Текст книги "Механист"

Глава 13

Не знаю отчего, только я уверен – этот сон последний. Это не значит, что больше мне не доведется видеть сны, но такие – никогда. Чем бы все ни закончилось.

Смертью или сумасшествием.

И этот последний сон я воспринимаю именно как сон. Когда знаешь наверняка, что все вокруг лишь грезы сознания.

Феникс и Уроборос склоняются надо мной. Отчего-то Феникс похожа на Венди, а Дракон – на Убийцу. Забавно – огненная птица и морской змей, и нет ничего человеческого в их чертах, а ведь все равно похожи на людей. Вот здесь и сейчас они – хороши. Оперение Феникс искрится мягким янтарным пламенем. Чешуя Уробороса переливается изумрудной ртутью. Птица тонка и изящна, и обнимает крыльями небо, и вальсирует с облаками, а ящер массивен, но гибок, а его бесконечное тело извивается гипнотически петлями Мебиуса.

– Ты сделаешь это, – играет Феникс на ярких лучах восходящего солнца.

– Сде-е-елаешшш, – лазурным океанским прибоем вторит Уроборос.

– Сделаю, – отвечаю я, потому что они прекрасны и нет никакой возможности перечить такому пленяющему великолепию.

– Мы будем… – смеется птица.

– …ссссвободны, – мечтает змей.

А я смотрю на них и не могу насмотреться.

Если надо взорвать мир, чтобы из обгоревшей доски и гнилого корневища возродились такие чарующие создания, – что ж, я взорву и развею на атомы, отрекусь и забуду. Свой сонный мир.

Хитрые твари – Феникс и Уроборос. Ведь я, кажется, почти вожделею Венедис, я, наверное, почти преклоняюсь перед Убийцей. Говорите, змея и птица, что мне делать и как. Мне интересно – это ведь мой сон, и я имею право на выбор, не отягощенный последствиями.

Они кружатся вокруг меня, все живые краски кружатся вокруг меня, лучи света танцуют на моих ладонях, вихри мрака стелются у моих ног.

Мне нравится эта игра – они играют со мной, а я им подыгрываю, потому что я расслаблен, заворожен, очарован и предан течению. Мне так не хочется просыпаться!

А какая-то скотина настойчиво треплет меня за плечо.

Венедис и Богдан склонились почти голова к голове и пристально смотрят на Старьевщика:

– Просыпайся, утро!

– Труба зовет!

Вик недовольно трет глаза:

– Да какого шайтана!

Убийца лыбится:

– Ты так стонал, механист, я подумал, еще немного – и обкончаешься.

– Не пошел бы ты! – недовольно бормочет Старьевщик.

А ведь Феникс и правда была превесьма эротична…

– Говори! – Глаза Венедис поглотили весь остальной, жалкий и никчемный мир.

– Да я тут при чем?

– Знак, Виктор. Он у тебя. Половина лица Гекаты в истинном обличье прекрасна, другая половина – уродлива. Она ее скрывает, как Луна свою темную сторону. А у тебя ожог на половину морды.

– Ну отколебитесь вы от меня, а? – взмолился Старьевщик. – Я понятия не имею, как попасть на эту вашу звезду. Она же черт знает где отсюда!

Впрочем, со слов Убийцы, не так уж и далеко – около тридцати шести тысяч километров, даже Луна в десять раз дальше. Если бы в небо можно было ходить пешком – года три без пересадок. А механизмы… такие механизмы Старьевщику неподвластны. Хотя…

– Попробуй с другого конца, – посоветовал Богдан. – О чем ты мечтал последнее время?

– Геката ведь могла иметь в виду не конкретно меня? Просто я единственный был тогда в адеквате, вот она и ткнула пальцем, угу?

Вик накатом отбрехивался, но мысли потихоньку выстраивались в шеренгу. И это, похоже, отразилось на его лице.

– Что? – Богдан спросил таким тоном, будто напрямую считывал мысли.

Нереально – амулет непробиваемо фонил на частоте альфа-ритмов мозга. Кстати.

– Ответ на ответ, – решил Вик подтянуть время.

Убийца, не раздумывая, кивнул.

– За мгновение до того, как палатку накрыло снегом, ты пытался нас предупредить.

Богдан развел руками:

– Все просто – я живу почти на секунду раньше во времени. И это не магия. Слышали про собаку Павлова? Скучная история и намного древнее теперешнего мира. Если перед кормлением собаки зажигать свечку, то со временем желудочный сок начинает выделяться не при виде еды, а как реакция на свет. Наглядный пример высшей нервной деятельности. С нами яйцеголовые поступали мудрее – загоняли в сознание многомерную ситуационную матрицу и ответные поведенческие схемы. Информацию с компьютера сутками качали в мозг через электроды. Не понимаете? Я сам не понимаю. Однако – работает. – Убийца многозначительно посмотрел на Вика. – Итак?

Старьевщик мог бы объяснить феномен упреждающих рефлексов не менее заумно. Никто бы тоже ничего не понял. Вопрос заключался в том, что Убийца, со слов той же Венедис, на ментальных уровнях никак не определялся. Никак – даже Вик присутствовал, хоть и в неудобоваримом виде. И еще: секунда для такого явления – противоестественно, вызывающе много. То есть умение Богдана в привычные теории не вписывалось, а значит, было исконно, реликтово механистическим. Слово «компьютер» такую версию вполне обосновывало.

Откровенность на откровенность.

– Машина Желаний, – буркнул Старьевщик.

Остерегаться Убийцу, по-видимому, не стоило – он обладал кучей ненужных теперь знаний, но уровень восприятия сохранил от Древних. Зачаточный. С машиной Дрея он не разберется, как бы ни старался.

– Чего машина?

Валаам – сказочный остров. Проекция Сириуса, альфы созвездия Большого Пса. Ближайшей звезды. Наверное, потому Дрей Палыч построил там свою Машину.

В каганатах считали, что Зеленое Небо закончилось само собой. Всколыхнуло небосвод, перемешало звезды, сместило магнитные полюса на сотню километров, но потом фронт космического излучения устремился дальше к центру Галактики и все устаканилось, вернулось на свои места.

Но Дрей был уверен – мир защитила воля Танцующей с ветром, умноженная его резонансным усилителем. Он не знал, что сделала его Женщина, наложив свое сознание на мощь освобожденных им стихий. Создала непроницаемый щит над атмосферой или перенаправила энергию, поменяла местами пространства, сотворила в глубине космоса сферу бушующих изотопов диаметром с нашу планету. Учитель не мог даже предположить, как Вера, Танцующая, Его Женщина, могла такое сделать – он был механистом и строил механизмы, а из высших Чувств смог проникнуться только Любовью. Но это, как известно, не способствует познанию.

Вера же не успела ничего объяснить. Она умерла от истощения – проведя год в фокусе триангуляции его Машины. Через мгновение после того, как небо опять стало Голубым. Тогда он ушел – о теле Танцующей было кому позаботиться. Отключил генераторы и ушел. А Машина осталась.

– Трогательная история… – Венедис вздохнула. – И если она хотя бы наполовину правдива, человек, сумевший настроить свои мысли на машинное излучение, заслуживает, чтобы его почитали как бога.

– Как и создателя Механизма, настолько гармоничного, что не искажает сознание. Машина Дрея – это усилитель желаний.

И если его запустить и возжелать переместиться из одной точки в другую… Правильно захотеть, как это сможет сделать только Венедис… Старьевщик развел руками – если таков ответ, увиденный Гекатой, то механист его дал.

А других предложений не последовало.

Убийца не спорил.

Килим, по своему обыкновению, наблюдал, слушал и молчал. Идти на Валаам вместе со всеми он посчитал само собой разумеющимся.

– Зачем оно тебе? – пытался увещевать Старьевщик.

– Пойду, – немногословно настаивал вогул.

– Пускай идет, – соглашалась Венедис. – Он – Голос.

И то, что Голос у их компании такой молчаливый, девушку не смущало. Механист подозревал, что Килима она оставляет в группе только для того, чтобы число участников соответствовало количеству занимавших ее воображение карт. Какая-нибудь новая идея.

Насчет маршрута Богдан не сомневался:

– Чего там идти? До Онеги ходил – триста верст, там до Ладоги где-то сто еще. И по льду чуть.

Венедис поинтересовалась, хорошо ли ему известна дорога.

– Сколько той планеты… – то ли пошутил, то ли серьезно ответил Убийца.

Старьевщик посетовал, что неплохо бы покопаться в завалах древнего оборудования – надоело быть глухим, слепым и беззубым перед лицом возможной опасности.

– И зачем тебе вся эта электроника? – добавила Венди. – Будешь только внимание привлекать.

По данному поводу Вик всегда придерживался собственного мнения и свою механистскую силу предпочитал демонстрировать издалека – множество неприятностей разрешалось в зародыше. А для устранения оставшихся, не разрешенных сразу проблем потом не требовалось тратить время на разогрев аппаратуры.

Богдан отмахнулся:

– Всего день-два поковыряться? Твой Дрей Палыч у меня год с паяльником просидел. Думаешь, после него что-нибудь стоящее осталось?

После Учителя – навряд ли…

Все-таки аргументы Убийцы оказались более убедительными. Правду говоря, с таким арсеналом путешествовать в группе обременительно. Для спутников. Особенно если они видоки. И чем они сильнее, тем для них же хуже. Старьевщик сам понемногу привыкал и уже не представлял себя без амулетов, как извлеченная из раковины улитка. Может быть, не чувствуй он Давящего, стоило иногда отключать даже этот последний, в зубе, и являть на всеобщее обозрение тени своего нежного и боязливого сознания. Впрочем, это навряд ли.

К тому же оставались еще две стрельбы с неплохим запасом пороха и пуль практически на любой вкус. Включая хрустальную.

Одним словом, странствовать опять пришлось чуть ли не налегке.

В самом понятии «дальняя дорога» полно мистики. В дороге настоящее становится прошедшим после каждого шага. Вчера измеряется в километрах. Завтра грезится новизной. Новыми местами, новыми впечатлениями, новыми людьми. Будущим. Когда у человека нет будущего, значит, он остановился. Любая дорога меняет человека, и никто никогда не оканчивает свой путь таким, каким его начинал. Дорога, путь – да, это жизнь.

И чем тяжелее дорога, тем сладостнее отдых.

Убийца вел группу так, что его подопечные вовсю наслаждались жизнью – за несколько минут между ужином и провалом в сон.

Лыжню всегда прокладывал Богдан – он маячил впереди, шел по целине так уверенно, словно это остальные давили наст, а он скользил по накатанной. Внутренний компас Убийцы работал, как на гироскопах, – Вик поначалу, когда темнело, сверял армиллярную сферу со звездами и дивился точности направлений. Потом оставил эту затею – понял, что бесполезно искать погрешности, да и попросту не успевал, усталость валила с ног практически мгновенно.

И отсутствию сновидений механист совсем не удивлялся. Чего там – даже разговаривать по пути не было ни сил, ни желания. С тоской вспоминал милые седалищу нарты и безотказных оленяшек.

В дороге Убийцы мистики не было никакой, а только эксплуатация и издевательство над организмом. И скорость. Или Богдан всегда так ходил? До Онеги. А потом точно так же, с языками на плечах, – до Ладоги. И по льду озера, без ориентиров, через торосы и сквозь непроглядную поземку – в никуда.

Потому что Валаам – это остров, и найти его в слепящей заснеженной пустыне не так просто. Но Богдан был другого мнения.

– Вслушайся, – посоветовал он Венедис в перерывах между завываниями ветра, – место очень старое, намоленное, должно чувствоваться издалека.

Девушка услышала – чистоту и свежесть, а когда неожиданно угомонилась вьюга перед группой покрытых лесом островов, чем-то похожим проникся и Старьевщик. Наверное, даже вечный раздражающий фон, выносимый для механиста, тут звучал потише.

Это что – святость?

– Не думаю, – возразила Венди. – Нечто другое. Как будто здесь недавно… проветривали.

Килим подтвердил – слишком ничего не слышно из того, что всегда есть. Однако, странно. Убийца непонимающе согласился – вот он ни грамма не чувствовал ни из того, что есть, ни из того, чего нету.

– Шевелим ногами к этим колокольням, мне ночевать под торосами не улыбается!

Зрению Богдана стоило позавидовать – различить выглядывающие то тут, то там над верхушками сосен полуразрушенные башенки Вик смог, только когда расстояние сократилось вдвое. Еще немного потоптав снег, механист определил, что одна из колоколен выглядит выше и ухоженнее – белый купол недавно подправлен, а рядом, пониже, виднеются еще маковки, отдаленно напоминающие минареты. Несомненно – обжитые, и вьющийся над ними дымок ожидания не обманывал.

Отряд прошел по узкой замерзшей бухте и поднялся по каменистому берегу к выстроенным квадратом древним кирпичным стенам, но ворота оказались заперты. Венедис дипломатично постучала.

Сверху из окон грустно поинтересовались:

– Досужими помыслами стези в обитель сию обрящете?

– Это пароль? – уточнил Старьевщик.

– Нет, – ответили сверху. – Пришли сюда зачем?

– Праведными, отец, помыслами, – уверила Венедис. – Ждать замерзли, когда отверзеся.

– Не юродствуй, – посоветовал голос. – Дерзкое в тебе помыслие. Но в попутниках и того хуже – в одном пустота исконная, а в другом рукотворная, лишь последний из вас мыслью прям. Разве только ему могут отверзеся врата обители Великомученицы Веры и Андрея Изгнанного.

– А остальных на морозе бросите? Не по-милосердному это.

– Что ж на морозе-то? Тут в околицах полно скитов заброшенных – хочешь, ночуй, а хочешь, насовсем оставайся. Места тут благостные – за год очищение нисходит. К нам через скит многие прижились.

Вымаливать очищение духа в какой-нибудь покосившейся часовне, да еще целый год, Старьевщика не прельщало. Венди и Убийцу, наверное, тоже. Вик оценил стены обители – три этажа кирпичной кладки, окна первых двух заложены камнем – когда-то это были жилые дома, построенные стена к стене, но теперь – неприступная крепость. Особенно – для четверых штурмующих.

– Мало ему года, отец, – возразила девушка и показала на Убийцу. – Он может и без спроса зайти, не вводи во грех.

Наверху вслушались. Прикинули, есть ли чего терять этому существу с исконной пустотой на душе. Помолчали.

– Так зачем, говоришь, заявились?

– Включить Машину!

Последовало молчание раза в два длиннее предыдущего.

– Включить… а совладаете ли?

– Тот, кого вы называете Андреем Изгнанным, – его учитель! – удостоился механист кивка Венедис.

Вик тихо хмыкнул – хоть где-то считается почетным ходить в учениках Дрея. Сверху тоже хмыкнули – был ли так почитаем Андрей, если его изгнали? Впрочем, Палыч рассказывал, что ушел сам. Его попросили, а ему было уже все равно.

– Подумать надо, – честно признались в обители.

И предложили явиться завтра. Мол, по тропке направо есть изба, досмотренная – в ней, бывало, останавливаются. Переночевать вполне сгодится. Троим. А Килима, чистого помыслами, могли бы и сегодня впустить – для расспросов. Если скрывать нечего – чего тогда опасаться?

– Без проблем, – согласилась Венди, а вогулу шепнула ничего не скрывать, особенно – про то, как Убийца со Старьевщиком уделали Сыновей ветра Эола.

Вот только что он мог рассказать, если все время уделывания провалялся в беспамятстве?

– Что думаешь, впустят? – спросил Вик, когда гостевую избу как следует протопили и механисту, разморенному теплом, чаем и окончанием безумной гонки, захотелось душевной беседы.

– Конечно, – не усомнилась девушка, – я же говорила, что Килим – это Голос. Я сначала не понимала его роль – вроде бы случайный проводник и никакими талантами не выделяется…

– А потом?

– Мы трое – инородны. – Венедис коснулась ладонями теплого бока печки. – Ты, механист, паранормален в этом мире, Богдан – часть прошлого, которого уже нет, я – статутная княгиня. В вашем измерении даже не знают такого титула.

Убийца усмехнулся – в том его прошлом гордое «князь» переродилось в пренебрежительное «князек», а про «статутных» действительно слышать не приходилось.

– Статутный титул – присвоенный за заслуги и не передающийся по наследству. Не родовой. Носить его почетно. Но речь о Килиме. Он настоящее вашего мира.

Четвертая карта – «Выбор».

– Мы его слышали почти всегда – голос настоящего. Помнишь: Рокин, Ясавэй, Себеда? Через них Настоящее приноравливалось к нам. Теперь Килим. Созерцательная позиция реальности в отношении к инородному…

Засыпая, Вик любовался склонившейся над картами Венедис.

Богдан, забившись подальше в угол, тренькал своей музыкальной шкатулкой. Иногда механист жалел чуть больше, чем обычно, о том, что починил этот несложный механизм.

А утром Килим постучал в дверь. Вместе с провожатым – бородатым мужчиной в черной шапке-клобуке, длинной, до пят, стеганой рясе и меховой безрукавке. По голосу – вчерашним собеседником.

– Пойдем, что ли… Вельми ж вы трудные гости, чтобы вас на пороге держать.

И представился Никодимом.

По дороге к обители Венди тихо осведомилась у вогула: чего спрашивали, про что рассказывал?

– Сон рассказал, – пожал плечами Килим.

Вик подивился – этот чего, тоже мается? Оказалось, единожды, когда Венедис взывала к Гекате, а тихая до этого отключка вогула переросла в тревожный бред. А что молчал, так ведь никто и не спрашивал.

– Отец пришел, дед пришел. Много людей стоял. Видел три башни. Крыша из железа. С них молния упал. Страшно. А дед, отец говорит – хорошо так.

Странный сон, не лучше, чем у механиста. Но хозяев обители, видать, зацепил.

Правда, встретили гостей чуть ли не равнодушно. Насельники, что мужчины, что женщины, дел своих не прервали – кто продолжал медитировать, кто занимался хозяйством. А некоторые пришельцев выразительно сторонились.

– Машина? – переспросил Никодим. – Машины касаться не принято. На колокольне кровлю правили – старались детали обходить, где видели. А с собором пока не решили, что делать. Там Андрей и стены ломал, и центральную главу полностью обрушил. Крипту внизу только камнем обложили, отец Георгий сказал: собор не храм теперь и мощи Веры в крипте всяко покой заслужили. Георгий? Он при Андрее и Вере был, когда остальные обитель покинули. Жив еще, всякими милостями. Старый, видит еле, келью не покидает почти. Спит да спит. Отведу, он сам интерес к вам выказывал.

Со стороны обитель походила на небольшое городище – жила наполовину духовно, наполовину светски, не хуже того же Ишима. Что-то подсказывало механисту, что со временем тут настоящий город и станет – сильное место.

А отец Георгий жил аскетом, в крошечной чистой келье, заставленной хрупкими древними книгами. Старик невидяще вслушался в пришедших и зябко передернул плечами. Безошибочно определил в механисте послед Дрея Палыча:

– Давно твой наставник почил?

Как будто и не сомневался.

– Давно, – не стал распространяться Старьевщик.

Трудная тема.

– А я, видишь, все живу, – вздохнул Георгий. – Чуял, что вновь придется усилитель запускать.

– Поможете?

– Расскажу, что помню. Но чтобы включить и отстроить – проникнуться надо механизмом. А не мое это. Прочти вот – я по своему разумению писал, боялся, не успею. Спрашивай, коли где невразумительно.

Старик костлявой ладонью выгреб из стопки книг пожелтевший блокнот.

Суть механисту стала понятна с первых строк, но полезной информации было кот наплакал. Оставалось надеяться, что параметры на контурах не сильно поплыли и все поддастся отладке, что называется – в процессе.

Зато для преданья старины глубокой, дабы ученым далекого-предалекого будущего поломать головы и списать это недоразумение на фантазию полудиких пращуров, описание отца Георгия подходило как нельзя лучше.

«Средство сие есть механизм необузданный, ибо подчиняется не воле человека, а только рукам его. Силы берет свои отовсюду, от свободных течений, что присущи любому небесному телу, такому, как и планета наша. В разности радиантных потенциалов черпает он вихревые токи, из коих выделяет через амплитудное умножение да систему каскадных фильтров только холодное электричество и свободный магнетизм. Все другие энергии механизм отсеивает, а эти две накапливает в специальных сосудах железных и глиняных, где насыщает жидкий раствор, именуемый „энерголит“. Суть означенной установки – питание силой, а оттого и название ее – силовая.

Сделана она в колокольне собора нашего Свято-Преображенского так: в шпиле через „экран“ устроен уловитель, а на разных поверхах, особливо среди колоколов, – резонаторы. Оттого, когда механизм питается, в колокола надо бить, чтобы изгонялись паразитные энергии. А в подвале установка имеет шурф, через который силу заимствует прямо от самой планеты, потому называется „земля“. Там же расположены и сосуды с энерголитом, и проволоки, намотанные в большие, под потолок, катушки, переложенные вощеной бумагой и смазанные топленым жиром. Все это колеблется для достижения „трансформы“ и порождает немалую головную боль с тошнотой…»

Или вот:

«Единого управления механизм не имеет, потому как оно хотя и удобно, но способствует утечкам и флуктуациям, а еще отнимает без того ограниченный ресурс. На силовую установку влияние нужно оказывать в подвале колокольни, а на испускательные терминалы – только в трех боковых главах самого собора. Четвертая глава, правая сзади, терминалом не оснащена, потому что для триангуляции достаточно трех испускателей, а пятой главы у собора, чтобы добиться совершенства распределения в пентакле, все одно не существует. В этом есть экономия, но есть и трудность в балансировке, а фокусная точка сил, которые, будучи отражены от сводов собора, достигают наибольшего значения, смещается относительно центра к передней левой главе. Однако однажды отстроен и включен, механизм правления почти не требует – нужда имеется только контролировать токи, чтобы не случилось скачка или падения энергий.

Ложе установлено в средоточии потоков, в самом низу соборной залы. Перемычка между некогда верхним и нижним храмами удалена полностью, а боковые нефы, наоборот, заложены кирпичом. Кладка наполовину высоты вмурована железным прутом по спиралям – что дает энергии закручиваться в тугой ровный столб нужной высоты, а разобранный в определенной конфигурации центральный купол придает мысли устойчивую в геометрическом пространстве форму. Но как пользовать человеку на ложе полученную невиданную мощь – то мне неведомо…»

Так и вымрет наука, уйдет в забвение память о древних технологиях, изложенная таким неприхотливым образом. И будут из уст в уста передавать байки про громовые воздушные колесницы или говорящие ящики. Уже передают. Вик вздохнул:

– А отстроечные таблицы или еще какие-нибудь пометки разве не сохранились?

– А он их когда писал, эти таблицы? – вопросом ответил Георгий.

Ну да, Дрей такие вычисления проводил в уме или методом тыка – чуйка на это дело у него работала безотказно, хоть учитель и отрицал ее наличие.

Значит, и Вику придется довериться не расчетам, а виденью векторов приложения сил. Однозначно надо проверить уровень электролита в аккумуляторах и целостность проводящих каналов. Но это мелочи. Оставалось решить две существенные и в некотором роде пикантные задачи.

– Тело. Оно все еще на ложе?

– Прах? Конечно.

– Его надо будет убрать.

Глаза старика расширились в немом ужасе.

– Никак… никак нельзя! Покой ее… столькое претерпела.

Можно сместить фокусную точку и устроить второе ложе рядом, только механист знал, каково полностью перенастраивать чужой механизм. Но предложение по этому поводу у него уже было продумано. И не ради машины, не ради судьбы мира и не ради карих глаз статутной княгини. Безоговорочно он сделал бы это и так, просто был уверен – Дрей заслужил такое, и Вера, несомненно, заслужила тоже.

– Вы сами сказали – покой. А машина – это машина… – Вик прокашлялся, голос отчего-то дрогнул. – Перенесите крипту… Никодим говорил: собор уже не храм. Заложите новый. Потому что я верну сюда прах Андрея.

Чего бы это ни стоило. Через две тысячи верст. Что значит месть, когда нужен покой. Месть – для живых.

– Принесу, таков мой обет.

Георгий посмотрел на Старьевщика, и глаза его наполнились слезами.

– Ты не врешь…

Нет, и старик это видел даже сквозь фон защитного амулета. Даже не видел – знал. Старики, они не всегда могут понять, как работает механизм, не всегда опишут и то, что человек творит силой сознания. Но иногда им дано просто Знать, и это их знание абсолютно.

– …я попрошу Совет обители. Я редко прошу, и мне никогда не отказывают. Мы перенесем крипту и заложим новый храм. Новый – не на остатках разрушенных старых. Вера, она достойна… они оба достойны.

Покоя. Он – для мертвых.

– Хорошо, – согласился Старьевщик.

Оставался последний вопрос. Но задать его надо было не отцу Георгию. И даже не Венедис, хотя и ей тоже. В первую очередь его надо было задать себе.

Только сначала имело смысл попробовать включить машину. Если с механизмом ничего не выйдет… одним словом, Вик хотел оттянуть объяснения как можно дальше. Он боялся.

А машина заработала с первой попытки. Старьевщик в очередной раз преклонился перед гением учителя. Задрожали в резонансе антенны, и загудели трансформаторы. Вик обалдел: внутри полуразрушенного собора нефы были не просто заложены кирпичом и переплетены сложной индукционной сеткой – в них были оставлены полости для создания совершенно нереального звукового эффекта. И то, что в описании отца Георгия виделось старческим маразмом – насчет звона колоколов, – оказалось обязательным условием.

Дрей добился сочетания сверхвысокочастотного электромагнетизма и акустики – взаимодействия, Вику непостижимого. Если бы схема вдруг не заработала, механист бы беспомощно опустил руки.

Но машина включилась с полоборота.

И откладывать дальше стало некуда.

– Сила машины в том, что она не разрушает сознание, наоборот, задает единый ритм, – объяснит Старьевщик Венедис. – А проблема в следующем – рисунок пульсаций мозга строго индивидуален. Просто включение механизма в лучшем случае – ничего не даст. В худшем – противофаза или перекос фаз вызовут фатальное разрушение сознания.

– Ты о риске? – уточнит девушка.

– Нет. Риски здесь недопустимы. Я о калибровке на прогонных мощностях.

– И что мешает?

Механист соберется с силами и признается:

– Я.

Потому что настройка машины на чужую психику требует участия собственного сознания – их взаимного проникновения. Дрею и Вере было легко – они любили друг друга, и это служило Палычу согласующим элементом. Учитель мог чувствовать, как машина влияет на Танцующую. И настраивать контуры.

Старьевщику – трудно.

Некоторым женщинам, с которыми жизнь мимолетно сводила механиста, нравилась топкая завеса вместо его эмоций. Было в этом что-то дикое, жестокое и влекущее. Только плоть. Многие женщины в конце концов оставались разочарованными, но влекло почти всех. Вика это устраивало, потому что…

– Глупый, – скажет девушка, – ты такой глупый. В этом же нет ничего страшного, постыдного, это ведь так просто. Естественно. Просто отключи свой амулет. Просто отключи. Если вдруг станет невмоготу – включай снова. Я выдержу – ведь так уже было однажды.

Было – Старьевщик помнит. Венди не погибла и не сошла с ума – ее просто стошнило. Она ведь сильная.

– Давай.

– Отключаю.

А в этом нет ничего страшного – это ведь не сформулированные мысли, не знания и не память. Это просто чувства – оттенки, переживания – на вкус, образы – мерцания. Это всего лишь тени эмоций.

Вик понимает, что все и для всех привычно, обыкновенно, однако…

…боль, страх и горечь, паника…

И Венедис оседает на землю, слюна пенится на ее губах, и Старьевщик неловко подает кружку с холодной водой:

– Извини. Рефлекторно.

– Ничего, пробуем еще.

…как он рыдал над телом Учителя, зеленый пацан, и клялся мстить, и мстил, выжигая целые села…

И девушка стонет от боли сознания.

– Прости.

– Отключай.

…то, как Она умывалась у горной речки, как он прижимал к себе Ее тело…

Венедис кричит, слезы на ее глазах.

– Я не могу, Венди.

– Можешь!

…но мертвым нужен покой, а живым – жизнь…

И только с четвертой попытки Вик чувствует, что, кажется, в состоянии держаться. Что это ее душа в нем, а его внутри ее, пусть даже на вязком удалении, но в принципе терпимо.

А когда настройка закончена и машина послушна любому трепету Венди, Старьевщик, извлекая свою утомленную душу, прощаясь с ее утомленной душой, чувствует липкое облегчение. И звенящую тонкую грусть.

Девушка сидела на краю лежака, в котором совсем недавно покоилась Великомученица, Танцующая С Ветром. Истлевшие кости собрали, завернули в ткань и сложили в сделанный спешно ковчег. Череп с провалами глазниц и ряд белых зубов – какой ты была в жизни, Вера? Красавицей? Вик помнил раннюю седину на висках Дрея – наверное, да.

Венедис брезгливо ежилась – здесь около тридцати лет пролежал труп, и подстеленные свежие овчины ситуацию не улучшали. Включать машину на полную мощность решили без привязки к событиям, полнолуниям и парадам планет. Готовы, значит, пора, не понедельник – и то ладно. Венди, однако, мешкала. В очередной раз оговорили подробности. К Звезде отправлялись Убийца, механист и вогул.

Килим, потому что он Голос. На этот раз – голос, а заодно глаза и уши статутной княгини. Она же сама останется здесь. Богдан и Виктор ведь не смогут нести в себе Венди.

– Идите, – прошептала девушка.

Убийца кивнул – накопители уже сутки набирали мощность, а сейчас надо было включить терминалы. Одновременно. Потом можно расходиться и ждать – Венедис просила дать время, чтобы приноровиться к силе. Может быть, сутки, может больше. В принципе – ей все равно, откуда по Валааму собирать трех человек, чтобы забросить их на тридцать шесть миллионов метров в небо.

– Погоди, – позвала Венди механиста. – Секунду.

Она в последний раз посмотрела и отдала Старьевщику карты. Те, четыре.

– Возьми. Эта загадка может остаться неразгаданной. С таро всегда так. Все может закончиться… плохо. Для кого-то одного или для всех. И я не знаю, насколько полно мне удастся с вами присутствовать. Я не знаю, что там вас ждет. Карты – смотри на них, если потеряешь уверенность. В них все, чтобы помочь твоей мысли. Следи за персонами – наша роль обусловлена сюжетом. С вогулом связано изображение на карте «Выбор». «Колесо Судьбы», как ты заметил, – механизм. Богдан – «Убийца» и «Безумец» одновременно. Моя карта – «Смерть». Не знаю почему. Ищи ответы в картах, Виктор.

Она сидела на краю ложа мертвеца, взъерошенная, напуганная, и несла откровенную чушь. Таро Вик взял – просто чтобы успокоить. Задержал в своей руке ее ладонь. Набрался смелости и погладил по плечу:

– Все будет… хорошо.

Девушка вымученно улыбнулась:

– Иногда, Виктор, я жалею, что расклад связывает меня с Убийцей. Знаешь, чем вы отличаетесь? Он хочет выглядеть человеком, а ты – наоборот. Но внутри все не так.

Старьевщику захотелось порвать в труху эти дурацкие карты с их якобы неизбежными раскладами.

После сигнала Никодим зазвонил в колокол, и на третий удар к терминалам синхронно подали питание. Произошедшее потом Вику увиделось буйством великолепия. Иным же могло показаться воплощением ужаса. Рукотворная мощь соперничала с неистовствами стихий вроде летней грозы или извержения вулкана.