Текст книги "Люди солнца"

– Молодчина, Пит!

Он снял с привинченного снизу к доскам крюка совсем маленький сундучок. «Заперт!» Тогда, ещё раз растянувшись на досках, он тщательнее обследовал тыльную сторону платформы…

– Есть!

Со второго крюка снял висящий на шнуре ключ. Отомкнул замок. Откинул крышку. Бумага, а в ней… Свеча!!!

Быстро, сбивая пальцы, высек огня. Зажёг свечу. Развернул бумагу. Крупными буквами выведено:

«ПРИЗ ЗА ВНИМАТЕЛЬНОСТЬ».

Вытер счастливую слёзку. Глубоко, со всхлипом вздохнул. Тщательно сложил всё своё имущество в сундучок, запер его, повесил ключик на шею. Пошёл в коридор, торжественно освещая путь родной, привычной, драгоценной свечой.

В это время наверху, в «Шервуде», все усаживались обедать.

– А Пит обедать не будет? – жалостливо спросила Ксанфия.

– Там есть маленький приз из еды, – ответил ей Дэйл. – Но он вряд ли найдёт. Да это и к лучшему. Не будет тратить время на еду – быстрей выйдет.

– А как выйдет? На него камушек положили!

– Он выйдет в другом месте. Сейчас пообедаем – и пойдём туда. Все занятия наш мэтр Штокс будет проводить сегодня именно там.

Никогда ещё ребятня не ела так торопливо. С ещё жующими ртами дружно полезли из-за стола. И, сгрудившись вокруг Гювайзена Штокса, который степенно, встав, помолился, отправились за ним в нижний этаж восьмиугольной башни.

Темнота больше не строила тяжёлых препятствий. Пит шагал глубоко под землёй и нёс в поднятой руке бьющийся на фитиле огонёчек, и был несказанно, неописуемо счастлив.

Вдруг он замер. Это едва не ускользнуло от его внимания – маленькая красная стрелка на сером камне, показывающая вниз. Пит присел, приблизил свечу. У самого пола один из камней явно выступал из общей кладки. Потянув, Пит вынул его… И из небольшого проёма достал пирожок. Свежий, утренний!! Откусил. Вкуснейший, каких и не пробовал, с капустой и луком.

Задвинув на место камень, находчивый путешественник двинулся дальше. Пройдя длинный, явно старинной кладки подземный ход, он попал в большую круглую нишу. Откуда-то сверху падал слабый свет, и Пит бережливо потушил свечку. Справа, у стены высилась шпалера из пустых ящиков. Слева в стене был проём и ещё один, довольно высокий коридор. Прямо – виднелся обрыв. Пит подошёл ближе. Сверху, из кольца в каменном потолке, свешивался канат, и, если бы он висел свободно, то до него вполне можно было дотянутся рукой. Но канат был отведён к алькову в дальней стене и там привязан каболкой. Пит заглянул через кромку обрыва. Канат уходил вниз и терялся в темноте.

– Куда идти? В коридор слева, или вниз? И если вниз, то как дотянуться до каната?

И тут Пит сделал открытие. Он недоверчиво усмехнулся, подошёл к стене. Понюхал камень.

– Дэйл прошёл, да? Он жёг здесь огонь. Золу и угли убрали, но запах-то дыма остался!

Пит походил по нише. Потыкал ногой в ящики.

– Жечь можно только их. Но зачем? О, очевидно! Разломать ящики, побросать доски под каболку. Она перегорит, и канат освободится. Но как узнать, не ведёт ли он в тупик? Тогда придётся, проверяя, лезть вверх, тратить силы. Потом спускаться и идти по коридору, что можно сделать уже сейчас.

Пит сел на ящик и стал думать.

– Должна быть стрела!

Но, оглядев стены, указателя он не обнаружил. С досадой ударил ногой ящик. Тот перевернулся… И Пит охнул. На его дне отчётливо краснела крупная точка. Быстро переставляя ящики, он увидел, что на донцах десятка из них точками нанесена стрела. И указывает она в обрыв.

– Не зря Дэйл жёг дерево!

Раздробив ногой несколько ящиков, Пит соорудил костерок. И, когда огонь разгорелся, стал бросать горящие доски через проём обрыва, стараясь попасть под самый дальний конец каболки. Но доски от резкого швырка гасли в воздухе. А одна, долетев с огнём, едва горела. Тогда Пит обмотал новую доску половиной жгута сена, примерился – и метнул. Огонь сразу вспыхнул, и оставалось лишь ждать. Прошла минута… И – каболка, перегорев, отпустила канат, и он, тяжело качнувшись, приплыл прямо в руки. Быстро потушив остатки каболки, Пит отвязал её. Отрубив стальной пластиной горелый конец, продел сквозь ручечку сундучка. Подвесил через плечо. Затоптал костерок. (Тай, глядящий сквозь щель в стене, одобрительно кивнул). Обернул вокруг сундучка оставшийся жгут сена, зажёг свечу, обхватил ногами канат и стал спускаться.

Огонёк свечи ярко освещал узкий каменный цилиндр колодца. И опять, если бы не секундный взгляд, Пит проскользнул бы мимо.

– Чёрный квадрат!

Сжав ногами перегнутый в стопах канат, Пит потянулся… И достал из узкого чёрного проёма кожаный мешочек на длинном шнурке. Левой рукой, обхватившей канат, он удерживал свечу, а второй рукой и зубами распустил шнур… Отличный, с золотой накладкой на рукояти складной нож. На накладке крохотными рубинами выложен двухступенчатый алый зигзаг. И лист бумаги.

«НОЖ В ЛАБИРИНТЕ НЕ ПРИГОДИТСЯ ПРОСТО ПРИЗ ЗА ВНИМАТЕЛЬНОСТЬ»

Счастливо, очень счастливо улыбнувшись, Пит положил лист и нож в мешочек, надел шнур на шею, и стал спускаться дальше.

Но вот – снова сюрприз! Канат закончился, а под ногами пустота. Света свечи не хватает, чтобы увидеть, что там внизу. Тогда он стянул остаток сенного жгута, зажёг его от свечи. Задержав дыхание и отстранившись, подождал, пока он разгорится. И бросил вниз.

Перегнувшись, во все глаза смотрел на удаляющееся яркое кольцо. И вот свет вспыхнул, стал шаром… и угас. Но главное Пит увидел. Да и долетевший звук шипения дал понять, что жгут упал в воду.

– Предупреждён, – сказал себе Пит.

Задул свечу. Помахал ею в темноте, остужая воск. Положил под рубаху. И, отпустив канат, полетел вниз.

Тяжело пронзив водную массу, он вздрогнул от ударившего его холода. Вынырнул – и стал дотягиваться до краёв. Нашёл площадку. Царапая оковкой сундучка о камни кладки, выполз. Оставляя мокрые следы, пошёл по узкому коридору.

Узкая щель всё тянулась, кажется, вверх, вверх – но определить было невозможно. Всё вымокло, и огня не зажечь. Поэтому Пит шагал и шагал по безмолвному, чёрному, страшному, безконечному коридору.

Ему казалось, что будет не удивительно, если он выйдет к морю. Но оказалось не так. Забрезжил впереди свет. Пит с усталой радостью ускорил шаг. И коридор вывел его в длинную камеру-склад. Сверху, из светового колодца действительно сочился дневной свет. В стене склада виднелась тяжёлая старинная дверь, но не на петлях, а опускающаяся вертикально, как створ, перекрывающий поток воды у водяного колеса. Под её нижнюю кромку подведены два массивных бревна, под которыми лежал большой плоский камень.

– Это совсем просто. Штокс нам показывал. Рычаг. Давишь на длинный конец – а короткий поднимает любую тяжесть.

И, подойдя к рычагу, Пит надавил. Смешно! Рычаг даже не покачнулся.

– Ага.

На длинном краю брёвен настлан небольшой щит из досок. Быстро осмотрев склад, Пит усмехнулся. Помещение разделяла невысокая полуразрушенная стена, сложенная из некрупных камней. Сняв с себя экипировку, Пит расшатал и вынул один камень из гребня стены. Действуя им, как тараном, он выбил ещё один, потом ещё… Набросав горку, стал по одному относить и складывать на рычаг. И, когда уже, казалось, не хватит сил, брёвна дрогнули – и приподняли полотно двери. Ещё пара камней – и дверь, скрипнув, пошла вверх.

Дрожащими руками Пит собрал имущество. Пригнувшись, пролез под дверью. Здесь свет был уже ярче. Лестница в каменном массиве вела вверх. Пять, десять, тридцать ступеней… И вот, кажется, поверхность земли. Квадратный каменный цейхгауз с вязким песком вместо пола. В высоко расположенные стрельчатые окна бьёт свет. И в этом свете отчётливо видны три жирные, почти слитые друг с другом красные стрелки, указывающие вверх.

Пит поднял взгляд. «Смешно». Маленькая дверь в стене, высоко вверху. Перед ней – полусгнившие остатки ступеньки. «Ярдов пять. Крылья у меня есть, что ли?»

Цейхгауз был пуст, без всякого намёка на канат или каболку.

– Но Дэйл прошёл!

И Пит, собрав остатки сил, стал носить из-за вертикальной двери камни и складывать их под насмешливо чернеющей наверху ступенькой.

– Нет. На это уйдёт неделя.

И машинально, чтобы выровнять выкладываемый каменный ряд, он склонился и подгрёб под основание камня песку.

– Глупец!!

И стал быстро рыть песок. То, на что наткнулась только что его рука, явилось на свет очень быстро. Пятиярдовая лестница была лишь присыпана песком, и выплыла из него, как длинная рыба из жёлтого моря. Приставив лестницу к чёрной ступеньке, Пит взял сундучок, мешочек с призом, свечу и полез.

Дверь оказалась замкнутой. Но внимательному взгляду явился в её откосе слегка выдвинутый камень. И Пит, вытянув его, добыл ключ. Замок дважды щёлкнул. Дверь отворилась. И Пит покачнулся, вздрогнув: оглушительный визг и крик обрушились на него, и помчалась к нему и маленькая, и подращённая детвора замка «Шервуд».

– Пит! – кричал радостный Дэйл. – Шесть часов! Шесть часов, это невероятно!

Он шагнул из лабиринта в цейхгауз. Его тянули, обнимали, целовали, толкали. Он стирал с лица песок, приклеенный к коже горячим потом, и сквозь слёзы обезсилено улыбался. На шее у него, кроме сундучка и мешочка с призом, на широкой шёлковой ленте висел и сверкал, вызывая кое у кого, как впоследствии оказалось, жгучую зависть, золотой квадратик с алым зигзагом в виде двух прямоугольных ступеней.

Глава 9
Принцесса и музыкант

Мне самому было удивительно, как надолго Фортуна загостилась в моей судьбе. Удачи – маленькие и большие – не переставали сменять друг дружку. Они бегали наперегонки, переливчатыми голосками смеялись. Лето 1770 года катилось, катилось! Огромный шар, сотканный из золотых искорок, окружил, вобрал в себя старый замок – небольшой каменный лэнд, добрый и щедрый. Всё, что я предпринимал – удавалось. То, о чём мечтал – приходило. Что брался увеличивать – росло само. Уильям, таращивший восторженный глазёнки, пытался ходить, поддерживаемый трепетными руками Эвелин. Кривенькие, толстенькие ножонки его заплетались. А Эвелин, улыбающаяся над ним, сама опять была толстенькой: к зиме мы ждали второго ребёнка.

Матрёшка

У меня было ощущение, что в мире появилось ещё одно солнце. Оно было небольшим, невидимым, но ощутительно явным. Я мог бы его назвать «счастьем места». Каждое утро оно вставало вместе с большим, привычным всем Солнцем над нашим маленьким «Шервудом», и заглядывало во все окна замка, и, незримо сливаясь с солнечными лучами, заливало коридоры и комнаты невидимой, но горячей, живой, ласкающей негой.

Однажды утром отдалённый удар скрытого колокола выставил меня из кабинета, и я поспешил вниз, в большой зал. Тай, стоявший возле дверей, коротко сообщил:

– Опасности нет.

И ушёл, оставив меня в предвкушении нежданных, но, судя по звуку колокола, вдруг вмешавшегося в это тёплое утро, кажется, хороших вестей. За дверью послышалось ржание лошади. Вошёл Робертсон, указывающий путь, и следом вошёл человек в скромной одежде рыбака.

– Вот владелец «Шервуда», – сообщил человеку, указывая на меня, Робертсон.

Тот подошёл и, поклонившись подал мне сложенный вчетверо лист. Я принял его, развернул.

СТОИМ В БРИСТОЛЬСКОМ ЗАЛИВЕ. ЖДЁМ ВЕТРА, ЧТОБЫ ПОДНЯТЬСЯ ПО РЕКЕ В ПОРТ. ЯРОСЛАВ

Быстро достав монету, я протянул посыльному. Но он, выставив руки, отказался её брать, заявив, что ему уже более чем щедро заплачено. Я настоял. И тогда он, поклонившись, отошёл к двери и сказал на ходу Робертсону:

– Может, бросить всё и сделаться почтальоном?

А я, торопливо расстёгивая домашний камзол, сказал Робертсону:

– Собирай всех. Гювайзена с детьми, Готлиба с Симонией, Климента, Иннокентия, Дэйла.

– Где собирать?

– На плацу.

И кивнул в сторону большой каменной лестницы, ведущей на «главную площадь». Робертсон быстро скрылся за дверью. Я подошёл к кухонной плите, к кухарочкам, примолкшим при виде происходящего. При всех мягко обнял Эвелин. Положив ладонь на её округлый живот, спросил:

– Ярослава встречать поедешь?

– О, охотно! – радостно вспыхнув, ответила она. – Вот если бы с Симонией в её карете! Так катится плавно…

– Симония и Готлиб сейчас будут здесь. Нужно посоветоваться с Гювайзеном – как устроить возможную торжественность встречи в порту.

– Хорошо, – кивнула мне Эвелин. – Я спрошу.

Такого Бристольский порт, наверно, ещё не видел. Подкатившая к конной стоянке солидная группа карет заняла совершенно всё её пространство. Как горох посыпались из карет детишки в зелёных плащах – полных три десятка. Выбрались степенно кавалеры и дамы. Из «мебельного» дома Иннокентий привёз Алис с Томиком. Давид прикатил с парой как клещи вцепившихся в него лесоторговых купцов. И, наконец, прибыл Луис, новый командор Бристольского адмиралтейства.

Ветер отчётливо сквозил с океана, но русских кораблей ещё не было. Гювайзен подошёл ко мне и сказал:

– Нушен денег для флаг и пушка.

Не вдаваясь в детали, я отстегнул от поясного ремня и протянул ему кошель. Приняв его, мэтр ушагал куда-то с детьми. Мне пришлось повелительными жестами отводить в стороны толпу, собравшуюся после нашего появления.

– Место для детей оставьте, – твёрдо говорил я грузчикам, портовым торговцам, купцам, купчишкам, городским зевакам, отставным морякам и матросам без фрахта. – Дети сейчас вернутся. Ещё шаг назад!

И, когда команда Штокса вернулась, их ожидал свободный квадрат пристани, шагов десять на десять. Под любопытными взглядами зелёные муравьи быстро и молча растянулись в цепочки и сели прямо на камни. Штокс распустил три длинные полосы цветного шёлка – синюю, белую, красную. В руках детишек появились иглы, и они принялись проворно эти полосы друг с дружкой сшивать. А над пристанью взметнулся и поплыл приветственный вой: на нижнем течении реки показались белые паруса. Протопали сквозь толпу Готлиб и Робертсон. С напряжёнными лицами, побагровев, они тащили короткую толстомордую кулеврину. Впереди деловито топал Носатый, прижимающий к животу бочонок с расталкивающей всех отчётливой белой надписью: «ПОРОХ».

Два корабля уже подходили к акватории порта. Дети, засуетившись, встали, отдали Штоксу длинный, из трёх полос флаг. Он примотал его к высокому древку и поднял над головой. Маленькие, но хорошо видимые с берега флаги на мачтах прибывающих кораблей приветственно плескались теми же тремя цветами: белым, синим и красным.

Готлиб заложил в толстенькую кулеврину мерный стакан пороха, забил войлок. Зажёг фитиль. Дождался, когда первый корабль, бросив якорь, развернётся, выкладываясь по течению, в рейд. Поднёс фитиль.

«Пок!!» – несильно выбросила выстрел пушчонка.

«Гра-га-га-гахх!!» – почти полностью окутался облаком порохового дыма первый корабль.

И вдруг я замер. Второй корабль, высокий и крепкий трёхмачтовик, не имел ни одного пушечного порта! Дикая нелепость, если принимать во внимание его предназначенность для дальних походов. Но зато мощный и ещё усиленный креплениями квартердек. Всё так, как я заказывал Ярославу. «Неужели это мой новый корабль?! Как же, как его могли так быстро построить?»

Да. Действительно, новый: ещё без названия на бортах.

Снова стукнула с пристани пушечка, и вновь расколол воздух над Бристолем тяжёлый корабельный ответ. «Сейчас сюда сбежится весь город…»

От переднего корабля отделилась шлюпка. Пошла к берегу. Дети на пристани визжали и прыгали. Над головами толпы взлетали завистливо-восторженные крики купцов: на палубах обоих кораблей желтели длинные стволы брёвен из северного леса.

Шлюпка пристала. Я помог Ярославу выйти. На виду у всех мы по-родственному обнялись.

– Как дошли? Штормы были?

– Отлично дошли! В шторм влезли лишь раз, возле дома, но такой, что потом пришлось паруса менять. А здесь погода ласковая, вот даже ждали хоть какого-то ветра.

Луис, шагнув, поприветствовал Ярослава, и толпа загудела: «сам командор!»

Давид, подойдя, обнял гостя. Спросил его:

– Не прикажете ли начинать?

– Давайте!

И, махнув рукой, Давид пустил в акваторию стаю азартных шлюпок, рванувшихся к кораблям, с которых уже сбрасывали в воду привезённые брёвна.

Луис подозвал команду таможенных работников, указал площадку, куда предстояло складывать лес.

– Какой красавец! – сказал я Ярославу, указывая на новый корабль.

– Всё, как ты просил, – ответил он. – Ни одного пушечного места. Всё пространство трюмов отведено под припасы и воду. В самом нижнем трюме, вдоль киля – длинная траверса тюремных клеток, из цельнополосного железа. Борта полностью из кедра – чтобы не возить с собой червей-древоедов. А весь рангоут внутри – только дуб. Самый крепкий, и никакого ореха или красного дерева. Дуб, только дуб, и стыкован наипрочнейше.

– Но как построили так быстро?!

– Но ведь сам делал! Пилорама, подаренная тобой, работала и днём и ночью. Дерево для остова брали исключительно свилеватое. И стволы пилили такие длинные, что сочленения редко где обнаружишь. Получилось корыто до того прочное, что никакой шторм не страшен. Не корабль – шкатулка волшебная! Знаешь, заложил уже на верфи и себе точно такой же.

– Тогда я закажу для него ещё один комплект «пушечного колеса».

Ярослав расплылся в улыбке:

– Об этом даже не осмеливался просить! Как таможня такой груз пропустит?

– Не волнуйте себя ненужным безпокойством, дорогой Ярослав, – негромко сказал, чуть наклонившись к нам, Луис. – Таможня – это я.

Ярослав благодарственно улыбнулся и, слегка поклонившись, проговорил:

– Теперь простите. Пойду здороваться.

И через миг был облеплен зелёными муравьями. О чём-то поговорил с мэтром Штоксом, Штокс что-то ответил. И ребятня, ликующе завизжав, принялась перемещаться в только что прибывшую шлюпку. Набившая их в себя, как горох в горшочек, шлюпка медленно и осторожно пошла к кораблю.

Я же, воспользовавшись моментом, подошёл к Алис. Обнял её. Взял на руки тяжёлого уже Томика.

– Как быстро растёт!

– Да, быстро. Правда, на Бэнсона очень похож?

– Похож, – подтвердил очевидное я. И спросил: – Как таверна?

– Всё чудесно. Видишь – кровля уже настелена. Внутри отделку закончили. Пока детишки путешествуют по русскому кораблю, можем подняться, сам всё увидишь.

Я взглядом позвал Эвелин, Давида, Симонию и Готлиба. По хорошо выложенной из камня новенькой лестнице мы медленно дошли до верха скалы. Перед входом в бывшую руину каменотёсы выбили в скале площадку ярдов пятнадцать на двадцать. Её покрывал солидный слой земли, на котором плотным ковром зеленела газонная трава. Этот газон перед входом в таверну мгновенно вызывал ощущение чистоты и простора.

По ровной как зеркало, набранной из плоских речных камней дорожке мы прошли мимо четырёх массивных, с выгнутыми спинками скамеек. Вошли в собственно таверну. Я ахнул! Огромный куб бывшей таможни сиял лаком дерева и охрой оштукатуренных стен. От широкого балкона, столов, стульев пахло свежей стружкой, лаком и скипидаром. Как вовремя, как изобильно пришло ко мне русское дерево! Пол набран из целиковых брусьев. Высоко над головой – строганные в квадрат балки, выкрашенные в красный цвет, и такого же цвета стропила. Шатёр кровли без потолка придавал огромному, массивному строению лёгкость и высоту. И всё это большое гулкое помещение заливал яркий солнечный свет.

– И что, кухня уже готова кормить? – спросил я Алис.

– Полностью всё готово. И мы с Томиком уже не уходим на ночь в дом с мебелью, а остаёмся здесь, в жилом бастионе.

Я осмотрел бастион. На верхнем этаже – две спальни, при них – две ванных комнаты. На нижнем – просторная гостиная-кабинет с блоком из камина и голландской отопительной печки. Две двери: выход в кухню и выход на скалу, к нехитрому сооружению, – колесо, труба, насос, – поднимающему из реки воду.

Вошли в кухню. Огромный камин, смотрящий округлым порталом прямо в столовый зал. За его спиной, в одном блоке с дымовыми трубами и вентиляцией – две варочные плиты. Длинные мощные полки со всевозможной посудой.

Поднялись на балкон. На одной половине – мягкие диваны и низкие столы для богатых посетителей и дворян. На противоположной – скамьи для оркестра. Ничего лишнего. Всё устроено легко и разумно.

– Тогда что же, – сказал я Алис. – Дожидаемся возвращенья «Дуката» – и торжественно открываем таверну.

– Томас, а можно надпись «Бэнсон иди домой» я напишу уже сейчас?

– Самой не нужно трудиться. Придут Готлиб и Робертсон, возьмут высокую лестницу и большими буквами сделают надпись.

В совершенно прекрасном настроении спустились на пристань. Большинство зевак толпились поодаль – возле несущих строгую вахту таможенников, где нанятые Давидом грузчики складывали мокрые после транспортировки к берегу брёвна.

– Детишки ползают по кораблю, – сказала Эвелин, – и, кажется, возвращаться пока не собираются. Так что давайте зайдём в любую таверну здесь, в гавани, и сравним её с нашей.

Так и сделали. Небольшой компанией заняли стол в ближайшей таверне, заказали что-то из закусок. Внимательно всё осмотрели.

– Здесь никакого уюта, – негромко произнес Давид. – А в нашей – как в главной зале у короля!

В эту минуту из дальнего угла долетел взрыв грубого хохота. Брошенным туда нашим взглядам предстал странного вида человек. Довольно молодой, лет двадцати, высокого роста, заметно полный. В неанглийской одежде. Кучка матросов только что устроила над ним какую-то грубую шутку, и высокомерная надменность на его лице развеселила их больше, чем сама шутка. Когда слуга принёс нам закуски, я спросил его:

– Что там происходит?

– Мальчонка-француз, – радостно оживившись, заговорил слуга, – начитался книг о романтических путешествиях и приехал в Бристоль. Здесь, закономерно, у него мгновенно украли документы и деньги. И вот уже неделю он живёт здесь. Хозяин его кормит безплатно, но имеет выгоду в том, что матросы вечерами во множестве собираются здесь, чтобы потешаться над ним. Он важно читает вслух роман на французском, «гля-гля-гля», а в него бросают хлебные шарики или дёргают под ним лавку. Он останавливает чтение и так надменно смотрит на всех, будто он сам – французский король! Все хохочут.

Слуга убежал. А Эвелин сказала мне:

– Томас, напрасно ли меня с детства учили французскому, немецкому и латыни? Проводи меня к его столику, и давай предложим попавшему в беду человеку возможную помощь.

Я с готовностью встал и, шагая первым, дошёл до дальнего углового стола. Встал, поклонился. Француз тотчас же тоже встал и отвесил изысканный, делая вензеля белыми пухлыми руками, поклон. Эвелин, приблизившись, что-то произнесла на французском. Ответ толстяка был доброжелательным и недлинным. Эвелин повернулась ко мне и сказала:

– Наш терпящий жизненные трудности собеседник, Поль-Луи, отказывается принять помощь от людей, ему незнакомых.

– Важный, – негромко заметил я, откланиваясь из беседы.

Мы вернулись к столу. Подозвав, чтобы рассчитаться, слугу, я сверх дал ему пяток шиллингов, попросив кормить гостя прилично и по возможности от грубых шуток оберегать.

– Подумай, братец, – говорил я ему, удивлённо прячущему монеты в карман, – что расскажет он дома, в Париже, когда родные разыщут его и он вернётся? Над ним глумится кучка грубых английских матросов. А мнение он составляет об Англии вообще.

С тем мы вышли из таверны и поспешили к нашему месту на пристани.

Шлюпка уже возвращалась от корабля, и в ней возвращались дети «Шервуда». Как королева маленького муравейника, в центре шлюпки белела нарядным платьем Власта. Она что-то, – с берега было не слышно, – оживлённо рассказывала.

Высыпав на берег, дети взяли из её рук, примчались к нам и протянули, хвалясь, странного вида игрушку. Большая толстая кукла из дерева, расписанная яркими красками и покрытая лаком. Тут же показали секрет: кукла разъединялась на две половины, а внутри её оказалась пустота, в которой находилась… ещё одна такая же кукла, только поменьше! Под ободряющим взглядом Ярослава Баллин и Пит разъединили и эту куклу, в которой также оказалась пустота, и в ней – ещё одна! А потом ещё, уже совсем маленькая.

– Какая чудесная игрушка! – улыбаясь, как ребёнок, проговорила Алис. – Это же как нужно было догадаться такое придумать!

– И сделать, – добавил с любопытством рассматривающий точёные половинки Готлиб.

– Ничего мудрёного нет, – ответил им Ярослав. – Сама придумка – перед глазами любого, кто видит закономерность жизни в цепочке бабушка-мама-дочь-внучка… А изготовить – ну всего лишь стоит иметь увлечение токарным делом, и токарный станок. А к этому ремеслу очень многих в России приохотил царь Пётр. У него в кабинете стоял такой станок, и, глядя на него, многие переняли.

Власта порхнула из шлюпки, и мы горячо приветствовали друг друга.

– Как зовут этих куколок? – спросила Ксанфия, прижимая к груди уже выросшую огненно-рыжую курочку.

– Саму большую зовут Матрёна, или Матрёшка, – ответила ей Власта. Потом Домна и Дарья. И самую маленькую – Акулина, или Акулька.

– Они милые! – сообщила с восторгом Ксанфия, – они живые, любимые! Давайте они будут у нас в комнате жить!

И быстро посмотрела на обмахивающегося треуголкой высокого Штокса.

– Кде же шить девойтшкам, – ответил он благосклонно, – как не в комнате девойтшек.

– Как изобильно прибавляется у нас детей, – тихо и радостно сказала мне Эвелин. – Вот ещё и Матрёшка!

Обратно Ксанфия возвращалась, имея в руках не только Живулечку, считающую место у неё на груди своим домом, но и толстенькую, улыбающуюся лакированным лицом куклу.