Текст книги "Люди солнца"

– Чарли!! – выкрикнул я.

Дэйл и Гобо обернулись. Чарли наклонился, дёрнул к себе крысу, умело схватил её за шею и задние лапы, растянул в руках, лишив возможности царапаться и кусаться, и тоже повернулся ко мне. Раздался грохот. Я бросился и поднял упавшую-таки в обморок прачку. Посадил, прислонив к стене.

– Давай воды, Дэйл, – прохрипел я и, склонившись, хрюкая, стал сдавленно хохотать.

Принесли воды, плеснули на серое лицо. Лицо ожило, хотя глаза остались мутными.

– Она согласилась показать? – изо всех сил сдерживая смех, спросил я Дэйла.

– Согласилась, – он кивнул.

– Ну… А для чего же тогда этот концерт для соседей?

И Дэйл, наклонившись к сидящей возле стены прачке, громко проорал:

– А чтобы дошло!!

Женщина вздрогнула и закрыла глаза.

– Вставайте, мадам, – пригласил я её к осмысленным действиям.

– О, кто вы, сэр? – лязгая зубами, спросила она.

– Королевский лорд тайной полиции. Нет-нет, – добавил немедленно, гася в её глазах нарождающуюся злую радость, – я не по их души, а по вашу.

– Но, сэр… Я законная горожанка! Я налоги плачу! Могу счета показать…

– Покажете, да. Только не счета, а дом нотариуса. От этого зависит, кто пойдёт в тюрьму – вы или он.

Спустя пять минут карета тащилась обратно. Поворачивая в проулки, она сильно наклонялась: сидящий на крыше зелёный, испуганно-радостно повизгивающий ком своим весом лишал её устойчивости.

Дэйл довёл карету до двухэтажного, отдельно стоящего богатого дома со свежей, влажной ещё штукатуркой. Натянул вожжи. Чарли, спрыгнув, попытался открыть ворота или калитку. Заперты. Тогда Пит с крыши кареты прыгнул на надворотную балку, с неё во двор. Миг – лязгнул засов – калитка раскрылась. Мы с Готлибом спешились, вошли во двор. Обогнули изрядные кучи чистого строительного песка, извести, глины. Следом вошли Гобо, Баллин и покачивающаяся от переживания прачка. На первом этаже раскрылось окно. Седоватый человек грозно сказал:

– Это частная собственность! Кто позволил?

– Правосудие, – отрубил ему я.

– Дверь заперта, – доложил Готлиб.

– Для правосудия не бывает препятствий.

Подняв руки, я уцепился за подоконник и рывком подтянулся. Человек испуганно отпрянул, а я впрыгнул в окно. Тут же следом впрыгнул и Готлиб. Гулко ступая по новеньким, ещё не прибитым к балкам доскам пола, Готлиб прошёл в коридор, отпер дверь. В комнату вошли Чарли, Дэйл, Пит, прачка и Барт.

– Он? – спросил у прачки Готлиб.

– Он самый, – вжав голову в плечи, подтвердила она.

Мы с Готлибом приблизились к нотариусу, гневному, с дрожащей он негодованья губой.

– Где девушка? – спросил его я.

– Какая девушка? – визгливо переспросил он.

И в ту же секунду звонко клацнул зубами. В одну груду у стены собрались стол, два стула, груботканая напольная дорожка и сам нотариус.

– Лицо не сломал? – негромко спросил я Готлиба.

– Нет. Я больше толкнул, чем ударил. Видишь – он в полном сознании.

Выражение дичайшей растерянности и дичайшего же страха выплеснулось на вмиг сделавшееся старым лицо.

– У него должны быть ключи, – кивнул я на задравшийся халат нотариуса.

Готлиб прошагал к груде.

– Нет-нет-нет-нет! – запричитал нотариус, закрываясь руками от подходящего Готлиба.

Тот крепко взял, поставил на ноги. Подвёл его на прежнее место. Запустив руку в карман халата, вынул кольцо с ключами.

– Где девушка?

Вздрогнув, он показал на потолок.

– На чердаке?

Он мотнул головой. Прошептал:

– Второй этаж… Дверь… Направо…

– Какой?

И Готлиб приподнял перед ним кольцо. Трясущимися пальцами нотариус отделил ключ.

– Барт! – громко позвал я.

Бледный музыкант приблизился. Я протянул ему кольцо, держа его за отделённый ключ.

– Иди.

Стремительно поклонившись, он схватил ключ и бросился наверх.

В дверь, осторожно ступая, входили дети «Шервуда». Притихшие, внимательные. Вошёл Робертсон. Показал мне жестом: «Лошадей привязал».

Я перевёл взгляд на Готлиба. Сказал:

– Посади их.

Готлиб поправил стол, поднял два стула, поставил их возле стены. Жестом указал на них нотариусу и прачке. Те сели. В изнеможении откинулись на спинки. Наверху послышался крик, потом громкий плач. Нотариус побледнел, съёжился. Медленно ступая, обнявшись, вниз спустились Барт и Милиния.

– Ой, кто это? – всхлипывая, вытирая ладошками слёзы, спросила девушка.

Взгляд её скользил по крепким вооружённым мужчинам и странной компании разного возраста детей, одетых в зелёные плащи с капюшонами.

– Бог мне послал столько друзей! – сказал ей поддерживающий её Барт. – Они помогли мне спасти тебя. Моя любимая, моя родная принцесса. Вот – Чарли. Вот – Дэйл…

– Нет-нет! – одновременно вскинули руки они. – Не нас представляй, Барт!

– Позвольте мне, – отменно вежливо произнёс Пит. – Леди, рекомендую вам самого влиятельного человека в Бристоле. Том Шервуд, барон…

Раздался костяной стук. Все оглянулись. Нотариус, встав на колени, моляще сложил руки.

– Барон Шервуд, – плачуще выговорил он. – Барон Шервуд! Клянусь, я не выдержу работы на корабле! Нельзя, нельзя мне в матросы, я стар!

Шагнув, я жёстко спросил его:

– Сколько стоят её слёзы?

Он задохнулся, умолк.

– Ты не знаешь? Я тебе доложу. Ты продашь дом. Не кому-то из друзей, за два пенни. Нет, за полную стоимость, с аукциона. Все деньги отдашь ей. Столько стоят её слёзы.

– Это справедливо! – звонко заявил рыжий разбойник, всё ещё сжимающий в руках крысу. – Или я тебя загрызу!

– Завтра, – спросил я, – понедельник? У нотариусов выходной день?

– Да, – дрожа, ответил бездомный. – Сегодня, воскресенье – последний рабочий…

– Смотри, как удачно. У тебя есть день на то, чтобы перевезти мебель, вещи.

– Ку-да?!

– Разумеется – к ней!

И я указал на дрожащую на своём стуле прачку.

– Две гнусные гадины, убивающие чужую любовь! Вы до конца дней будете жить вместе. В домике-прачечной, купленном на украденные деньги! И работать станете прачками, сами, без слуг! Столько стоят её слёзы. И стоимость нотариальной конторы сюда же, и стоимость твоего старого дома!

Я посмотрел на прачку.

– Я… Согласен! – с облегчением выдохнул нотариус и вполоборота посмотрел на соседку.

– Она тоже согласна, – уверил его я. – За принуждение девушки благородного происхождения к насильственному браку – лет пятнадцать тюрьмы. А в тюрьме – крысы.

Повернулся, кивнул своим. Барт, Милиния, Пит, Гобо, а за ними все остальные потянулись во двор.

– Завтра приедешь к Давиду, – негромко сказал я Готлибу, – пригласишь его проследить за делами. Кстати, пусть он найдёт приличного покупателя на нотариальную контору.

Готлиб кивнул, вышел. Я, оставшись наедине с полупленниками, шагнул и негромко сказал нотариусу:

– Всё озвученное имеет силу лишь в одном случае. Если ты не дотрагивался до неё. Но если выяснится…

– Клянусь! – как-то даже радостно закричал он. – Клянусь! Не дотронулся даже до края платья!

– Гут. – На манер Штокса завершил я и тоже вышел.

Во дворе, окружённая сияющими личиками, стояла Милиния и, счастливо улыбаясь, плакала, плакала. Украдкой смахивал слёзы и обнимающий её Барт.

– Как узнали? – спросил нас Дэйл. – Приехали в город и случайно зелёный плащик увидели?

– Нет, – качнул я головой. – Тай увидел вас, ещё ночью.

– И вы целый день…

– Да, мой хороший. И в развалинах с портовыми тоже.

Дэйл недоверчиво-восхищённо оскалился. Потом спросил:

– С портовыми говорили?

– Да.

– Что было у того за спиной?

– Пистолет.

– Вот глупец.

– Да всё в порядке. А нам, знаешь, предстоит ещё одно тайное и очень важное дело. С утра надо бы, а мы целый день пропустили.

– Какое дело?

– Мы с Готлибом клямку закончили. Ножку для Ксанфии. Сегодня она сделает несколько шагов двумя ногами!

– О, едем в «Шервуд» скорее!!

Да, и мы помчались в «Шервуд». Хотя «помчались» громко сказано. Покатили с умеренной быстротой, чтобы не рассыпать зелёный горох с крыши. Но, как бы ни спешили, на выезде из города крик из кареты вдруг заставил Дэйла натянуть вожжи. Карета остановилась. Барт выпрыгнул и поднял жмущегося к забору дрожащего худого котёнка. Белый, рыжий и чёрный, – трёхцветного. Как у судьбы и просили. Сказано ведь – «просите, и вам дано будет».

И вот к нам, набившимся как горох в горшочек, в чашеобразное чрево кареты, добавился ещё и котёнок. Мы ехали, плотно прижавшись друг к другу, и Чарли, явно добывая себе перед Дэйлом прощение за обиду, нанесённую Ксанфии, торопливо и громко рассказывал о причинах того, что произошло за минувшие ночь и день.

Где и как устроили в «Шервуде» Барта с Милинией, я не видел, оставил эту заботу Эвелин. Сам же, в совершенном одиночестве, оседлал самого быстрого жеребца и домчался до города. Спешившись в постоялом дворе, заплатил за место в конюшне и почти уже в сумерках нашёл нужный трактир. Я знал, – если корешок сорной травы оставить в земле, то из него однажды непременно вылезет на свет Божий тучный, усеянный иглами куст. То же можно сказать и о некоторых событиях, и оставить такое событие без вмешательства я не мог.

Перед самым входом в трактир стоял высокий, бритый наголо человек и что-то негромко говорил двоим, непримечательным, в длинных мятых плащах, в шляпах. Эти двое стояли спиной ко мне. А лысый был настолько увлечён разговором, что должного внимания на меня не обратил. А я, пустившись идти на носках, успел услышать:

– Так, значит, проще не бывает. Рыжий, маленький, в зелёном плаще с капюшоном.

И, протянув две серебряные монеты, ушёл в трактир.

Двое, пряча монеты, развернулись и, едва не столкнувшись со мной, обогнули сбоку, быстро и равнодушно, направляя стрелу своего внимания в порт.

– Стоять, – властно сказал я им в спины.

Развернулись мгновенно. Вонзили опытные, холодные взгляды. Неброско опустили руки в карманы. И один не без демонстративной насмешки ответил:

– Стоим.

Не без демонстративности же я отстегнул клапан поясного портфунта… и начисто стёр с их физиономий насмешку. Застегнул клапан. Протянул две золотые монеты.

– За то, чтобы маленького рыжего не искать.

Двое коротко переглянулись. Каждый вытянул по одной руке. Взяли монеты. Переглянулись ещё раз. Понимающе улыбнувшись пронёсшейся безмолвной секунде, я быстро проговорил:

– Теперь вопрос. Что лежит у меня в кошельке?

И ласково тронул портфунт.

– Гинеи, – уже без весёлости, уже отчётливо деловито отозвался негромкий голос.

– Ответ неправильный, – без экивоков, холодно сказал я. – Там лежит ваша смерть.

И, развернувшись, шагнул к трактирной двери.

– Как твоё имя?

Да, опытные ребята. Единственно уместный в такую минуту вопрос.

– Шервуд.

И вошёл в шумный трактир.

Детина уже расставлял винные кружки на стойке. Я изначально не хотел, чтобы то дело, с которым ехал к нему, было улажено с давлением с моей стороны или угрозой, потому ещё в конюшне отцепил шпагу, снял треуголку, и надел шляпу и плащ Носатого. И теперь, поймав привычный, отработанный, как у волка, взгляд трактирщика на звук открытой двери, слегка опустил голову, взялся, как бы поправляя, за переднее поле шляпы и, относительно замаскировав таким образом лицо, быстро прошагал к стойке.

– Долги нужно возвращать, – глядя ему прямо в глаза, сообщил я негромко и миролюбиво. – И по возможности быстро.

Детина вздёрнул брови вверх, отчего лоб его взялся морщинами. Поднял тяжёлую, без сомнения, хорошо знакомую с морской работой клешню, скрючил пальцы, с хрустом почесал чисто выбритую голову.

– А я, – как бы выкладывая мне результат припоминаний, твёрдо заявил – никому не должен.

– Этого я не знаю, – всё также миролюбиво сказал я. – Но знаю, что должны тебе.

– Мне многие должны, – выжидательно сообщил он.

– Назови стоимость обеда, без горячего, картофель печёный, хлеб, грибы, вина полбутылки. Словом, всё, что взял у тебя маленький рыжий мальчишка в зелёном плаще с капюшоном. Я долг закрою, и мы друг о друге забудем.

Детина выпрямился. Слегка замаскированная угроза выползла на его лицо вместе с кривоватой улыбкой. И он твёрдо, и даже с нажимом сказал:

– Слишком легко захотел жить! Ты родственник ему, да? Тогда знай: не стоимость обеда, а стоимость скрипки, которую он у меня спёр. Два фунта! И ещё столько же – как наказание за воровство.

– Друг. Такие деньги я вполне бы мог заплатить. Но – только если бы это было справедливым, и если бы я сам этого захотел.

– Ты хочешь сказать, что моё требование несправедливо?! – перегнувшись над стойкой, прорычал он мне в лицо.

– Скрипка была краденой, – вздохнув, размеренно проговорил я. – Ты это знал. Потому и дал за дорогостоящий инструмент еды на три пенса. Скрипка твоей не была, никогда, ни по какому закону, так что ты про два фунта забудь.

– Друг. Ты не допонял. Четыре фунта. Плати, если ты такой справедливый, и убирайся. Иначе я счёты с твоим гадёнышем сведу сам.

– Друг. Прекращение твоих счётов с мальчишкой стоило мне две гинеи. Тебе же это будет стоить дороже. Завтра с утра повесишь на дверь табличку «трактир закрыт». Соберёшь дорожный сундучок и отправишься в контору «Бристольский лес». Там поступишь на корабль простым матросом. Сделаешь так – будешь цел.

Нет, не совсем удачно я замаскировал лицо. Тяжело притопал какой-то матрос и, пошатываясь, потребовал у трактирщика четыре кружки самого дорого вина. Тот на минутку отвлёкся от разговора и требуемые четыре кружки налил. Потом взглянул и подался ко мне с демонстративной готовностью к драке. Но произнести ничего не успел. Матрос подал мне одну кружку, две других передал подошедшим приятелям, и громко провозгласил:

– Доброго здравия, мистер Том!

С силой состукнув кружки с моей, чинно выпили. Немедленно ненависть трактирщика распространилась и на них, и, лихорадочно подыскивая слова пообидней, он взял паузу… Но обидных слов не произнёс. Машинально-привычно бросил взгляд на звук открытой двери – и хищная радость выплыла на его лицо. Он торопливо махнул – и они подошли. Но обратились не к нему, а ко мне.

– Мистер Том, – сказал один из них. – Понятно, мы не знали, что это дело задевает вас. Потому просим это недоразумение устранить.

И, протянув, отправили в мою ладонь две золотые гинеи. Затем, с безмолвным обещанием тяжёлого разговора, метнули на стойку к трактирщику две его серебряные монеты.

– Да вы что, псы, – часто задышав, с хрипом выдавил тот. – Да ты что, гнус… (Это уже ко мне).

– Ты, очевидно, хорошо слышишь, – со стуком поставив пустую кружку на стойку, сказал я. – Тем не менее – повторяю. За твою грубую нечестность по отношению к скрипке, к мальчишке, и к нашему разговору – закроешь трактир и наймёшься в матросы. Со своей стороны – я долг за обед закрываю.

Сказал и выложил на стойку шестипенсовик.

– Я хозяин трактира!! Я имею патент!! У меня скрипку украли!!

– Ни одного судью ты в этом не убедишь, – сказал кто-то за моей спиной, и, оглянувшись, я увидел компанию человек в двенадцать, переместившуюся к нам из-за соседних столов.

– А я не в суд, – трактирщик выпрямился с надменной угрозой. – Я до самого Тома Шервуда дойду и пожалуюсь…

Такого хохота трактир, очевидно, ещё не слышал. Стоявшие рядом перегибались в поясах и хохотали так, что, казалось, лопнут вздувшиеся на шеях вены. Матрос, который угостил меня вином, повернулся спиной к стойке, опрокинулся на неё спиной и, болтая ногами, выл, вытирая слёзы. К нам бежали из-за всех столов, и пытались расспрашивать стонущих от дикого ликования матросов и, получив полувнятные ответы, так же подхватывались хохотать.

Три или четыре минуты я стоял с поднятой рукой, успокаивая хмельных работников синей пашни. Наконец, добыв достаточную тишину, сказал двум наёмникам:

– Есть возможность оставить ваше нищее и грязное ремесло, и попробовать жить нетяжёлым и уважаемым всеми трудом.

– А каким? – разом спросили несостоявшиеся ищейки рыжего Чарли.

– Этот вот, – я кивнул на детину, – завтра уйдёт в матросы. А вы берите его трактир в управление, и продолжайте кормить всех, кто к этому месту привык. Пройдёт год, этот вернётся из плавания, вы за этот год покажете, на что способны, мы снова соберёмся – и что делать дальше решим.

Наёмники с нескрываемой радостью переглянулись и разом, сдёрнув шляпы с косматых голов, поклонились.

– Да-ты-кто-та-кой?! – прохрипел трактирщик, побагровев.

– А ты, друг, сам подумай. Давай, давай. Наморщь череп.

И вышел, провожаемый вновь разрастающимся хохотом.

Глава 10
Люди солнца

Для меня было бы великим счастьем спасти ещё хотя бы одного ребёнка из тех, кто, потеряв дом или родителей, добывают средства к жизни воровством или разбоем. Потому и пригласил несостоявшихся врагов Дэйла в замок. Они и явились, но, к моему изумлению, не в воскресенье, с каретой, через неделю, а утром на следующий день.

Словно какой-то невидимый огонёк вспыхнул в моём замке, огонёк, на который из невидимого же мрака шли и шли люди.

Чудо без маски

Да, было раннее утро понедельника. Наскоро умывшись, я спустился вниз.

Во дворе за галереей стояли Дэйл и Барт. Они, поливая друг другу, по очереди умывались.

– Доброе утро! – подходя, поприветствовал их я.

Торопливо вытираясь двумя краями одного полотенца, они, широко улыбаясь, поклонились.

– Как спалось? – спросил я Барта. – Признаюсь – всегда переживаю, как новые люди чувствуют себя в моём замке. Дом для вас вчера успели устроить?

– Это изумительный дом! – воскликнул Барт. – Рядом с Дэйлом! Первый этаж такой просторный, мы с Милишкой вчера от стены до стены бегали! Целых четыре комнаты наверху, а главное – чердак! Он почти точно такой же, как тот, на котором мы познакомились!..

И в эту минуту на втором этаже раскрылась, негромко скрипнув, балконная дверь, и на маленький округлый балкон вышла невесомая, прозрачная фея. Тонкий стан подхвачен широкой розовой лентой, навёрнутой на шёлковую белую ночную рубашку, подаренную вчера принцессе Анной-Луизой. Крупные локоны светло-русых волос подчёркивали фарфорово-белую кожу полудетского личика, а большие голубые глаза были ещё тёплыми после сна. Тонкие руки прижимали к груди сладко прижмурившего глазки котёнка. Фея, волоча за собой шлейф рубашки, подошла к краю балкона, склонилась над балюстрадой, и домашним таким, безмятежным голосочком сказала:

– А мне сегодня шестнадцать лет.

Барт, выпучив на нас глаза, испуганно сообщил:

– А я-то забыл!!

– Праздник! – быстро сказал я ему. – Ты не знаешь ещё, какой сегодня будет в «Шервуде» праздник!

– Я проскачу на ферму, – кивнул мне Дэйл, – позову оттуда всех наших!

– Давай, – кивнул я в ответ. – Пока не вернёшься – мы завтракать не сядем.

Дэйл побежал к конюшне. Барт подхватил полотенце, кувшин и поспешил в дом, каменный, старый, пыльный, гулкий, так внезапно очнувшийся после многолетнего сна. А я устремился в каминный зал.

После завтрака все, кроме тех, кто занялся столом и посудой, вышли во двор. Пятеро новых мальчишек, пришедших в гости, подошли ко мне и поблагодарили за невероятно вкусную трапезу. И, раз уж столько собралось сегодня гостей, я повёл всех показывать замок: портовых мальчишек, питомцев Гювайзена, и, разумеется, Барта с Милинией.

В любом помещении, куда бы мы ни зашли, струилась работа.

В «лесном» цейхгаузе мои матросы с «Форта» перекатывали и сортировали брёвна.

В лесопильне грохотал стальной огромный паук.

Климент и Бубен в кузне, не обращая на нас внимания, добывали музыку из наковальни.

В гончарном цейхгаузе мастер как раз вынимал из печи посуду, обожжённую на второй раз, уже с глазурью, и Пит ещё горячие блюда расставлял на длинном столе. Мы, пришедшие, зачарованно перебирали их, любуясь узорами.

В стекольную мануфактуру нас не пустили: в час разлива расплавленного стекла там попросту запирали дверь.

Дошли до канатного цейхгауза, из которого слышалось пение. Заглянули. Пение смолкла, и старшина артели быстро встал и пошёл к нам, кивая на ходу и улыбаясь.

– А где наша малышка? – спросил он. – Где Ксанфия? Она так любит петь с нами.

– На кухне, – неуверенно солгал я.

(Ксанфия, по секрету от всех, с Дэйлом и Готлибом училась ходить на новой ножке. Было совместно решено, что она покажется всем остальным только когда совершенно станет ходить не хромая.)

– А для чего вы поёте? – поинтересовался один из портовых мальцов.

– Чтоб канаты получались прочнее.

– Но какая связь между прочностью канатов и пением? – спросил заинтересованно Барт.

– Вся сила каната – в пряди! – кивнул ему мастер. – Если пальцы вытянут прядь достаточно длинную, без узелков, разрывов, сгибов конопляных волокон, утолщений – то и нить из таких прядей получится тонкая и очень прочная. Ну, потом из нитей вьют каболку, из каболки – малый шнур, – линь, затем большой шнур, – аксель, и – уже сам канат. Он может быть и немного тоньше обычного, но, если пряди тянули чистые, длинные, а это возможно только с хорошим настроением, которое даёт совместное пение, – то такой канат вдвое прочнее чем те, которые плетут на мануфактурах полуголодные, усталые, злые работники.

– А вы, значит, не полуголодные и не злые? – уточнил Барт.

– Юноша, – сказал ему мастер. – Я дам гинею, если ты найдёшь во всём «Шервуде» хотя бы одного голодного или злого.

Мы все рассмеялись.

– Не будем отвлекать, – сказал я и повёл гостей дальше.

Прошли на второй этаж надстройки над каретным цейхгаузом. Здесь, в просторном и светлом бывшем цеху по изготовлению стрел, желтели свежеокрашенные столы. За одним из них сидел наскоро кивнувший нам Брюс и что-то гнул из отполированной до блеска проволоки.

– Здесь – рукодельная мастерская, – сказал я, – а это – Брюс, командор этого помещения.

– Он – командор? – изумлённо спросил один из портовых. – Да он же даже младше меня!

– В «Шервуде» не смотрят на возраст. Если ты что-то умеешь делать хорошо – то ты имеешь такие уважение и награду, какие есть не у всякого взрослого. Вы Дэйла помните?

– Как не помнить!

– Ему всего шестнадцать. А он уже работает управляющим всего имения. Вот ту машину, которая внизу режет брёвна на доски – он купил в Лондоне, нанял мастера, привёз, установил – в одиночку. Триста фунтов таскал с собой по городу, триста фунтов!

– Это сила, – переглянулись портовые.

– А вот здесь – самая волшебная мастерская, – сказал я, подойдя к следующему помещению на втором этаже каретного цейхгауза.

И, осторожно постучав, приоткрыл дверь.

– Входите, да! – послышался радостный голос. – Одну секунду, закончу гранчик…

Рядом с мастером за столом сидел Шышок. Кивнув пришедшим, он продолжил точить медный брусок маленьким трёхгранным напильником.

И через полминуты гранильщик поднял голову и широко улыбнулся.

– О, детишки!

Но детишки не ответили на искренне-радостное приветствие. Во все глазёнки они смотрели на небывалое чудо – разложенные по щитам на стене золотые украшения. Блеск самоцветов кричал и метался.

– Это… золото?

– О, безспорно. А вот смотрите, что сделал недавно мой ученик.

Гранильщик кивнул на Шышка и взял со стола длинную золотую цепочку.

– Сам сделал, без единого моего прикосновения. Да, небезупречно, и придётся переплавлять – но сам!

– Сила! – сказал маленький гость и, шагнув к Шышку, неуверенно проговорил:

– Ну ты это… Прости…

– Пустяки, – вспыхнул улыбкой маленький кривоносый Шышок. – Вот меня однажды в костоломке держали…

И тут за дверью раздался звонкий стук каблуков. Вошёл Гювайзен, громко сказал:

– Прошу прощений у уважаемый публика. Сейтшас мы идём иметь новый урок. Софсем новый наука, химий. И я котоф покасать чьюдо.

Разумеется, все поспешил за ним, и портовые мальчишки, и Барт с Милинией, а я немного задержался. Наклонился к гранильщику и спросил:

– Можно ли изготовить новый золотой знак, втайне от всех и быстро? Только рубинами выложить не ступени, а сердце с крылышками? Хочу вручить двоим добрым людям.

Гранильщик кивнул и, взглянув на Шышка, сказал:

– Сегодня же начнём пилить рубины.

Кивнув в ответ, я поспешил за удаляющейся компанией.

На каменном плацу, очевидно, уже заинтригованные влекущим обещанием Штокса, стояли все наши. И девочки, и женщины «Шервуда», И Ламюэль с Фальконом, и Чарли, и Робертсон, и Носатый, и Готлиб с Дэйлом, и Генри, и Ксанфия.

– Чьюдо! – громогласно объявил Гювайзен. – Пыстро мне сапирайт дроф, веток, тряпка, соломка. Путет костьёр!

– И в чём «чьюдо»? – вполголоса буркнул Чарли.

Штокс услышал и, обернувшись к нему, сообщил:

– Оконь сажгу исдалека, пустыми руками.

Мы все недоверчиво переглянулись. Добровольные помощники принялись азартно носить слому, щепки, поленья. В центре плаца разложили из дерева небольшой шалашик, встали плотным кольцом. Штокс тщательно смял клубок соломы, угнездил его под щепками. Поправил пару поленьев. Отошёл. Сел на корточки, стал делать в сторону шалашика плавные пассы и что-то загадочно бормотать.

Секунды текли, и ничего не происходило. Кто-то переступил с ноги на ногу нетерпеливо, кто-то с явным сомнением переглянулся. Штокс, на мой взгляд – дурачась, пришепётывал и подвывал.

– Да что мы здесь… – недовольно сказал Носатый…

– О-а-а-а!! – заорал вдруг Чарли.

Да, я сам вздрогнул. Из середины шалашика потёк дым! Вспух, разросся – и вдруг по соломе прыгнуло пламя.

– Не-ет, – оторопело протянул Носатый. – Невозможно…

Но огонь, разгораясь, уже плясал и пощёлкивал.

Штокс со стоном встал, распрямил затёкшую поясницу. Оглядел победно питомцев. Спросил:

– Чьюдо?

– О да! – сияя глазёнками, закричали ему дети.

– Это что же, – спросил не без страха Носатый. – Колдовство?!

– Никакой колтофства! Это химий! Просто наук!

– И в чём здесь наука? – спросили его из толпы.

– Дафайт ещё такой костёр телайт, – азартно распорядился раскрасневшийся Штокс.

Не прошло и минуты, и детишки наносили из дровяного склада новых щепок, пакли, соломы. Поодаль вновь сложили шалаш.

– Теперь смотреть! – попросил внимания Штокс. – Фот пумашка.

Он достал из кармана четверть листа обыкновенной белой бумаги.

– Фот глицеринус!

И на свет появился пузырёк с какой-то безцветной жидкостью.

– И фот марганус!

Ещё один пузырёк – с бурым порошком.

– Наук химия – есть фсё и фсекта смешифать.

И Гювайзен, ловко скрутив из листа конус, высыпал в него порошок, а затем вылил безцветную жидкость. Быстро завернул края бумаги и сказал:

– Фот так я стелать… потом я насаметно тля фсех спрятать это в соломка, и полошить соломка под щепка.

И он плавно опустил белый конус на слому.

– Глицеринус и марганус софсем не любить трук трука! Они срасу вступать в великая питва! И фсекта они раскаляются до оконь.

Снова потянулись томительные секунды. И вот бок белого конуса потемнел, поплыло на нём коричневое пятно и стало расти. Как будто бумагу держали над свечкой. И так же, как от невидимой свечи, бумага скорчилась… и загорелась.

– Теперь мы фитим, что чьюда нет! И есть только наук, отшень сакатошный и интересный. Кто путет исучать химий?

Ребятишки завопили, запрыгали. Глаза их горели тем же азартом, что и глаза Гювайзена Штокса.

– Сила!! – громко воскликнул кто-то из портовых мальчишек.

– Есть ещё одна сила, – вдруг, добродушно улыбаясь, проговорил Ламюэль. – Но не сила науки, а сила веры.

Шагнув, он наклонился, перебросил горящую бумагу в горящий по соседству первый костёр. И убрал ещё и солому, отправив туда же. Теперь во втором шалашике оставались только голые щепки.

– Сила невидимого пламени Солнца и вера в это небесное пламя.

Он присел перед щепками и протянул вперёд-в-стороны руки с раскрытыми ладонями.

– Никаких фокусов. Никакой химии. Лишь таинство веры, подаренной людям великим пророком, имя которому – Заратуштра.

И вдруг сильно, разом по щепкам метнулся огонь.

Вот тут все оцепенели.

– Как это делается? – спросил зачарованно Чарли.

– Я согласен учить, – кивнув, сказал Ламюэль, – любого в Шервуде, кто только захочет.

И, подойдя к первому, вовсю пылающему костру, лёгким поднятием руки в один миг погасил рвущееся к небу пламя. По обугленным поленьям потёк дым. И, обведя всех долгим взглядом, он снова протянул руку – и пламя вновь вспыхнуло.

– Бэнсон рассказывал мне, – волнуясь, проговорил я, – что мастер Йорге протянул руки – и порох перестал загораться. Ни один пистолет, ни один мушкет не стрелял! Это тоже – наука о невидимом пламени?

– Именно так! – кивнул мне Ламюэль. – Но это, повторюсь, не сила науки, а сила Солнца и религии, посвящённой Солнцу. Для многих последователей Заратуштры такие вот чудеса – простая реальность. Человек, уверяю, может видеть прошлое, будущее, излечивать любые болезни. Он может летать!

– Вот это уж точно сказки, – громко сказал Носатый.

Ламюэль посмотрел на него. С улыбкой произнёс:

– Я так и думал. Генри!

Мы все посмотрели на нашего книжника. Он взволнованно поправил очки.

– Известно ли тебе, Генри, такое имя – Иосиф Дэзо из Копертино?

– Хорошо знаю, – немедленно откликнулся Генри. – Скромный ученик сапожника. В тысяча шестьсот пятьдесят седьмом году его посетил сам папа Римский, Урбан Восьмой. А также принцесса Мария Савойская и многие важные люди.

– В связи с чем?

– Иосиф Дэзо поднимал себя в воздух и перелетал на тридцать-сорок шагов. Это было недавно, всего сто лет назад, многими записано, и об этом хорошо помнят.

– Сказки, – отрубил Носатый. – Выдумки для поддержания авторитета католической церкви.

– И ты, разумеется, в это не веришь? – спросил, смеясь, Ламюэль.

– Поверил бы, если сам бы увидел!

– Тогда смотри! – не прекращая улыбаться, продолжил Ламюэль. – Сегодня это возможно. Потому, что замок «Шервуд» сегодня – надёжнейшее укрытие для людей Солнца! Ведь тот же Иосиф Дэзо искал покровительство папы, потому что боялся быть сожжённым инквизицией, как еретик. А в «Шервуде» инквизиции нет.

И, оглянувшись на своего друга Фалькона, кивнул.

Фалькон, также улыбаясь, прошёл в центр образованного людьми кольца. Встал между кострами. Сел, скрестив ноги и положив на колени расслабленные кисти рук. И вдруг медленно поднялся над плацем!! На ярд! Потом на высоту человеческого роста! И потом ещё выше!

– Ну а теперь, – громко сказал Ламюэль, заставив всех вздрогнуть, – чтобы Иннокентий не взялся утверждать, будто Фалькон поднялся на очень тонких, или вообще невидимых канатах, прикреплённых к крышам строений… Ведь мы сейчас стоим внутри двора…

И перевёл жестом руки взгляды с себя на Фалькона. И тот, медленно в воздухе повернувшись, скользнул за кромку крепостной стены, и за ней исчез.

– Сила!! – охрипшим от волнения голосом выговорил маленький гость.

– Мистер Том! – взволнованно проговорил Генри. – Я обязательно составлю надлежащий документ об этом событии! И пусть он хранится среди самых важных бумаг замка «Шервуд»!

А Чарли, не сводя глаз с кромки стены, напряжённо спросил:

– Побежим туда?

– Уже не нужно, – раздался вдруг за нашими спинами голос.

Отвернувшись от так притягивавшей нас стены, мы увидели спокойно стоящего и улыбающегося Фалькона.

Звонко стуча каблуками, к нему подошёл Гювайзен фон Штокс и торжественно проговорил: