Текст книги "Окно в Европу"

4

До Николая Ивановича я не дозвонилась. Телефон упорно отзывался длинными гудками. Быстренько переодевшись, я выскочила вслед за девчонками на лестничную клетку, где и опомнилась – забыла закрыть квартиру. Мало того, и ключи в ней оставила. Димка сто раз прав – пора завязывать и с безалаберностью и с рассеянностью. Вот только беда в том, что эти качества, похоже, – врожденные, а значит, трудноискоренимые.

Въехав в знакомый двор, чуть не попались на глаза Тамаре Васильевне, куда-то шагающей в черном платье с замысловатым ридикюлем в руках. Судя по тому, как она передвигалась, не глядя себе под ноги и одновременно сосредоточенно копаясь в недрах ридикюля, ее знаменитая клюка была просто театральным реквизитом. Женщина вполне могла обходиться без нее. На нас она не обратила никакого внимания. И не удивительно. Ей и в голову не могло прийти, что Наталья сменила машину.

На этот раз место для парковки выбирали недолго. Просто потому, что его указал Николай Иванович, вовремя вылезший из кустов сирени и шиповника с немного погнутым оцинкованным ведром в руках, наполненным пустыми бутылками. В том числе и разбитыми. Матушка Россия вносила поправки в европейскую устроенность двора. Пока он относил добычу к мусорным бачкам, машину успешно припарковали в тенечке, оставив девчонок ее караулить.

Уже на первой минуте разговора выяснилось, что обстоятельств гибели мужа Тамары Васильевны дворник не знает, ибо на тот момент работал ведущим специалистом в родном НИИ. Его жене Елизавете в то время тоже было не до подробностей, поскольку должность старшего кассира какой-то транспортно-складской конторы каких-то материалов (запомнить было невозможно) отнимала все силы и все свободное время. Одна дорога на работу и обратно обходилась в два с лишним часа. Можно было подыскать работу и поближе, но Елизавета весь срок до пенсии отбарабанила на одном месте, пройдя сложный путь от ученицы бухгалтера до заместителя главного бухгалтера, включая процесс обучения на курсах повышения квалификации. Только выйдя на пенсию, бедняжка очнулась, обнаружив, что помимо балансов есть жизнь в разных ее проявлениях. И сразу сошла с ума – начала следить за своей внешностью так, как никогда ранее. В целях экономии разрабатывались собственные дешевые рецепты омоложения кожи из картофельных, капустных и прочих очистков в качестве натуральных полезных составляющих масок.

Видя наше явное огорчение по поводу отсутствия интересующей нас подробной информации, Николай Иванович сосредоточился и посоветовал наведаться в двенадцатую квартиру первого подъезда, где проживала некая Зинаида Львовна Тиханская. Лет тридцать – тридцать пять назад они с Тамарой Васильевной считались закадычными подругами. Если повезет, дама непременно расскажет подробности этой жуткой истории. Но скорее всего – не повезет. Все прошедшие годы бывшие подруги не только не общаются, но и демонстративно проходят мимо друг друга, не здороваясь.

Случайно выяснилась и еще одна интересная деталь. Посетовав на то, что в такое жаркое время года Николай Иванович с женой вынуждены безвылазно сидеть в Москве, мы несказанно удивились тому, что у супругов имеется старенький домик под Коломной, доставшийся по наследству от родителей. И они частенько туда наведываются. Им несказанно повезло с Андреем – иногда он прихватывал их с собой на машине. Таким образом, вывезли из квартиры на дачу кучу барахла. Благо места хватало. Нина Сергеевна ни разу с ними не ездила.

Наталья попыталась осторожно выяснить адрес, по которому проживал Андрей в Коломне. Нам, как друзьям Андрея, положено было помнить его наизусть, наверное поэтому Николай Иванович неожиданно насторожился и сказал, что адреса не знает. Андрей Александрович всегда высаживал их раньше. Деревня находилась перед Коломной. Залопотав о том, что мы бывали у Андрея в Коломне не один раз, но дорогу специально не изучали, хотя при желании все-таки найдем, поблагодарили Николая Ивановича и направились к первому подъезду. Внешняя закодированная дверь оказалась открытой. Помощь дворника не потребовалась.

Поднявшись на третий этаж, где располагалась двенадцатая квартира, переглянулись и, не сговариваясь, спустились на первый. Надо было обсудить, как вести разговор с пожилой женщиной. Узнав, что нас интересует, она вполне могла бы захлопнуть дверь прямо перед нами. Без комментариев. Или с такими, что не отмоешься. Хуже, чем пятна от топика.

Неожиданно хлопнула дверь подъезда, и нашим растерянным физиономиям предстала благообразная бородатая личность мужеска пола преклонного возраста с подозрительно цепким взглядом. В руках личность держала давно забытый атрибут прошлого – сетку-авоську, в которой уютно расположились пакет молока и пакет кефира.

– Что вы здесь делаете? Кто вам открыл дверь? – требовательно спросила личность. Мы пожали плечами – дверь без всякого сопротивления открылась сама. Личность не поленилась вернуться и проверить исправность кодового замка. Очевидно, он не сошелся характером с дверью. Она опять легко открылась сама по себе. – Вы сломали? – продолжил буравить нас взглядом дознаватель.

– За кого вы нас принимаете?! – опомнилась Наташка, высокомерно взглянув на него со второй ступеньки. – Сами недоумеваем, почему у вас свободный доступ в подъезд? Террористов завлекаете?

Дознаватель несколько стушевался, но тут же снова пошел в атаку:

– А вы к кому, уважаемые?

Наташка в долгу не осталась:

– Мы вам не уважаемые! Попрошу без оскорблений! И в другой ситуации – при закрытой двери сказали бы, что это абсолютно не ваше дело. Но, учитывая сложность ситуации, можете отметить в своем кондуите – мы в двенадцатую квартиру к Зинаиде Львовне Тиханской!

– Третий этаж! – торопливо подсказал старичок, но с места не сдвинулся. Только переложил авоську из правой руки в левую.

– В чем дело? – возмущенно поинтересовалась Наташка.

– Мне бы – это… пройти… Моя квартира здесь – на первом этаже, – затоптался на месте дознаватель. Сетка опять переместилась в правую руку.

– Ну так и проходите! Кто вам не дает? – Раздражение так и отливало металлом в голосе подруги.

– Так ведь это… вы и не даете…

Кто бы мог подумать! Мы с Наташкой действительно кордоном стояли на лестнице, загораживая собой проход. Как по команде расступились, и дознаватель быстро юркнул между нами. Беда в том, что ячейка авоськи зацепилась за пряжку Натальиной сумки. Мужичок судорожно рванул авоську на себя и легко прихватил сумку с собой.

– А ну верни награбленное! – рявкнула Наталья, скакнув сразу через три ступеньки. – Ну и дом! Не успеешь зайти, как жильцы до нитки обчистят! – Где-то наверху стали открываться двери, чьи-то голоса интересовались, что случилось и не следует ли вызвать милицию.

– Ничего не случилось! – неожиданно тоненьким голоском заверещал дознаватель. – Просто досадное недоразумение. Успокойтесь, граждане жильцы! – Руки у него тряслись, и он никак не мог освободиться от навязчивой Наташкиной сумки. Мне стало его жаль, именно поэтому и кинулась помогать.

– Не торопитесь, – неожиданно сменила гнев на милость Наташка. – Не дай Бог, пакет прорвется. На фига ж моей сумке из натуральной кожи кефирный душ? А вашу авоську, гражданин, давно пора в музей сдать. Ходите тут, к людям цепляетесь…

– Да что вы! – слабо возразил дознаватель. – Она такая крепкая – ведро картошки выдерживает. Да и маленькая… когда пустая. Сунул в карман, ее и не видно.

Жильцы, потерявшие интерес к происходящему, стали с негодованием закрывать двери. Скандала, которым можно было бы заслушаться, не получилось. Сумка освободилась, дознаватель, откланявшись, направился домой, но неожиданно развернулся, скорчил зверскую рожу и, подняв большой палец руки вверх в качестве перста указующего, многозначительно прошептал:

– Суровая женщина! Вы с ней поосторожнее. Она на той неделе собственного племянника с лестницы спустила. Так мне под ноги и скатился. Я как раз случайно пошел мусорное ведро выносить. Мусоропровода-то у нас нет. На улицу – в контейнеры выбрасываем…

Он сочувственно кивнул сам себе и, отвернувшись к двери, долго возился с ключами. Наверное, рассчитывал и нас увидеть у своих ног.

Мы медленно направились наверх…

– Чем обязана? – Вопрос стандартностью не отличался. Обычно на звонок в дверь большинство людей спрашивают: «Кто там?» Голос был звонкий и требовательный.

– Да кто ж так с ходу разберет? Пока только нашим любопытством, – громко ответила Наташка.

Я в это время старательно улыбалась дверному глазку по-детски открытой улыбкой.

– Прекратите скалиться! Актерского дарования у вас нет и не будет.

Улыбка на моем лице погасла, как перегоревшая лампочка. Появилась обида. В это время щелкнул замок, и дверь гостеприимно распахнулась, стукнувшись ручкой о стенку коридора. Перед нами стояла Фемида – общепризнанная богиня правосудия. Широкая, цвета персика, хламида скрывала тело. Розовая бандана вполне могла бы сойти за повязку беспристрастности на глазах, если бы не располагалась выше, удерживая седые, с фиолетовым отливом волосы. Вместо карающего меча в руке был здоровенный нож. Вторая рука держала маленький, желтенький, изящный безмен. Лицо было гладким – без морщин, и беспристрастным.

– Проходите, – небрежно бросила Фемида и, повернувшись к нам задом, скрылась во глубине своей жилплощади.

Наташка дала мне легкого пинка, чтобы освободить от налета задумчивости. А он и вправду был. Вместо Фемиды я ожидала увидеть по крайней мере одну из трех богинь мщения – фурий: отвратительную старуху с подколодными змеями вместо волос, налитыми кровью глазами, высунутым языком и жутко оскаленными зубами.

– Здравствуйте, Зинаида Львовна, – нестройно пропели мы из прихожей, снимая босоножки. К этому обязывал сверкающий паркетный пол, натертый мастикой, а не покрытый лаком.

– И вам того же, – раздался мелодичный голос – кажется, из кухни двухкомнатной хрущобки. – Проходите сюда, мне некогда торчать с вами в комнате. – Судя по аромату, Фемида варила варенье. Оставалось неясным, зачем ей был нужен нож. Только впоследствии выяснилось, что им она подправляет постоянно заедающую цепочку у двери. – Если вы из органов опеки и попечительства, то сразу же «до свидания», если не сказать хуже! – решительно заявила она.

– Нет, – поспешила я ее успокоить. – Поэтому по-прежнему – здравствуйте.

– Ну и вам того же, – повторилась Зинаида Львовна. – Берите табуретки, усаживайтесь и излагайте… Обожаю варенье из кизила! – Она облизала ложку, и мне неудержимо захотелось повторить ее жест. – Надули на рынке на двести граммов! А-а-а! Пусть подавятся на здоровье! Как зовут? – обратилась она ко мне. Я торопливо представилась Ирой. Заодно представила и Наташку, назвав ее именно так. – Ну, тогда налей, Ира, воды в чайник и включи. А ты… Наташка, достань с полки чашки. Сейчас пенки будут! – Отвернувшись к тазику с кипящим вареньем, она продолжила: – Моя двоюродная сестра всегда снимает пенки в конце варки, но тогда их получается очень мало. – И Фемида, мурлыкая себе под нос: «Муси-муси-пуси, миленький мой! Я горю, я вся во вкусе рядом с тобой!..», с удовольствием продолжила свое увлекательное занятие.

– Что-то мне не верится, что эта женщина могла спустить племянника с лестницы, не подстелив внизу соломки, – тихо шепнула мне Наталья, расставляя на столе чашки с блюдцами и давно забытые нами с детства розеточки для варенья, на которые Зинаида Львовна указала ложкой, не прерывая пения. Голосок у нее был очень мелодичный, да и пела она с выражением умиления. Как в голосе, так и на лице.

– Наверное, племянничек без спроса сожрал у нее все пенки, – ухитрилась прошептать я в ответ.

– У меня прекрасный музыкальный слух. Различаю, в какой тональности каждый комар пищит. Можете не стесняться и говорить в полный голос. Вас что, Тонька-дура прислала? – Фемида резво развернулась, и брови угрожающе сдвинулись к переносице.

– Нет. Тоньки-дуры мы точно не знаем, – подумав, ответила Наташка, подтвердив правдивость своих слов убедительным кивком.

– Это моя двоюродная сестра, – брови Фемиды разгладились, – и мать слизняка Виталия. Именно его я и отправила с лестницы в ускоренном темпе. Как говорится: «Пока летел – песню пел: дует, дует ветерок, ветерок, ветерок…» До сих пор жалею, что только с площадки второго этажа. Ну что ему стоило признаться сразу при прощании, что он подготовил проект договора ренты моей квартиры. Видите ли, я с минуты на минуту выживу из ума, подарю ему квартиру и буду жить припеваючи уже его умом! Надо полагать, в дурдоме. И крикнул про договор, уже спускаясь. Пришлось попросить его немного задержаться и догонять… Мне, старой идиотке, и в голову не пришло, что племянничек неспроста приволок корзину яблок с Тонькиной дачи! Четыре штуки точно попали ему в голову. Несмотря на то что с тюлью на окне замешкалась. И вот ведь досада! Ньютон с одного поумнел – сразу закон всемирного тяготения открыл, а этот окончательно свихнулся. Пообещал мне доставить на дом психиатра и представителя органов опеки и попечительства!

– А как на это смотрит ваша двоюродная сестра? – спросила я.

– Никак! Она почти слепая. И кроме того, я уже говорила – дура! Родной сыночек ее держит на не – отапливаемой даче вплоть до зимних морозов, а она и не думает возражать – мальчику надо устраивать свою жизнь. У «мальчика» уже трое своих взрослых мальчиков, которые папашу и в глаза не видели, и четыре бывших жены, которые до сих пор жалеют, что довелось вообще его увидеть. Кто бы мог подумать, что известная трагическая актриса известного московского театра будет так доживать свой век! Нет! Я одна, но, глядя на нее, радуюсь этому обстоятельству.

– Но ведь рано или поздно вам придется завещать кому-нибудь квартиру. Не пропадать же ей. – В Наташке заговорил свойственный ей рационализм.

– Не велика ценность, но она у меня уже завещана. Не так давно и не племянничку. Почти родному человечку, пошли ему, Господи, здоровья и удачи… Ира! Чайник вскипел! Наташка, наливай заварку! Пакетики я не покупаю – труха в них… Ой, не могу… Ужасно болят ноги, когда долго стою на одном месте. Туда, к холодильнику, не садитесь. Мое место…

Варенье было изумительно вкусным. Моя розетка опустела первой. Наташка хмыкнула:

– Торопишься получить удовольствие, пока не слетела с лестницы?

– Только после вас! – обиделась я. – Вместе – тоже ничего будет… Зинаида Львовна, – обратилась я к Фемиде, смакующей пенки. – Если не хотите – не рассказывайте нам ничего. Мы все поймем как надо. Речь идет о спасении человеческих жизней, но, возможно, мы просто ошибаемся. Хотя один человек, замешанный в эту историю, уже убит. – Я взглянула на Фемиду. Естественно, она слышала все, что я сказала, но виду не подала. По-прежнему была увлечена пенками. Похлопав глазами, я продолжила: – Много лет назад у вашей бывшей приятельницы Тамары Васильевны Рогачевой погиб муж – нечаянно выбросился из окна. Вы не могли бы…

– Почему вас это интересует?

– Так сразу и не скажешь, – поскребла я ложкой по пустой розетке. – Долго объяснять…

– Придется. – Зинаида Львовна отняла у меня розетку и добавила в нее варенья. Пришлось делать краткий доклад по поводу истинной причины нашей заинтересованности. Со ссылкой на странное окно, из которого до Андрея уже один человек выбросился… – Не выбросился! – Зинаида Львовна спокойно допивала чай, а мы в полном молчании наблюдали за этим действом. – Не выбросился, – повторила она с нажимом, глядя на нас поверх чашки. – И чья жизнь, считаете, в опасности? Тамаркина? В таком случае, это наказание свыше… – Мы вразнобой попытались убедить женщину, что как раз царице Тамаре ничего и не грозит. – Значит, вы считаете, что случай, произошедший не так давно с новоиспеченным мужем Тамаркиной невестки, совсем не несчастный? – На сей раз кивок и громкое «да!» были одновременным и дружным. – Хороша семейка! – Зинаида Львовна поставила свою чашку на стол и откинулась спиной к холодильнику – в пятиметровой кухне все свободное пространство было рассчитано до мелочей.

После следующих вопросов хозяйки, кому из-за всей этой истории угрожает опасность, а кому уже вообще ничего не угрожает, я поняла – инициатива из наших рук незаметно уплыла. Твердо решила исправить положение и брякнула: опасность угрожает нам – друзьям разбившегося Андрея Александровича. Знать бы еще почему? А покой погибшей Марии Павловны вообще решила не тревожить. Она свое отмучилась. Наталье мои аргументы, видимо, показались слабоватыми, а рассказ недостаточно красочен, и она понесла что-то свое, тоже нечто нелепое и в полной мере бестолковое. Я не выдержала и вмешалась. Ну зачем, мол, долго и нудно рассказывать о своих умозаключениях, когда они, возможно, сделаны без ума? Реакция на мои слова превзошла все ожидания. Наташка перестала по укоренившейся с детства привычке возить пустую чайную ложку по столу и с боевым воплем «фи-и-и-га себе!» залепила этой самой ложкой мне в лоб. Я вздрогнула и вскочила, с негодованием глядя на идиотку, разучившуюся понимать меня с полуслова. Не иначе как кизил на нее плохо подействовал. От намерения высказать Наташке в лицо все, что о ней думаю за последнюю минуту, меня удержал решительный поступок Фемиды. Не долго думая, она засветила в лоб подруге своей чайной ложкой и торопливо сказала:

– Девочки, вы квиты!.. Честно говоря, я ничего не поняла, но вы мне нравитесь. Еще лет десять назад ни с кем бы не стала обсуждать эту тему, ну что ж… Значит, судьба! И знаете, на чем себя только сейчас поймала: действительно, все со временем проходит… Любая боль притупляется… Со старостью приходит неодолимое желание пожить подольше. Эгоисткой становлюсь!

Зинаида Львовна рассказывала, а мы слушали разинув рот, и видели ее молодой симпатичной женщиной, работающей гримершей в престижном московском театре, куда ее пристроила та самая старшая двоюродная сестра, ныне – Тонька-дура, прославившаяся исполнением трагических ролей, несчетным количеством поклонников и нежным вниманием главного режиссера-постановщика. Туда же по протекции сестры хорошенькая Зиночка протащила едва знакомую ей по дому Репьеву Тамарку, закончившую профтехучилище по специальности «швея-мотористка» какого-то там разряда. Тамарка была на шесть лет старше, успела выйти замуж и через полгода после замужества овдоветь – несчастный случай на отдыхе в Крыму! У мужа Владимира оказалось слабое сердце, отреагировавшее остановкой на ялтинскую жару, людское перенаселение и морские купания. Сердечная недостаточность дала себя знать прямо в море… Свекровь Тамарки пережила известие о гибели сына всего на один день. А свекор умер еще за два года до свадьбы сына. Так Тамарка осталась в трехкомнатной квартире со старенькой бабушкой мужа. Закаленная трудностями довоенной, военной и послевоенной жизни, старушка оказалась на удивление крепкой и разумной. Тамарка, выскочившая замуж в основном из-за желания навсегда покинуть двадцатиметровую комнату в коммунальной квартире на Цветном бульваре, где барствовало десять семей, после смерти Владимира стала испытывать к нему искреннюю признательность, граничащую с обожанием. Тепло отзывалась и о свекрови. К бабушке мужа вообще привязалась, как к родной. Иногда Тамарочке снился сон о том, что она вернулась в свою коммуналку. Просыпалась в холодном поту. Ее семью, состоявшую из четырех человек – матери с отцом, брата и самой Тамарки, упорно не ставили на очередь для улучшения жилищных условий, то бишь – на получение отдельной квартиры. Общий метраж комнаты составлял девятнадцать метров девяносто пять сантиметров. Недостающие пять сантиметров до нормы (пять метров на человека) райжилотдел во внимание принимать не хотел. Родители вели долгую и бесполезную тяжбу со всякими высокими инстанциями, а Тамарка строго по графику дежурств и по неделе за каждого члена семьи целый месяц ежедневно мыла туалет, кухню, а по субботам и длинный коридор, по которому катались на трехколесных велосипедах соседские дети. Сдача дежурства следующей семье производилась комиссионно с претензиями и устранением всех недостатков, обнаруженных придирчивыми сменщиками.

Предстоящему замужеству дочери родители обрадовались, рассчитывая, что будущий супруг непременно пропишется к ним и вопрос с постановкой на учет для получения квартиры будет решен. Но Тамарка, сменив свою фамилию на фамилию мужа, тут же выписалась из коммуналки и прописалась к супругу. Такого предательства родная семья ей так и не простила.

Похоронив бабушку, Тамарка осталась одна. В трехкомнатной квартире вечерами было жутковато. И она надумала сдать одну из комнат какой-нибудь студентке. С просьбой найти подходящую скромную девчушку обращалась только к хорошо знакомым людям, но безуспешно.

Судьба свела Зинаиду и Тамару случайно летним вечером почти у дома. Какую-то отчаянную шавку, очевидно, не устроил цвет Зиночкиного нового костюма – «слоновая кость», и она тяпнула ее за юбку, выдрав приличный клок. А осуществив эту подлянку, мигом усвистала, сверкая всеми четырьмя пятками. Тамарка, пожалев девушку, заливавшуюся злыми горючими слезами, притащила ее к себе и искусно заделала клок аппликацией. Зиночке пришлось признать, что у Тамарки золотые руки, а шавка сделала доброе дело, поскольку костюмчик с аппликацией заиграл.

Пока шли ремонтные работы и Зиночка в одной комбинации, поджав под себя ноги, удобно устроилась на тахте, Тамара рассказывала, что с детства у нее было два развлечения – придумывать и шить из лоскутков самодельным куклам замысловатые наряды, а потом с помощью этих невероятных красавиц устраивать брату домашние спектакли. Повзрослев, Тамара серьезно увлеклась историей костюма, но на поступление в институт рассчитывать не приходилось. По основным предметам – еле-еле тянула на трояки. Пришлось ограничиться профтех – училищем и нудной бесперспективной работой на швейной фабрике.

С этой минуты Зиночка взяла Тамару под свое покровительство. В очередной раз прибегнув к помощи сестры, устроила новоиспеченную приятельницу в театр, где Тамара после небольшого испытательного срока стала работать сначала на вакантной должности уборщицы, потом костюмерши, а попутно и обшивать почти всех актрис театра. Одновременно добровольным путем было нарушено и ее одиночество. По просьбе председателя профкома театра и рекомендации Зиночкиной сестры она поселила в бывшей комнате родителей покойного Владимира молодого актера Рогачева Илью Ростиславовича, ранее работавшего в одном из провинциальных театров. Поговаривали, что своим переводом в Москву он был обязан жене директора театра, которой приходился каким-то родственником или родственником знакомых… Илья имел типичную внешность героя-любовника, веселый нрав и кучу любовниц – внешность обязывала. А вот чего почти никогда не имел – так это денег. Они как-то не приживались в его карманах. По общему мнению актерской труппы, талантами он не блистал. Но это мнение в корне отличалось от мнения руководства театра и его собственного. А на то, что думают по данному поводу другие актеры, – ему дела не было. Легкий характер и доброта позволяли Илье прощать обидчикам все злопыхательства, особо об этом не задумываясь.

Тамарка влюбилась в него безоглядно. Он не возражал. А с чего бы возражать, если Илья фактически сидел на ее шее, при этом оставаясь совершенно независимым человеком. Прозрение наступило примерно через год, когда Тамарочка потребовала узаконить их фактические супружеские отношения. К этому, в первую очередь, обязывала беременность. Илья попробовал отшутиться – шуток не приняли. Попробовал улизнуть к обожающей его поклоннице, с которой недавно познакомился, – та оказалась слегка замужем. Супруг был официальным, при большой должности и не менее больших деньгах и льготах. Так что герой-любовник получил от ворот поворот.

Тогда Илья пошел на конфронтацию и устроил Тамаре скандал. Цель – доказать: влюбленная идиотка во всем виновата сама. Нечего было вешаться безотказному мужчине на шею. Но переиграл сам себя. На следующий день по окончании репетиции его вызвали к руководству, где сидели пожилая актриса, председатель профкома, и не очень старый актер – парторг театра. Разговор был недолгим. В основном о порядочности, ответственности за судьбы других людей, о необходимости остепениться… Илья попробовал мягко объяснить, что у него с Тамарой Васильевной нет ничего общего. «А ребенок?!» – возмущенно воскликнула пожилая актриса, нервно расправляя воротничок сшитого Тамарой нового платья… И Илья сдался. Тем более что парторг серьезно дал понять, что такие непорядочные кадры трудовому коллективу театра не нужны. Кажется, его жене Тамара недавно переделывала летнее пальто.

Свадьбы не было. Супругов Рогачевых зарегистрировали в районном отделе ЗАГСа за пять минут. С этого времени Илья полностью утратил свободу, не переставая удивляться, как это он раньше не разглядел таившуюся в поведении заботливой Тамарочки опасность. Не иначе как в силу врожденной легкомысленности. Жена на деле оказалась властной и решительной женщиной, и в короткое время скрутила его в бараний рог. Вместе со свободой Илья потерял и себя самого. Как-то разом сдулся, словно надувной шарик, из которого вышел воздух. Но считалось, что он посерьезнел. Несколько раз уезжал к родителям, куда-то под Куйбышев, но поддержки не находил. Отец и мать были глубоко обижены – сын не соизволил даже сообщить им о своей женитьбе и рождении внука. А раз женился, так с женой и живи. Тамара – женщина неплохая, в том смысле, что бывают и хуже. Во всяком случае, она не сразу намекнула, что их единственный визит в Москву на три дня слишком длителен. Успели сумки распаковать. В последний наезд к родителям Илья твердо решил остаться дома. Даже прислал в театр заявление об увольнении. Но с помощью Тамары администрация заявлению хода не дала. Через месяц, не вынеся тягот провинциальной жизни в небольшом родительском доме и постоянных упреков родителей, Илья униженно вернулся обратно. Тамара поняла – муж сломлен окончательно и наконец смирился с судьбой. Тайком она продолжала им любоваться, давно простила ему все выкрутасы, старательно ухаживала, но делала это с гордым и обиженным видом.

Рождение сына Володеньки (так Тамара решила увековечить имя первого мужа, вытащившего ее из коммуналки) не прибавило тепла в отношениях супругов Рогачевых. Илья был абсолютно равнодушен к ребенку. Более того, нервничал и раздражался, когда малыш капризничал. Часто срывался, что не имеет возможности репетировать и, хлопнув дверью, уходил из дома. Но постепенно привык к сыну, не признаваясь себе, тихо радовался его взрослению, но в отношениях с ним соблюдал некую дистанцию. Боялся, что мальчик окончательно смирит его с ненавистной женой. Жили тускло, безрадостно. А Тамаре казалось – спокойно и основательно. Четырнадцать лет такой беспросветной жизни давно бы заставили другую женщину пожалеть о том, что когда-то сама обрекла себя на мучения. Но не Тамару. Наперекор себе и окружающим она считала, что в ее семейной жизни все в порядке. И без конца твердила об этом Илье.

Ушел он неожиданно. За день до этого был веселым и хлопотливым. Тамара подозрительно следила за ним, привычно тщательно проверила все карманы, но ничего криминального не нашла. Объяснение ждало ее утром – на кухонном столе лежали ключи от квартиры и короткая записка: «Не ищи – не вернусь».

Зинаида Львовна не хотела выступать арбитром в отношениях Рогачевых, но Илья каждый раз бегал к ней за советами. В том числе тогда, когда решался вопрос о переходе в другой театр. И она не могла не заметить, что подруга собственными руками разрушила семью. Илья очень изменился. Внешне – импозантный сорокалетний мужчина. Тщательно и аккуратно одет, с красивым лицом и удивительно идущей ему ранней проседью в темных волосах. Внутренне – полностью сломленный человек. Потом, после ухода от Тамары, он ожил, обрел некую уверенность в себе. С Зиночкой, несмотря на то что она была гостьей из прошлого, охотно продолжал общаться. Как со старым другом. Зинаида Львовна, чувствуя себя виноватой перед подругой, конечно же высказала ему со всей прямотой все, что думала по поводу брошенных им жены и сына. Он рассердился и выдал историю своей семейной жизни в неожиданном для Зиночки ракурсе. Так получилось, что она пожалела Илью больше, чем подругу. И он это понял. Ей не было интересно, где и с кем он живет. Неоднократно Илья намекал Зиночке, что они могли бы стать прекрасной парой. Скорее всего был прав. Зиночка влюбилась в него с момента его появления в театре. Но пойти на предательство по отношению к подруге!..

Женщина убедила себя в том, что обязана содействовать восстановлению семьи. На самом деле ей просто хотелось увидеть Илью хотя бы еще один раз. Они встречались, но чисто по-дружески. К приятному удивлению Зинаиды Львовны, Илья оказался не таким ловеласом, каким ей казался ранее. Впрочем, знала она его только по старым разноречивым отзывам бывших сослуживцев да самой Тамарки. После замужества подруга ни разу не пригласила ее в гости. Оберегала мужа от верного соблазна. Зиночка была очень красива и умна. Закончив вечернее отделение института, со временем стала работать косметологом. Легко находила язык с людьми. В глубине души Тамара не могла ей не завидовать.

Зинаида сделала выводы, что Илья, в сущности, глубоко несчастный человек, при этом – добрый и заботливый. От бывшей легкомысленности не осталось и следа.

Зинаида Львовна очень терзалась, что не может прямо смотреть в глаза бывшей приятельнице, хотя и не была перед ней ни в чем виновата. Разве только за пустые мечты. Нельзя же винить себя за то, что Тамарка – кузнец собственного несчастья и несчастья Ильи. Сломала жизнь мужу, изуродовала детство сыну. Выход для себя Зинаида видела только в одном – совсем отказаться от дружеских встреч с Ильей. Да только не было сил. Возможно, она и решилась бы на это со временем, но воспротивился сам Илья, к тому времени проживавший в одиночестве на съемной квартире. Порядочная Зинаида всегда лучилась такой радостной энергией, так легко и с юмором переступала через мелкие обиды и неприятности, что невольно пробудила в нем стремление к счастью. А оно, как ему казалось, заключалось только в совместной жизни с Зиночкой. Во всяком случае, так он постоянно говорил. Но стоило ей подумать о Тамаре, и она сразу приходила в себя. А Илья окончательно решился официально оформить развод с надеждой на то, что Зиночка хоть когда-нибудь все-таки даст согласие скрепить дружеские отношения брачным союзом.