Текст книги "Механист"

Кривоного танцуют которую тысячу лет охотники, пытаясь нагнать вот уже тысячи лет противящихся этому маралов. Они, наверное, тоже неслабо проголодались. Охотники. За все эти какие-то тысячи лет.

Вик улыбнулся. В хорошую погоду даже к голоду отношение снисходительное. Стоящая рядом Венедис своим молчаливым присутствием тоже стимулирует настроение положительным образом. Потому что молчаливым. И потому что Венедис.

Только…

Что-то меняется.

Почему она всхлипывает? Отчего и без того размытые фигуры на камне совершенно теряют четкость, а челюсти сводит почти позабытой зубной болью?

Давит на барабанные перепонки, словно тело резко вздернули вверх, в разреженную атмосферу горных пиков, в небеса. В небесах не так легко, как кажется снизу. Там херово и нечем дышать. Кто там рассуждал про плохие-хорошие локации?

Впрочем, все терпимо – просто неожиданно. Зуб чуть болит – талисман работает. Вик восстанавливает дыхание, разворачивается и видит, как Венедис медленно оседает на землю. Механист бросается к девушке и помогает удержаться на ногах. Вот кому сейчас плохо, вот кто сейчас теряет себя в высоте тщетных небес. Глаза закатились, ресницы мелко дрожат, щеки стремительно бледнеют. На закушенной губе набухает капля крови.

Вик подхватывает выпавший из слабеющей ладони клинок, который только что щекотал его ребра, сдавливает пальцами щеки у основания челюстей так, что рот Венди приоткрывается, и вставляет между зубов рукоятку ножа. Держись, девочка.

Она держится, прижимается всем телом к Старьевщику, упирается лбом в его плечо. Вик вдыхает слабый аромат волос… Феромоны?.. Какая разница!.. Вдыхает аромат… И почти радуется тому, что сейчас происходит.

Тянутся секунды, каждая из которых – прожитый день, облака над перевалами то замирают, то дергано перемещаются, а Вик обнимает пахнущую незнакомо и притягательно женщину-ангела, и она не думает отстраняться.

И пусть с ее стороны это не порыв нежности, а инстинктивная тяга к талисману – Вик жадно вдыхает морозный воздух, охлаждая коронку и увеличивая амплитуду сигнала.

И пусть с его стороны это не порыв нежности, а тешащий самолюбие рефлекс мужчины-защитника, охраняющего свою подопечную, – Вик предпочитает думать, что все дело в этом.

Глупый, противоречащий инстинкту самосохранения рефлекс.

Но есть в происходящем и нечто… волнующее.

Венедис медленно приходит в себя, выплевывает нож, но все так же льнет к механисту.

– Ты вне их полей, – шепчет, – тебя нет для них, ты им неподвластен. Держись.

А чего держаться, ведь талисман – это механизм. Бездушный и безотказный. Даже загнись Вик там, на недавнем пожарище, контур продолжал бы работать в заданном диапазоне частот, пока тело механиста оставалось теплым.

Старьевщик покровительственно улыбается – держусь.

Венди пытается улыбнуться в ответ – получается не очень.

Гоньба? Где-то недалеко. Или нет? Вика наполняет злоба. Где? Он смотрит на лес, на горы, на реку. Солнце закрывает первая туча. Пейзаж уже не так очарователен. Наскальные охотники теперь не танцуют – хищно бросаются на затравленную добычу. Загнанную в угол. В угол?

Вик присматривается к рисунку. Древние ведь ничего не делали просто так? Вся их жизнь была наполнена смыслом, каждое действие в любой момент времени подчинялось несовместимому с праздным существованием стремлению выжить. Писаницы не плод вдохновения и не проба кисти, как бы коряво ни выглядели угловатые фигуры. Нарисовать трудоемкую картину на вертикальной десятиметровой стене и измарать детскими каракулями клочок бумаги – не одно и то же. Для первого нужна четкая, целесообразная причина.

Бесплодны попытки современных исследователей рассчитать примитивную волошбу древних – та магия была еще слишком животной для цивилизованного понимания. Но что всегда отличало человека от зверя и что способен увидеть механист в красноватых линиях на сером камне?

Зерно рационального.

И не важно, кто несколько тысяч лет назад жил в пещере напротив гигантской писаницы – искусный шаман или великий охотник. Важно то, что в те первобытные времена люди еще не разделяли магию и логику. Вик это видит.

Острая вершина – ориентир. Спираль заходящего солнца – указатель сторон света. Схематические зигзаги гор. Волнистая линия реки. Каньон с отвесными стенами – труба, как здесь называют. Тупик с клинообразным входом и узкой горловиной. При всей непропорциональности элементов – карта местности, план-схема оптимальной расстановки загонщиков и стрелков на стенах природной ловушки.

– Ау! – Венедис легко толкнула Старьевщика в грудь. – Чего вцепился?

Вик так увлекся созерцанием древней тактической карты, что не заметил, как ослабело, а потом вовсе сошло на нет внешнее давление. Девчонка теперь выглядела хоть и уставшей, но вполне боеспособной. Механист задержал руки на талии спутницы секундой дольше положенного и заглянул в глаза – нарочито-недоумевающе. Встретив во взгляде зарождающуюся злость, резко отпустил, словно обжегшись:

– Ой!

– А могла и коленом, – прокомментировала девушка, расправляя куртку.

Это точно – могла, и, вспоминая последствия стычки с местными в «Гостином углу», мало бы не показалось. Вик улыбнулся – поосторожнее надо с такими заигрываниями. Вот только навряд ли получится – лишний адреналин в крови всегда побуждает к рискованным поступкам.

– Это Гоньба? – уточнил Старьевщик само собой разумеющееся.

– Они. – Венедис развернулась и направилась в пещеру.

Следовало отдать должное – девчонка не совершала лишних телодвижений, не проявляла видимого беспокойства. Хотелось надеяться, что чай выкипел не весь, – в горле основательно пересохло, а ощущение времени несколько сбилось. Вик по-быстрому сгонял в кусты и, когда вернулся, обнаружил вещи почти собранными, костер потушенным, а Венедис – готовой выдвигаться. Кружки с отваром остывали на прохладной земле.

Механист подхватил свою и, обжигаясь, сделал несколько глотков.

– Не спеши так, – посоветовала девушка, – ошпаришь глотку – я с тобой нянчиться не буду.

– Хоть желудок горячим обдурю, – скривился Вик. Напиток на вкус был противный и потому, наверное, невероятно полезный для организма. – А что, торопиться нам некуда?

– Можно и на ходу попить.

То есть дожидаться этих самых ищеек Венедис не собиралась.

– Бежим? – поинтересовался Старьевщик.

– Отступаем. Они нас не видят. Запитались от какой-нибудь иппокрены и сканируют на удачу. Я не сопротивлялась – себя не проявляла. А ты для них и так пустышка.

Механист кивнул – вот отчего девчонка последнее время воздерживается от активной ментальной деятельности. Любое сакральное построение порождает всплеск. Если знаешь маску, особенности, то при должном умении можно идентифицировать источник и даже теоретически воздействовать на него. Видимо, о способностях ищеек Венди была очень высокого мнения.

– Да сколько можно бегать?

Девушка глянула на Старьевщика как на дурака. Обычного, не карточного.

– Сколько нужно – оторвемся.

– А тебе не кажется, что нас пытаются загнать в какую-нибудь ловушку?

Мысль показалась разумной – даже если преследователи не имели представления о писанице, сам процесс массовой травли дичи должен был оставить на местности соответствующий отпечаток. Древний след на месте большой охоты – ищейки Гоньбы вполне могли ориентироваться на отголоски доисторической магии.

– Возможно. В любом случае они уверены, что наше направление – юг. А мы… – Вик напрягся в ожидании гениального плана, – пойдем на запад.

– На пустой желудок?!

С ума сойти. Выдвигаться на перевал без припасов, снаряжения и возможности пользоваться способностями Венедис представлялось отчаянным идиотизмом.

Вику уже случалось уходить от погони налегке – когда убили Дрея Палыча, механисту посчастливилось вырваться из оцепления в одних портах и с ножом на поясе. Так и бежал через половину многолюдного Ишимского каганата, ночуя среди париев, голой кожей ощущая, как наступают на пятки ханские оперативники. Затеряться в сообществе бродяг оказалось эффективным решением – в свою среду подзаборники чужаков впускали легко, по неписаным канонам добытый скорбный харч делили на всех присутствующих, а из-за вечной круговерти лиц и постоянно одурманенного наркотиками и алкоголем состояния не выделяли и не запоминали случайных гостей. Даже на подсознании – это мешало потом дознатчикам определить перемещения беглеца.

Старьевщик не высовывался, не лез ни к кому с расспросами, сам не распространялся. Был тенью, как и большинство окружающих. Он с удивлением узнал тогда, что многие из отверженного общества скатились до такого состояния после установки ментограммы. В кругу бродяг к ментовкам относились, мягко говоря, нелестно и глушили занозу в сознании любыми доступными средствами, не брезгуя даже самыми зловещими препаратами. Вик, к слову, с этим делом не рисковал, а там не навязывали: да – да, нет – нет. Безумия в глазах хватало, чтобы механиста и так принимали за своего. Но цель у него была иная – не забыться, а выжить.

Для успеха нужно было только принять образ провонявшего нечистотами изгоя и не задерживаться долго на одном месте. Давалось это с трудом, и несколько раз его чуть было не поймали. Даже вспоминать не хотелось, через что довелось пройти.

Но тогда было тепло, попадались люди, готовые поделиться куском черствой лепешки и миской гнилой похлебки, и хотя бы природа являла благосклонность. Молодой механист шел и знал, что вернется – чтобы отомстить. Это помогало несказанно.

– Без еды обычный человек может продержаться до десяти дней, – Венди выглядела совершенно серьезной, – и у меня еще остался неприкосновенный запас.

Наличие энзэ не впечатляло – голодать в разреженной атмосфере гор равносильно самоубийству, но, учитывая бурю на западной стороне перевала, смерть от переохлаждения могла и не позволить сильно разыграться голоду. Старьевщик задумался. В конце концов, если станет совсем невмоготу, можно распотрошить несколько патронов и соорудить взрывпакет. К такому способу рыбалки душа не лежала – слишком пагубные последствия вызывал он в общей биокорреляции, но, выбирая между природой и своей персоной, механист предпочитал себя единственного.

Вот бы в лабораторию! На схеме мультивибратора, запитанной от блока мезомерных конденсаторов, можно соорудить чудодейственную удочку – хариусы сами заныривали бы в сачок. Рыба, она очень чувствительна к электромагнетизму, главное – подобрать нужную форму импульса. Да что хариусы – люди тоже готовы устремиться сомнамбулами на правильный сигнал необходимой амплитуды, хоть и нет у них чувствительной к электричеству боковой линии. Мозг людской сложнее рыбьего, но подбери к нему ключик – и пойдет человек на неодолимый зов невидимого удильщика, подправляемый в узловых ветвлениях сознания. Как олени на этой старинной горной писанице.

Так жить Старьевщик не хотел. И подыхать за перевалом тоже не планировал. Пока Венедис старалась подручными средствами скрыть признаки их пребывания в пещере, Вик прикинул, послужат ли хорошей меткой следы его естественных надобностей, справленных не в воду реки. Решив не рисковать, вытащил из кармана несколько заскорузлых недавних швов-узелков и незаметно подкинул в кусты.

Когда со стоянки снимались уже окончательно, Старьевщик еще раз задержался взором на скальных изображениях, сохраняя в памяти отдельные координаты и оценивая схематическую крутизну склонов рисованной ловушки. Олени в гору обычно идут неплохо – значит, крутизна там должна быть порядочная.

– Увидел чего? – спросила спутница.

– Не-а, – отмахнулся механист. – Интересно, сколько этому лет?

– Петроглифам? – повелась Венди на такую неожиданную любознательность. – Поздний неолит – тысяч семь-восемь.

Как у нее все просто – семь-восемь, тысячу туда, тысячу сюда. Старьевщик ощутил себя клопом, запутавшимся в ковре Вечности. Что ей, безбрежной, до того, какой дорогой поползут два ничтожных создания и что найдут в конце пути? Судьбе механист обычно не доверялся, но сейчас решил – будь что будет. По расчетам – через два-три часа пути случится развилка. Одно направление, по речной трубе, приведет куда-нибудь к ее истокам на перевале, другое, не менее заманчивое, – в ущелье, оканчивающееся тупиком с отвесными стенами. Маршрут для себя механист уже выбрал, а куда интуиция заведет в конце концов Венедис, ему было в данный момент все равно. Он на время отрешился от будущего, как всегда предпочитая играть в свои игры и по собственным правилам.

Дорога в сторону ловушки внешне оказалась не в пример более привлекательной, чем путь вдоль реки, – каменистый берег, зажатый скалами, действительно напоминал трубу, а нужное Вику направление выглядело как некрутой проход в сторону и вверх, к перевалу.

И все-таки Венди задержалась у распутья. Рискни девушка воспользоваться способностями, она бы почувствовала. Тупики всегда исторгают затхлость – энергия не струится сквозь них равномерным потоком, а случавшаяся там смерть, пусть даже тысячелетней давности, застаивается клейким тяжелым осадком. Тупики – хорошее место для убийства. Но Венедис не могла позволить себе ощущать мир. И все равно остановилась – Вик списал это на чутье, к которому относился не просто как к магии. Но свою судьбу механист предпочитал подталкивать.

– Водопад.

– Что? – не поняла спутница.

– Вода шумит, – махнул рукой Вик в сторону реки.

Девушка напряглась:

– Не слышу.

Несколько раз во время путешествия Венедис уже имела возможность убедиться в остром слухе Старьевщика. Объяснил он это длительным пребыванием в подземелье, где зрение зачастую остается невостребованным. Истинную причину тренированности именно этого чувства растолковывать было долго и лень. Но сейчас Вик не стал спорить – побоялся спугнуть.

– Пошли проверим. – И безразлично пожал плечами.

Маневрировать во лжи он умел не хуже титулованной особы. Идти проверять, чтобы повернуть назад, если вдруг вода падает с каскада, на который нельзя подняться, – значит терять время. То, что звук водопада не слышен девушке, говорит о большой удаленности. Значит – идти долго и терять много времени. Логическая цепочка выглядела безупречно – Венди развернулась и пошла легким путем. Легкие пути не всегда самые правильные – Вик незаметно ухмыльнулся и, пройдя некоторое расстояние, оставил за собой еще одну нитку от шва.

Просто на всякий случай – чтобы наверняка. В том, как хитро преследователи вынюхивают следы, ему пришлось убедиться еще ночью на пожарище, но полностью полагаться на чьи-то способности было не в правилах механиста. А на нитке оставалась его кровь, которую ищейки Гоньбы почуют по-любому, будь они мифическими существами или вполне заурядными тварями.

Вик, философствуя на тему: могли ли чувствовать олени, что их загоняют на убой, поспешил за княгиней. Еще его несколько интересовало, как отреагирует Венди, когда и если обо всем догадается, а также насколько ему самому важна реакция девушки.

Сопоставляя масштабы на писанице, до тупика-мешка было часа четыре хода – как раз к тому времени следует начинать задумываться о ночлеге.

Не стоит искать промысел в деяниях механиста. Зачем полагаться на эмоции, когда существует логика и другие более-менее точные дисциплины? В бесхитростной математике механиста две положительные величины всегда больше, чем одна отрицательная. Пусть даже единицей измерения в расчетах служит ненадежный шанс.

Здесь уже все было покрыто снегом, чему Вик беззвучно радовался. В глазах, правда, резало от непривычной белизны, но темные очки прекрасно защищали сетчатку от ожога. Старьевщик любовался горами – они сочетали в себе чистоту и мощь, бесстрастность и свободу.

Горам все равно, кто перед ними – механист, видок или ищейка Гоньбы. Им безразлично – они древнее всего, что можно себе представить. Даже писаницы – царапины на камне, секунды на тысячелетней линейке. Ну, Гоньба… очередная тайная ханская секта? Какое равновесие? Равновесие – это горы, а все остальное – зыбь.

Но даже горы разрушаются, только очень-очень медленно.

Что уж говорить о сиюминутных жизнях никчемных существ. Глядя на горы, Старьевщик не боялся быть дерзким. И не страшился смерти. Ему было все равно. В горах чувствуешь себя частицей Вечности.

А насчет смерти – избегать стоило лишь способов, недостойных Бессмертия. И только в горах можно было понять, что это такое.

– Ты часто бывал на той стороне?

Венедис шла легко, а механист уже потихоньку мучился одышкой, потому отвечал еще более, чем всегда, односложно:

– Случалось…

– Далеко?

Вик покачал головой. По своим механистским интересам он ходил на юго-запад, за Златоуст, в полузаброшенный городок Трехгорный, к слову, жили там не совсем люди. Чуть ближе по маршруту имелись еще несколько интересных и безымянных древних развалин, затерявшихся в краю больших заболоченных озер. Имена тех мест давно уже были вымараны из памяти, но механист их все-таки узнал – вполне, казалось бы, обычные на слух и незатейливые по смыслу имена городов Озерный и Снежный. Но было там в самом деле нехорошо – после прогулок механист всегда, разгоняя скверну, отпаивался мыльным щелоком, настоянным на березовой золе. Иногда даже приходилось вылеживаться и чиститься около недели.

А вообще Старьевщику хватало расположенных недалеко от Качканара и пользующихся дурной славой старинных руин под названием Лесные. Про Лесные бытовало множество жутких легенд, но все больше потому, что находились они рядом – на этой стороне, практически в Приграничье. Однако, по сравнению с тем же Озерным, в Лесных преобладали тишь да благодать.

Моисей же выбирался на запад чуть выше на север от того места – там было спокойнее, почти не встречались твари, и корысть у неприкаянных была другая – соль. Приграничники сначала надоедали набегами на западных дикарей, промышлявших солеварнями на местах довоенных шахт, а после начали обходиться почти мирной торговлей. Продвигались и глубже на Запад – для разведки. В одной такой ходке из любопытства участвовал Старьевщик. Через неделю пути по вполне нормальной местности отряд вышел на сгоревшую землю – лес там рос какой-то чужой, неправильный, и чувства видоки испытали неприятные. Отряд попытался обойти аномалию, а потом вхолостую повернул назад. Имелись и другие нахоженные маршруты, опасные, но прибыльные – даже похлеще соли. Да только паханств в Приграничье было больше, чем одно, и вопросы влияния решались лишь на очень серьезных сходках.

Из известных Старьевщику людей по-настоящему далеко довелось побывать только учителю. Дрея Палыча занесло почти на другой конец света – сюда, за Каменный Пояс. Учитель пришел с обжитого запада, лежавшего позади или посреди Пустоши, но о своем прошлом рассказывал редко, отрывочно и только Вику. С его слов Старьевщик знал, что живут там отнюдь не песьеголовцы или зеленые гоблины. Не только они.

– И как там?

Своими вопросами Венди заставляла усомниться в том, что сама явилась с той стороны. Впрочем, Вик мог изначально ошибаться, но едва уловимый мягкий акцент, особенности творимых заклинаний, незнание азбучных истин мешали отнести девушку и к восточному населению.

– По-всякому…

– Люди есть?

А где их нет – людей? Зверь уходит – летом на плоскогорье, где сытнее, зимой в лес – там тепло. Не приживется зверь в одном месте – откочует в другое, для зверя везде – дом родной и берлога с удобствами.

С людьми все не так. Человек сначала отвоевывает у природы, а потом врастает печенками в землю. Спали его жилище, вытрави ядом посевы, убей скотину, разрушь, втопчи, оскверни храм, а человек, упрямая тварь, если сдуру останется жив, вернется и снова усядется посреди пепелища – не согнать. Отстроится кособоко, возделает чахлые ростки и будет давиться смертельными испарениями – а куда идти? Здесь, тра-ля-ля, значит, наши отцы да деды испокон…

Живучее человек создание и приспосабливается – что таракан.

– Встречаются.

– А на каком языке говорят?

Вот те на. Народы на разных языках разговаривают, перемешалось ведь все – мама, не горюй. Глубже, например, на восток люди общались на цокающей тарабарщине, но и их, если припрет, можно было моя-твоя-понимай при помощи примитивного «маймачинского» и на пальцах. На западе вроде бы дело обстояло аналогично.

– Понять можно.

– Вот и ладно.

Палыч ведь внятно изъяснялся – хоть других наставляй. Черт возьми, Вик только сейчас обратил внимание – в говоре учителя тоже присутствовали такие же мягкие нотки, как у спутницы. Так откуда она тогда взялась, скажите на милость?

Сдавило в груди – то ли из-за одышки, то ли от воспоминаний. Дядя Дрей, Дрей Палыч, потом почти панибратски – Палыч. Наткнулся в своих странствиях на замкнутого беглого янычаренка, приблизил к себе, не отвернулся, да и сам осел, кузни-мельницы, почти человеком сделал. Почти – потому что механистом.

И гадай – зачем. Знания хотел оставить или отцовскую любовь разделить. Иногда казалось, когда науку кулаками вколачивал, что нужна ему была копилка для информации, бездушный автомат. Но все-таки больше по-родительски относился, хоть и сыном ни разу не назвал.

Имелись ли у Палыча в прежней жизни жена, дети, Вик не знал. Даже относительно возраста своего наставника пребывал в неведении – не годился Дрей в старики, только волосами был седой как лунь. Но доподлинно известно, причем это даже закупоренной механистской душой ощущалось, – прошел учитель через Любовь, прокатилась она по нему коваными колесами судьбы и ни одного живого нерва не оставила. Звал Ее, бывало, по ночам. Вик уже в детстве смекнул, что беда дяди Дрея с Зелеными Небесами связана. Не понимал только тогда, отчего зеленый для многих – цвет смерти.

А потом, когда картина более-менее сложилась из обрывков откровений учителя, для себя определил – скорбная история. Тягостное прошлое. Если правда или если все понял правильно.

Старьевщик думал когда-нибудь поведать миру про то, что случилось с Палычем. Как это представлял. Или даже попросить кого-нибудь, да хотя бы Моисеева Менестреля, сложить песню. Не для славы и ублажения слуха обывателей, а просто чтобы услышали, как было на самом деле. Может, на западе и ходили какие сказания, но сюда их молва пока не доносила.

Вик в угрюмом тюремном одиночестве пытался сам кувыркать слова, но ничего из этого не выходило. Или сырой забой оказался не лучшим местом для вдохновения, или все же не механиста занятие – изливать душу музыкой. Дальше названия процесс не пошел, хотя получилось оно грустное, на взгляд Старьевщика, и романтическое – «Танцевавшая с ветром» – самое то для красивой баллады.

Статутная княгиня вышагивала впереди, а ветер подхватывал снег у ее ног, и солнце искрилось на кружащихся кристалликах льда. Старьевщик горько усмехнулся, наблюдая, как зад спутницы грациозно вихляет в такт шагам, а ладони манерно отмахивают маятником – вправо-влево. Девчонка. В горы надо брать посох с окованной острой пяткой или, на худой конец, палку помассивнее, как это сделал он сам. Или, может быть, именно коряжина в руках мешает механисту так резво прыгать с камня на камень по курумнику?

Статутная княгиня в сверкающей снежной пыли. Интересно, могла ли она быть похожей на ту женщину из не начатой еще баллады? Танцевавшую и совершившую деяние, по сути своей, божественное?

Смог бы Старьевщик стать таким, как учитель, рассчитать и создать не стрельбу или электроудочку и даже не резонансный трансформатор, а Истинную Машину. И оставить в ней свою душу. Навсегда.

Куда так стремится эта девчонка, какая цель тащит ее, какого рожна он, здравомыслящий человек, таращится на ее задницу и тянется в будущее, заканчивающееся тупиком-ловушкой?

Может ли эта его история стать подобной истории Палыча, тоже начинавшейся как совместное путешествие людей, преследующих совершенно разные цели? И чем это все закончится? Так же как тогда – чьей-то смертью? В том, что смерти скоро случатся, механист не сомневался. Иначе и быть не может. Во-первых, вокруг него всегда витала тень костлявой, и оттого недавно увиденная карта из колоды Венедис вызвала особенное отвращение, а во-вторых, они неуклонно приближались к развязке настоящего этапа их пути.

Солнце приноравливалось скатиться за линию гор, а Вик уже видел вдалеке сужающиеся скалы и рассекающую их неровным шрамом подсвеченную щель-проход. Высота стен была изрядная, внушающая надежду, что все должно получиться так, как запланировано.

Ловушка оправдала самые смелые ожидания механиста – тесная долина, вытянувшаяся вдоль высокого хребта, напоминала разлом в теле горы и имела только один вход-выход. Когда Венди осознала, что их дорога оканчивается отвесным склоном, глаза ее наполнила грусть. Старьевщику даже стало жаль девушку. Немного.

Она посмотрела на механиста и ничего не сказала. Смеркалось, и возвращаться назад было бессмысленно, терялся день перехода – это она понимала без всяких комментариев. Существовала вероятность, что Гоньба не висит на пятках так плотно, но Вик не сомневался в обратном. Венедис, наверное, тоже почувствовала – добегались.

– Что делать будем? – спросила она после продолжительного разглядывания нависающих над головой камней.

– Спать.

Девушка вымучила из себя улыбку:

– А потом?

– Утро вечера и все такое.

Задумчивость спутницы Вику не нравилась – но до утра еще было время настроиться на победный лад. Старьевщик поведал, что при входе в долину на высоте добрых десяти метров заметил удобный карниз и вроде бы более-менее доступный подъем на него.

Заметил, потому что искал, следуя расстановке, изображенной на писанице, – все совпадало на доисторической схеме. Но о таких подробностях механист умолчал.

Девушка безразлично кивнула головой и побрела за ним. На этот раз – сзади, и Старьевщику пришлось изловчиться, чтобы незаметно для попутчицы подбросить и тут, на противоположном входу конце ловушки, оставшиеся нитки с засохшей кровью. Они должны были оказаться именно в этом месте – Гоньба. Да и надоело таскать всякий мусор в карманах.

Неказистая достоверность, с которой древние изображали номера охотников, поражала – на карниз хоть и с трудом, но удалось добраться сквозь сумерки. Вдобавок над площадкой, на высоте около метра, имелся скальный выступ-козырек. После расчистки от снега и драпировки одеялами у спутников появилось нечто вроде палатки. На небольшом костерке – добрую половину ноши механиста составлял подбираемый на ходу редкий в горах валежник – вскипятили воду, и Венедис расщедрилась на остатки концентрата. Такой подход Старьевщик одобрял – пусть желудок и требовал заполнить порожний объем, не доверяя небольшому брикету спрессованных опилок. Оставшиеся пустоты залили кипятком и горстью морошки.

– Ты подозрительно спокоен, – заметила Венди, когда путники, прижавшись спинами в одном спальном мешке, ворочались возле остывающих углей.

– А чего психовать? – удивился механист.

– Мы завтра сдохнем.

– Это не повод. – Вик сладко зевнул. – Да и что там такого – пара видоков, пускай и не слабых.

Девушка даже приподнялась на локте:

– Ты кретин. Гоньба – не видоки. Не такие видоки, как ты можешь себе представить. Они – Вестники и Ревнители.

– Надо же, – Старьевщик попытался вытянуть из собеседницы максимум информации, – у Хана теперь и такие секретные службы имеются…

– Да при чем тут Хан?! – Венди возмущенно дернула плечом. – Они вообще не отсюда!

– А откуда? – продолжил ковать по горячему механист.

– Оттуда, – отрезала девушка.

Они посопели молча еще некоторое время, и когда Вик, пользуясь непродолжительным теплом углей, уже начал прикемаривать, Венедис прошептала:

– У тебя психотип классического Дурака, Виктор. Может быть, что-нибудь и получится.

С дураками всегда так – ничего определенного.

Вик почмокал губами, делая вид, что уже заснул. Подумалось – Дурак, стоящий на карнизе, а рядом цепь заснеженных вершин, освещаемых лучами восходящего солнца. Карты ведь сугубо символичны, не так ли? Но дуракам закон не писан – они вольны буквально воспринимать пророчества и знамения. Значит, завтра. Здесь и на рассвете.

А еще у Дурака на плече котомка с Неизвестным. Пусть Неизвестное таковым и останется – утром механист не планировал прежде времени потрошить свой контейнер с кристаллами. Только в крайнем случае. Эка невидаль – ревнивые буревестники.

Хорохорясь таким образом, Старьевщик окончательно вырубился.

Сон был самый обыкновенный. В нем Вик был мальчишкой на лугу, заросшем сочной зеленой травой. Рядом находился Дрей – молодой, сильный, и он почему-то воспринимался не как Дядя, а как Отец. Под руку Палыча держала женщина. Черты лица ее отчего-то постоянно размывались – то она становилась похожей на Венди, то на печальный образ с древних икон, то просто принимала внешность какой-то незнакомой, но очень красивой девушки. И казалась Матерью.

– Выше! Выше! – кричал маленький Вик и смеялся.

– Выше! – задорно вторила ему девушка-мать и смотрела в небо, прикрывая глаза ладонью-козырьком.

Дрей радостно улыбался, разматывал катушку с тросом и поглядывал на прибор со стрелкой на зеркальной шкале.

А бумажный воздушный змей парил в недосягаемой высоте, и длинный шлейф извивался кольцами, как и положено всякому змеиному хвосту. Иногда мать жмурилась, дула в сторону змея, и вся конструкция резко уходила вверх.

И было легко и весело, и переполняли открытые души радость ребенка и ребячество родителей, и даже мыслей о том не возникало, что этот бумажный змей – никакой не Дракон, и нечего искать сакральные значения и символизм в далеком силуэте рукотворного приспособления.

Потому что другой, зрелой, механистической половиной сознания Вик помнил, что змей не простая игрушка. Это уловитель радиантных течений, и благодаря разнице потенциалов по тросу-проводнику стекает сейчас в аккумуляторы страшного оружия Дрея атмосферная энергия.

Наверное, сон навеяли недавние воспоминания об учителе и его Танцевавшей – всему ведь должно быть рациональное объяснение.

Древние охотники выбрали правильное место для своего секрета. На карниз практически не задувал ветер, и тепло сохранилось в импровизированной палатке почти до самого утра. Лучи восходящего солнца пронизывали устье входа в долину, освещали подступы, но скрывали в тени саму площадку, облюбованную вот уже несколько тысяч лет назад для доброй охоты. И сама небольшая долина – узкий, вытянутый разлом-аппендикс между скал длиной чуть больше двух километров – с карниза просматривалась идеально.

А настроение было уравновешенно-расслабленное, не исключено – благодаря последнему сну. Венедис тоже выглядела по-боевому, Старьевщик и не сомневался – чтобы заставить человека драться насмерть, надо поступить с ним, как с крысой. Загнать в угол.