Текст книги "Как вам это понравится. Много шума из ничего. Двенадцатая ночь. Перевод Юрия Лифшица"

Акт третий. Сцена третья

Другая часть леса.

Входят ТОЧИЛЛИ и ОДРИ. За ними – ЖАК.

ТОЧИЛЛИ. Милая Одри, давай вместе пасти твоих коз. Ну-с, Одри, я тебе по сердцу? Как ты относишься к моему скромному образу?

ОДРИ. Образу? Господи помилуй! Никогда бы не подумала, что вы носите с собой образ.

ТОЧИЛЛИ. С тобою, Одри, я ни дать ни взять влюбленнейший из поэтов – благородный Овидий. Я спокоен среди твоих коз, как и он, не опасаясь козней Августа, был спокоен среди готов.

ЖАК (в сторону). О образованность! Как ты оказалась в таком убожестве!

ТОЧИЛЛИ. Когда твоих стихов не слушают, когда твои остроты не попадают в цель, – это ужасней, чем для бродяги невозможность заплатить за выпивку в трактире. Почему боги не сделали так, чтобы поэзия была у тебя в чести?

ОДРИ. Постыдились бы. Я вам никакая не поэзия, я девушка честная. А много ли чести в вашей поэзии?

ТОЧИЛЛИ. Как тебе сказать. По-настоящему честная поэзия пропитана ложью. Все влюбленные падки до поэзии, поэтому их поэтические клятвы, сочиненные во имя любви, насквозь лживы.

ОДРИ. А вы смешали мою честь с этой поэзией да еще обращались к богам при этом! Век бы мне не знать вашей поэзии!

ТОЧИЛЛИ. Напрасно ты честишь поэзию. Ты вот клялась своей честью, но если бы в тебе была хоть капля поэзии, я бы смел надеяться, что ты лжешь.

ОДРИ. Разве вам не нравится, что я честная девушка?

ТОЧИЛЛИ. Ничуть. С твоею честностью тебе надо было уродиться некрасивой. А честность в сочетании с красотой – это все равно что мед, сдобренный сахаром.

ЖАК (в сторону). Ужасно умно для дурака!

ОДРИ. Но раз уж боги не создали меня красивой, пусть они помогут мне остаться честной.

ТОЧИЛЛИ. Видишь ли, честь, с которой носятся нечистоплотные дурнушки, напоминает мне добрый кусок мяса, поданный на грязном блюде.

ОДРИ. Нет, я, благодарение Богу, хоть и некрасива, зато чистоплотна.

ТОЧИЛЛИ. Если ты благодаришь Бога за некрасоту, – дай срок – будет тебе и нечистоплотность. Но я все равно на тебе женюсь. Я говорил с викарием соседней деревни, сэром Оливером Путансом. Он любезно согласился сочетать нас здесь, в лесу.

ЖАК (в сторону). Вот бы взглянуть на это бракосочетание!

ОДРИ. Дай нам Бог жить дружно!

ТОЧИЛЛИ. Аминь. Кто-нибудь другой на моем месте до смерти перепугался бы от подобной затеи. И то сказать, вместо храма лес, вместо свидетелей рогатые животные. Но что нам до чужих рогов? Мужайся, Точилли! От рогов, как это ни гнусно, не убежишь. Недаром говорят: ни один человек не знает всего изобилия, в котором живет. Еще бы! Ни единый не знает, насколько длинны его рога. Но муж тут ни при чем. Рога ему от жены вместо приданого. Рога? Именно. И не только у людей бедных, нет! У благородного оленя рога куда ветвистее, чем у сельского быка. Стало быть, благословенна участь холостяков? Ничуть. Город с каменными стенами настолько же ценнее деревни, насколько лысина рогатого женатика солиднее голого холостяцкого лба. И поскольку уметь держать оборону лучше, чем спасаться бегством, постольку наличие рогов почтеннее их отсутствия. А вот и сэр Оливер.

Входит ОЛИВЕР ПУТАНС.

Рад вас видеть, сэр Оливер. Вы совершите обряд под этим деревом или вам необходимо что-то вроде алтаря?

ОЛИВЕР ПУТАНС. А кто вам вручит вашу невесту?

ТОЧИЛЛИ. Никто. Такого подарка я бы не принял ни от кого.

ОЛИВЕР ПУТАНС. Нет, надо все делать по закону: ее должны вам вручить.

ЖАК (выходя). Венчайте их. Я сделаю все, что нужно.

ТОЧИЛЛИ. Привет вам, господин Имярек. Вы очень кстати. Как ваше здоровье? Благослови вас Бог за то, что вы в прошлый раз составили мне компанию. Я рад вас видеть. Не стоит снимать шляпу, наденьте ее, пожалуйста.

ЖАК. Зачем ты женишься, шут?

ТОЧИЛЛИ. А зачем быку ярмо, коню седло, а человеку жена? Голуби целуются, а супруги милуются.

ЖАК. Приспичило же такому утонченному человеку, как вы, жениться среди каких-то кустов. Вы же не бродяга. Шли бы вы в церковь, где опытный священник по-настоящему освятит ваш союз. А этот соединит вас так же, как скрепляют обойные доски: если хоть одна из них будет из непросушенного дерева, она со временем рассохнется и в самый неподходящий момент даст трещину: крак!

ТОЧИЛЛИ (в сторону). А по мне, лучшего священника и не надо. Он обязательно что-нибудь напутает, и когда мне захочется бросить жену, я смогу доказать недействительность свадебного обряда.

ЖАК. Послушайся меня, иди в церковь.

ТОЧИЛЛИ. Что ж, милая Одри, идем.

 
      Мы или станем мужем и женой,
      Или погрязнем во грехе с тобой.
 

Всяческих вам благ, милейший сэр Путанс. Или лучше так:

 
      Путанс, как вы добры!
      Путанс, как вы мудры!
      Сочетайте нас таинством брака.
      Или, может быть, так?
      Убирайтесь, мой друг.
      Мне теперь недосуг.
      Мне сегодня уже не до брака.
 

(ЖАК, ТОЧИЛЛИ и ОДРИ уходят.)

ОЛИВЕР ПУТАНС. Пусть эти молодые шалопаи глумятся над моим саном, пусть! Со своего пути я все-таки не сойду! (Уходит.)

Акт третий. Сцена четвертая

Другая часть леса.

Входят РОЗАЛИНДА и СЕЛИЯ.

РОЗАЛИНДА. Не приставай ко мне, я сейчас расплачусь.

СЕЛИЯ. Плачь на здоровье, только не обессудь: мужчины, насколько мне известно, не плачут.

РОЗАЛИНДА. Даже если у них такая же причина для слез, как у меня?

СЕЛИЯ. О такой причине они могут только мечтать. Ну, а ты просто обязана поплакать.

РОЗАЛИНДА. И волосы-то у него, как у Иуды.

СЕЛИЯ. Пожалуй, потемнее. Зато его поцелуи – прямые потомки иудиных.

РОЗАЛИНДА. И все же волосы у него прекрасные.

СЕЛИЯ. Краше некуда: каштановый – всем цветам цвет.

РОЗАЛИНДА. А его поцелуи чисты, как приобщение Святых Таин.

СЕЛИЯ. Сама Диана целовала его в уста. Сестры из зимнего ордена могут только завидовать чистоте его поцелуев: само целомудрие освежает их.

РОЗАЛИНДА. А почему он нарушил клятву и не пришел?

СЕЛИЯ. Потому что он всегда нарушает свои клятвы.

РОЗАЛИНДА. Ты это серьезно?

СЕЛИЯ. Не настолько, чтобы считать его карманником или конокрадом, однако искренность его любви можно сравнить с опорожненной бутылкой или с вылущенным орехом.

РОЗАЛИНДА. По-твоему, он ветрен в любви?

СЕЛИЯ. Если любит, то да, но в нашем случае, кажется, любовью и не пахнет.

РОЗАЛИНДА. Но ты же собственными ушами слышала, как он клялся в любви.

СЕЛИЯ. Вчера слышала, но сегодня пока еще нет. Кроме того, клятвы влюбленного сродни ручательствам торгаша: оба пытаются всучить просроченные векселя. Кстати, он здесь в лесу состоит при герцоге, твоем отце.

РОЗАЛИНДА. Вчера я имела удовольствие встретиться с отцом и ответить на кучу его вопросов. Особенно он интересовался моим происхождением, но я сказала, что в этом отношении мы с ним совершенно равны. Он лукаво посмотрел на меня и удалился. Но к чему ты приплела моего отца, когда у нас есть более существенный предмет для разговора – Орландо?

СЕЛИЯ. О, он поистине прекрасен! Прекрасны его стихи, его речи, его клятвы, которые он беззастенчиво разбивает о сердце своей возлюбленной, – это в нем особенно прекрасно. Он похож на горе-рыцаря, который пытается атаковать противника сбоку, но вылетает из седла с переломанным копьем, напоминая при этом гусака, хотя и благородного. Но разве не прекрасно все, что делает молодость, помноженная на сумасбродство! Но сюда идут.

Входит КОРИНН.

 
КОРИНН. Вы, господа, все интересовались
      Тем по уши влюбленным пастушком,
      Который, помните, ходил за мною
      И до небес превозносил пастушку,
      Жестокую владычицу свою.
СЕЛИЯ. И что с того?
КОРИНН. Хотите посмотреть
      На представление в живых картинах,
      Где бледную, но искреннюю страсть
      Румяное бесстрастье отвергает?
      Пожалуйста, могу вам показать.
РОЗАЛИНДА. Чужая страсть подпитывает пыл
      Того, кто от любви лишился сил.
      Сочувствуя игре чужих страстей,
      Я, может быть, приму участье в ней.
 

(Уходят.)

Акт третий. Сцена пятая

Другая часть леса.

Входят СИЛЬВИЙ и ФЕБА.

 
СИЛЬВИЙ. О Феба, не гони меня, о Феба!
      Не убивай с небрежностью такой.
      Палач, и тот свою жалеет жертву,
      Хоть от привычки головы рубить
      Окаменело сердце у него.
      Иль ты, неумолимее, чем он,
      Чья жизнь – кровопролитие сплошное?
ФЕБА. Хорош палач я, нечего сказать,
      Раз не могу от жертвы убежать.
      Мои глаза, сказал ты, убивают?
      Ты очень мил, а главное – правдив.
      По-твоему, нежнейшие глаза,
      Что прячутся пугливо от пылинки,
      Тираны, душегубы, палачи?
      Раз так, то я сейчас тебя убью.
      Как? Ты не умер? Даже не упал?
      Хоть притворился б! И тебе не стыдно?
      Не ложь ли, что мои глаза – ножи?
      Куда ты ими ранен, покажи.
      Вот если б ты иголкой укололся
      Или ладонь порезал о тростник,
      Заметны были б или след укола,
      Или царапина, или порез.
      Ну, а мои глаза не мечут стрел:
      Ты цел и невредим и можешь снова
      Напрасно их винить Бог знает в чем.
СИЛЬВИЙ. Когда-нибудь, о Феба дорогая,
      Твоя неискушенная душа
      Узнает, что такое сила страсти.
      Тогда поймешь ты – поздно, к сожаленью! —
      Что от любовных стрел не видно ран.
ФЕБА. Там видно будет, а до той поры
      Исчезни с глаз. Как та пора настанет,
      Нещадно надо мною издевайся,
      А я тебя сейчас не пощажу.
РОЗАЛИНДА (выходя). Но почему, простите? Кто вы родом,
      Что вы не только мучите его,
      Но радуетесь, пытки изощряя?
      Вы вовсе не красотка, – воля ваша,
      Но если с вами спать, то в темноте.
      Зачем играть бездушную гордячку?
      Что смотрите? Неужто я не прав?
      Вы созданы природою для рынка,
      По трафарету. Черт меня возьми!
      Глядит, как будто хочет обольстить!
      Не обольщайтесь, милая моя.
      Во мне не пробуждает обожанья
      Стеклярус ваших глаз, ни смоль волос,
      Ни творог щечек, ни чернила бровок.
      А ты, пастух, в уме ль? Ходить за нею,
      Как вслед за тучей ветры и дожди?
      Найдутся дураки и без тебя
      Уродов делать. Ты ведь как мужчина
      Красивей, чем как женщина она.
      Ты для нее что зеркало, пастух.
      Глядясь в тебя, она воображает
      Себя неотразимой. Полно, девка!
      Ты небеса должна благодарить
      За то, что хоть один в тебя влюбился.
      И вот тебе мой дружеский совет:
      Пока есть покупатель, не торгуйся.
      Считай за счастье стать его женой:
      Злой страхолюд страшнее, чем незлой!
      Пастушка, полюби его. Прощай.
ФЕБА. Ах, юноша, ругательство твое
      Милее мне, чем вся его любовь!
      Хоть целый год ругайся напролет.
 

РОЗАЛИНДА (в сторону). Он очарован ее уродством, она – моим злоречием. Отныне, когда она будет угощать его суровыми взглядами, я буду приправлять ее суровость острыми речами. – Что означает твой, пастушка, взгляд?

 
ФЕБА. Отнюдь не злобу к вам.
РОЗАЛИНДА. Не вздумай только
      В меня влюбиться, горько пожалеешь.
      В любви я лживее застольных клятв.
      А коль захочешь ты меня найти,
      Мой дом среди оливковых деревьев.
      Сестра, идем? – Пастух, возьмись покруче. —
      Идешь, сестра? – Помягче будь, пастушка.
      Не зли его. Будь рада, что хоть он
      В тебя, и то по глупости, влюблен.
      Пора нам в поле, милая сестра.
 

(РОЗАЛИНДА, СЕЛИЯ и КОРИНН уходят.)

 
ФЕБА. Пастух умерший прав: «Тот не влюблен,
      Кто не был первым взглядом покорен!».
СИЛЬВИЙ. О Феба, ты…
ФЕБА. Да, Сильвий, что тебе?
СИЛЬВИЙ. О Феба, я страдаю!
ФЕБА. Милый Сильвий,
      Тебе я сострадаю.
СИЛЬВИЙ. Так утешь!
      Ведь если сострадаешь ты тому,
      Кто, Феба, от любви к тебе страдает,
      Ты и сама влюбись в него, – и вмиг
      Страданье растворится в состраданье.
ФЕБА. Но я тебя – как ближнего – люблю.
СИЛЬВИЙ. А как мужчину?
ФЕБА. Это – себялюбье!
      Нет, я тебя уже не ненавижу,
      Как раньше, но еще и не люблю.
      Ты мило рассуждаешь о любви,
      Не скучно мне, как некогда, с тобой
      И не докучны мне твои услуги.
      Но большего не требуй от меня
      И радуйся, что я тебя терплю.
СИЛЬВИЙ. Настолько чист огонь любви моей,
      Настолько ты не жалуешь меня,
      Что будут для меня обильной жатвой
      Жнецом несрезанные колоски.
      Лишь согласись хотя бы мимолетной
      Улыбкой жизнь поддерживать во мне.
ФЕБА. А кто был тот невежливый юнец?
СИЛЬВИЙ. Он здесь недавно, я его не знаю,
      Но он и приобрел у старика
      И пастбище, и стадо, и овчарню.
ФЕБА. Не вздумай ревновать, я просто так.
      Мальчишка грубиян, но златоуст.
      А что такое грубость, если тот,
      Кто нам грубит, приятен нам? А мальчик
      Смазлив, не так, чтоб очень, но смазлив.
      И, верно, горд. Но гордость не порок.
      Вот будет сердцеед! А как глядит!
      Словами ранит – взглядом исцеляет:
      Не успеваешь рану ощутить.
      Будь он повыше… Впрочем, подрастет.
      Нога могла быть лучше, но стройна.
      А губы – так бы и поцеловала! —
      Пунцовы, как и щеки у него:
      Отличны те от этих лишь оттенком,
      Как алый цвет от розового цвета.
      Внимательно мальчишку рассмотрев,
      Пред ним бы ни одна не устояла.
      Да, Сильвий, но… его я не люблю…
      Однако не могу и ненавидеть,
      Хоть есть за что… его мне не любить.
      Как он посмел глумиться надо мной?
      Глаза, сказал, и волосы черны.
      Ну да, он оскорблял меня, конечно!
      Как я ему смолчала, не пойму?
      Жаль, но упущенного не вернуть.
      Ему пошлю я колкое письмо,
      А ты его снесешь. Согласен, Сильвий?
СИЛЬВИЙ. А как же, Феба!
ФЕБА. В сердце и уме
      Мое посланье сложено давно.
      Язвительно и коротко оно.
      Осталось написать. Идем же, Сильвий.
 

(Уходят.)

Акт четвертый. Сцена первая

Арденнский лес.

Входят РОЗАЛИНДА, СЕЛИЯ и ЖАК.

ЖАК. Я бы хотел, милый юноша, побеседовать с тобой.

РОЗАЛИНДА. Говорят, вы водитесь с меланхолией?

ЖАК. Да, я предпочитаю меланхолию развлечениям.

РОЗАЛИНДА. Большие дозы того или другого в равной степени отвратительны в людях, которые в общественном мнении должны были бы котироваться ниже горьких пьяниц.

ЖАК. А разве плохо быть грустным и молчаливым?

РОЗАЛИНДА. Немногим хуже, чем быть простым столбом.

ЖАК. Поймите, я меланхоличен не как непризнанный ученый; и не как погруженный в себя музыкант; и не как надменный придворный; и не как мечтающий о славе солдат; и не как расчетливый дипломат; и не как признанная красавица; и не как безнадежно влюбленный, который меланхоличнее всех вместе взятых. Нет, я меланхоличен по-своему; моя меланхолия многосоставна, многопланова и в то же время проста. Она, я бы сказал, является экстрактом моих путевых впечатлений, размышления о которых вызывают у меня разлитие черной желчи и вследствие этого – грусть.

РОЗАЛИНДА. Так вы путешественник! Так бы сразу и сказали. Теперь понятно, отчего вы грустны. Боюсь, вам удалось поглазеть на чужое добро, лишь промотав свое. А разглядывать чужое, не имея за душой своего… Помните пословицу: видит око да зуб неймет?

ЖАК. Зато я познал жизнь.

РОЗАЛИНДА. И от этого загрустили? Я бы предпочел жизнерадостную глупость, чем знающую жизнь безрадостность. Стоило путешествовать ради того, чтобы узнать жизнь, которая вас и знать не пожелала.

Входит ОРЛАНДО.

ОРЛАНДО. Поклон и счастье милой Розалинде!

ЖАК. Опять стихи? Нет, я этого не вынесу! Прощайте. (Уходит.)

РОЗАЛИНДА. Прощайте, господин Путешественник! Если вы не пришепетываете, не одеваетесь по-заграничному, не издеваетесь над обычаями своего народа, не смеетесь над своими родителями и не вините Господа Бога в своей никчемности, кто вам поверит, что вы были, например, в Венеции и катались в гондоле. – Как, это вы, Орландо? Вы уже здесь? Я не ждала вас так рано! Хорош влюбленный! Если вы еще раз меня обманете, можете не показываться мне на глаза.

ОРЛАНДО. Милая Розалинда, если я вас и обманул, то всего на час.

РОЗАЛИНДА. На целый час обмануть любовь! Если так называемый влюбленный опоздает на тысячную долю тысячной доли секунды к своей возлюбленной, то я готова держать пари, что Купидон только пощекотал его, а сердца даже не задел.

ОРЛАНДО. Смилуйся, дорогая Розалинда.

РОЗАЛИНДА. Прочь с глаз моих! Раз вы так неторопливы, пусть моим поклонником станет улитка.

ОРЛАНДО. То есть как – улитка?

РОЗАЛИНДА. А вот так! Улитка медленно ползет, потому что тащит на себе собственный дом. Такого свадебного подарка вам нипочем не преподнести вашей избраннице. Ко всему прочему, улитка всегда ползет за своей судьбой.

ОРЛАНДО. За какой судьбой?

РОЗАЛИНДА. За своими рогами. Ведь именно за них вам подобные благодарят своих супруг. А улитка женится, будучи уже рогатой, и не оскорбляет жену подозрением в измене.

ОРЛАНДО. Добродетельные женщины не изменяют, а моя Розалинда – из таких.

РОЗАЛИНДА. Вы говорите обо мне?

СЕЛИЯ. Как ты себя ни тешь, у него есть Розалинда почище тебя.

РОЗАЛИНДА. Вот как! Тогда я меняю гнев на милость. Можете за мной поухаживать, у вас есть все шансы кое-чего добиться. А любопытно, будь я вашей настоящей-пренастоящей Розалиндой, о чем бы вы со мной говорили?

ОРЛАНДО. Я бы поцеловал тебя безо всяких разговоров.

РОЗАЛИНДА. Нет, до этого вам все же пришлось бы долго уговаривать меня, а если бы вы иссякли, можно было бы приступить к поцелуям. Когда хороший оратор запинается, он пьет воду, а когда влюбленный теряется в разговоре с любимой – храни нас Бог от этого! – он прибегает к поцелуям.

ОРЛАНДО. А если он не добьется поцелуя?

РОЗАЛИНДА. Тогда беседа завязывается снова: он снова приступает к уговорам.

ОРЛАНДО. Можно ли так потеряться в разговоре с госпожой своего сердца?

РОЗАЛИНДА. Будь я госпожой вашего сердца, вы бы смогли. Не то пришлось бы признать, что мое целомудрие одержало победу над моим умом.

ОРЛАНДО. Стало быть, если я посватаюсь к моей Розалинде, я могу перед ней опростоволоситься?

РОЗАЛИНДА. Только в том случае, если у вас что-нибудь расстегнется из одежды. Но, кажется, вы забыли обо мне, а я и есть ваша Розалинда.

ОРЛАНДО. Я рад лишний раз назвать тебя Розалиндой, потому что готов бесконечное количество раз повторять это имя.

РОЗАЛИНДА. Ну, так знайте: на ее месте я бы вам отказала.

ОРЛАНДО. А я бы тогда умер не сходя с этого места.

РОЗАЛИНДА. Не верю. Едва ли умрете без помощи адвоката. За шесть тысяч лет от сотворения мира ни один мужчина не умер на своем месте, то бишь не умер от любви. Троил – и тот, как ни старался, а помер от удара греческой дубинкой по голове. А уж он-то казался идеальным любовником. Жаль, что Геро не успела уйти в монастырь, а то Леандр еще долго наслаждался бы жизнью. Но молодому человеку захотелось окунуться жаркой летней ночью; он нырнул в Геллеспонт, заплыл далеко от берега, потом судороги и – конец. А древние дураки приплели ни с того ни с сего Геро из Сестоса. Выходит, – солгали. Мужчины порою умирают, умерших мужчин поедают черви, но при чем здесь любовь?

ОРЛАНДО. Неужели и моя Розалинда будет рассуждать подобным образом? Какой ужас! Да нахмурь она брови, – одно это свело бы меня в могилу.

РОЗАЛИНДА. Ручаюсь, это не сведет в могилу и мошки. Но хватит об этом. Ваша Розалинда сегодня в духе и готова удовлетворить любое ваше желание.

ОРЛАНДО. Пусть она меня тогда поцелует.

РОЗАЛИНДА. Хорошо. Клянусь целовать вас по пятницам, субботам и во все остальные дни недели, но… только после свадьбы.

ОРЛАНДО. И ты пойдешь за меня?

РОЗАЛИНДА. Хоть двадцать раз подряд.

ОРЛАНДО. Не понял.

РОЗАЛИНДА. Вы хороший человек?

ОРЛАНДО. Смею надеяться.

РОЗАЛИНДА. Вот для того, чтобы получить как можно больше добра, мне и хочется повторить процедуру двадцать раз подряд. – Сестра, придется тебе стать священником и обвенчать нас. – Вашу руку, Орландо. – Ты что, сестра, не согласна?

СЕЛИЯ. Но я не знаю, с чего начать.

РОЗАЛИНДА. Со слов: «Орландо, согласен ли ты…».

СЕЛИЯ. Достаточно. Орландо, согласен ли ты взять в жены девушку по имени Розалинда?

ОРЛАНДО. Согласен.

РОЗАЛИНДА. А когда?

ОРЛАНДО. Немедленно! То есть сразу же после венчания.

РОЗАЛИНДА. Тогда говори: «Розалинда, я беру тебя в жены».

ОРЛАНДО. Розалинда, я беру тебя в жены.

РОЗАЛИНДА. Орландо, я беру тебя в мужья, даже не спросив, есть ли у тебя разрешение на брак. Таким образом, невеста заменила священника. И немудрено: женщины вечно желаемым подменяют действительное.

ОРЛАНДО. Мужчины – тоже, – настолько желанны предметы мужских желаний.

РОЗАЛИНДА. А как долго вы собираетесь жить в любви и согласии с со своей настоящей Розалиндой?

ОРЛАНДО. Целую вечность плюс один день.

РОЗАЛИНДА. Один день – это по-мужски, а вечность оставьте в покое. Увы, Орландо, увы. Мужчина до свадьбы глядит апрелем, а после нее – декабрем. И девушка в девицах – вылитый май, а в замужестве – куда только деваются теплые деньки? Я замучу тебя ревностью, как берберийский голубь свою голубку; я буду криклива, как попугай в пору дождей; непостоянна в желаниях, как мартышка. Я буду кривляться перед зеркалом, как горилла; закатывать истерику из-за ерунды; лить слезы, когда к нам приедут гости; и хохотать гиеной, когда ты ляжешь отдохнуть.

ОРЛАНДО. И моя Розалинда будет выделывать такое?

РОЗАЛИНДА. Твоя Розалинда будет делать то же, что и я.

ОРЛАНДО. Значит, она дура.

РОЗАЛИНДА. Нисколько. Дура до такого не додумалась бы. Самая умная женщина всегда и самая своенравная. Какие бы преграды ни ставили бы женскому уму, – он все равно проскользнет: не в дверь – так в окно, не в окно – так в замочную скважину, не в скважину – так в дымоход.

ОРЛАНДО. А не начнет ли муж такой высокоумной женщины учить ее уму-разуму?

РОЗАЛИНДА. Вряд ли он займется этим раньше, чем наткнется на свою жену, направляющуюся – от великого ума – прямо в постель соседа.

ОРЛАНДО. А какой ум надо иметь женщине, чтобы с умом выйти из столь щекотливого положения?

РОЗАЛИНДА. Обычный женский. Она скажет мужу, что идет узнать, не сидит ли он у соседа. И муж лишний раз убедится в ее способности выкручиваться, если только она не лишится дара речи. Женщина, которая в такой ситуации не заставит мужа просить у нее прощения за свою подозрительность, не должна рожать детей, ибо они уродятся дураками.

ОРЛАНДО. Не может ли милая Розалинда два часа побыть без своего Орландо?

РОЗАЛИНДА. Увы, ее возлюбленный хочет, чтобы его любимая за эти два часа умерла от тоски.

ОРЛАНДО. Меня ждет к обеду герцог. Через два часа я снова буду у твоих ног.

РОЗАЛИНДА. Можете идти куда вам угодно и на сколько угодно! Я была уверена, что этим все и кончится. Чуяло беду мое сердце, и подруги мне говорили, но я их не послушалась. Льстивыми словами вскружил мне голову, и вот результат: еще одна девица осталась в дурах. Теперь – хоть в воду! Целых два часа, вы сказали?

ОРЛАНДО. Только два часа, очаровательная Розалинда.

РОЗАЛИНДА. Даю вам честное слово, накажи меня Бог, клянусь истинной верой и другими небогохульными клятвами, что если вы хоть на йоту обманете меня, если вы опять опоздаете, – хоть на секунду, – вы будете в моих глазах самым закоренелым лгуном, самым бесстыдным возлюбленным, самым неподходящим мужем для вашей подлинной Розалинды – из целой орды святотатцев! Сдержите слово, не дайте мне повода обвинить вас.

ОРЛАНДО. Клянусь тебе всеми святыми, что сдержу, – так бы я поклялся и своей Розалинде! До свидания.

РОЗАЛИНДА. Ладно. Доверимся времени. Старик Время беспристрастен в расследовании подобных преступлений. Прощайте.

(ОРЛАНДО уходит.)

СЕЛИЯ. Ты, видно, совсем рехнулась от любви. Болтать болтай, но обливать грязью женщин не смей! Содрать бы с тебя штаны – пусть весь лес полюбуется на птицу, нагадившую в собственное гнездо.

РОЗАЛИНДА. Ах, сестра, сестрица, сестричка, моя милая сестренка, неужели ты не видишь, что я утонула в любви и продолжаю в нее погружаться? Дно моей любви так же не измеряно, как дно мирового океана.

СЕЛИЯ. Иными словами, она бездонна: сколько чувства в нее ни вливай, все уходит, как в прорву.

РОЗАЛИНДА. Нет, о глубине моих чувств знает только незаконнорожденный и бессовестный сын Венеры, произведенный на свет пресыщенным безумцем – воображением, – этот маленький и шкодливый слепец, мешающий людям видеть только за то, что он сам не может смотреть. Повторяю тебе, Селия, без Орландо мне жизнь не мила. А сейчас я заберусь в тень и буду, вздыхая, ждать его возвращения.

СЕЛИЯ. А я пойду спать.

(Уходят.)