Текст книги "Земля"

Глава 26

Далеко-далеко к востоку от Дикого, на безлюдных землях между старых гор, страфили живут всё больше бурые и чёрные оперением, белогрудые, и их угодья тоже обнесены стеной, чтобы кто сдуру не залез, себе на погибель.

Это Ришка рассказывает. Орк верит – хорошая, врать-то ей за какой корыстью.

Научного или хозяйственного присмотра за летуньями там давным-давно уже не ведётся, по девчуриным словам, и Ййр полагает, что время от времени кто-нибудь тревожит то далёкое белогрудое племя. Орк только догадывается, что не многие пакостники потом возвращаются прихвастнуть редкой добычей. И второй мыслью – надеется, что тамошней холостёжи так же нечасто выпадает развлекать себя лихой воздушной игрой с объеденными человечьими головами. Прапрабабушка и тёзка темнолицей Эри тоже носила под шеей белую отметину наподобие широкого полумесяца. И до старых лет сердито хохотала над островными урожденцами, которые вздумали называть горами щербатые кручи Страфилева края. Ййр улыбается, вспомнив её.

Савря наконец-то дождалась подходящего ветра и знай сигает с веранды под горку. Непонятно, чего больше в её прыжках – веселья или упорства; как видно, короткие мгновения почти настоящего полёта стоят малость ушибленных лап и задницы. За Саврю Ййр спокоен: родилась и подрастала в крылатом племени – значит, падать мастерица, иначе нельзя.

Бугайчик и тот вконец умаялся, бегая туда-сюда со своей машинкой для светописи, никак целую плёнку исщёлкал на слёткины упражнения.

Кончаются ли вместе с плёнкой человечьи силы, уходит ли нужный свет за матёрую землю, вместе с тяжёлым солнышком – Сэм, трудно дыша, садится на верхнюю ступеньку крыльца, прислоняется плечом к перильцу.

– Я сейчас, Риш, – произносит орк. – Приду, ещё расскажешь, где-как страфили живут.

Спустя один Саврин прыжок «на удачный ветер» бледноглазый возвращается на веранду, подаёт Сэму кружку:

– Уработался, на-ка, не сохни.

Задумавшийся о чём-то человек слегка вздрагивает, но питьё берёт и коротко говорит «спасибо».

В кружке опять варварская подслащенная заварка, на этот раз с отчётливым хвойным привкусом, тепловатая, разбавленная из бака водой. С первого же глотка Сэм понимает две вещи. Первое: ни один по-настоящему уважающий себя человек не стал бы такое пить, может быть, кроме Рины и её странного деда. Второе: это питьё – именно то, что ему прямо сейчас нужно, чёртово невозможное совершенство. Может быть, если не считать его чаем… а назвать про себя каким-нибудь совершенно иным напитком, к которому истинные чайные правила применять вовсе не обязательно…

– Эй! Эй! – мимо проносится Савря, азартно покрикивая. Скок – через две ступеньки, скок-скок – по дощатому полу, скок – на приставленную табуретку, скок – на широкий перильный поручень с отметинами её же когтей – и новый прыжок.

Судя по весёлому орчанскому присвисту, прыжок этот исключительно удачный.

* * *

А в тысячах вёрст к юго-западу отсюда, оказывается, крылатые тоже ещё есть, живут и худо-бедно множатся, хотя и не похоже это житьё на страфилью волю. Затевалось-то оно вроде как тоже для их защиты и спасения, затевалось куда как на широкую ногу, а вышло как уж вышло, – понимает Ийр из Ришкиного рассказа. Учёные люди возвели целые купола из прочных железных сеток, высокие и просторные, и возле тех куполов за десять лет успел вырасти свой маленький людской городок. Большинство научной писанины о страфилях происходит аккурат из-под тех куполов. Рина называет тех крылатых словцом «инкубаторские», и голосок у неё делается печальный.

Вновь появившаяся на веранде Савря вслушивается, склонив голову набок, не спешит снова прыгать. Влезает тихонько на лавку, чтобы прижаться к орчьему боку, и подсобщик кладёт ей руку на узенькое пернатое плечо.

– Плохо пропащим, где нет Брата. Худо гиблым – нет Матери, – произносит страфиль медленно, нараспев, будто складывая заклинание. И от этих слов, а может, и от того, как два этих не-человека сидят рядышком, такие разные во всём и с одинаковым выражением на несхожих лицах, у Арины в горле встаёт комок.

* * *

От ласкового ли солнца, от сытной еды или просто от своей природы Савря растёт с такой скоростью, что одеяльное гнездо в уголке делается ей тесно. Ййр сдвигает царь-койку в сторону, чтобы ей удобнее было спать. Для настоящего высокого полёта слёточьи крылья пока ещё не годятся, но во время лесных вылазок у Арины не раз сердце ёкает при виде того, как Савря перелетает по ветвям на самой верхотуре.

Как хорошо, что Сэм фотографирует эти удивительные изменения. Отенком глаз и цветом оперения юная страфиль всё больше напоминает Рине самого Ю, Восходящего Ветра, и орк однажды подтверждает её догадку:

– Так старикан Ю нашей Савре получается прадед по матери.

– А Эри?

– Вроде трёхродная тётка.

Рина задумывается, не станет ли крылатым тесен Страфилев край, не начнётся ли вырождение через несколько поколений, когда потомки дедушкиных спасённых уже все плотно породнятся, но, пожалуй, в ближайшие десять-пятнадцать лет можно не волноваться об этом чересчур пристально. У Ибрагима Стахова, конечно, и на сей счёт были некоторые идеи и планы, пусть при нём и не сбывшиеся – но дорожка-то проторена.

Ринин черновик движется к завершению, но ей отчаянно не хочется покидать остров надолго. При помощи госпожи Брук ей удаётся получить по почте нужные каталоги и заказать новый генератор – той же фирмы, что и прежний: надёжная всё же вещь, ведь отработал свой век много дольше установленного гарантией срока. А к нему ещё – маленький водогрей для кухни. Всё это добро обещают доставить и установить никак не меньше, чем через месяц. А некоторые вещи Рине хочется перевезти сюда из дома в Фэйривью; может быть, в них и нет никакой срочной необходимости, но как было бы здорово, если бы они тут были! Та самая гирлянда с красными и золотыми фонариками. Узорчатый плед. Пара керамических кружек в синей и зелёной глазури. Дедушкины пластинки и его «походная» вертушка – проигрыватель, угнездившийся в коричневом чемоданчике. Несколько любимых книг…

Рина встаёт из-за «Рояля» – стопка чистых листов за эти несколько летних недель успела истаять вдесятеро. Нужно пополнить кружку добрым чаем. На кухне Ййр присматривает за варящейся молодой картошкой, мурлычет что-то тихонько себе под нос. Рина с удовольствием отмечает, что последние отметины на руках у орка совсем уже зажили.

– Ййр, а где Савря?

– Да Кнабера на гулянье утянула, к козам. Говорит – я летать учусь, а ты, человек, поучись пешком ходить негромко.

Навести себе чаю – дело недолгое, но девчура что-то медлит.

– Ведь ты не против, если я буду приезжать пожить здесь?

«Ох, Ришка, добрая ты косточка. Неужели так тебе холодно живётся в широком мире, что припала в самом деле охота к островному житью?»

– Да хоть насовсем. Дом широкий, не подерёмся, – отвечает Ййр осторожно.

Девчура двигает на столе толстый цветной журнал, по которому люди делают разные большие покупки. Улыбается: Ййров ответ пришёлся по нутру.

– Хочешь, тебе что-нибудь закажем?

– Всего вроде в достатке… подумать надо.

– Может, тебе бы хотелось, не знаю, новый диван?

Ййр взглядывает на Рину с некоторым недоумением. Царь-койка крепкая и совершенно точно из всех лежаков самая роскошная; и потом, как Брук попрёт через залив подобную огромадину на своей газолинке? Хотя вот для доставки нового генератора, о котором тоже было немало разговоров, Ришка с Брук, посовещавшись, решили нанять Эсгринову вместительную посудину.

– Куртку бы зимнюю. На мороз. У Рона такая была, хорошая, на меху, носил да похваливал, всю первую вахту. Моя чесоточная тоже ничего, только в стужу под неё много поддёвок надо.

– Давай посмотрим, что тут у них есть, – решительно говорит Ибрагимов отродышек, усаживается за стол и придвигает к себе цветной журнал с торговлями.

«Ведь ты не против, если я буду приезжать пожить?..»

Вот бывает забавно. Большинство островных наёмников Ййра-орчару, скажем так, терпели. Ну и у Ййра до них был терпежу мешок и сверху торбочка. Что до тех, которые бы не терпели – таких почему-то не было; может, Ибрагим их отбраковывал, или сами они не особо-то просились. Юзуфу, насколько Ййр помнит, его бог не велел особо нос воротить; Юзуфов бог говорил, что все твари земные по сердцевинке-то одинаковые. Тут бог, конечно, маху дал отчаянно, но зато от этого наставления у Юзуфа с ор-чарой и обращение было вполне дружеское. Рон Финч, бывало, пошучивал зло – может, думал, Ййр не понимает. Но в общем тоже был ничего человек, умный, учёный. Жаль, не вышло ему прожить хоть вторую вахту, жаль, а то бы, может, со временем и сдружились… Элис вот привыкала долго, крутая она, сердитая – так и на других наёмников огрызалась, даром что они тоже люди.

А тут девчура хорошая своей вольной волюшкой, даже не внаём, приезжать пожить хочет!

«Я, – говорит, – буду приезжать»… – то есть одна, что ли? Про бугайчика-то ни полсловечка. Странно это или нет, но пора бы уже потыкать картошку: отмякла ли уже от варки до вкусной съедобности.

Не, пока сыроватая.

Тем временем Ришка выискала в своём журнале какой-то бешеный тулуп для снегокатчиков и сватает его Ййру. С виду тулуп и тулуп, застёжка только людская модная.

– Нравится?

– Ага. На картинке и цвет видный, огнистый, – отвечает Ййр, прикидывая, хватит ли у него отложенных людских денег на это приобретение.

– Можно, я его тебе подарю? Думаю, и дедушка был бы рад, что у тебя будет новая хорошая куртка.

Ййр усмехается. От Риткиных слов о подарке орчья рука сама собою потянулась – будто поправить давно уже несуществующую смоляную косу. Сивая щетина на голове отросла уже длинняво, но пока держится торчком. До кос ей ещё до будущей весны расти, чего доброго. А рука-то – надо же – вспомнила.

Глава 27

Остаётся последняя фотоплёнка из всего драгоценного запаса.

Уму непостижимо.

Столько дней, многие сотни мгновений, украденных у времени, а впереди ещё огромная и тонкая работа, чтобы наконец-то проявить и увидеть собственное искусство.

Столько лишений.

Тупая домашняя и огородная возня, которой, по совести, Самуил Кнабер вообще не должен был заниматься.

Тлеющая неясная обида на ту, что всегда была надёжным другом, а теперь стала… и слов-то не подобрать.

Разве возможно по-настоящему, всерьёз влюбиться в девчонку, которую знаешь буквально с детства – со средней школы? У которой, бывало, и домашку списывал? В мышонка Рину, расхаживающую по кухне в бесформенной пижаме и с пятном сажи на носу? Да она ещё и отдаёт явное предпочтение обществу неграмотного орка-подсобщика, не говоря уж о писанине. Писаниной-то она увлечена гораздо больше, чем дружбой с Сэмом. Испортилась от жизни на острове? Нет, хуже – показала своё истинное лицо…

И лицо это раздражающе прекрасно.

Вот что самое обидное.

Всё это слишком неправильно и трудно.

Мысль о том, что работа и время на Диком почти подошли к концу, должна бы по-хорошему радовать, но и радости Сэм не чувствует.

Потому что слишком многое здесь похоже на чудо, слишком многое оставляет на сердце след.

Шальной, упрямый ребёнок Савря, прямо на глазах из невзрачного чуда в перьях перелинявшая в настоящую юную страфиль. Живое доказательство всех этих ненаучных сказок, что крылатые-де по своему развитию гораздо ближе к людям, чем к животным… но чёрт с ним, с доказательством – с Саврей весело. Чувствуешь себя кем-то вроде старшего брата, как бы глупо это ни звучало. Чтобы порадовать «сестрёнку», Сэм даже пытается во время прогулок подражать орчьей походке – Савря просила ходить легче, не пугать её возможную добычу. Прочий крылатый народ навсегда останется на его фотографиях, но по Савре Сэм действительно будет скучать.

И, возможно, по здешним яростным закатам – тоже.

И по запаху лесной орхидеи, которую Рина поселила на веранде в жестянке из-под консервированных персиков.

Тосковать по здешней кормёжке было бы очень глупо, но вот это чувство тёплой настоящей сытости после изрядно припоздавшего обеда или почти полуночного ужина… такое вряд ли будет часто повторяться в той жизни, к которой Сэм привычен. Специально же не будешь сам себе такое устраивать!

И ещё множество дурацких мелочей, которых и вовсе не должно было быть, о которых даже никому не расскажешь, будь то низкопробный женский роман, оказавшийся неожиданно увлекательным чтивом при всех своих недостатках, гордость от начищенной картошки или от возни с поленницей.

В мыслях Сэма есть кое-что, чего он теперь старается избегать.

Да, думать о бледноглазом подсобщике напрямую слишком неудобно. Это будто рушит и подтачивает понятные основы.

Возмущаться или испытывать снисхождение было бы естественно и даже приятно. Только…

Ийр пережил наяву собственный кровавый ад. Ту клетку. И чёрт знает что ещё.

И делает здесь нечто по-настоящему великое, даже не задумываясь об этом! Как бы там ни было, Страфилев край Ибрагима Стахова годами обворовывали, но притом едва не вымершие фантастические летуньи явно здесь процветают. И во многом… да хотя бы отчасти – это заслуга бледноглазого. Хочешь или не хочешь, но надо это признать.

А орк просто живёт себе и живёт, и плевать ему на собственные заслуги.

Как ни трудно в этом признаваться самому себе, Сэм даже чувствует что-то вроде зависти. И к кому – к странненькому подсобщику. Да самое изысканное, что Ййр когда-либо делал – это плетёный соломенный половик. Да у него годовая зарплата наверняка меньше, чем стоимость Сэмова объектива, причём даже не самого лучшего!

Будь Ййр хотя бы настоящим человеком, Сэму хотелось бы действительно с ним дружить. Учиться у него какой угодно ерунде, пусть даже колке дров – эта грубая работа у орка выходит невероятно легко и красиво. Разговаривать. Слушать любые его истории. С радостью помогать в делах и искренне улыбаться от его похвалы. Как же было бы здорово просто смотреть на Ййра почти как Савря, с таким же чувством живой близости…

Но это лишние мысли. Ядовитые мысли.

Если хочешь добиться в жизни чего-то по-настоящему значимого, их следует избегать.

Остаётся последняя фотоплёнка…

* * *

На самой верхушке резной ясеневой кроны весёлый ветер пахнет морем, хвоей, живым и влажным лесным листом. Щекочет Саврин затылок, раздувает слёточьи ещё мягковатые перья, если вытянуть шею повыше.

Сильна земля, неоглядно небо. Скорее бы уж перелинять, начать мерять родную волю по своим крыльям!

Мать Гиблых теперь гораздо меньше присматривает, уважая Саврину взрослость. На далёких гуляньях Ййр режет черетянку, или берёт ягоду или проверяет, не дала ли где слабину окраинная стена; с охотой для своего пропитания Савря уже навострилась, часто справляется и сама.

Славно, славно сегодня сидеть тут на ясене, глубоко дышать, наполняясь лёгким воздухом, прислушиваться к дальним перекличкам других летуний и летунов.

Поднялись с лесного озерка серые утки – трудная добыча, уж больно они при полёте шустрые: не каждая взрослая страфиль умеет бить уточку. Тиу-Стремительная может, так значит, однажды сможет и сама Савря, пусть пока до утиной охоты ей ещё далеко.

Отсюда, с высоты, дом Ййра-Земли кажется не больше доминошной костяшки, но страфильи молодые глаза хорошо различают Ришу в яркой рубашке, поднимающуюся на крыльцо: Риша несёт несколько полосатых яблок. Рише потом нужно будет уплыть с острова, но она говорила, что вернётся. А другой Ййров человек тоже уплывёт, но о возвращении он помалкивает. Жаль. Сэм Кнабер тоже хороший, с ним весело бывает играть. Впрочем, по Савриной разумной мысли, Кнабер как человек и так уже вырос порядочно, и кожа у него сделалась темней, а лицо книзу уже заметно обросло короткой реденькой шёрсткой: должно быть, пришло-таки его время обзавестись острыми копытами и хвостом, совсем как Минька и Мэгз, и вернётся он совсем в другом образе. Кто их, людей, разберёт. Наверное, ему боязно и тоскливо от предстоящего превращения – то-то Кнабер теперь всё чаще хмурится и заранее отвыкает разговаривать по-людски.

Мысли о Ййровых людях – что лёгкие облака: скользят себе невесомо. А вчера вот к вечеру, когда поворачивали уже к дому поближе – Савря по деревьям, а Ййр, понятно, пешим шагом – повстречали стайку взрослых парней. Парни теперь дружные, почти до самых Осенних песен, покуда хохольники у них на головах лежат гладко и грудные перья не расцвечиваются переливами. Осенним песням по размаху и удали не тягаться с Весенними, но воздушных драк и красования на всех хватит, пусть и редко кто всерьёз женится перед долгой зимой. И Савря ничуточки перед парнями не заробела – вслед за Матерью Гиблых пообещала нынче их не убивать, и, видать, всей стайке это понравилось: заклекотали, ответили «чинарём». А один рыжий прибавил даже, что вообще никогда Саврю убивать не станет, мигнул и отвернулся – этакие глупости, конечно, при первой встрече не говорят, но слышать было приятно…

Вспоминая этого рыжего, Савря улыбается, перебирает лапами по гибкой ветке.

– Савря! К дому?

Может быть, тело у Чистой Смерти и бескрылое, но у голоса полёт не отнять.

* * *

– Земля!

– Ну.

– Если я по осени не полечу в Каменную Твердыню?

– Тогда оставайся у меня зимовать, с Мэгз и Минькой. Я их на зиму в дом беру.

Примерившись, Савря слетает с нижней ветки на траву – ладно же вышло! – и идёт своим привычным уже скоком вровень с неторопливым орчьим шагом. По правде говоря, в этом ответе юная страфиль не слишком сомневалась.

– Я тогда весной полечу.

– И то дело. Уже совсем будешь поспевши, опасная.

Горячая радость в груди катается от слов Земли, да и сама Земля выглядит довольной Савриным намерением. Чем не счастье! Разве только…

– Эй! Эй!

Ййр взглядывает на слётку, приподняв надбровье.

– А рыжий в Осенние песни женится??

Хмыкнув, Ийр сдвигает свою шапочку к затылку, обдумывает ответ, не сбивая размеренного шага, и произносит без поспешности:

– Навряд ли. Ки, он ещё первое лето в холостых. Не его время. Думаю, обождёт пока.

Помолчав, добавляет ещё:

– За зиму выучу тебя по-орчански укрывальники плести. Хочешь?

– Хочу, – радуется Савря. Делать плотные и ровные жгуты из сухой травы по отцовой и материнской науке она уже хорошо умеет, но перенять от самой Земли такую невозможную красоту!.. Об этом большинство летуний даже и во снах себе не мечтали.

* * *

Когда от последней плёнки остаётся всего несколько свободных кадров, Сэм решается, и… в подобных случаях часто пишут в романах «сердце у него заколотилось сильно и тревожно» или иную подобную белиберду. Но с сердцем у Сэма более-менее порядок, а вот внутри живота поднывает от какого-то глупейшего волнения. Можно было бы списать это тягучее нытьё на Ринин неудавшийся яблочный пирог, только вот Сэм его почти не ел: попробовал из вежливости – кислятина.

– Рина, – говорит Сэм. – Я подумал, нужно сфотографировать тебя с Саврей. Отлично подойдёт на обложку твоей книги.

Чёрт, и голос-то звучит по-дурацки.

Но Рина совсем и не замечает его проблем с голосом – на щеках у неё легчайший румянец, но взгляда она не опускает и не спешит, как бывало прежде, спрятать ладонью открытую улыбку – даром что прикус не так уж и безупречен.

– О. Я думаю, это замечательная идея.

Бледноглазый кивает с одобрением. Щурится, дожёвывая второй кусок кислого пирога.

– Ты не против? – спрашивает Сэм у Саври, хотя уже заранее видит, что та точно не откажется. Против светописи Савря вообще ни разу ещё не возражала.

Один Бог знает почему, Рина желает сняться у здешних яблонь, и Сэм не будет перечить, тем более что выйти должно удачно. Орк тоже идёт, по-видимому, из пустого любопытства, и Сэм стискивает зубы, потому что ни одна достаточно веская причина – спровадить Ййра – попросту не приходит на ум.

Всё же заранее надо было лучше обдумать…

Уже на месте орк, даже не посоветовавшись с Сэмом, кивает на одну яблоню – молодой ствол у неё удобно раздваивается на не слишком большой высоте – и Савря вспархивает на развилку.

Что ж, по совершенно случайному, хотя и досадному, стечению обстоятельств, вид получается чрезвычайно удачный. Даже из личной гордости спорить с этим попросту грешно. Некрупные полосатые яблоки, только частью поспевшие, сидят на ветвях словно дорогие украшения; лица девушки и страфили оказываются почти вровень; солнечный свет даёт сейчас, пожалуй, чуть резковатую тень, но тень Сэм прекрасно может обратить к выгоде своего искусства. В кадр непременно попадёт какая-нибудь жестянка, а то и не одна – хотя даже это будет интересно.

Три щелчка затвора, три мгновения с шансом на вечность.

Что ж, завершать работу часто мечтается чем-нибудь исключительным, даже великим; это мало кому удаётся в реальности. Хотя бы можно быть спокойным: кадры наверняка хорошие. Да что там – с точки зрения обывателя даже сенсационные. Ничего, что по праву назвали бы гениальным, но…

– Ришка, Савря! Да посмотрите вы друг на дружку-то, ну!

Орчий голос откуда-то из-за плеча.

Два профиля, подсвеченных золотым солнцем: почти нос к носу, несхожие во всём, но отмеченные равной чарой, дикой юностью, жизнью.

Щелчок.

Оно. Это оно, то самое, понимает Сэм.

Почему орк им сказал – почему орк, а не я —

Вместо законного огня в крови, вместо счастливого азарта отчего-то накрывает тоска.

Нет —

Ощущение полного, окончательного провала.