Текст книги "Флоузы"

Глава девятнадцатая

Там все изменилось. Все дома были уже распроданы, даже полуразрушенный «баухаус» О'Брайена, и Сэндикот-Кресчент снова стал тихой пригородной улочкой, покой которой не нарушало ничто. Счет Джессики в местном банке поднялся уже до 659 тысяч фунтов, что вызывало восторг управляющего банком и нетерпеливое ожидание налоговой службы, предвкушавшей, какую долю с этого счета она получит в порядке налога на приращение капитала. Миллион, полученный Локхартом за тот ущерб, что нанесли ему мисс Голдринг и ее преданные издатели, лежал в банке в Сити, и на него шли проценты. До этого счета налоговая служба дотянуться не могла: по закону она не имела прав взимать налог с доходов, полученных такими общественно полезными способами, как азартные игры, всевозможные лотереи и тотализаторы, выигрыши по вкладам и акциям. Даже призы за игру в бинго были неприкосновенны для налоговой инспекции. Со счета Джессики налог еще не был уплачен, и Локхарт был преисполнен решимости сделать все, чтобы его и не пришлось платить.

– Тебе надо сделать очень простую вещь, – сказал он Джессике на следующее утро. – Встреться с управляющим и скажи ему, что ты хочешь снять весь вклад и получить его банкнотами по одному фунту стерлингов. Поняла?

Джессика ответила утвердительно и отправилась в банк с большим пустым чемоданом. Когда она вернулась, чемодан был по-прежнему пуст.

– Управляющий мне ничего не выдал, – рассказывала она со слезами на глазах. – Он сказал, что не рекомендует так поступать и что если я хочу взять все деньги со счета, то должна предупреждать об этом за неделю.

– Ах, вот как, – ответил Локхарт. – В таком случае сходим после обеда еще раз вместе и предупредим его за неделю.

Беседа с управляющим банком оказалась нелегкой. Его прежняя учтивость исчезла почти что начисто, когда он узнал, что столь крупный вкладчик намеревается закрыть свой счет и при этом еще получить причитающуюся ему сумму столь мелкими купюрами, – и все это вопреки самым искренним советам управляющего.

– Всю сумму старыми однофунтовыми банкнотами? – Управляющий не верил собственным ушам. – Вы это серьезно? Потребуется же такая работа, чтобы пересчитать...

– С той суммы, которая лежит на счете моей жены, вы заработали неплохие проценты, – возразил Локхарт. – И при этом вы еще берете с нас за свои услуги.

– Но мы вынуждены, – оправдывался управляющий. – В конце концов...

– Кроме того, вы обязаны возвращать вклады по первому требованию их владельцев и делать это в той форме, в какой они хотят, – продолжал Локхарт. – Моя жена предпочитает старые однофунтовые банкноты.

– Я не понимаю, зачем ей это нужно, – упорствовал управляющий. – На мой взгляд, было бы верхом глупости выйти отсюда с чемоданом бумажек, которые, если что-то произойдет, вы даже не сможете потом разыскать и вернуть. Вас же могут просто ограбить по дороге.

– Нас вполне могут ограбить прямо здесь, – настаивал на своем Локхарт. – На мой взгляд, нас уже ограбили: какую прибыль с вложенных в банк денег получаете вы сами и какой процент платите из нее вкладчикам?! К тому же с того момента, как деньги легли на счет, инфляция их непрерывно съедала. Вы же не станете отрицать этого?

Этого отрицать управляющий действительно не мог.

– Но тут ведь нет вины банка, – возражал он. – Инфляция – проблема общенациональная. Если, однако, вас интересует мое мнение насчет того, как лучше всего вложить деньги...

– У нас есть свои соображения, – перебил его Локхарт. – А пока мы согласны продержать этот счет в вашем банке еще неделю при условии, что по прошествии этого времени мы получим всю сумму в старых однофунтовых банкнотах. Надеюсь, мы достигли в этом вопросе взаимопонимания.

Управляющий так не считал, но что-то в выражении липа Локхарта Флоуза остановило его.

– Хорошо, – сказал он, – приходите в следующий четверг, все будет готово.

Джессика и Локхарт вернулись домой и провели всю следующую неделю в сборах и упаковке вещей.

– Думаю, лучше всего отправить мебель по железной дороге, – сказал Локхарт.

– Но ведь там так часто все теряют? Вспомни, что они сделали с мамочкиной машиной!

– При отправке по железной дороге есть одно преимущество, дорогая. Иногда вещи действительно не приходят по назначению. Зато они никогда не возвращаются туда, откуда были отправлены. Именно на это я и рассчитываю: никто не докопается, куда мы уехали.

– Локхарт, какой же ты умница! – восхитилась Джессика. – А я об этом и не подумала. Но почему ты адресуешь этот ящик мистеру Джонсу в Эдинбург? Мы ведь не знаем никакого Джонса из Эдинбурга.

– Любовь моя, – ответил Локхарт, – ни мы такого не знаем, ни железная дорога его не знает. А там я возьму грузовик, встречу и получу вещи, и, я уверен, никто не сможет выследить нас.

– Ты хочешь сказать, что нам придется скрываться? – спросила Джессика.

– Нет, не скрываться, – ответил Локхарт. – Но ты же помнишь, как мне доказали, что в статистическом и бюрократическом смыслах я не существую и не имею права на ту социальную защиту, которую мне якобы обеспечивает государство. Раз так, то я не собираюсь и делиться с этим государством тем, что мне удалось заработать самому. Я не намереваюсь платить ему ни пенни подоходного налога, ни пенни налога на приращение капитала, ни одного пенса ни за что. Я не существую. Значит, все мое будет моим.

– Я обо всем этом так не думала, но ты прав, – сказала Джессика. – В конце концов, это только честно.

– Ничего честного тут нет, – возразил Локхарт.

– Знаешь такую поговорку, дорогой, – в любви и на войне все честно, – сказала Джессика.

– Это просто выворачиваете слов наизнанку, – ответил Локхарт, – или же признание того, что никаких правил вообще не существует. А тогда все честно в любви, на войне и при уклонении от налогов. Верно, Вышибала?

Бультерьер поглядел на хозяина снизу вверх и завилял огрызком хвоста. Ему нравилось жить у молодых Флоузов. Похоже, они одобряли тот тип поведения, ради которого и выводилась эта порода собак: умение крепко вцепиться во что-нибудь зубами и держать мертвой хваткой, несмотря ни на что.

К следующему четвергу все, что находилось в доме, было упаковано и отправлено железной дорогой в Эдинбург на имя некоего мистера Джонса. Оставалось только сходить в банк и наполнить чемодан старыми однофунтовыми банкнотами. Локхарт уже точно таким же образом снял со счета свой миллион. Управляющий банка в Сити отнесся к необычному желанию клиента с гораздо большим пониманием, нежели его коллега в Ист-Пэрсли. Локхарт объяснил ему, что деньги нужны немедленно для заключения сделки с одним из «нефтяных шейхов» из Саудовской Аравии; однако шейх хочет получить всю сумму в металлической монете, лучше всего в пятипенсовиках. Перспектива отсчитывать миллион фунтов стерлингов пятипенсовыми монетами настолько ошеломила управляющего, что он буквально лез вон из кожи, уговаривая Локхарта взять причитающуюся ему сумму купюрами по одному фунту. В конце концов Локхарт неохотно согласился, но при условии, что купюры будут старые.

– Но почему старые? – удивился управляющий. – Мне кажется, новые были бы гораздо предпочтительнее.

– Этот шейх ко всему относится с крайним подозрением, – объяснил Локхарт. – Он хотел бы получить эти деньги в монете, поскольку считает, что так меньше вероятности, что деньги окажутся фальшивыми. Если я дам ему новые банкноты, он непременно решит, что его надувают.

– Но он легко может проверить подлинность банкнот у нас или же в Английском банке, – сказал управляющий, явно не ведавший, что в денежных делах репутация Англии заметно катится вниз.

Локхарт пояснил, что шейх буквально воспринимает известную поговорку «слово англичанина крепко, как оковы» и считает всех англичан лжецами на том основании, что стоимость английских ценных бумаг неуклонно снижается[25]25
  Игра слов: в поговорке «Englishman's word is his bond» слово «bond» имеет значения «обязательство, договор», «оковы, тюрьма», и «облигация, закладная».


[Закрыть].

– Господи, до чего же мы докатились, – только и смог выговорить в ответ управляющий.

Тем не менее он вручил Локхарту миллион фунтов стерлингов в старых однофунтовых банкнотах и испытал чувство благодарности судьбе уже хотя бы за то, что подобный привередливый клиент больше не заглянет в его банк.

Уговорить управляющего банком в Ист-Пэрсли оказалось куда сложнее.

– Я по-прежнему считаю, что вы поступаете в высшей степени неразумно, – заявил он, когда Джессика снова пришла к нему с пустым чемоданом. – Уверен, что ваша матушка никогда не действовала бы столь поспешно и необдуманно. Она всегда была предельно благоразумна во всех денежных вопросах. У нее был ум расчетливого финансиста. До сих пор помню, как еще в 1972 году она посоветовала мне покупать золото, – и очень жалею сейчас, что не последовал тогда этому совету.

Интерес миссис Флоуз к золоту, как выяснилось, не пропал. В те самые минуты, когда в банке Ист-Пэрсли происходил описанный разговор, миссис Флоуз шла по тропинке, постепенно удаляясь от Флоуз-Холла. Она довольно часто останавливалась, чтобы подобрать очередной валяющийся на тропинке золотой соверен. На некотором удалении впереди нее шел Додд и периодически бросал на дорожку монеты из того сокровища, которое было обещано Таглиони. За первую тысячу ярдов он разбросал по дороге двести золотых соверенов – по одной монете каждые пять ярдов. После этого он увеличил расстояние между монетами до двадцати ярдов. Однако миссис Флоуз, ничего не замечая вокруг и бормоча что-то себе под нос, с жадностью продолжала свой путь. К исходу второй тысячи ярдов Додд разбросал уже в общей сложности двести пятьдесят соверенов; их нашла и подняла шедшая сзади миссис Флоуз. Выложенная золотом тропинка вела ее на запад – мимо водохранилища, мимо окружавшего его соснового леса и дальше, через открытые болота. К исходу трех тысяч ярдов в кожаной сумке Додда оставалось еще семьсот соверенов. Он приостановился около щита, на котором было написано: «Опасно! Полигон Министерства обороны. Вход и въезд категорически запрещены!». На какое-то мгновение Додд задумался над смыслом этого объявления и моральной стороной того, что он делал. Но затем увидел, что полигон затягивается дымкой тумана, и, будучи человеком чести, решил, что начатое дело надо доводить до конца. «Что хорошо для гусыни, то хорошо и для гусака», – пробормотал он, а затем несколько изменил это выражение, придя к мысли: что плохо для гусыни, требует некоторого риска от гусака. Он бросил на землю еще несколько монет, на этот раз поближе друг к другу, чтобы ускорить шаг того, кто должен был быть позади. К исходу четвертой тысячи ярдов в сумке у него еще оставались пятьсот соверенов, а пятой – четыреста. Монеты на тропинке попадались все чаще, туман между тем становился все гуще. Когда позади остались восемь тысяч ярдов, Додд вытряхнул на землю то, что еще было в сумке, и разбросал последние монеты в зарослях вереска так, чтобы их пришлось искать. Затем он повернул назад и побежал. Миссис Флоуз нигде не было видно, но в тумане хорошо слышалось ее странное бормотание. В это время послышался звук выстрела и первый снаряд разорвался на склоне холма. Над головой Додда просвистели осколки, и он помчался еще быстрее. Миссис Флоуз на разрыв снаряда не среагировала. Не обращая никакого внимания на начавшуюся артиллерийскую стрельбу, она продолжала идти вперед, время от времени останавливаясь за очередным пополнением клада, который, подобно ожившей легенде, влек ее все дальше и заставлял ничего не замечать вокруг себя. Если эта золотая дорожка идет и дальше, то она станет богатой женщиной. Рыночная цена каждого старинного соверена была двадцать шесть фунтов, причем цена на золото постоянно росла. Она уже нашла семьсот блестящих монеток. Миссис Флоуз виделось великолепное будущее. Она уедет из Флоуз-Холла, станет жить в роскоши, с новым мужем. На этот раз с молодым, которым можно будет командовать, которого можно будет заставить работать и который сможет удовлетворить ее сексуальные требования. С каждой новой найденной монеткой жадность ее разгоралась все сильнее и она все глубже и глубже погружалась в подсчеты неожиданно свалившегося состояния. Вдруг золотая дорожка кончилась, однако в зарослях вереска был виден блеск золотых монет. Миссис Флоуз, старательно разводя траву руками, начала прочесывать все вокруг этого места. «Не пропустить бы ни одной монетки», – бормотала она.

Артиллеристы, занявшие позиции в нескольких милях к югу, тоже старались изо всех сил – но их задачей было поразить цель. Саму цель они не видели, однако дистанция до нее была известна, во время пристрелочных выстрелов они сумели взять место расположения цели в вилку и теперь готовились дать залп. Миссис Флоуз нашла наконец самый последний соверен, уселась на землю и стала считать собранные в подол юбки монеты. «Одна, две, три, четыре, пять...» – дальше она не успела. Королевская артиллерия подтвердила свою репутацию, и залп из шести орудий попал прямо в цель. На том месте, где сидела миссис Флоуз, образовалась большая воронка, по периметру которой была раскидана тысяча соверенов, чем-то напоминавшая золотое конфетти, которое обычно разбрасывают на экстравагантных свадьбах. Впрочем, миссис Флоуз всегда стремилась выйти замуж за хорошие деньги и так и поступала при жизни. Как учила ее еще в детстве алчная мамаша: «Не просто выходя замуж за деньги, но переселяйся туда, где эти деньги находятся». Туда и отправилась миссис Флоуз.

Додд возвращался назад в имение, совесть его была чиста. Он рисковал собственной жизнью, чтобы избавиться от старой ведьмы. Как говорил кто-то из поэтов: «Свобода на острие шпаги! Так победим или умрем за нее!». Додд, как умел, боролся за свою свободу и остался жив. Шагая по направлению к Флоуз-Холлу, он насвистывал песенку: «Коль двое встретились в пути, среди ржаного поля, один другого смог убить – не плакать же второму?!». Да, старина Робби Бернс знал, о чем писал, подумал Додд, пусть даже он слегка ошибся с местом. Вернувшись в имение, мистер Додд растопил камин в кабинете старика, а потом принес свою волынку, уселся на кухне и сыграл старинную песню о «Двух воронах» – как бы в память и подтверждение того, что над белыми костями миссис Флоуз теперь будут вечно дуть ветры. Он доигрывал последние такты, когда от запертых ворот при въезде на мост раздался звук автомобильного сигнала. Додд вскочил и побежал приветствовать Локхарта и его жену.

– Какой прекрасный день! – сказал он, открывая ворота. – Флоузы возвращаются в родовое гнездо.

– Да, теперь уже окончательно и навсегда, – ответил Локхарт.

Вечером, во время ужина, Локхарт занял за столом то место, за которым раньше всегда сидел его дед. Напротив него сидела Джессика. При свете свечей она казалась еще более прекрасной и невинной, чем всегда. Локхарт провозгласил тост в ее честь. Как и предсказывала цыганка, к нему снова вернулся его дар: он знал, что отныне является подлинным главой семейства Флоузов, и это знание освобождало его от взятого на себя ранее обета целомудрия. Поздно вечером, когда Додд играл сочиненное им по случаю возвращения хозяев собственное произведение, а Вышибала и колли настороженно приглядывались и принюхивались друг к другу, Локхарт и Джессика лежали в постели, держа друг друга в объятиях. На этот раз они не только целовались.

Их взаимное счастье было столь велико и сильно, что лишь по окончании весьма позднего завтрака на следующий день было замечено отсутствие миссис Флоуз.

– Я не видел ее со вчерашнего дня, – сказал Додд. – Она пошла погулять по болотам, и настроение у нее было гораздо лучше, чем обычно в последнее время.

Локхарт заглянул в ее комнату и обнаружил, что постель оставалась нетронутой.

– Да, это странно, – согласился Додд, – но я уверен, что она отдыхает где-нибудь в доме.

Джессика, однако, была слишком очарована домом и не особенно скучала без матери. Она переходила из комнаты в комнату, внимательно разглядывала портреты, дорогую старинную мебель и строила планы на будущее.

– Я думаю, что в старой гардеробной деда мы могли бы сделать детскую, – сказала она Локхарту. – По-моему, это неплохая мысль. Тогда ребенок будет все время рядом с нами.

Локхарт соглашался со всеми ее предложениями: голова его была занята не будущими детьми, а другими делами. Вместе с Доддом он закрылся в кабинете.

– Куда ты убрал деньги – туда же в стену, где и старик? – спросил Локхарт.

– Да. Чемоданы там спрятаны надежно. Но ведь ты же говорил, что искать их никто не будет? – ответил Додд.

– Я не уверен. Надо быть готовым ко всему. В любом случае, расставаться с тем, что мне принадлежит, я не собираюсь. Если они не найдут денег, то могут попытаться захватить дом и все, что в нем находится. Думаю, мы должны заранее подготовиться и к такому повороту событий.

– Его будет довольно трудно захватить силой, – сказал Додд, – Если, конечно, ты не имеешь в виду что-то иное.

Локхарт молчал, машинально водя ручкой по листу бумаги, на котором возникал силуэт болотного разбойника.

– Я бы хотел избежать подобной необходимости, – ответил он после долгого молчания. – Поговорю вначале с Балстродом. Он всегда занимался налогами деда. Съезди в Покрингтон, позвони ему, чтобы он приехал.

Балстрод приехал на следующий день. Локхарт встретил его, сидя за письменным столом в кабинете деда, и адвокату показалось, что в молодом человеке, которого он привык считать незаконнорожденным ублюдком, произошла серьезная перемена.

– Хочу, чтобы ты знал, Балстрод, – сказал Локхарт после того, как они обменялись приветствиями, – что я не собираюсь платить налог на наследство с этого имения. Балстрод откашлялся, прочищая горло.

– Полагаю, нам удастся избежать слишком высокой оценки наследуемого имущества, – ответил он. – Это имение всегда приносило одни только убытки. А кроме того, ваш дед не признавал никаких счетов и всегда стремился рассчитываться только наличными. И наконец, я, как его адвокат, имею определенное влияние на Уаймена.

– Что, что? – переспросил Локхарт.

– Откровенно говоря, я вел дело о его разводе, и я сомневаюсь, что ему понравилось бы, если бы некоторые его, скажем так, сексуальные наклонности стали бы широко известны, – уточнил Балстрод, явно не поняв сути вопроса.

– Плевать мне на сексуальные наклонности этого кровососа, – перебил Локхарт. – Его зовут Уаймен?

– Вы почти угадали эти наклонности, только вместо слова «кровь» надо подставить название известного отростка, и...

– Меня интересует его имя, Балстрод, а не наклонности к отросткам.

– Ах, имя, – Балстрод вернулся к реальности от тех фантазий, которым часто предавался в своем воображении и Уаймен. – Его зовут мистер Уильям Уаймен, это инспектор налоговой службы Ее Величества по району Срединных Болот. Можете не опасаться, он не станет чрезмерно вам докучать.

– Он вообще не должен мне докучать. Если он только появится на Флоузовских болотах, опасаться придется ему. Так ему и скажи.

Балстрод пообещал, что передаст эти слова, но пообещал как-то неуверенно. Серьезная перемена произошла не только в самом Локхарте, но и в его манере говорить. Раньше это была речь образованного человека, унаследованная от старого Флоуза; сейчас же произношение, манера речи, жаргон больше напоминали то, как говорил Додд. Но еще более странно прозвучали последовавшие за этим слова Локхарта. Он встал и уставился на адвоката горящим взором. В выражении его лица появилось что-то дикое, а в голосе зазвучал какой-то веселый, однако вселяющий ужас ритм.

– Езжай же в Гексам и скажи налоговым шутам, что если сунутся сюда, то я им в морду дам. Коль встретить смерть они хотят в кругу родных, в постели, пусть не суются во Флоуз-Холл, другой дорогой едут. Им быть охотниками здесь не светит никогда. Роль дичи ждет их. Я не дам им лезть в свои дела. Не дам подглядывать им в щель или стащить все то, что заработать я сумел, – поверь мне, ни за что. Коль надо будет – заплачу, отдам им шерсти клок. Но если ступят на порог, не унести им ног. От страха пот их прошибет, колени задрожат, законы вспомнят и судом мне станут угрожать – но это все пустяк! Я буду твердо здесь стоять, и им меня не взять. Так передай же им, Балстрод, все то, что я сказал. Я не хотел бы убивать, я это не люблю. Но если явятся искать, Бог в помощь, – я убью.

У Балстрода были все основания поверить тому, что он только что услышал. Кто бы ни стоял сейчас перед ним, выплевывая эти ритмические угрозы – а Балстрод в глубине души не сомневался, что Локхарт не его современник, но какая-то генетическая катастрофа, – это существо привело бы в исполнение в самом буквальном смысле слова все свои угрозы. Человек, который смог из своего собственного деда сделать чучело... Балстрод задумался, подыскивая какое-то более подходящее слово, и решил, что лучше сказать «сохранил собственного деда на память», – такой человек был сделан из куда более прочного материала, чем общество, в котором он жил.

Еще одно подтверждение правильности этого вывода Балстрод получил, уже лежа в постели. Его уговорили тряхнуть стариной и остаться во Флоуз-Холле на ужин, а потом и на ночлег. Уже почти отходя ко сну, он услышал донесшийся с кухни звук нортумберлендской волынки Додда и чье-то пение. Балстрод встал с кровати, на цыпочках прошел к лестнице и стал прислушиваться. Пел Локхарт. И хотя Балстрод всегда считал себя отличным знатоком тех баллад, что поют на границе между Англией и Шотландией, и гордился этим, такой баллады ему прежде не доводилось слышать:

Мертвец сидит в имении старинном, Хоть в землю должен бы он быть зарыт. Но пусть скрывается в своей стене, покуда Цвет радости наш дуб не осенит, Пока тот дуб не расцветет багрянцем, Пока болота кровью не нальются, Пока весь мир не скроется в пучине, – Пусть размышляет он в своей стене. Так оседлайте лошадь, гончих стаю зовите, – Мы помчим, на зов природы дикой откликаясь. Сломаю все оковы я, что держат в прошлом С момента, как родился я в канаве. На Порубежье вновь живут в болотах Клан древний Флоузов, разбойники Фаасы. И будут всем колокола вещать опасность, Пока в Элсдоне на кресте меня не вздернут.

Песня кончилась, последний вздох волынки растаял в воздухе, и дом погрузился в полную тишину. Балстрод, дрожа не столько от холода, сколько от страха перед будущим, неслышно прокрался назад в постель. Услышанное подтверждало его предчувствия. Локхарт Флоуз явился из того мрачного и опасного прошлого, когда по Тиндейлу и Ридесдейлу толпами бродили разбойники, нападавшие на юго-восточное побережье и угонявшие скот. После каждого такого нападения они скрывались в холмах, отсиживаясь какое-то время в своих укрепленных лагерях. Этому дикому беззаконию сопутствовала своя поэзия, столь же грубая, жесткая и непоколебимо трагическая в ее отношении к жизни, сколь веселой она умела быть перед лицом смерти. Съежившись под одеялом, Балстрод думал о тех зловещих днях, что еще поджидали его впереди. Помолившись молча за то, чтобы мистер Уаймен прислушался к доводам здравого смысла и не навлекал на них всех катастрофу, Балстрод наконец заснул, но сон его был беспокойным.