Текст книги "Люди солнца"

Костёр у воды

Когда я вознамерился обследовать второй марш территории имения «Шервуд», со мной неожиданно вызвался поехать Давид.

– Мучения перенёс ужасные, – признался он мне за столом в каминном зале, – когда мчался с чёрным жемчугом в Лондон. Но вот, оправившись, почувствовал вдруг странное влечение к верховой езде. Мощь! Скорость! Очи над землёй подняты высоко, и мир видишь гораздо большим, чем пешие!

В эту минуту за столом сидели маленькие жители замка, и их учитель Гювайзен фон Штокс.

– С большим удовольствием разделю с тобою компанию, – ответил я Давиду. – Тем более что поедем не торопясь, вглядываясь в почву: очень нужно найти местные залежи глины.

– Глины?

– Да глины. Во дворе, где были найдены бочки с рыцарскими латами, установлена мощная гончарная печь. Да и сам двор – бывший гончарный цех. А свои первые деньги, как помнится, я заработал, изготавливая черепицу.

– Верно-верно-верно!! Скоро надо будет покрывать огромные скаты новой таверны в порту. Внимание она привлечёт – всего города! И во всём же городе распространится слух, что такую отличную черепицу делают в «Шервуде»! У нас будет много заказов!

– И мы вполне сможем выполнить их, – добавил я, – потому что имеем превосходный и жаркий горный уголь, дай Бог здравия ограбившему меня на три тысячи индусу Мухуши. Дело за малым: найти глину…

– Ейсли майстер Том позволяйт мне вмешаться, – вдруг громко сказал Гювайзен, – у нас есть предложений.

– Внимательно слушаю вас, уважаемый мэтр.

– Мы фсе имели бы удовольствий ходить в окрестнойсти замок, слушайт птиц, греться Солнце, жарийть на костёр колбаски, и тоже искайт глина. Детям гуляйт ошень полезно!

Я с улыбкой посмотрел на замершие в томительно-радостном удивлении личики. Со значением кивнул головой:

– Тот, кто первым найдёт хорошую глину, – если такое случится, – будет хорошо награждён.

– Чем награждён? – вскочил с лавки растрёпанный рыжий Чарли.

– Из этой глины мы сделаем его фигурку и в первый же запал обожжём в печи, чтобы стала навечно крепкой. Потом раскрасим и дадим звание «глиняный принц».

– А если девочка найдёт? – спросила, привстав, Омелия.

– Тогда – «глиняная принцесса».

Стая новоприобретённых искателей взволнованно зашумела.

– Немедленно идём, милый Штокс! – восклицала Омелия.

– Я первым найду!! – угрожал всем стремительный маленький Чарли.

– Кол-баски, – напомнил скрипучим голосом Гобо.

– Ош-шень хорошо, – поднял, успокаивая, руки Гювайзен. – Законтшим трапеза, с молитва блакодарим, снимаем обуфь и идём лес…

– Зачем обувь снимать? – улыбнувшись, спросил я его.

– Голый ступни Земля даёт вешный сокровиш. Девойшкам – особенный красота. Малтшик – рыцарский сила.

– А я не могу босиком! – воскликнул Тоби, маленький поэт и мечтатель. – У меня на одной ноге рана!

– Отин рас мошно байшмаки, – кивнул успокаивающе фон Штокс.

И мы, закончив трапезу и помолившись, вышли в залитый солнцем двор. Спустя пять минут, выводя из конюшни осёдланных лошадей, я со всплеском умиления в сердце увидел презабавнейшую картину. Неуклюжий и долговязый, в нелепом жёлтом кафтане, в малиновой треуголке и босиком, шагал по главной улице замка фон Штокс. За ним, вытянувшись цепочкой, семенили деловитые гномики – с корзинками, тросточками, с сухими тыковками для переноски воды. Последним мерно шагал кряжистый горбун Гобо и тащил на плече вздымающийся в небо на длинной ручке огромный колбасный букан. Плескался по каменной брусчатке ручеёк голых пяточек, а лиц не было видно: головёнку каждого гномика венчал острый зелёный капюшон длинного дорожного плащика. «Кто придумал? Штокс? Эвелин? И когда же успели сшить?»

Переглянувшись с Давидом и дав детям пройти, мы поднялись в сёдла и медленно двинулись вслед.

Доехали сначала до фермы. Здесь снова взяли Готлиба, который вынес приготовленный к путешествию груз. Взяв для этого груза лишнюю лошадь, потянули ровную и прямую стрелку пути – туда, куда звало нетерпеливое любопытство, – к пещере в боковой стене обрыва над невеликим ручьём.

Добрались. По открытому в прошлый раз Робертсоном пологому спуску въехали в ручей. Какая мирная лесная картина! Снова легко дымит аккуратный, на камнях возле воды, костёр, и висит над ним котелок с кривой дужкой из проволоки.

Теперь Хью возился у огня. Услышав топот копыт, он выпрямился, всмотрелся и, расплывшись в улыбке, бросился шлёпать босыми ногами по воде к нам навстречу.

Перегнувшись в седле, я протянул ему сверху руку.

Готлиб слез, подошёл к лошади с грузом и поманил подойти Хью. Тот, понимая, что груз для них, радостно поспешил к нему. Готлиб дёрнул концы каболки, распустил узлы и Хью, простонав, подхватил большой ивовый короб, а Готлиб с другой стороны седла подхватил его противовес – громоздкий парусиновый тюк с картофелем.

Немедленно прибежали выползшие из норы копатели, помогли перенести снятое с лошади на поляну. И вот над поляной раскатился шум восторженных восклицаний! Из открытого короба на песок переместились и легли живописным рядком: анкер с солью; анкер с сахаром; четыре ярко-жёлтых, поблёскивающих восковым покрытием круга свежайшего сыра; стопа из четырёх завёрнутых в белые чистые полотенца ещё горячих хлеба; корабельный продуктовый ящик с хорошо высушенной лапшой; такой же ящик с морковью и свёклой; такой же ящик с отборными красновато-жёлтыми ядрами лука; лыковый, плотного плетения туес с крышкой, прикрывающей четыре десятка сырых куриных яиц; второй такой же туес с сушёным горохом; бочонок с мукой; тучный копчёный окорок и пять бутылок превосходного дорогого вина.

Спустившись с седла я, так же, как Готлиб, потянул каболку и, распустив узлы, снял тюк из четырёх толстых шерстяных одеял, плотно утянутый в скроенный шатром огромный кусок просмолённой непромокаемой парусины. Отнёс на песок, распустил обвязку. Без слов показал копателям, что внутри кокона из одеял прячутся две лопаты с лёгкими клиновидными лезвиями из прочнейшей оружейной стали и гладкими черенками, выточенными из сухого самшита.

Вернулся к лошади, снял второй тюк-противовес. Отнёс его в отдаление от костра, развязал. Подошедшие мои новоявленные егеря увидели четыре короткие крупнокалиберные аркебузы – для стрельбы картечью (лучшее оружие для отражения лесного нападения лихих бродяг или диких зверей), и четыре широких пояса с гнёздами, в которых поблёскивали в каждом по двадцать пять медных цилиндров с уже отмеренными пороховыми и картечными зарядами.

Давид позвал со своего седла, и двое бывших моих грабителей подбежали к нему и помогли слезть на землю.

Снял и он приготовленное ищейкам по золоту шервудское имущество: состроенный из двух широких, в ярд длиной, толстых дубовых досок щит, в углах которого откидывались на шарнирах острые металлические клинья-ноги, и новенький, довольно большой котёл из оружейной опять же стали, внутри которого находились: пузатый кувшин мёда; пять твёрдопрессованных плиток чая и два топора: лёгкий, для стёсывания коры, и тяжёлый, на длинной прямой рукояти, для валки толстых стволов.

Минута, другая – и вот возле костра встал, воткнув в песок клинья-ноги, крепкий маленький стол. На него выложили мёд и чай, а топоры отнесли к аркебузам. Котёл был омыт в ручье, наполнен водой до половины и водружён над огнём.

– Такой котёл обновить – это целый праздник, – сказал один из помощников Хью. – Останетесь? Как вы относительно чая?

Я бросил совещательный взгляд на своих спутников. Потом кивнул вопрошающему:

– Останемся. Чай в лесу – вещь чудесная.

Все помыли в ручье руки, сели кто на чём вокруг стола. И, пока грелась вода в котле, соорудили незатейливую закуску: на расстеленное «шервудское» полотенце наломали хлеб, на второе полотенце положили тяжёлый копчёный окорок (стол заметно ушёл в песок одной ножкой, и его быстро выправили), и откупорили две бутылки вина.

– Боже, благослови, – сказал я и перекрестил стол, и все сидящие за ним перекрестились.

Разлили вино в две медных кружки, две деревянные пиалы и три оловянные миски.

– Хью! – бодро сказал я. – Прими ещё один подарок. От меня лично.

И, достав из-за пояса, подал ему прекрасный полированный морской нож в кипарисовых ножнах. Широкий, тяжёлый. Он медленно протянул руку, взял. Я кивнул Готлибу, и он быстро переставил поближе к Хью окорок (стол снова «поплыл» на песке, и его поспешно выровняли).

Хью своими синими, глубоко запавшими глазами неотрывно смотрел на меня. И я ему сказал:

– Поскольку ты главный на этой поляне, произнеси тост.

Он положил рядом с окороком вытянутый из кипарисового чехла нож. Тот ярко блеснул синевато-зеркальной щекой. Взял кружку с вином. И, глядя в эту свою кружку, глухо сказал:

– Дети голодные. И у меня, и у них тоже – (кивок в сторону помощников). – И вот я позвал их на грабительское дело, и они пошли. Любой другой владелец имения… – Он махнул широкой, как лопата ладонью. Повёл головой в сторону. – …Лежали бы уже давно простреленные, как та лиса…

И вдруг, поставив, почти бросив кружку на стол, закрыл лицо широкими, в мозолях и шрамах руками.

Все сидящие за столом в неизбежном смущении стали переглядываться, чтобы не смотреть на него. А я смотрел. Долговязый, худой, костистый как лось человек стал вздрагивать, в своей старой рубахе, с дырами от разъевшего её пота. Ладони так, что побелели пальцы, прижались к лицу. Послышался всхлип и перешёл в стон. Я рванулся со своего места и, подскочив, обнял его и потянул из-за стола. Он и сам, спеша скрыться, прянул и я, подхватив со стола наполовину опустошённую бутылку с вином, повлёк его прочь.

Потом, когда мы медленно брели по лесу, по очереди отхлёбывая из бутылки, я сказал:

– Я очень, очень хорошо понимаю, что ты переживаешь сейчас. Потому что сам мало видел в жизни безкорыстной помощи или просто сочувствия. Потому всегда стараюсь оказать возможную помощь любому, чьи невзгоды доходят до моего сердца. Но сейчас… Я хочу, чтобы ты твёрдо знал: я не оказываю тебе и твоим людям никакого совершенно благодеяния. А просто делюсь с вами тем, что посылает мне Бог.

Глиняный принц

Удаляясь от поляны золотоискателей, я дождался, когда лошади выйдут из ручья и подковы перестанут звенеть о камни, и спросил Готлиба:

– Ты хорошо запомнил адреса, где живут их семьи?

– Запомнил надёжно, – уверенно кивнул он. – Сколько отвезти?

– Фунтов по пять отвези, серебром мелким.

Он кивнул.

– И внимательно посмотри – как живут люди, нет ли от кого каких притеснений.

Он снова кивнул.

Мы вскоре дошли до второго определённого для разведки марша имения. Некоторое время ехали по безрадостному, пустынному месту, – бывшему лесу. Холмы и ложбины были усеяны чёрными точками пней, их не скрывал даже вцепившийся в склоны частый кустарник.

– Что предполагаешь делать с этим полем? – спросил Давид.

– Найму людей, – упрямо наклонил я голову, – корчевать пни, ровнять землю и высаживать молодой лес. Бук и дуб, дуб и бук, на вольном размахе от ствола до ствола. А по гребням холмов ростки не сажать: там будет егерская тропа.

– Может быть, в другой ситуации это было б резонно. Но зачем тебе тридцать лет ждать, чтобы выросли новые деревья, когда у тебя с переизбытком будет лес из России?

– Я не хочу выращивать молодой лес на продажу, – пояснил я ему. – Денег я на другом заработаю. А здесь пусть он просто растёт. Греет Землю.

Сделав круг, мы направили коней к дому. И здесь, недалеко уже от замка, нам повстречалось место ещё более удручающее и злое. Большие, почти идеально ровные луга, – по-видимому, бывший покос, – плотнейшим образом забила собой высокая дикая конопля.

– Ну а с этим просто не знаю, что делать, – признался я. – Даже если нанять людей и всю срезать – всё равно спустя зиму здесь снова будет мощная конопля: корни плотно захватили пространство.

– И это прекрасно, – сказал, восхищённо глядя на поле, Давид. – И снова всю срезать, чтоб через год получить новые скирды сокровища.

– Какого сокровища? – не понял я его.

– Самые надёжные деньги приносят династийные ремёсла, – пояснил мне Давид. – Гончарные, бондарные, стекольные, каменотёсные. От деда к отцу, от отца к сыну. А знаешь, какое из династийных ремёсел самое выгодное? Не знаешь, и я скажу тебе. Самым выгодным во все времена в Англии было канатное ремесло.

– Подожди-ка… А канаты ведь вьют из конопли!

– Именно! Упрежу сразу: рынок канатчиков плотно занят, и новичку почти невозможно пробиться туда. Но ты, Том, странным образом умеешь людей увлекать. Найдёшь человек пять-шесть азартных, чтобы обрабатывали коноплю с усердием, качественно, с любовью. И, если твои канаты победят в осеннем споре, то ты в этот рынок пробьёшься.

– Какой ещё спор?

– Каждую осень в порту собираются покупатели такелажа. Торговые люди, купцы, кораблевладельцы, заказчики от военного ведомства. Несколько цехов привозят канаты из конопли нового урожая. Это на целый день в порту главное развлечение! Укрепляют их одним концом на громадной и толстой балке, а к нижнему концу привешивают прочный дубовый щит. И ставят на этот щит бочонки с сардиной, строго одинаковые по весу. У кого канат раньше других оборвётся – тот проиграл. Тот же, чей канат выдержит больше бочонков, немедленно продаёт все свои канаты, с хорошей и мгновенной прибылью.

– И… Как сделать, чтобы мои канаты были самыми прочными?

– Говорю же – люди! Увлечёшь людей, и они будут стараться! «Стюденс», как говорит наш мэтр Штокс! Ты представляешь себе, что сейчас творится на берегу ручья, у Хью Гудсона? То-то! Радостный работник будет тщательно тянуть конопляные пряди. Потом тщательно их свивать в нити. Потом тщательно вить каболку. И, уже на этом этапе просмолив, вить из каболки шнуры-аксели, а из них уже – и канат!

– На этом этапе просмолив? А можно и на другом этапе?

– Да! Некоторые канатчики, экономя время и силы, смолят уже готовый канат, поверхностно, ненадёжно. Конечно, он какое-то время послужит на корабле, но в споре не выиграет. А если канат мастерить с самого начала надёжно, старательно, в безупречные три витка на ярд, то осенью можно победить и объявить на всю Англию о новом цехе канатчиков. И иметь с этого неизменные деньги!

И тут я с совершенно новым отношением посмотрел на безкрайнее, забитое «сорной» коноплёй поле.

– У восточного выезда из замка имеются пять огромных складских помещений, – вслух принялся рассуждать я (на плане обозначены «20»). – Сухих, с черепичными кровлями. Два из них вполне можно отдать под канатный цех. В одном – хранилище и сушка конопляной травы, во втором – собственно цех, со столами, с удобными местами для работников, с большой, склёпанной из длинных стальных листов ванной для расплавки смолы.

– И уже этой осенью можно существенно увеличить «Шервудское» сальдо!

Бережно, краем, мы обогнули заросшее коноплёй поле и направились к замку. И вот, миновав несколько рощиц, выехали на мягко-округлый холм. Здесь чуть дымил догорающий костерок, лежала аккуратная кучка корзинок и водяных тыквочек, а возле костра сидели Тоб и Ксанфия. Возле них бегал живой жёлтый шарик и маленьким клювиком щипал молодые травинки.

– А я на одной ножке за остальными не успеваю! – весело сообщила нам Ксанфия, – Вот здесь сижу.

– А где мэтр Штокс и все остальные? – спросил я, слезая с коня.

– Ищут глину, – угрюмо поведал мне Тоб.

– А что это у тебя лицо такое? – не поосторожничал я. – Плакал, что ли?

– Он вот туда плакать от меня уходил! – немедленно сообщила Ксанфия, указав пальчиком на виднеющиеся в отдалении обширное пятно колючих кустов.

Тоб отвернулся.

– А в чём печаль-то? – как можно участливее поинтересовался я у него.

– Он же в башмачках, – тут же выложила Ксанфия, – потому что ранка ведь у него. И он тоже за всеми ходить не успевает, вот сидит тут со мной, куклой.

– Зато вы сейчас на жеребце покатаетесь, – пообещал я.

– Да?! – мгновенно повернул ко мне засветившееся лицо Тоби.

И я поднял его и посадил в седло, и Ксанфию посадил тоже. И, когда подвязал стремена и вдел в них башмачки Тоба, то удивлённо посмотрел на свою ладонь, которая была измазана… чем-то невероятным. Но смолчал и, взяв за повод жеребца, повёл его вокруг холма.

При первых же шагах коня Ксанфия пронзительно-радостно завизжала, и визжала и хохотала своим ликующим колокольчиком так громко, что из окружающих холм невысоких и негустых рощиц стали выбираться и бежать к нам маленькие, зелёные, в острых капюшонах фигурки.

Давид стреножил своего коня и стал подкладывать в костёр изобильно наготовленные дрова. Дым загустел и призывным столбом взлетел вверх.

Через четверть часа все зелёные колпачки собрались у костра, и пришагал невозмутимый, помахивающий в опущенной руке треуголкой, Гювайзен фон Штокс. Меня томило и мучило то, что было размазано на ладони, но ещё четверть часа я, по очереди усаживая, катал по холму босоногих лесовичков.

Но вот требовательный голосок Омелии позвал нас к трапезе, и мы собрались в кружок возле разложенной на парусине походной еды.

– Никаких признаков глины, – доложил мне степенный и сдержанный Пит. – Но завтра будем смотреть в другом поле.

– А Тоб плакал, – сообщила, обнимая и приваливаясь к сидящему Тобу, Ксанфия.

– Ах, мой милий добрий Ксанфия, – покачал беловолосой головой Штокс. – Ушиться нужно не говорийт слова, который могут сделайть друкому тшеловеку неловкост.

– Да, Ксанфочка, – подтвердил Пит. – Слёзы у мужчины всегда расценивают как слабость. Поэтому мужчина всегда старается их скрыть. А ты объявляешь о них на весь свет!

– Ой, прости, Тобочка, – совершенно не смутилась она. – Когда я буду плакать, ты тоже про слёзки мои расскажи.

Здесь Тоб встал, глубоко вздохнул и продекламировал:

 
«Как мечтал он стать глиняным принцем,
И раскрасить свой милый портрет!
Но теперь он – заплаканнолицый.
И ему утешения нет».
 

– Ах, молодейц! – восторженно вскинул свою треуголку фон Штокс.

– Молодец! – азартно согласился с ним я, и переспросил у Ксанфии:

– Так куда, ты говорила, уходил плакать Тоб?

– Вот в те кусты, – с готовностью вытянула она пальчик.

Я многозначительно взглянул на Давида и мы пошли к кустам.

С изрядным трудом продираясь сквозь колючие заросли, выбрались к пространному озерцу-луже.

– В-в-вот! – по-детски волнуясь, сказал я Давиду. – Вот чем мне измазал руку его башмачок.

И, присев, процарапал и набрал щепоть тугой клейкой массы.

– Не может быть, – пробормотал рядом Давид.

Он тоже присел и, достав складной нож, наковырял в ладонь ком.

– Белая глина! Не красная черепичная, Том! Белая! Для посуды, фаянса, фарфора!

– Но черепицу из неё делать можно?

– Можно, конечно, и даже несравнимо более прочную. Но это уже совершенная роскошь.

– А знаешь, почему здесь вода держится?

– Так именно что от глины!

– Да. Глина держит дождевую воду и от дождя к дождю её копит. Не удивительно, что вокруг выросли такие густые кусты. В точности, как на Локке, в кратере.

Мы выбрались из колючих зарослей. Подошли к костру.

– Ты сочинил отличный стих, Тоби, – сказал я сосредоточенно жующему маленькому поэту. – Но, к сожалению, не правдивый.

И, предваряя вопросы, Давид протянул и показал всем добротный ком чистой, без примеси песка, жирной глины.

Показал, пустил по рукам.

– Но… Это откуда? И кто нашёл? – завистливо спросил Баллин.

– Посмотри на свои башмачки, Тоб, – попросил я недавнего печальника.

Он посмотрел. Потрогал подошвы. Машинально сказал:

– Вот беда, где-то в глину вмазался…

Дружный хохот ответил ему, и он, удивлённо глядя на всех, вдруг понял всё, и сам радостно рассмеялся.

– Справедливо ли будет, – громко спросил я у детей, – если мы признаем, что первым на глину наткнулся оставленный здесь всеми Тоб?

– Справедли-и-иво!! – завопили и завскакивали малыши.

– Тогда, уважаемый мэтр Штокс, не разумно ли будет поспешить в замок, чтобы взять топорики, пилы, и проделать сквозь кусты к нашей глине проход? И взять лопатки, коня и телегу, и накопать глины хотя б несколько вёдер?

– Для тшеловек отшень полезный трут особенно после обеда, – ответил, нацепливая треуголку, учитель.

– Наберём глины, – пообещал я собравшимся вокруг детям, – и завтра же слепим маленькую фигурку Тоба и сделаем его разноцветный портрет.

И, разобрав имущество, странный отряд быстро направился к виднеющемуся вдали замку. Мы с Давидом и Готлибом шли и вели коней в поводу. На одном коне сидела, зажав подмышкой свой костылёк и сделав из ладоней гнездо для цыплёнка, счастливая Ксанфия. А на втором ехал в своих знаменитых с этого дня башмачках радостный Тоби, маленький поэт, триумфатор.

Я вёл за поводья коня, на котором он сидел, и думал – вот если хорошо покопать, то в земле моей усадьбы можно найти пару волшебных карет, отлитых из чистого золота, или волшебный корабль с крылатыми парусами.