Текст книги "Механист"

Костер разжигать не стали – чтобы раньше времени не обнаружить себя. Механист был отчего-то уверен – все произойдет сейчас, скоро. Он взялся заниматься стрельбой, смазал механизм подачи, почистил пьезоэлемент, поправил форму бумажных патронов, чтобы аккуратно и быстро ложились в гильзу плавающего затвора. Венди смотрела на эти приготовления с выражением нескрываемого скепсиса. Гляди, малышка, – можно сколько угодно морщить нос, но это – настоящее оружие, каким бы бесчестным ни считали его видоки-идеалисты. Оружие не может быть подлым или благородным – ему некогда, оно должно быть смертоносным.

А стрельба здесь и сейчас имеет целых два результативно убойных варианта использования. По плану А и по плану Б – механист безмерно уважал замыслы, имеющие, если что-либо пойдет не так, резервные решения. Два шанса победить в бою – это намного больше, чем один – сдохнуть в бегстве. Математика для начинающих.

Девушка в проекты Старьевщика не вникала. Она извлекла из недр рюкзака упакованный и перетянутый наговоренными узлами нож, что механист передал ей в Саранпауле, но расчехлять пока не стала. Затем повязала на голову платок, расплела, чтобы не стеснять движения, шнуровку под мышками – Вик раньше не замечал такой особенности ее куртки – и принялась нашептывать то ли мантру, то ли молитву на смутно понятном и непонятном одновременно диалекте:

– Езус Змий святы и маци Родзяна, пазыч моц и пакор, коли на то воля правиду будзе и да посьпеха лесы капрыз…

Если бы Старьевщик полюбопытствовал, может быть, когда бы все закончилось, от него не стали бы скрывать, что проклятый орден тамплиеров, после гонений осевший в Вильне, с самого своего создания тяготел к нетрадиционным интерпретациям религии, граничащим с ересью. Постепенно, с веками, культ Божественной Матери смешался у них с почитанием языческой Рожаны, а после – вообще эволюционировал до поклонения змиям-драконам как неперсонифицируемым силам мироздания. Впрочем, Старьевщик все равно не знал, кто такие Рожана и тамплиеры, а Вильня была для него ничего не значащим географическим названием.

Имелся у Вика другой вопрос, внятного ответа на который можно было добиться именно в такой, критической, ситуации, и, чтобы получить его, следовало поторопиться. Однако молитву девушке механист дал закончить. Благо была она не сильно пространная:

– …помру, ци зобью – встрень, яко належить.

– Ответь, только правду – все равно, глядишь, головы сложим, – предложил Вик, выждав несколько вдохов взволнованной Венди.

– Ну.

– По ночам хрень какая-то одолевает, – признался механист.

– Мир в тебя стучится, – согласилась девушка.

– Не по себе мне… Ты говорила… я что, правда – мертвый?

– Мертвый, – отмахнулась Венди, – но живой. Сложно это, не заморачивайся. Вы тут почти все – мертвые. Как тени. Ох… идут, кажется.

Переваривание сказанного Вик решил отложить на потом – в самом деле, совершенно не скрываясь, шли. Втроем.

Откуда трое? Для плана А это не имело никакого значения, но с реализацией варианта Б, если что, могли возникнуть сложности. Вик вытащил из рюкзака снятый с армиллярной сферы визир и припал к окуляру. Прибор не был предназначен для рассматривания удаленных предметов и обеспечивал, самое большее, двукратное увеличение. Старьевщик не сетовал – ведь два, опять же, как ни крути, а больше одного.

Увидеть их снизу, вжавшихся в холодный камень, было невозможно, зато окрестности с карниза представлялись как на ладони. Когда ищейки Гоньбы подошли ближе, Вик расслабился – с третьим проблем возникнуть не должно. В нем, единственном не прячущем лицо под капюшоном шубы, механист опознал того мужика, что схлопотал в нос сначала от статутной княгини, а потом от него самого и который собирался достать их из-под земли. Старьевщик ухмыльнулся – некоторыми словами не стоит сотрясать эфир. Под землей может оказаться и сам обещающий, а «достать» – иногда означает «надоесть».

Вик мужику совершенно не завидовал. Шел тот с Гоньбой не только оттого, что знал окрестности. Его вела злоба, которой в поиске подпитывались ищейки, выпивая донора насухо. И конец ему грозил один при любом раскладе. Если до мужика и дошло, что он попал, то по виду было это уже безразлично. Тащился заводной игрушкой, покачиваясь, измотанный ночным переходом и использованный душой. На убой шел.

А ищейки – да, они были те самые, из ночи. Старьевщик снова подивился их обыкновенности. Невзрачный рост, один покруглее, другой потоньше, глухие шубы-парки с собачьей отделкой и меховые чулки-сапоги. Вик догадался или почувствовал, что одежда – не их, а тех несчастных, замученных на таежной стоянке. Только гневу теперь уже не было места – замученных так замученных. Старьевщик ведь тоже в иной ситуации мог поизмываться над жертвой, когда было за что. Теоретически. Не получалось никогда – наверное, терпения не хватало. Или времени – в бешеном ритме жизнь проживалась. Оттого просто убивал того, кто мешал, и двигался дальше.

Венди попыталась шевельнуться, когда преследователи прошли под карнизом, но Вик придержал девушку ладонью. А те двигались уверенно и нагло – чуяли и механистову кровь, и близкое окончание, и зловоние тупика. Когда они добрались уже до крайней точки, Старьевщик отложил визир и взялся за стрельбу.

– С такого расстояния? – Венди была готова покрутить пальцем у виска.

На расстоянии двух километров преследователи выглядели как блохи. Через визир. Хотел бы Вик когда-нибудь сделать оружие, могущее поражать на такой дистанции. Мечта, никогда не должная стать явью.

Нет, ну почему видоки и прочие, склонные воспринимать механистику как нечто оторванное от мира, никогда не способны узреть простые, очевидные решения?

Наверное, это будет самый короткий бой в его жизни.

Вик поднялся на ноги, искренне надеясь, что его увидят, задрал ствол в небо и выстрелил. Потом, обжигая пальцы о раскаленную гильзу, споро перезарядив – еще раз. Для верности.

Глава 7

Неправильно разделять природу и механизмы. Потому что Природа, ее законы, ее внешние проявления – материальны. Пускай многое в окружающем мире скрыто от глаз и непознаваемо. Но только при поверхностном рассмотрении, потому что постичь можно все – такова суть мироздания. Оно, мироздание, одно на всех – лишь восприятия разные. Рациональное и эмпирическое. Я верю, что мой способ достоин существования. Пусть говорят, что засилье механизмов пагубно, что чем больше искусственных энергий, тем более подавляется внутреннее естественное поле человека. И что? Да, человек в механистике – это уже совсем другой человек. Не хуже и не лучше. Окруженный механизмами в центре мира механизмов, лишенный каких-то одних полезных качеств, но наделенный другими достоинствами. Мы пробовали считать – искусственное изолирование, индивидуализация человеческого поля открывают интересные перспективы и неограниченные возможности личности. Но что-то и отнимают.

Все говорят: механизм сложен, оттого извращен. Но что бы сделал видок, вздумай он повторить содеянное мной сейчас? Именно это, неэлементарное действие? Ничего. Это выше его сил. Для видока, с точки зрения элементалей, проще усилием воли инициировать термоядерную реакцию. Но, допустим, нашелся бы очень сильный представитель. Предположим. Видоки говорят: стань предметом, будь сутью. Снегом, горой, ветром. Миллионами нитей, связей, притяжений и отрицаний. Становись всем. А потом или бездумно рви, разрушай, вскипая пространством, рискуя оставить себя под его руинами, либо разыщи тот незаметный узелок, один из мириадов вселенной хитросплетений, и потяни, расстрой хрупкое равновесие непоколебимых конструкций. Первое – невероятно опасно, второе – мучительно сложно.

Но я в состоянии воплотить задуманное одним выстрелом. Наверное, это сродни первому, беспечно-деструктивному варианту. Только безвредному для моего рассудка. А для Природы? Никто не узнает – слишком многовариантна вселенная хитросплетений. Зачем бояться потревожить то, что может быть потревожено и без твоего участия?

Зато сделаю я это одним нажатием на курок. Двумя – для надежности.

Механизм, каким бы сложным он ни был, – это простота в использовании.

Стрельба гремит на зависть доброму июльскому грому. Звук ударяет в противоположные стены, отдается от преград, сталкивается со своими отражениями, мечется между камнями, разбивается на тысячи затухающих и усиливающихся отголосков. И тут же рявкает второй выстрел, взрывая утесы бессчетными резонансами, раздвигая стены тесной долины. Вик, повинуясь безотчетному порыву, раскидывает руки в стороны и замирает, впитывая кожей рукотворные вибрации пространства. Осязая разнузданную мощь магии механизмов.

Горы, чтоб их, провоцируют на дешевые телодвижения. Но, что удивительно, как говорят пахане, это проканывает.

Ищейки услышали – о, попробовали бы они не услышать Это! Услышали, поняли и увидели Старьевщика, как он того и хотел.

Воздух вдруг сгущается вогнутой линзой, и механист получает возможность заглянуть в глаза Гоньбе. Все вокруг остается как было, а Вик словно смотрит в окно, застекленное увеличительной оптикой. Из которого на него спокойно взирают… обычные люди – ничего примечательного. Старьевщик даже любуется созданным эффектом – так в безводной пустыне изменение плотности раскаленной атмосферы порождает морок, мираж, приближая картины удаленных мест. Обычные люди Гоньбы умеют влиять на структуру воздуха.

Что с того? Они же не могут перемещать тело с такими же фокусами? Наверно.

Вик сплевывает, а вслед за изображением противников накатывается тугой волной удар проклятия. Усиленный высохшей кровью механиста с подобранных ищейками приманок и воздушной линзой, сотворенной, оказывается, не только для улучшения видимости. Старьевщик пошатывается, в глазах жжет от подскочившего давления, и в висках барабанит ускорившимся сердечным пульсом. Не страшно – проклятие, попытка нарушить тонкую оболочку. За нее Вик не волнуется. А декомпрессия – показные эффекты, рассчитанные на неожиданность. Старьевщик смещается в сторону, отодвигаясь из фокусной точки, смеется и описывает неприличную дугу правым кулаком, шлепнув левой ладонью по сгибу локтя.

Рядом Венди кричит что-то агрессивное на своем певучем наречии. Механист смотрит на спутницу – она стоит плечом к его плечу и, судя по заводному такту, выкрикивает боевую песнь каких-нибудь необузданных пращуров. Слов толком не разобрать, да и не слова важны в этом диком речитативе.

Вик возбужден, как девственник на пике воздержания. Вплоть до эрекции. Это магия ритма.

Звенит от резонанса сил покрытый ржавой коростой кухонный тесак в руках девушки. Это магия ненависти.

Хорошо – кристаллы надежно спрятаны за экранирующим коконом. Если в обычной железке столько гнева, то они, не одолев, возможно, талисман Вика, точно сожгли бы Венедис.

Эта магия слепа.

А ищейки прекращают фокусы с воздухом и проклятиями, бросаются навстречу. Пара верст по пересеченной булыжниками местности – это много или мало? Для обычного бега – изрядно. Но ищейки движутся не так, как простые люди, – Вик это оценивает. Мешковатые шубы не мешают совершать хищные, звериные кульбиты, отталкиваться от неровностей, использовать инерцию, силу рук и спины, особенности рельефа, все – для увеличения длины прыжков. Для ищеек, оказывается, пара верст – совсем ничего. Только их проводник-кукла оседает там, где стоял, безвольно глядя на горы. Через минуту-две он уже никого и никогда не сможет достать из-под сырой земли и снега.

Ищейки несутся, все ускоряясь, – Вик даже начинает подумывать, не придется ли прибегнуть к запасному варианту. Но тоже смотрит на горы, сопоставляет скорости-расстояния и расслабляется – нет, не успеют, метров триста не хватит. Все-таки горы убьют их быстрее.

Венедис тоже успокоилась. Зачем надрываться, если все уже решено. Вик смотрит на ищеек Гоньбы, а разум теребит странная мысль – они ведь не сделали ему, механисту, ничего плохого. Формально – это же он на них охотился. Там, на пепелище лесного хутора, и тут – увлекая в ловушку приманкой из собственной крови. Но ведь они же шли, их никто не тащил насильно. Какая-то цель ими двигала. Что там говорила Венедис: равновесие? Однако теперь это уже не важно.

Лавина, растревоженная выстрелами Старьевщика, достигает подножия гор.

Смесь из мокрого снега, скопившегося на обледенелой вершине с подветренной стороны, подхваченных потоком камней и сели раскисшего от дождя восточного склона – все это обрушилось многотонным комом грязи, крутануло тряпично тела ищеек, подмяло и расплющило, накрыло могильным грузом.

За несколько мгновений.

Дно ущелья стало метров на пять выше. Новый грязно-белый покров долины по-звериному голодно заурчал, ворочаясь, скрипя и проседая, приноравливаясь к ложу, собираясь оставаться здесь уже до весны. Механист снова припал к визиру – там, где лавина застала Гоньбу, снег лег плотным толстым слоем, лишая преследователей даже призрачной надежды. Зато в самом конце ущелья поток невероятным образом сошел на убыль, то ли отклонился скальным выступом, то ли сам по себе был менее мощным. И там вдалеке барахталась маленькая фигурка, вроде бы придавленная каким-то мусором и истошно – у механиста сверхъестественный слух – вопящая. Горы любят экспериментировать со звуком.

– Неплохо, – оценила масштабы содеянного Венедис, – и место удачное. Затхлое – не подпитаешься.

Похоже, спутница начала без опаски пользоваться своими силами.

– А что с этим делать? – Вик указал в сторону орущего мужика.

Венди присмотрелась, будто раньше его не замечала. Что вполне возможно – визиром она не располагала, да и слухом обладала самым ординарным.

– Пусть… остается. – Похоже, девушка раздумывала над вариантами. – Станет им… сторожем.

Вообще-то, Вика интересовало, облегчить смерть несчастному или оставить подыхать самостоятельно.

– Пусть, – легко согласился механист: тащиться к мужику по проваливающемуся, неулежавшемуся пятиметровой глубины месиву было лень и опасно.

– Ты это давно спланировал? – Девушка кивнула на склон, все еще сочащийся ручейками грязи.

Вик с каменным лицом выдержал взгляд – как известно, ложь в человеке выдают не бегающие глаза или бледные щеки. Самые честные части лица – это брови и особенно уголки губ. Они точно никогда не врут. Впрочем, такими характерными признаками часто пренебрегают – ложь, вдобавок, имеет ярко выраженную эмоциональную окраску, и видоку это проще определить. Но цвет мыслей Вика оставался тайной и для него самого, а лицо, по привычке, он всегда держал под контролем.

– Импровизация.

– Как скажешь. Спасибо. Это их надолго задержит.

Старьевщик все-таки дернул бровью. Только задержит?

– А это, – девушка размахнулась и забросила кухонный нож далеко в сторону осевшей лавины, – добавит сильной головной боли.

За все утро Венди ни разу не касалась рукоятей своих мечей – не доверяла, похоже, обычному оружию в предстоящей стычке. Бывают случаи, когда ржавый кухарь намного эффективнее клинка многокомпонентной стали с урановой примесью.

Нож провалился в снег острием вниз – как гвоздь в крышку гроба.

– Спускаемся, – Венедис уже впряглась в рюкзак, – и идем отсюда.

Раскомандовалась… Вик потянулся за поклажей.

До механиста еще некоторое время доносились далекие отголоски, и он мог оценить, как изощренно и надоедливо надрывается в крике заваленный грязью мужик на другом конце долины.

– Скажи, механист, – путь вниз давался легче, и Старьевщик ухитрялся все время держаться рядом со спутницей, – твоя вера не отрицает понятия судьбы?

Вера?.. Вик покачал головой – так звали женщину Палыча. У механиста веры не было – никакой. Что же касается судьбы, на этот счет учитель всегда приводил пример. Объяснять его смысл Старьевщик бы не взялся – требовались специфические познания у обоих участников беседы. Можно было, конечно, рискнуть изложить на пальцах про вакантные состояния в валентной зоне атомов и про электроны, так или иначе занимающие уготованные им места на отведенных орбитах. Даже вырвавшись под воздействием внешних сил уровнем выше, в область проводимости, они вливаются в потоки, заданные разностью потенциалов. Так и человек затыкает отведенную ему дырку в пространстве или следует сложной траектории, притягиваясь и отталкиваясь от себе подобных. Но человек не квантовая частица, и мир его не элементарен. Оттого у него иногда бывает возможность выбора. И это сильно усложняет жизнь.

– Допускаю – в определенной мере.

– Хорошо. Тебе не кажется, что в нашем совместном нахождении есть нечто… предопределенное?

Если таким образом спутница намекала механисту на радужные перспективы дальнейших взаимоотношений, то нет – готовности к планированию семьи тот не испытывал.

– Конечно – мы созданы друг для друга.

– Не паясничай. – Венедис шутливо толкнула его в плечо. – Я имела в виду другое.

– Что?

– У меня есть цель, в которую ты не вписываешься. Говоря твоим языком, вполне определенный алгорифм и четко сформулированные ориентиры поиска. Ты в моих расчетах – ошибка. Лишняя переменная. Но так навязчиво лишняя, что возникает сомнение: а может быть, ты недостающая величина в системе уравнений?

Старьевщик даже заслушался. Смысл сказанного Венедис воспринимался словесным поносом, но терминология ласкала слух соскучившегося по таким заклинаниям механиста. Математика не была запрещенной наукой, но и всерьез к ней никто не относился.

– Например, я связывала Убийцу с Колесом фортуны только с точки зрения фатальности. Попытайся объяснить мне теперь: почему Судьба – это некий Механизм и что может быть общего между Убийцей и этим устройством?

Между ними и не было никакой связи, если только Вик верно догадывался, о чем идет речь. То есть о существовании Убийцы он мог предполагать, а в реальности Механизма – был уверен.

– А зачем это тебе?

– Я должна найти Убийцу.

Когда-то она сказала: пройти по стопам Легенды. Иногда слухи становятся легендами, а иногда – наоборот. Но почти всегда и те и другие имеют под собой реальные факты. События с характерными участниками, временем и местом.

Пройти по стопам…

Вот в чем Старьевщик не был уверен, так в том, что его удастся заставить волочься в такую даль. Туда, откуда пришел Палыч.

– Я не знаю, кто он и что он такое.

Венедис остановилась как вкопанная, а Вик с досадой понял, что прокололся на интонации.

– Но ты слышал о нем, да?

Если до этого их мытарства можно было списывать на происки не судьбы, но случая, то теперь убеждать настырную девчонку в отсутствии следов провидения представлялось тщетным. Тем более что и сам Старьевщик начал задумываться с легкой руки спутницы.

Плохо было то, что при малейшем подозрении в сверхъестественном влиянии на его поступки следовало немедленно совершать нелогичные, противоречивые действия. Чтобы непоследовательностью решений обмануть судьбу или что там волочит человека по проводнику жизни от плюса к минусу. Из рождения в смерть. То есть сейчас назрела необходимость, например, вернуться на рудник.

Впрочем, пытаться хитрить с провидением – неблагодарнейшее из занятий. Все, что человек в конце концов совершает, можно оправдать безотказным «значит, так надо было». А рассуждения на тему «как было бы, если бы» всегда носят неопределенно-сослагательный характер.

Механист улыбнулся своим рассуждениям, заработав настороженный взгляд Венедис. Исходя из закономерностей его поведения, логичным было как раз бросить эту затею и отсидеться в каком-нибудь тихом месте. А пробовать обдурить судьбу – значит потащиться по маршруту этой самой Легенды.

– Ты слишком много думаешь, чтобы ответить на простой вопрос, – подтолкнула Венди.

– Пытаюсь прежде отделить правду от вымысла.

– В вымысле бывает намного больше правды, чем нам кажется. Рассказывай.

Пожалуй, Вик определился.

Почти.

То, что произошло с ними утром, эта толком не успевшая начаться стычка в ущелье, позволила Старьевщику доверять своей спутнице. Настолько, насколько он вообще мог кому-нибудь доверять, – минимально. И если мельком слышанная история про Убийцу Драконов его не интересовала совершенно, то Механизм, созданный Палычем, конечно, заслуживал самого пристального внимания. Тем более что учитель отказался воспроизводить в последующем что-либо подобное.

А у Вика имелись соображения на этот счет. Уверенность – Дрей тогда создал единственную и неповторимую Машину Желаний. Утрированно и чересчур пафосно? Ладно – Грандиозный Усилитель Материальных Возможностей Человеческой Мысли. Беда в том, что ни Палычу, ни Вику не удалось бы воспользоваться этим устройством. Разум механистов пребывал в том рациональном мире, где материализоваться могли только знания, но никак не мысли. А Танцующая – когда-то смогла. И у Венедис, наверное, тоже бы что-нибудь получилось.

Одним словом, Венди интересовал Убийца, а Старьевщика – Механизм. Только заострять внимание на таких подробностях не стоило. К тому же находились оба объекта вожделения практически вблизи друг от друга. Если смотреть из-за Каменного Пояса.

– Это далеко на западе, – поделился механист тем, что для начала посчитал достаточным.

– Драконы – умозрительны… – попыталась разъяснить девушка вещи, кажущиеся ей очевидными.

Про существующий, устоявшийся образ дракона, что сохранился с реликтовых времен, – тогда еще изредка встречались последние представители дочеловеческой цивилизации. В любой религии существуют хвастливые истории о драконоборцах, но динозавры вымерли самостоятельно, и мир давно освоен человеческими расами. Нами, всякими гоблинами и чернокожими.

– …а сейчас это лишь образы, иносказания. Феникс, птица, рвущаяся вверх, Дракон, змей, уползающий вниз. Заметь, птицы – тоже наследие эпохи динозавров. Считается, что и те и другие – древние божественные начала. Духовное и плотское. Повергнуть дракона – восторжествовать духом. Символизм – не более. Я поклоняюсь драконам как космическим силам материального порядка. Но драконов как физических особей не существует.

Вик снисходительно кивнул – ну-ну:

– А кого тогда уничтожает Убийца Драконов?

– По-разному – что-то в себе или существующий порядок, мир, вселенную, Безграничное…

Лишь бы они противились торжеству его духа. Как же у них всегда все невразумительно, у этих якобы ясновидящих. В логичном мире механиста Убийца Драконов, разумеется, убивал драконов. Самых настоящих – закованных в хитиновые панцири чудовищ, а не каких-нибудь змей на курьих лапах.

– Мы есть будем? – Плотское в Старьевщике уверенно повергало рвущееся в небо птичье естество души.

Чтобы переключиться и следовать за ходом мыслей Вика, девушке понадобилась пара секунд. Она даже фыркнула недоуменно:

– Что ты предлагаешь-то?

Еды в рюкзаках за ночь не увеличилось, а голый горный склон еще не сменился даже предтаежным криволесьем, в котором можно было бы поохотиться. Правда, и зверь не дурак, в преддверие зимы уже, скорее всего, откочевал на равнину.

А жрать можно все – даже самые непрезентабельные продукты. Даже не продукты.

В период бродяжничества Вик довольствовался отбросами. А в этих краях, у аборигенов, говорят, имелись в рационе лакомства совсем экзотические. Вик слышал рассказы о местном блюде под названием копальхем. Рецепт был прост – выбранного для приготовления оленя не кормили несколько дней, чтобы у него очистился кишечник. Потом тащили животное на болото, душили, не повреждая шкуру, и закапывали в торфяник. В ближайшую кочку вколачивали рожон из лиственницы и повязывали какой-нибудь цветастой тряпкой. Вечная мерзлота и отсутствие кислорода сильно задерживали процесс гниения, и полуразложившийся труп хранился в таком виде сотни лет. Эти хитроумные кладовки встречались по всей тундре, и любой, кого нужда заставляла попользоваться ничейными консервами, потом обязан был приготовить где-нибудь свой копальхем в ответку. На вид и вкус тухлая оленина была такой же, как и на запах, – не всякому удавалось сдержать блевоту. Но в пищу вроде бы на черный день годилась.

Беда в том, что в горах не было ни подгулявших на солнце чужих объедков, ни отмороженных дохлых оленей вековой выдержки. Зато спутники уже почти выбрались к руслу реки, вдоль которого вчера начинали взбираться к ловушке.

– Да хоть порыбачить. Вернемся сейчас к гроту с писаницами…

– Нет! – Девушка категорически встряхнула косой. – Будем подниматься вверх по течению – там должен быть перевал.

– Да ну? – искренне удивился Вик.

– Конечно. Теперь я чувствую. Циркуляция энергии.

– Послушай! – Вик притормозил. – Это горы. Здесь и с картой можно попасть на жизнь. Пояс тебе не шеренга гор – лабиринт, целая страна. За одним перевалом будет другой, третий…

– Я знаю. – Венедис беспечно поправила лямки рюкзака. – Но всегда можно ориентироваться на движение континентальных потоков. Они как сквозняк. К тому же у нас есть астролябия.

– Армиллярная сфера! – Старьевщик вдруг захотел отдать устройство спутнице, пускай попробует им здесь воспользоваться, линию горизонта пусть по неровному контуру гор рассчитает. – Толку тебе с текущих координат. Если даже перевалим через Пояс – на той стороне тундра и почти установившаяся зима. Наметы больше метра. Без лыж пойдем, по горло в снегу?

Такая принципиальная позиция – не наведет ли она Венедис на мысль, что механист изначально не собирался идти на перевал, а в ловушку тащил сознательно, от самого грота? Да все равно – пусть думает что хочет.

– И?

Любое мало-мальски продолжительное путешествие должно начинаться с самого главного – с заготовления припасов и подбора снаряжения. С разведки, планирования, тренировок, если угодно. Горы – не долы.

И запад – не восток.

– В двадцати переходах вдоль Пояса мой схрон. На юг, по Мертвой звезде, никуда не сворачивая. А там – детали, инструменты. Я приготовлю оружие, трансляторы, подавители, детекторы – все, что нужно. Там, – Вик ткнул пальцем на запад, – опасно.

– У нас времени совсем нет. В какое место на западе необходимо попасть?

Старьевщик толком не знал, где оно точно находится, не знал, какие дороги туда идут, знал только направление – западное. И название, несколько названий, могущих служить отправной точкой. Ничего не значащих названий, сохранившихся, наверное, только в воспоминаниях Дрея. И одно из них:

– Ваалам.

Венедис задумалась:

– Может, Валаам?

– Что-то в этом роде.

Каменный остров посреди моря-озера. Заурядный остров, только Палыч считал, что на нем однажды решилась судьба мира. Когда небеса снова стали голубыми.

Венедис опустилась на корточки и провела пальцем по снегу, обозначив нехитрый рисунок, – Старьевщик узнал в очертаниях схематическое изображение материка. Каким он его знал по древним картам. Небрежная точка-отпечаток пальца – текущее местоположение. Вик улыбнулся – плюс-минус полтыщи верст, другая точка на западе, еще полтыщи туда-сюда – наверное, Валаам. Если путешествовать с такой топографией, поиски рискуют затянуться.

Уж лучше идти, ориентируясь на обрывки слухов – ими, как известно, земля полнится в любом месте.

Однако надо отдать Венедис должное – небрежные точки маршрута располагались условно на одной широте. А направление на Качканар выглядело перпендикулярным линии движения.

– Видишь? – спросила девушка, хотя могла не спрашивать.

Только и отступать механист не привык. Он смахнул ладонью рисунок спутницы и изобразил еще более лаконичное художество. Неровную линию сверху вниз и точку справа, где-то в верхней четверти.

– Каменный Пояс. Пропорция… хм… – Вику неудержимо хотелось выпендриться, – один к четырем миллионам.

Дырка в снегу, оставленная пальцем Старьевщика, предполагала погрешность меньшую, чем у Венди, – километров сорок. День-два пешего пути по равнине при сносной погоде.

– Мы тут, а здесь, – Вик перечеркнул линию чуть ниже точки, – оканчивается высокогорная часть Пояса. Южнее высоты меньше и сами горы покатые. Переваливай хоть туда и обратно.

Из схемы механиста получалось, что до начала легкого участка Пояса не так далеко. И все равно ведь нужно спускаться в тайгу для пополнения припасов. Удастся повстречать кочующих оленеводов – можно купить лыжи, что не получилось сделать в Саранпауле, еще лучше – приобрести легкую байдарку для сплава на той стороне, реки ведь еще не покрыты льдом. А нет – сплести из коры хоть завалящие снегоступы. Что такое идти по проваливающемуся снегу, задирая ноги на манер цапли, Вик представлял отчетливо – до фантомных болей в забитых мышцах и видения кровавых волдырей от насквозь промокших портянок.

Странно, но Венди с рассуждениями механиста согласилась. Только, когда вернулись к гроту, долго смотрела на рисунки первобытных охотников. Обо всем догадалась.

– Тебе надо знать, механист, – на кону сейчас слишком многое. Не твоя жизнь и не моя. Решения, кажущиеся простыми… могут оказаться слишком грубыми – в контексте…

Вик сделал вид, что пропустил ее слова мимо ушей. Занят сейчас он был более важным делом, чем мыслями о никчемности собственной жизни в масштабе какого-нибудь очередного апокалипсиса. Вспомнились недавнее заявление спутницы о том, что обычный человек может обходиться без пищи до десяти дней. В этом смысле Старьевщик относил себя к самым ординарным. И даже хуже. Вопрос – считала ли себя обычной Венди или могла черпать питательные вещества прямо в медитации.

Отвар морошки уже не оказывал на организм даже мимолетного воздействия. Старьевщик тихо жаждал ухи и поэтому молчаливо выковыривал порох из зарядов к своей стрельбе.

– Ты что там копошишься?

Вик посмотрел снизу вверх:

– Снасти для рыбалки готовлю.

Лицо девушки побледнело.

– Ты… ты можешь делать хоть что-нибудь по-человечески? – Она глубоко вздохнула. – Погоди.

Видоки бывают охочи до пространных лекций, но на этот раз нравоучений не последовало. Девушка прошла вдоль берега, разгребая снег над травой, поднялась вверх по пойме. Наклонилась в одном месте, в другом, сорвала листок, травинку, веточку, вернулась с букетом жухлой и еще зеленой растительности, села у костра, принялась сортировать собранное. Из трех на вид совершенно одинаковых стеблей она по лишь ей известным приметам выбрала один, остальные, шепча под нос что-то неразборчивое, бросила в огонь. Вик затаил дыхание – магия веществ, перемешанная с силами, таящимися в любом живом организме. Часть из оставшегося гербария Венедис положила в пустую кружку, подержала над костром и прокалила до золы. Остальное бросила себе в рот и разжевала до однородной зеленоватой кашицы, которую выплюнула в ладонь и перемешала с золой из кружки. Предупредила:

– Хочешь смотреть – молчи.

Оградив себя от комментариев, расположилась на том же плоском валуне, на котором двумя днями ранее ею, умывающейся, любовался Старьевщик. Разделила получившуюся смесь на несколько крошечных комков и на первый взгляд бессистемно, но при этом тщательно прицеливаясь, побросала их в реку. Потом распростерла левую ладонь над самой водой и нудно, монотонно загудела в нос. Безымянный палец при этом медленно, в такт издаваемым звукам, прикасался к водной глади.