкой на короткий видеоролик, в котором, как мне сказали, по-новому изложена суть Евангелия. Это должно было укрепить мою веру. Заинтригованный, я посмотрел этот ролик. Он был хорошо выстроен, с продуманными сценами и обильным использованием передовых технологий. Но центральное место в нем занимала строчка, которая ужаснула меня. Ролик рассказал о том, как мы бездарно тратим свою жизнь, как мы разрушаем созданный Богом мир и тому подобное. Затем диктор произнес: «Кто-то должен умереть», – и, разумеется, этим «кем-то» оказался Иисус. Тут видна вся суть проблемы. Что это за «благая весть»? Что это за Бог, который стоит за подобной историей? Если Бог желает простить нас, почему он не может просто взять и простить? (Тут можно вспомнить знаменитые слова Генриха Гейне о том, что Бог простит нас, потому что, в конце концов, такова его работа.) Почему «кто-то должен умереть»? Почему речь идет именно о смерти? Какая в ней польза? И не мог бы этим «кем-то» стать кто угодно? Или тут нужен был непременно сын Бога? Как все это действует?

Опасность такой популяризации – а ее примеры несложно найти, – состоит в том, что мы в конечном итоге видоизменяем самые, быть может, известные слова Библии. Я уже приводил Евангелие от Иоанна 3:16: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного». Обратите внимание на два этих глагола: Бог так возлюбил мир, что отдал своего Сына. Популярная версия, о которой я говорил, передает нечто другое: ибо так возненавидел Бог мир, что убил своего единственного Сына. Это нисколько не похоже на благую весть. Если мы делаем такой вывод, нам надо понимать, что это не просто банальная ошибка, которую легко исправить, но катастрофическое заблуждение. Мы представляем Бога не щедрым Творцом и любящим Отцом, а гневным деспотом. Это не библейское представление о Боге, а языческое.

Людям не нравится образ Бога как гневного деспота по многим причинам, в основном вполне достойным. (Есть и дурные побуждения за желанием отвергнуть такой образ Бога: представление ленивого ума о том, что Бог, если он вообще существует, – это снисходительный престарелый родственник, который не мешает людям веселиться и потому вообще никогда не гневается. Часто указывали, что это просто сентиментализм. Если Бог существует и при этом не способен ненавидеть несправедливость, детскую проституцию, геноцид и множество подобных вещей, – значит, это точно не добрый Бог.) Новый Завет на каждой странице снова и снова утверждает, как мы уже видели, что Иисус умер из-за любви Бога. Но мы не решим проблему с образом Бога как гневного деспота, если просто напишем несколько текстов с противоположными формулировками. Большинство проповедников, действительно предлагающих подобный образ Бога, скажут, если мы усомнимся в нем, что Бог все это совершил из любви. Однако для всякого, кто хочет понять смысл только что сказанного, это выглядит или звучит иначе. Проповеднику не трудно отказаться от образа «гневного деспота» в теории, но усилить его на практике. Поговорите с людьми, которые посещают такие церкви. Им это знакомо.

Но на этом проблемы не кончаются. Многие обращали внимание на то, что идея гневного, запугивающего божества, которое надо ублажить и от которого надо откупиться, чтобы отвести его гнев, даже если он направлен на невиновного, удивительно точно соответствует поведению многих реальных людей, наделенных властью: тиранов, правителей, начальников, а порой, к сожалению, отцов или старших в семье. Иногда так же ведут себя, разумеется, и служители церкви. Люди, которые выросли в семье с жестоким, возможно, пьющим отцом или испытали на себе злоупотребления тех, кто обладает властью, думают, когда слышат проповеди о гневном Боге: «Мне знаком этот персонаж, и я его ненавижу». Попробуйте объяснить таким людям, что на самом деле за этим образом гневного Бога скрывается любящий Бог. «Если это любовь, – подумают они, – то я предпочту обойтись без нее». Вполне возможно, что их мучитель тоже говорил о том, как сильно он их любит. Вы не сможете исцелить раны, нанесенные жестоким воспитанием, повторяя таким людям ту же историю, только уже в космических масштабах, и декламируя при этом слово «любовь».

У нас, как я говорил, есть разные способы говорить о смерти Иисуса в связи с наказанием за грех. По меньшей мере один из этих подходов соответствует Библии. Мы поговорим о нем и убедимся в том, что он решительно отвергает мысль о гневном и устрашающем Боге. Это другая история, на которую нам стоит бросить свежий взгляд. Но здесь мы наталкиваемся на еще одну трудность, связанную с подобным пониманием смысла креста.

Кто-то скажет, что рассказ о Боге, искупившем мир с помощью насилия, может послужить оправданием для тех, кто хочет верить – вероятно, на совершенно иных основаниях, – что мир от его болезней избавляет «искупительное насилие». Я уже упоминал, что слышал подобные рассуждения в 1970-х, но они никуда не делись и сегодня. Критики без труда указывают на то, что представления о смерти Иисуса как «наказании» распространены в том или ином виде в тех сообществах, в некоторых частях Америки, где суровая система наказания, в том числе смертная казнь, не просто является нормой, но представляется как прекрасный образец должного отношения к преступникам и возмутителям общественного порядка. В некоторых из таких сообществ люди считают, что, когда в большом мире что-то идет не так, там тоже нужно применять больше насилия – бомбить отдаленные города и деревни или посылать беспилотники для поражения намеченных целей.

Я не хочу тут сказать, что одни формы борьбы с глобальным терроризмом лучше других в нравственном отношении или более эффективны. Это сложная проблема. Легкие «решения» неизбежно оказываются слишком наивными. Я хотел сказать лишь, что многие отмечают явную связь между пониманием смысла смерти Иисуса и способами решения проблем нашего мира. Если Богу необходимо наказывать, значит, это порой нужно делать и нам. Если Бог разрешает проблемы с помощью насилия, то он, возможно, хочет, чтобы и мы поступали так же. Однако в западном мире в течение последнего столетия появилось много сторонников если не пацифизма, то введения жестких ограничений на применение военной силы для решения глобальных проблем, и потому некоторые церкви предложили такие подходы к смерти Иисуса, в которых божественное наказание не играет никакой роли. Некоторые даже предположили, что связь между божественным наказанием и смертью Иисуса придумали сравнительно недавно, хотя на самом деле мы найдем эту тему в самой Библии (где она помещена, как я намереваюсь показать, в совершенно иной контекст). Мы также найдем ее у отцов Церкви первых веков, и стоит заметить, что многие из них решительно осуждали смертную казнь в те времена, когда она была обычной мерой наказания в жестоком мире Римской империи. Нам не следует слишком поспешно делать вывод о том, что теории искупления непосредственно отражаются в социальной практике или отражают ее.

Все это показывает, насколько сложны недавние споры о смысле распятия Иисуса, в которых люди мучительно ищут ответ на вопрос, зачем это было нужно. Если кому-то кажется, что некоторые теории искупления, связывающие крест и наказание, оправдывают насилие и агрессию, будь то в семье или в международной политике, значит ли это, что нам следует отказаться от их рассмотрения, даже если они опираются на некоторые тексты Писания? Или – если взглянуть на это с другой стороны телескопа, – коль скоро эти теории искупления считаются важнейшими для Писания и для проповеди Евангелия, так что попытка смягчить их равносильна отказу от присущей Евангелию духовной силы, означает ли это, что мы должны видеть в описанных выше возражениях дьявольскую хитрость, отвлекающую Церковь от сути возвещаемой ею вести? К сожалению, эти вопросы часто смешиваются с другими, касающимися культурных, политических и социальных проблем. Все это мешает трезвому свежему прочтению Писания.

Но допустим, что вы выбрали первый вариант – что модели искупления, связанные с наказанием, следует отбросить, потому что за ними стоит ужасный образ Бога или потому что они ведут к не менее ужасным социальным последствиям. Какие тогда остаются альтернативы? Традиционно их было две, и обе они всерьез притязают на определенное основание в Библии.

Во-первых, мы уже говорили о ярком и парадоксальном представлении, согласно которому на кресте Иисус одержал победу – или, по крайней мере, Бог одержал победу через Иисуса – над темными силами, которые начали господствовать в мире вместо Творца. Так думали некоторые христиане в течение нескольких первых веков существования Церкви. Многие мыслители, начиная со второй половины XX века и до наших дней, отстаивают разновидность этой теории, что отчасти объясняется желанием оградиться от опасных, с их точки зрения, представлений, связанных с наказанием. Но это не прямой ответ на вопрос, а хождение по кругу. Что такое или кто такие эти силы? Почему чья-либо смерть – пусть даже смерть Мессии, смерть самого Сына Божьего – стала победой над этими силами? Почему она стала откровением Божьей любви? И еще один, быть может, самый мучительный вопрос: если эти силы потерпели поражение, почему зло, как можно видеть, сохраняется, продолжает беспрепятственно царствовать, как раньше? Действительно ли на кресте произошло нечто такое, что реально изменило мир, и если да, то как это можно описать? Действительно ли началась революция, или же это принятие желаемого за действительное?

Во-вторых, в Библии есть еще одна бросающаяся в глаза идея, в которой многие видят истинный смысл смерти Иисуса. Согласно этому представлению, на кресте Иисус показал нам высший пример любви, совершенное проявление ее действия. Тем самым он преобразил мир, дав ему исключительно мощный пример, образец для подражания. Разумеется, такой ход мыслей действительно представлен в Новом Завете. Смерть Иисуса часто рассматривается как «золотой стандарт любви». В Евангелии от Иоанна Иисус приказывает своим последователям любить друг друга и провозглашает: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (15:13). Это же утверждает Первое послание Иоанна, а также Павел и многие другие раннехристианские авторы.

Но это тоже ставит перед нами проблему. Если то, что Иисус умер – и, возможно, то, что он умер именно таким ужасным образом, – не имело определенной причины, тогда трудно увидеть в этой смерти пример любви. Если, скажем, лучший друг Билла падает в реку с быстрым течением и Билл, рискуя утонуть, бросается в воду, чтобы спасти его, то это действительно является примером любви (а также бесстрашия) для всякого, кто увидит это или услышит об этом событии. Но если Фред, желая показать своему лучшему другу, как сильно он его любит, бросается в быструю реку, в то время как друг спокойно стоит на берегу, это будет проявлением не любви или бесстрашия, а бессмысленной глупости.

Я считаю, что если смерть Иисуса ничего не достигла – чего-то такого, что сделать было крайне важно и что невозможно было совершить каким-либо иным способом, – тогда она не может служить нравственным примером. Смысл примера всегда должен зависеть от чего-то предшествующего. Иоанн выражает это так: «В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. Возлюбленные! если так возлюбил нас Бог, то и мы должны любить друг друга» (1 Ин 4:10–11). Иоанн не предлагает читателям приносить себя в жертву для искупления грехов друг друга. Это уже произошло. Он призывает их подражать жертвенной любви, из-за которой Иисус совершил нечто уникальное, нечто такое, что было крайне важно сделать. Поэтому наш вопрос сохраняется: что такое это «нечто»?

В современных дискуссиях тут ставятся и другие вопросы. Во-первых, как мы уже видели, войны и геноцид прошлого века породили новую форму христианского пацифизма, которая решительно отвергает любого рода насилие, включая насилие, явно присутствующее в некоторых традиционных теориях искупления (Бог использует насилие по отношению к Иисусу и тому подобное). Во-вторых, в это же время и, возможно, из тех же соображений многие приняли немыслимую прежде идею, согласно которой страдание на кресте есть страдание не только Сына, но и Отца. Другие предложили новые версии старой идеи, согласно которой Иисус страдал на кресте «как человек», но «божественный» Иисус был свободен от мук. Трудно понять, имеет ли это смысл. Эти вопросы ярко показывают одну устойчивую закономерность: что бы мы ни сказали о смысле креста, это рано или поздно приведет нас к обсуждению Троицы и воплощению в вопросах о том, кто же есть Бог и кто же был и есть Иисус.

Я уже говорил о том, как пытались выразить смысл креста авторы гимнов в западных церквах; по крайней мере один современный автор примечательным образом выразил упомянутые выше новые акценты:

 
И когда железный посох скорби
Разбивает сердца людей,
Тогда они видят ту же боль
Глубоко в сердце Бога[9]9
  Timothy Rees, “God Is Love, Let Heaven Adore Him.”


[Закрыть].
 

Быть может, все тут зависит от того, как мы понимаем «любовь», в частности любовь Бога. Но чтобы углубиться в это, нам надо вспомнить об одном важнейшем факте: о том, что в Новом Завете мы находим на удивление разные представления о кресте. Что бы случилось, если бы мы откинули идею о душах, попадающих на небеса, а вместо этого сделали бы своей отправной точкой эсхатологию Послания к Ефесянам 1:10, где говорится о замысле Бога соединить все небесное и земное в Мессии? Если бы вместо бесплотного «рая» мы поставили бы в центр библейскую картину «нового неба и новой земли», это обновление и слияние двух сфер творения, которое произошло в Иисусе и через него? Если бы мы думали не только о том, как попасть на небеса, но и (вместе с такими богословами, как Жан Кальвин) о библейском призвании стать «царственным священством»? Что бы случилось, если бы мы задумались о «крестообразных» последствиях уникальной смерти Иисуса (о чем ясно говорит Новый Завет)? Как бы это изменило наши представления о спасении – включая его философский и политический аспекты? Как, иными словами, крест вписывается в более широкое библейское повествование о новом творении? Что бы случилось, если бы мы увидели в воскресении (как Иисуса, так и нашем) не просто счастливое дополнение к завершенной в остальном картине спасения, но самую существенную ее часть?