Текст книги "Неугомонная"

Ева задумалась: «Моррис, кажется, все больше и больше интересуется тем, где я бываю и чем занимаюсь. Но почему он не спросил, как зовут пресс-атташе, которого я заарканила? Это очень странно… Он что, уже знал, кто это такой?»

Ева зашла в свой кабинет и проверила лоток с входящей почтой. Газета «Критика» из Буэнос-Айреса поместила ее статью о германских военно-морских учениях в Атлантическом океане, у берегов Южной Америки. Теперь следующий этап: Ева переписала статью полностью, но уже с выходными данными газеты из Буэнос-Айреса, и разослала ее всем подписчикам «Трансокеанской прессы». Она позвонила Блайтсвуду на радиостанцию университета Вашингтона – Ли и, пользуясь их устным кодом, обозначающим срочность, – «Мистер Блайтсвуд, это – мисс Далтон», – сообщила, что у нее есть интригующая история из Аргентины. Блайтсвуд сказал, что их это, возможно, заинтересует, но прежде чем передавать эту историю по всему миру, необходимо снабдить ее американскими выходными данными. Поэтому Ева послала телеграммы Джонсону в Медоввилль и Витольдскому в Франклин-Форкс, подписав их просто «Трансокеанская пресса» и добавив туда несколько ключевых предложений из стенограммы речи Рузвельта. Ева знала: они догадаются, что это – от нее. Если Джонсон или Витольдский передадут статью из «Критики» в эфир, то тогда она с чистым сердцем сможет дать статье очередные выходные данные, теперь уже независимой американской радиостанции. Таким образом, литературный вымысел продолжит свое движение от одного средства массовой информации к другому, набирая вес и значимость – чем больше выходных данных, тем больше источников, так или иначе фактически подтверждающих срочный характер материала. При этом авторство Евы Делекторской останется в тени. В конце концов на материал клюнет одна из крупных американских газет (возможно, не без помощи Ангуса Вульфа), и посольство Германии отправит статью по телеграфу в Берлин. Потом последуют опровержения, послов будут вызывать для дачи объяснений и предоставления опровергающих доказательств, а это, в свою очередь, послужит началом для другой истории или даже целой серии историй, которые «Трансокеанская пресса» будет распространять своим подписчикам по телеграфу. Размышления о перспективах собственной выдумки наполнили Еву энергией и чувством легкой гордости, она представляла себя паучком, сидящим в центре все время растущей сложной паутины инсинуаций, полуправд и выдумок. И вдруг ее словно кипятком ошпарило: вновь нахлынули неприятные воспоминания о ночи, проведенной с Мэйсоном Хардингом. А ведь Ромер постоянно повторял, что это будет грязная война, в которой все средства хороши.

Ева шла домой вдоль южной границы Центрального парка, глядя на деревья, уже начавшие покрываться желтым и оранжевым в преддверии осени, когда вдруг услышала звук шагов в том же темпе, в котором шла она. Это был один из приемов, усвоенных ею еще в Лайне. Результат получался почти такой же, как от похлопывания по плечу. Ева остановилась, чтобы поправить ремешок у туфли, и, ненароком оглянувшись, увидела в трех-четырех шагах от себя Ромера. Он внимательно всматривался в витрину ювелирного магазина, а потом внезапно развернулся и пошел в другую сторону. Немножко подождав, Ева последовала за ним по Шестой авеню, пока не увидела, что он зашел в большой гастроном. Она заняла очередь у прилавка далеко от Ромера, наблюдая, как он взял себе сэндвич и пиво, а потом сел в угол, где было много народу. Она купила себе кофе и подошла к нему.

– Привет. Можно присоединиться?

Она села и заметила:

– Ну и конспирация!

– Нам следует быть более осторожными, – сказал Ромер. – Проверять все дважды, трижды. Правду говоря, мы немного озабочены: некоторые из наших американских друзей стали слишком часто интересоваться, чем мы занимаемся. Думаю, что мы слишком разрослись – и теперь трудно игнорировать масштаб происходящего. Отсюда вывод: прилагай дополнительные усилия, чаще расставляй ловушки, смотри, чтобы не было хвоста, внимательно слушай друзей и обращай внимание на странные звуки в телефонной трубке.

– Ясно, – ответила Ева, глядя, как он вгрызается в свой огромный сэндвич. Ничего подобного по размерам она никогда не видела на Британских островах.

Ромер тщательно все прожевал, проглотил и только потом продолжил:

– Знаешь, все очень довольны Вашингтоном. Я получил массу благодарностей и должен сказать, что ты хорошо проявила себя, Ева. Очень хорошо. Не думай, что я воспринимаю это как само собой разумеющееся.

– Благодарю.

Она не могла сказать, что довольна своими достижениями.

– Золото – многообещающий юноша.

– Понятно, – сказала она и задумалась. – А он что, уже…

– Его ввели в действие вчера.

– Ага.

Ева представила себе, как кто-то раскладывает фотографии на столе перед потрясенным Мэйсоном. Она могла даже представить, как он плачет. «Интересно, что он сейчас думает обо мне?» От этой мысли Еве стало неуютно.

– А что, если он мне позвонит? – спросила она.

– Он тебе не позвонит. – Ромер замолчал ненадолго. – Мы никогда так близко не подбирались к «главному». Спасибо тебе.

– Может быть, он и не понадобится нам надолго, – непонятно почему предположила Ева, словно хотела ослабить растущее в ней чувство вины, на какое-то время сдержать охвативший ее стыд.

– С чего ты это взяла?

– «Ройбен Джонс» потоплен.

– Это, кажется, абсолютно никак не повлияло на общественное мнение, – заметил Ромер без всякого сарказма. – Похоже, американцам гораздо более интересно, как сыграет университетская команда «Нотр Дам» против армейских «Черных рыцарей».

Этого Ева понять не могла.

– Но почему? Ведь погибло сто с лишним молодых моряков, боже правый.

– Именно потопленные подводными лодками американские корабли и вовлекли Штаты в прошлую войну, – сказал Ромер и отложил две трети огромного сэндвича, признав свое поражение. – И люди до сих пор помнят об этом. – Он криво ухмыльнулся.

«Сегодня Лукас в странном расположении духа, – подумала она, – кажется, почти рассержен».

– Простые американцы не хотят участвовать в этой войне, Ева, чтобы там ни думали их президент, или Гарри Гопкинс, или Гейл Уиннат.

Он жестом показал на толпу людей в гастрономе: мужчины и женщины, дети, рабочий день закончен, все болтают, смеются, покупают огромные сэндвичи и свои газированные напитки.

– У них здесь хорошая жизнь. Они счастливы. Зачем рушить все это ради войны за три тысячи миль отсюда? А ты сама как думала бы на их месте?

Ева затруднилась с ответом.

– Ну хорошо, а что с этой картой? – спросила она, чувствуя, как ее аргументы тают. – Она хоть что-нибудь изменила? – И задумалась снова, как бы пытаясь найти убедительные доводы для себя самой. – А речь Рузвельта? Они не могут отрицать, что война становится все ближе к ним. Панама – это их задний двор.

Ева заметила, что Ромер позволил себе слегка улыбнуться в ответ на ее искренний пыл.

– Ну ладно, должен признаться, что мы весьма довольны, – сказал он. – Мы совсем не ожидали, что это так эффективно сработает, и так быстро.

Ева помедлила секунду, прежде чем задала свой вопрос, стараясь выглядеть по возможности равнодушной.

– Значит, это наша работа? Карта – наша – ты это имел в виду?

Ромер посмотрел на Еву с легким укором, как учитель на бестолковую ученицу.

– Конечно. Вот вся история: немецкий курьер разбил свою машину в Рио-де-Жанейро. Неосторожный парень. Его увезли в больницу. В его портфеле была найдена эта замечательная карта. Слишком все просто, не правда ли? Мне очень не хотелось идти этим путем, но, кажется, наши друзья «купились» полностью. – Он замолчал. – Кстати, я хочу, чтобы завтра обо всем этом было написано в «Трансокеанской прессе». Поставь повсюду источник – правительство Соединенных Штатов, Вашингтон, округ Колумбия.

Ева поискала в сумочке блокнот и карандаш, после чего записала все, что перечислил Ромер: пять новых государств на южно-американском континенте, согласно секретной карте, оказавшейся у Рузвельта. В Аргентину, по этой карте, должны войти Уругвай с Парагваем и половина Боливии. К Чили отойдут вторая половина Боливии и Перу полностью. Из Колумбии, Венесуэлы и Эквадора будет образована «Новая Испания», и, что особо возмутило Рузвельта, Гитлер собрался включить туда зону Панамского канала. Только Бразилия в основном останется такой, какой была.

– Должен сказать, что у нас получился довольно красивый документ: «Argentinien, Brasilien, Neu Spanien» – и все это пересечено предполагаемыми маршрутами «Люфтганзы». – Он ухмыльнулся.

Ева убрала свой блокнот и воспользовалась этим как предлогом, чтобы посидеть какое-то время молча и переварить все это, удивляясь собственной наивности и доверчивости. Неужели ее до сих пор так просто провести? Ромер учил: никогда ничему не верь, никогда, никогда. Всегда ищи другие объяснения, другие варианты, изнанку.

Подняв глаза, Ева увидела, что он смотрит на нее по-особенному. Она бы сказала – с нежностью, но одновременно и со скрытым вожделением.

– Я скучаю по тебе, Ева.

– И я скучаю по тебе, Лукас. Но что мы можем сделать?

– Я собираюсь послать тебя на курсы в Канаду. Ну, ты знаешь: обработка документов, хранение, всякое такое.

Она поняла, что он имеет в виду «станцию М» – лабораторию по подделке документов Британского центра координации безопасности, работавшую под крышей Канадской радиовещательной корпорации. Все необходимые им документы изготавливались на «станции М». Ева подумала, что и карта тоже, наверное, сделана ими.

– На какой срок?

– На несколько дней – но перед тем как отправиться туда, возьми небольшой отпуск, в качестве поощрения за все хорошее, что ты сделала. Я предлагаю Лонг-Айленд.

– Лонг-Айленд? Правда?

– Да. Я могу рекомендовать гостиницу «Наррагансетт инн» в Сент-Джеймсе. Некие супруги Вашингтон забронировали там номер на эти выходные.

Она ощутила в себе инстинктивное сексуальное возбуждение. Внутри нее сначала все опустилось, а потом подтянулось.

– Звучит совсем неплохо, – сказала Ева, спокойно заглянув ему в глаза. – Везет же этим супругам Вашингтон. – Она встала. – Я лучше пойду. Мы сегодня собрались в ресторан с Сильвией.

– Хорошо, только будь внимательна и осторожна, смотри вокруг как следует, – сказал он серьезно, неожиданно напомнив ей заботливого родителя. – Проверяй все трижды.

В этот момент Ева подумала о том, влюблена ли она еще в Лукаса Ромера. Больше всего ей сейчас хотелось поцеловать его, коснуться его лица.

– Хорошо, – ответила она. – Буду осторожна.

Ромер поднялся и положил на стол несколько монет на чай официанту.

– Ты завела себе безопасное место?

– Да, – ответила она. Ее «безопасный дом» в Нью-Йорке находился в Бруклине, это была однокомнатная квартира без горячей воды. – Я сняла себе квартиру за городом.

Это было почти правдой.

– Хорошо. – Ромер улыбнулся. – Приятного тебе отдыха.

Вечером в пятницу Ева села на поезд до Лонг-Айленда, вышла в Фармингдейле и сразу же пересела на другой поезд, который шел обратно в Бруклин. Выйдя с вокзала, она десять минут побродила вокруг перед тем, как снова сесть на другой поезд, следующий по боковой ветке. На нем она доехала до конечной станции – Порт-Джефферсон. Там взяла такси до автовокзала в Сент-Джеймсе. На выезде из Порт-Джефферсона Ева следила за машинами сзади. Одна, казалось, держала постоянную дистанцию за ними, но когда Ева попросила водителя ехать медленнее, машина быстро обогнала их. От автобусной станции Ева пешком дошла до гостиницы «Наррагансетт инн», хвоста за ней вроде бы не было – она старательно следовала указаниям Ромера.

Еве понравилась гостиница. Это был большой комфортабельный дом, обшитый досками кремового цвета. Он стоял в хорошо ухоженном саду на окраине городка. Отсюда открывался вид на дюны вдалеке. Ева сразу почувствовала холодный ветер с пролива Лонг-Айленд-Саунд и похвалила себя за то, что надела пальто. Ромер ждал ее в общей гостиной, где в камине потрескивали собранные на берегу дрова. Мистер и миссис Вашингтон сразу же поднялись наверх в свою комнату и не выходили оттуда до следующего утра.

8
«Бриджес»

Я ВСЛУХ ПРОЧЛА матери письмо.

Дорогая мисс Гилмартин!

Лорд Мэнсфилд благодарит Вас за то, что Вы связались с ним, но выражает сожаление, поскольку, в силу своей занятости, он не сможет удовлетворить Вашу просьбу относительно интервью.

Искренне Ваша,

Анна Орлогги, секретарь лорда Мэнсфилда

– Написано на бумаге палаты лордов, – добавила я.

Мать подошла, взяла письмо и стала внимательно его изучать. Чрезвычайно внимательно. Ее губы двигались, когда она читала этот лаконичный отказ. Мне было непонятно, взволновало ли ее это письмо или нет. Она выглядела довольно спокойной.

– Анна Орлогги… Мне это нравится, – сказала мама. – Могу спорить, что никакой Анны Орлогги на самом деле не существует. – Она сделала паузу – Смотри, здесь – телефонный номер.

Мать принялась ходить взад-вперед по моей гостиной. Она пришла на прием к господину Скотту – расшаталась коронка, – а ко мне заскочила без всякого предупреждения. Письмо принесли сегодня утром.

– Тебе налить чего-нибудь? – спросила я. – Сока? Кока-колы?

У меня был перерыв на обед. Беранжер только что ушла, а Хамид должен был прийти в два. Людгер с Ильзой уехали в Лондон «навестить друга».

– Давай кока-колу, – сказала она.

– Когда ты прекратила употреблять алкоголь? – спросила я, проходя в кухню. – У тебя ведь во время войны была такая привычка.

– Полагаю, ты догадываешься почему, – сухо сказала она, проследовав за мной. Мама взяла у меня стакан и сделала глоток, но я видела, что ее ум напряженно работал. – Вот что, Руфь, позвони сейчас по этому номеру, – решила она, и ее лицо неожиданно ожило. – Да, так и нужно сделать, и скажи, что хочешь поговорить с ним о «СБД Лимитед». Это должно сработать.

– Ты в этом уверена? Не выпускаешь ли ты здесь джинна из бутылки?

– Да, но в этом-то и весь смысл.

Я очень неохотно набрала лондонский номер и долго слушала гудки на том конце провода. Я уже почти собралась положить трубку, когда мне ответил женский голос:

– Приемная лорда Мэнсфилда.

Я объяснила, кто я такая, и сказала, что только что получила письмо от лорда Мэнсфилда.

– Ах, да. Мне очень жаль, но лорд Мэнсфилд за границей, и в любом случае – он не дает интервью.

Женский голос звучал четко и аристократично – я подумала, была ли эта женщина Анной Орлогги?

– Будьте так любезны, передайте лорду Мэнсфилду, – сказала я, решив подчеркнуть аристократические нотки в своем собственном голосе, – что мне хотелось бы задать ему несколько вопросов по поводу «СБД Лимитед».

– Боюсь, что это ничего не изменит.

– А я боюсь, что изменит, если вы не передадите ему это, причем изменится, скорее всего, место вашей постоянной работы. Я абсолютно уверена, что лорд Мэнсфилд захочет говорить со мной. «СБД Лимитед» – это очень важно. У вас есть номер моего телефона, в первом письме. Я была бы весьма признательна. Спасибо вам большое.

– Я ничего не могу обещать.

– «СБД Лимитед». Пожалуйста, не забудьте сказать ему это. Спасибо. До свидания.

И я положила трубку.

– Умница, Руфь, – похвалила меня мать. – Мне бы не хотелось быть сейчас на другом конце провода.

Мы проследовали к выходу через кухню. Я показала свою новую садовую мебель, и мать надлежащим образом одобрила ее, но мысли ее все еще витали далеко.

– Я уверена, что теперь он встретится с тобой, – сказала она задумчиво. – Он не сможет удержаться. – Она повернулась ко мне и улыбнулась. – Как прошло твое свидание?

Я рассказала ей о Хамиде и его объяснении в любви.

– Как замечательно, – воодушевилась мама. – Он тебе нравится?

– Да, – ответила я. – Очень. Но я не люблю его.

– Какая досада. А он хороший человек?

– Да. Но он – мусульманин, Сэл, и он собирается работать в Индонезии. Я вижу, куда ты клонишь. Нет – отчим для Йохена из него не получится.

Мама не осталась на обед, но попросила меня позвонить ей немедленно, как только будет что-нибудь от Ромера.

Хамид снова пришел на урок. Он взял себя в руки и держался нормально. Мы посвятили все время новой главе из жизни Амберсонов, – те возвратились после неудачного отпуска, проведенного близ замка Корфе, где от них убежал их пес Распутин, – и погрузились в таинства настоящего совершенного длительного времени глагола. «Последнее время Распутин вел себя как-то странно. Соседи жаловались на его лай». Страшная угроза нависла над замкнутым миром городка Дарлингтон-Креснт. Перед уходом Хамид снова пригласил меня поужинать с ним в «Брауне» в пятницу вечером, но я тут же сказала ему, что занята. Он не стал настаивать. Сперва я было решила, что он успокоился, однако, учитывая это новое приглашение, оказалось, что еще нет.

В ожидании детей мы с Вероникой стояли и курили недалеко от детского сада «Гриндлс».

– Как Сэлли? – спросила Вероника. – Лучше?

– Вроде да. Но тревожные симптомы все еще остаются. Она купила себе ружье.

– О боже…

– Стрелять в кроликов, как ока говорит. А история о том, чем она занималась во время войны, становится все более… удивительной.

– Ты ей веришь?

– Да, верю, – прямо ответила я, будто признаваясь в совершенном мной преступлении.

Я постоянно думала об этом, но история Евы Делекторской выглядела настолько органичной, детальной и точной, что просто не могла быть продуктом сознания, искаженного фантастическими домыслами, не говоря уже о старческом слабоумии. Хотя чтение постоянно поступавших ко мне новых порций истории заставляло меня волноваться, поскольку в моем сознании фигуры Евы и Сэлли все еще никак не могли совместиться. Когда я читала о том, что Ева спала с Мэйсоном Хардингом для того, чтобы впоследствии его можно было шантажировать, я не могла связать этот исторический факт, этот акт самопожертвования, намеренного отказа от личных моральных правил со стройной симпатичной женщиной, которая ходила по моей гостиной всего несколько часов назад. Какой силой воли нужно обладать, чтобы согласиться на секс с незнакомцем ради спасения своей страны? Может быть, это было всего лишь рациональное решение, без обиняков. Отличалось ли это от действий солдата, убивающего врага во имя спасения своей отчизны? Или, что гораздо ближе, от лжи своим ближайшим союзникам ради интересов родной страны? Возможно, я была еще слишком молода и просто не могла представить себе, что чувствовали люди во время Второй мировой войны? Похоже, мне этого никогда не понять.

Йохен и Аврил вприпрыжку выскочили из детского сада, и мы вчетвером пошли по Банбери-роуд.

– На нас идет волна тепла, – сказал Йохен.

– Волна тропического тепла. Именно так.

– Это как морская волна? Волна тепла переливается через нас? – спросил он, изобразив рукой поднимающуюся волну.

– Или, – сказала я, – солнце машет нам как веером, заставляя тепло дуть на землю.

– Ну, это просто смешно, мамочка, – заметил он недовольно. – Ты что, думаешь, я маленький?

Я извинилась, и мы пошли к дому, продолжая болтать. Мы с Вероникой строили планы поужинать вместе в субботу вечером.

Уже в квартире я собралась напоить Йохена чаем, когда зазвонил телефон.

– Мисс Гилмартин?

– Да, это я.

– Вас беспокоит Анна Орлогги.

Это была та же самая женщина – она произносила свою фамилию даже без намека на итальянский акцент, так, словно была представительницей одной из старейших семей Англии.

– Да, – сказала я. – Слушаю. – Сердце колотилось от волнения.

– Лорд Мэнсфилд встретит вас в своем клубе в пятницу вечером в шесть часов. У вас есть ручка и бумага?

Я записала детали: его клуб назывался «Бриджес», а не «Бриджес клаб», просто «Бриджес» – и находился где-то у парка Сент-Джеймс.

– В шесть вечера в эту пятницу, – повторила Анна Орлогги.

– Я приеду.

Я положила трубку и тут же почувствовала подъем: наша хитрость удалась. Одновременно я очень переживала, понимая, что именно мне придется встречаться с Лукасом Ромером. Внезапно все обрело реальность, и внутренний подъем сменился легким приступом тошноты, а во рту неожиданно пересохло. Я понимала, что испытывала сейчас чувство, которого, по моему убеждению, у меня просто не могло быть – и немного испугалась.

– С тобой все в порядке, мамочка? – спросил Йохен.

– Да, все хорошо, мой дорогой. Просто зуб прихватило.

Я позвонила матери, чтобы поделиться с ней новостью.

– Сработало. Точно так, как ты и говорила.

– Хорошо, – сказала она довольно спокойным тоном. – Я так и знала. Я потом объясню тебе подробно, что нужно будет делать и говорить.

Только я положила трубку, как раздался стук в дверь, которая вела из квартиры в кабинет дантиста. Я открыла и увидела на пороге господина Скотта, сиявшего так, словно он слышал – через этажное перекрытие, – как я сказала «зуб прихватило», и устремился вверх по лестнице мне на помощь. Однако у него за плечом маячил коротко подстриженный молодой человек в дешевом темном костюме. Вид у него был весьма официальный.

– Привет, привет, Руфь Гилмартин, – сказал господин Скотт. – Ну и дела творятся! Вот этот молодой человек – он из полиции – хочет побеседовать с тобой. Ну, увидимся позже – может быть…

Я пригласила полицейского пройти в гостиную. Он присел в кресло и попросил разрешения снять пиджак, – на улице просто парило. А затем представился: детектив-констебль Фробишер. Фамилия мне понравилась, сама не знаю почему. Фробишер встал и осторожно положил пиджак на подлокотник кресла, а затем сел снова.

– К нам поступил запрос из лондонской полиции. Они интересуются местонахождением молодой особы по имени… Ильза Бунцль. – Он произнес имя и фамилию, тщательно выговаривая звуки. – Очевидно, что она звонила по этому номеру из Лондона. Это так?

Мое лицо ничего не выразило. Если они узнали, что Ильза звонила сюда, значит, чей-то телефон прослушивается.

– Нет, – сказала я. – Никакого звонка не было. Скажите еще раз, как ее зовут?

– Ильза Бунцль. – Он повторил ее фамилию по буквам.

– Вы понимаете, я занимаюсь с иностранными студентами. Так много людей. Приходят, уходят.

Детектив Фробишер записал: «Занимается с иностранными студентами», задал несколько вопросов («Не мог ли кто-нибудь из тех, кого я учу, знать эту девушку? Много ли немцев учится в ОИП?») и извинился за то, что занял мое время. Я проводила его, вспомнив о господине Скотте. Я не солгала – все, что я сказала полицейскому, было правдой.

Возвращаясь в комнату по коридору, я думала о том, куда подевался Йохен. И тут я услышала его голос – тихий, почти неслышимый, – шедший из гостиной. «Должно быть, он проник туда после того, как мы вышли», – подумала я и заглянула в комнату через щель. Малыш сидел на диване с книгой на коленях. Но не читал, а разговаривал сам с собой и делал руками движения, будто раскладывал воображаемую кучку фасоли или играл в невидимую настольную игру.

Я, конечно, тут же, ощутила всепоглощающий, почти невыносимый приступ любви к сыну, усилившийся тем, что я подглядывала за ним исподтишка, а он и не знал, что я его вижу, а потому никого не стеснялся. Йохен отложил книгу и пошел к окну, все еще бубня себе под нос, но теперь уже замечая все вокруг: и в комнате, и за окном. Что он делал? Что происходило у него в голове? Какой писатель сказал, что настоящая, самая содержательная часть человеческой жизни проходит под покровом секретности? Я понимала Йохена лучше любого другого живого существа на этой планете, и все же в каком-то смысле, в какой-то степени у этого бесхитростного ребенка уже начала развиваться та скрытность, присущая подросткам, юношам и взрослым, ведь непрозрачный занавес возникает даже между самыми близкими людьми. А если взять, к примеру, мою мать, подумала я с кривой усмешкой, так это был даже и не занавес, а толстое шерстяное одеяло. Небось она обо мне думает точно так же, решила я и громко кашлянула, прежде чем войти в гостиную.

– А кто это был? – спросил Йохен.

– Детектив.

– Детектив? А что ему было нужно?

– Он сказал, что разыскивает опасного грабителя банков, которого зовут Йохен Гилмартин, и спросил, не знаю ли я такого.

– Мамочка!

Он рассмеялся и несколько раз ткнул в меня пальцем – сынишка всегда делал так, когда ему действительно было весело или когда он сильно сердился. Однако мне было не до смеха.

Я вышла в коридор, взяла телефон и позвонила Бобби Йорку.

История Евы Делекторской

Нью-Йорк, 1941 год

В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ Лукас Ромер позвонил Еве Делекторской ближе к середине ноября. Однажды утром она занималась в офисе «Трансокеанской прессы» разраставшимися словно снежный ком материалами, вызванными ее статьей о военно-морских учениях, – каждая газета в Южной Америке опубликовала этот материал в том или ином виде, – когда Ромер позвонил и предложил встретиться на лестнице у входа в музей «Метрополитен». Она доехала на метро до Восемьдесят шестой улицы, а потом прошла по Пятой авеню, перейдя на другую сторону от громадных жилых домов ближе к Центральному парку. Было холодно, и дул ветер, Ева натянула шляпку на уши и закутала шею шарфом. Осенние листья шуршали по тротуару (хотя здесь она научилась выражать это другими словами, по-американски), а продавцы каштанов уже стояли на перекрестках. Время от времени, пока Ева шла в сторону громадного здания музея, до нее доносился солено-сладкий запах дыма от их жаровен.

Ева увидела Ромера, ждавшего ее на ступенях; он был без шляпы и в длинном сером плаще, которого она раньше на нем не видела. Ева счастливо улыбнулась, снова вспомнив о двух днях на Лонг-Айленде, проведенных вместе. Быть в ноябре 1941 года в Нью-Йорке, встречаться со своим возлюбленным на ступенях музея «Метрополитен» казалось ей сейчас самым нормальным и обычным в мире явлением. Однако нельзя было забывать о суровой реальности: сегодня утром она прочитала в газетах, что немцы наступали на Москву. И на фоне этого их свидание с Ромером выглядело полным абсурдом и сюрреальностью. «Мы можем быть любовниками, – говорила Ева сама себе, – но мы к тому же еще и разведчики: поэтому все вокруг совершенно не такое, как нам кажется».

Ромер спустился по ступенькам ей навстречу. Ева разглядела его хмурое, серьезное лицо, и ей захотелось поцеловать его, ей захотелось немедленно отправиться в гостиницу на другой стороне улицы и весь день заниматься там любовью – но они даже не коснулись друг друга; они даже не пожали друг другу руки. Он обошел ее сбоку и показал на парк.

– Пойдем, прогуляемся.

– Как хорошо увидеться с тобой. Я скучаю.

Ромер посмотрел на нее так, будто хотел сказать: мы просто не можем разговаривать друг с другом подобным образом.

– Извини, – спохватилась Ева. – Прохладно, не так ли? – И быстро обогнала его у входа в парк.

Ромер ускорил шаг и догнал ее. Какое-то время они молча шли рядом по тропинке. Он первым прервал молчание, спросив:

– Не хочешь погреться немного под зимним солнцем?

Они нашли скамейку, смотревшую на небольшую лощину и какие-то камни. Мальчик бросал палку собаке, но та отказывалась бежать за нею. Поэтому мальчик шел за палкой сам, нес ее к собаке и бросал снова.

– Под зимним солнцем?

– Это просто курьерская поездка по заданию Британского центра координации, – пояснил Ромер. – В Нью-Мексико.

– Если все так просто, то почему они сами не сделают это?

– После «бразильской» карты они хотят выглядеть крайне «кошерными». Их слегка беспокоит, что ФБР наблюдает за ними. Поэтому они спросили меня, не мог бы кто-нибудь из «Трансокеанской прессы» выполнить это задание. Я подумал о тебе. Но если ты не хочешь, то вполне можешь отказаться. В этом случае я попрошу Морриса.

Но Еве очень захотелось поехать. И она знала, что Ромер знал, что ей захочется.

Она пожала плечами.

– Вообще-то, я не против.

– Не воображай, что я делаю это ради твоего удовольствия, – сказал Ромер. – Я просто знаю, что ты отлично справишься с этим заданием. Это все, что им нужно. Ты заберешь пакет и передашь его кому-то, после чего вернешься домой.

– Кто меня будет «вести»? Не Центр?

– Тебя будут «вести» в «Трансокеанской прессе».

– Хорошо.

Ромер протянул ей клочок бумаги и приказал выучить наизусть все, что на нем написано. Ева внимательно все прочитала и вспомнила господина Димарко, который учил ее в Лайне приемам мнемотехники.

– Телефонный код остался прежним? – спросила она.

– Да, во всех вариантах.

– Куда мне отправляться после Альбукерке?

– Тебе сообщат. Это будет в Нью-Мексико. А может быть, в Техасе.

– А потом что?

– Возвратишься сюда, а дальше – все как обычно. Это займет у тебя три-четыре дня. Немного погреешься на солнышке, посмотришь ту часть страны. Очень интересно.

Он протянул руку и сплел свои пальцы с ее.

– Когда я снова увижу тебя? – спросила Ева тихо, отворачивая лицо. – Мне понравилось в «Наррагансетт инн». Может, съездим туда еще раз?

– Боюсь, что вряд ли. Это трудно. Обстановка накаляется. В Лондоне уже сходят с ума. Похоже, все… вышло из-под контроля.

– А что с Золотом?

– Золото для нас – как луч солнца в дождливый день. Очень пригодился. Да, кстати: эта операция, в которой ты принимаешь участие, называется «Корица». Ты – Шалфей.

– Шалфей?

– Ты знаешь, как в Центре любят саму процедуру. Обязательно заведут папку и напишут на ней: «Корица. Совершенно секретно». – Он засунул руку в карман и достал оттуда толстый конверт светло-коричневого цвета.

– Что это?

– Пять тысяч долларов. Для самого последнего в цепочке, где бы он ни был. На твоем месте я бы выехал завтра.

– Хорошо.

– Тебе нужен пистолет?

– Неужели мне понадобится пистолет?

– Нет. Но я всегда спрашиваю.

– В конце концов, у меня есть ногти и зубы, – сказала Ева, согнув пальцы наподобие когтей и оскалив зубы.

Ромер рассмеялся, одарив ее своей белозубой улыбкой, а у Евы в памяти неожиданно возник Париж, та их давняя первая встреча. Она вдруг вспомнила, как Лукас переходил улицу, направляясь в ее сторону. И почувствовала слабость.

– Пока, Лукас, – сказала Ева, потом многозначительно посмотрела на него. – Когда я вернусь, нам нужно будет решить кое-что. – Она замолчала. – Не знаю, смогу ли я продолжать вот так дальше… Ты понимаешь, о чем я. Я думаю…

Он перебил ее:

– Мы все решим, не беспокойся. – И пожал ей руку.

И Ева вдруг неожиданно для себя самой сказала:

– Мне кажется, я люблю тебя, Лукас, вот в чем все дело.

Он ничего не ответил, просто проглотил ее слова, слегка пошевелив губами. Снова пожав Еве руку, он отпустил ее.

– Bon voyage, будь осторожна.

– Я всегда осторожна. Ты ведь знаешь.

Ромер встал, повернулся и ушел, широко шагая по дорожке. Ева проводила любовника глазами, мысленно внушая ему: «Ну же, оглянись и еще разок посмотри на меня! Я приказываю тебе обернуться, я требую, чтобы ты обернулся и еще раз взглянул на меня».

И Лукас это почувствовал – он повернулся и сделал несколько шагов назад, улыбнулся и привычно наполовину отсалютовал ей, наполовину помахал рукой.