Текст книги "Земля"

Глава 19

– Тогда сотворил царь чародеев такое злое колдунство, что не было от него ни щита, ни уворота. Ударил издали, из-за белой своей стены, в горло, в грудь, в живот, в лонную кость!

Не охнуло орчье живое тело, и рук не вскинуло, а легло на землю и стало землёй.

 
Встань.
Встань!
 
 
И рад бы, да никак.
Вместо мяса теперь – земля, земля, земля.
Вместо кожи – земля, земля, земля.
И во рту – земля, земля.
И по жилам не кровь – грязь.
И кости не кости – камни.
 
 
Да разве не встаёт земля дыбом, от гнева ли своего, от страсти?
Да разве земля не живёт, не пляшет и не поёт?
Да разве есть на свете сила, чтобы её одолеть?
 

Встал Сорокопут, смертный первенец, и напрево с обеими-двумя своими хаану крепко обнимался, и все три ватаги за ними пошли, на царский эльфивый дом.

За крепкими врагами, за меткими стрелками, за чужими клинками, за паучьим шёлком, за белым золотом, за подвальными пленниками и за жгучей брагой яблочной.

А царя ихнего Сорокопут руками умертвил. Дух из него выдавил и хребтину сломал.

Потому что сырую землю и грязь никакое колдунство не берёт и не калечит…

Голос-гармонь звучит почти песенными перекатами. Рине даже кажется, что тёмная сказка на самом деле и была орчьей песней, которую Ийр как умеет приспосабливает прямо на ходу под людской язык, чтобы всем можно было послушать.

Савря слушает сказку из своего угла, положив голову на подлокотник старенького дивана, и, верно, вникает в звуки чужой речи, насколько это возможно. Язык она осваивает прямо-таки феноменально быстро, но всё же страфили не знают ни царей с королями, ни пленников, не говоря уж о шёлке, браге и золоте. На Ййра она глядит неотрывно, будто любуясь.

Может быть, это свет масляной лампы в поздний вечерний час творит чудеса, а может, и волны глубокого грудного голоса, только орк за своим неторопливым рассказом выглядит странно значительным, необыденным, почти незнакомым.

Рина и сама не может похвастаться, будто от первого до последнего слова поняла сказку про Сорокопута. «Хаану», к примеру, орк никак не объясняет, но это слово, вероятно, обозначает то ли ближайших доверенных друзей и соратников, то ли любимых наложниц – забавно, что Рине на ум пришли два такие далёкие друг от друга толкования.

И особенно странно, что о собственной неволе и балаганной клетке Ййр рассказывал без особенного чувства – ровно, почти с усмешкой; а за этой сказкой орк живёт. Едва заметно поводит плечами, покачивается в такт, и на словах о «хаану» голос его глуховато дрожит, как от старого горя, а скупой рассказ о гибели неведомого эльфийского правителя окрашен чем-то вроде весёлой своенравной нежности. Таким тоном сама Рина могла бы, например, кокетничать с Сэмом, если бы только когда-нибудь вправду осмелилась.

Эти сбивающие с толку несоответствия заставляют Рину цепко всматриваться в орчье худое тёмное лицо, ловить отблеск бледного взора – и почти позабыть, что так пялиться вообще-то неприлично…

– Земля, ты, – произносит Савря. Короткие пёрышки у неё на голове и на шее приподняты и дрожат. – Ты – Сорокопут. Ты убиваешь врага!

– Не, что ты, – отвечает Ййр. – Я не самый тот. То давно было, давнее чем тысячу лет. Я от корня Сорокопута, это вот правда.

Сэм, за всё время сказки старательно отводивший взгляд от бледноглазого, подаёт голос из своего кресла:

– Но это же легенда. И потом, как ты можешь знать наверняка, если прошло больше тысячи лет?

– Легко знать, – возражает Ййр. – Мы все, Сорокопутовы отродья, маленечко землёй пахнем. Такой наш знак. И назвали меня Ййр-Земля, по старинной памяти.

* * *

Жизнь на острове идёт своим чередом, мешая воедино чудесное и обыденное – так лихо, что не всегда удаётся вот так спроста отличить одно от другого.

Натаскать воды из чернодонного источника – и отхлебнуть у крылечка прямо из ведра, среди лета поцеловав зимнюю стужу, так что заломит лоб: разом больно и весело, и будто прибавляет силы.

Сесть всем вместе за самый простецкий ужин – и наблюдать, едва не пронося пищу мимо рта, как Савря учится есть ложкой, если охота сегодня вышла недостаточно удачной.

Пойти проведать озорных ласковых коз – Рина уже почти не обращает внимания на их жутковатые морды – и вновь повстречать знакомых крылатых.

Отправиться с Ййром за липником или черетянкой, чтобы после развесить вороха сладковато пахнущих стеблей в тени под станционной горкой, на особых жердях, скреплённых вроде шалашика – и таких чудес навидаться, что не вдруг подберёшь слова! Густой и хороший липник растёт почти у самого дома Эри. В самый первый раз Рина только мельком успевает заметить, как что-то переваливается через высокий плетёный порог страфильего жилища и падает вниз, истошно вереща, прямо в рыхлую кучу прошлогодних листьев у самого ствола. Орк, не особо обеспокоившись, откладывает липник и идёт к жилому дереву. Вынимает из листьев барахтающегося страфилёныша – втрое меньше Саври, удивительно страшненького, целиком пушистого и пучеглазого.

– Эрино пискло, – говорит Ййр. – Не бойтесь, не затряхнулось. Они всё на задницу падают. А зады у них в этом возрасте край какие крепкие. Для таких случаев.

Сэм быстро фотографирует «пискло», а Ййр попросту подсаживает страфилёныша повыше на древесный ствол, и ребёнок, не проронив ни звука, принимается с изрядной ловкостью карабкаться к себе домой.

Савря поглядывает на кроху зло и насмешливо. Рина от развеявшегося испуга – всё хорошо, обошлось без беды! – вытирает об рубашку взмокшие было ладони и смеётся счастливо, в голос, на этот раз не стесняясь присутствия Сэма. И оказывается невероятной радостью обнаружить, что смех разобрал не её одну: Ййр тоже присоединяется, хлопнув себя ладонью по бедру. Бесстыдно ржать, да ещё вместе – блаженство. Кажется, орк тоже это понимает и ценит.

– Потешные они, правда, – отсмеявшись, говорит орк. – Ишь, шустрила…

Толстенький пушистый попец с крошечным хвостиком уже исчезает за плетёным порогом.

Или вот ещё изумление: Ййр как-то говорит мимоходом, что Рина и Сэм среди крылатых Страфилева края удостоились уже собственных прозвищ. Сэма меж собой они называют одним звуком, копируя щелчок фотоаппаратного затвора. А саму Рину – просто «Ньи», «Меньшая».

И как понять – к обыденному или к поразительному следует отнести случай, когда Сэм целых три утра кряду терпеливо учился у Ййра «мотать портянки» на едва зажившие ноги? А потом Ййр вручил ему пару страшенных ободранных сапог, добытых откуда-то из недр чулана-хламовника:

– Гуннаровы. Он оставил. Мерь. По сухому дню погулять сгодятся, а ноги у вас вроде одинаковые.

И Сэм, отроду не терпевший на себе вещей явно сношенных, побитых жизнью, очень тихо и отстранённо благодарит за подгон. На свои красивые ботинки он теперь и взглянуть не может без того, чтоб всё лицо перекосило. А Ййр вертит красивый Сэмов ботинок в руках:

– Всё же сшиты ладненько… Ты их потом не забудь, а в коренную зиму возьмёшь пару крепких торбочек целлофановых. Вольёшь в них воды, чтоб не капало, и сверху узлом завяжешь. Всунешь в свои башмаки – и на ночь поставь морозиться. Глядишь и походишь ещё в этих по-хорошему, разомнутся.

Сэм скорее скупит себе целый обувной магазин, чем станет так унизительно возиться, но спорить и что-то доказывать ему совершенно не хочется.

Или взять ещё эти долгие вечера, которые они теперь проводят вместе на кухне. Рина приохотилась читать вслух свои наброски, и очень скоро совсем перестала робеть. Тем более орк нет-нет да и расскажет в свой черёд какую-нибудь байку про здешних крылатых.

– Твой, Савря, родитель Ёс, он в холостых был щупленький да плюгавый, не то что теперь. Помню, всё маялся, что девицы над ним смеются, ни одна невеста не прельщается. А я и говорю: «Ёс, велика ли беда – не знаю. А ты полети по вдовушкам, поухаживай, может, приглянешься. Вот в буковой роще одна живёт – запевала, голосом сладкая, я и то недавно заслушался». – «Ой нееет, она одноглазая, ей зоркий охотник в пару гож, а не я доходяга». – «Ну полетай на южный мыс, там живёт могучая добытчица, она и вяхиря слёту бьёт, и даже уточку». – «Не могу, – говорит, – она мать моему приятелю. Как это я к ней полечу жениться, приятель узнает – убьёт меня до смерти!» – «Ну добро, тогда вали за Сонный ручей. Там такая зазноба вдовствует белая, круглолицая, глазища краше молодой зари, в дому все стеночки у неё лисьим пухом проконопачены! Поспешай, попытай удачи, пока кто другой из ваших молодцов не оженился на таком сокровище!» Тут Ёс чуть слезами не заплакал. «Беда мне, – говорит, – так и помру неприкаянным. Белая-то – моя же бабушка!»

Но потом расхрабрился, полетел на южный мыс, и смотри-ка, приглянулся твоей матери, свирепой охотнице. Да так приглянулся, что она ещё старшому сыну-холостому трёпку задала, когда тот с Ёсом поскандалить вздумал – только перья летели!

Савря улыбается доверчиво и лукаво. Ей очень нравится, как ловко вышло, что её родители и впрямь друг дружке понравились и в числе прочих чад вывели её, Саврю.

А ещё по вечеру можно сыграть в домино. Даже Кнабер не отказывается один-два кона постучать костяшками. Маленькая страфиль суть игры понимает быстро, ей только сначала неловко держать костяшки и не ронять их то и дело на пол. Рина складывает её фишки в доминошную коробочку, и дело идёт на лад: держать коробочку Савре удаётся гораздо легче.

И «рояль» не скучает без дела, потому что Ринина книжка что ни день понемногу продвигается, обрастает живыми историями.

– Рина, – однажды говорит Сэм печально. – Тебе же не поверят. Понимаешь, это всё совсем неправдоподобно звучит.

Да, Рина и сама это знает, но что поделаешь, если правда о страфилях бывает… вот такая?!

– Верить, нет ли – их дело, – замечает орк, нахмурясь. – А твоё дело – книжку стучать. А ты, Кнабер, влепишь в Ришкину писанину свои светописные карточки, которые нащёлкал, раз уж такой ты мастер. Как тут не поверить будет! Под одним кровом живём. Дела и еда – на всех поделены. Мы сейчас одна банда или нет? Одна артель?

– Одна, – отзывается девчура, смахивает со лба за ухо густую прядь, и курносое лицо у неё по-людскому смелое, а губы такие же румяные, как спелый яблочный бочок.

– Вот, – кивает орк. Рукой по-дружьи легко тянет Рину за плечо – и к боку. Не держит, отпускает сразу, но та сперва и не отстраняется: улыбнувшись растерянно, проводит ладонью вскользь по орчьей костлявой спине. Росточком-то – едва Ййру до середины груди, маленькая, лёгкая, а на ногах стоит сахарно, как для пляски.

Рина чувствует только, что от орка действительно пахнет как будто землёй, или даже солёным морским песком: в детстве от такого запаха всегда бывало почему-то влажно и приятно во рту, хотя и не станешь же таскать песок в рот. И голос у Ййра в груди ходит вольно, как волна вдоль берега. Ещё когда орк их с Сэмом сгрёб и к себе притиснул, оберегая от испуганных страфилей, от холостой мальчишьей стаи…

– Сюда бы хоть вашей музыки, – говорит Ййр, перекатив плечами. – Натанцевались бы как-нибудь. По земле или хоть по веранде. Кнабер, ты парень здоровенный, грамотный, небось и танцевать учён?

Кнабер не отвечает внятно, только сопит, отведя глаза. Можно подумать, что поперхнулся чем-то на редкость противным и маленько мучается дурнотой, а отплеваться ему не велит какой-нибудь старый человеческий обычай.

Глава 20

На стол перед Сэмом плюхается мёртвый хорёк.

Маленькая страфиль улыбается, словно на именинах, и в уголках широкого рта у неё смазанные пятнышки звериной крови.

– Тхорь, – поясняет охотница, назвав добычу на Ййров манер. – Тебе. Не скучать, не тушёнка!

Сэму слегка дурно.

Тем не менее он старается улыбнуться Савре:

– Лучше ты сама съешь. Ведь ты растёшь.

Поддавшись внезапному вдохновению, Сэм добавляет:

– И Йир говорит, что растущим страфилям надо хорошо кушать.

Кто бы мог вообразить, что Самуилу Кнаберу когда-нибудь придётся ссылаться на такой авторитет! Но это действует. Савря кивает с важностью, подцепляет хорька поперёк тулова длинными пальцами крыла-руки и поспешает прискоком на улицу – только разувшаяся после прогулки Рина придерживает ей дверь.

– Не смотри на меня так, – голос у Рины вполне спокойный. – Я ей говорила, что ты такое не ешь.

Приложившись к ковшику с водой у питьевого бака, Рина присаживается на табуретку неподалёку от Сэма и продолжает рассуждать вслух:

– На самом деле это здорово, правда? Ййр сказал, страфили при благополучной жизни любят делать подарки своим близким.

– Тебе-то легко говорить, – замечает Сэм. – Тебе она подарила цветы.

Это правда. Третьего дня Савря – случайно или с умыслом – разыскала лесную орхидею и бережно выкопала растение из земли вместе с двойным клубнем. Орк объяснил, что именно эти клубни страфили очень ценят и уважают, почитая их великим лекарством от самых разных хворей – от больного живота до загноившейся раны. По Ййровым словам, орки тоже при случае иногда пользуются силой этого цветка и называют его молочной любкой, потому что сдвоенное корневище похоже на кормячую грудь.

Теперь нежный цветок живёт не сохнет на веранде в большой банке из-под персиков, пока Рина не придумала, куда бы можно было его посадить. Тонкая гроздь маленьких белых цветов – а пахнет так щедро, что поселить орхидею в комнате Рина не решается.

Позавчера, после ужина, со стороны огорода и дедушкиных яблонь послышался дробный жестяной перестук – звук не случайный, долгий и тревожный. Не чета такому, какой получается иногда от налетевшего ветра. Ийр сразу шастнул проверить, что такое стряслось. Вскоре вернулся – спокойный и сосредоточенный. Быстро собрался, захватив в «склепе» умершего генератора пару каких-то инструментов – молоток, топорик, – и впервые на памяти Рины надел свою «кирзовую» куртку в рукава.

– Возле Барсучьего носа. Забор починю. Всё налажу, чтоб чинарём. Два дня меня не будет, вряд ли дольше. Управлюсь. Ришка – за старшую… берегите друг дружку, артель.

Обнял людей в охапку, обоих разом – да что ж за сила в этих орчьих худых руках, даже оторопевшего Сэма на полшага подвинул – а после опустился на корточки перед Саврей. Орчара и крылатая слёточка пободались легонько лбами – не с маху, не как Мэгз при встрече шарашит, и потом Савря крикнула на своём наречии что-то бойкое и задиристое, а Ийр ответил ей ласковой трелью. Поднялся и ушёл, только дверь хлопнула. Уже с веранды, обуваясь, ворчливым окликом орк напомнил остающимся, чтобы навещали коз и не поджигали дом.

Растерянная Рина было выскочила на веранду вслед, но увидела только, что орк успел отмахать изрядное расстояние и бежит невероятным, не рушащим тишины барсовым скоком, а впереди него хищными тенями едва ли в сажень над землёй стелятся страфили – трое ли, четверо, безмолвные.

* * *

Эти два дня на станции проходят не то чтобы безмятежно, а всё-таки по своей колее. С Ийром или без него, одинаково необходимо готовить еду, мыть посуду, следить, чтобы дома было достаточно воды на все необходимые нужды; да мало ли других обыкновенных дел.

По очереди или даже вместе Рина и Сэм отправляются с Саврей гулять, не удаляясь, впрочем, далеко от станции. В отличие от Ийра, помочь ей насчёт охоты они не могут, но чудо в перьях определённо делает большие успехи по части мышей, несмотря на то что Сэму никак не удаётся тихая лесная ходьба. Зато ему определённо удаётся лихая светопись Савриных прыжков и ухваток – в этом он почти уверен. В сумерках первого дня, по пути домой от козьих угодий, Савря успешно ловит большого крота. А ко времени, когда пора ложиться спать, стаскивает к себе на гнездо Ийров шерстяной плед с царь-койки и устраивается под ним с протяжным вздохом. У Рины от этого зрелища даже ненадолго комок встаёт в горле.

Сэм совершенно справедливо недоумевает: что же за дьявольская срочность может быть в простой починке забора, чтобы вот так подорваться его ремонтировать на ночь глядя после целого дня трудов? Рину больше заботят возможные причины – почему вообще потребовалось его чинить. И ещё она не может понять, достаточно ли Ййр взял с собой припаса. Да взял ли вообще хоть что-нибудь…

Сэм домывает посуду с ужина и без Рининой подсказки пополняет водой опустевший умывальный бак.

– Как ты думаешь, – говорит он, – это не безответственно – вот так нас бросать и срываться неизвестно куда?

Ох, да Сэму, значит, тоже неуютно живётся здесь без всегдашнего подсобщика, насколько бы нецивилизованным и упёртым Сэм его ни считал.

– Это было бы крайне безответственно, если бы мы с тобой были оба полные шляпы, – произносит Рина с сочувствием. – А так, похоже, Ййр считает, что на нас не страшно оставить станцию и даже Саврю. Он думает, мы достойны его доверия.

– Не оставить, – возражает Савря сонным голосом, высунув нос из-под пледа. – Ййр Земля всё чинарём – и обратно!

Сэм идёт чистить зубы перед сном, а Рина, посомневавшись, всё-таки наливает себе последнюю вечернюю кружку чаю и присаживается на полу рядом с одеяльным гнездом, поудобнее опершись спиной о подлокотник царь-койки.

– Рассказать тебе сказку, Савря?

– Рассказать!

Несмотря на большое количество непонятных Савре слов, сперва она всё посмеивается над приключениями волшебной красавицы, умевшей превращаться в лягушку, и её немного бестолкового жениха. Сон одолевает маленькую страфиль только на середине сказки.

– Чинарём – и обратно, – бормочет она с закрытыми глазами, совсем уже засыпая.

Рина ещё сидит с ней некоторое время, прежде чем пойти к себе.

* * *

Второй день начинается суматошно, а продолжается даже весело.

Ранним утром неприсмотренная Савря забирается в хламовник и нечаянно роняет там пустые жестяные банки. Хотя кто знает, может, это было и не случайно. Возможно, ей страх как охота стало поглядеть, что будет, если обрушить всё это таинственное сооружение. От грохота Сэм мигом вскакивает со своей кровати, а Рина роняет оба полешка, которые она как раз собиралась пристроить в простывшую за ночь плиту. После выяснения основных обстоятельств этого дела Рина возвращается к своему занятию, а Савря с Сэмом остаются в хламовнике – водворять раскатившиеся по полу банки на их законные места. Причём Савря очень следит, чтобы жестянки были выстроены точь-в-точь как прежде, строго по размеру, а не лишь бы как.

– Чинарём! – возмущённо покрикивает она, если Сэм ошибается.

Видно, ей понравилось это словцо.

За вынужденной уборкой Савря обнаруживает в хламовнике пару матерчатых голубых тапочек небольшого размера, довольно изношенных.

Рина слышит смех Сэма и странные шаркающие шаги по коридору. Тем временем смех делается громкий и прямо-таки изнемогающий. Приоткрывается кухонная дверь, и на пороге возникает их подопечная. Вид у неё невероятно важный, хотя в глазах явное озорство. Савря уверенно опознала в голубых тапочках людскую обувь и додумалась всунуть в них собственные длинные лапы. Из рванки на носу правого тапка высовывается один палец с загнутым острым когтем. Вышагивает она вдоль по кухне, шаркая тонкими подошвами: правой, левой, правой, левой. Рина от души смеётся над этим зрелищем, а Сэм, переведя дух, конечно, мчит за фотоаппаратом:

– Никто не поверит… если своими глазами не увидит стра… страфиль в тапочках!!

Вскоре Савре надоедает ходить обутой. Это всё-таки неудобно. После завтрака, однако, крылатая выдумывает новую забаву: крикнув «Держи!!!», кидает тапок прямо в Сэма. К его чести, Сэм ловит. И совсем не сердится. Бросает тапок обратно – и Савря хватает, высоко подскочив.

– Это хорошая игра для улицы, – говорит Рина, оттирая над раковиной тарелку. – Идите под горку, я сейчас к вам присоединюсь.

Так позабытые старые тапки становятся спортивным инвентарём.

После игры, умотав обоих людей, маленькая охотница умудряется почти связно им поведать, что это очень старая страфилья игра, только играют в неё прямо в воздухе. И швыряются обыкновенно как следует объеденной головой какой-нибудь добычи покрупнее, но годится и кроличья, если с целыми ушами.

Сэм всё старается выяснить правила этой воздушной игры, как принято в неё играть и кто считается победителем. Он так и сяк формулирует свои вопросы, чтобы Савря поняла, но та глядит озадаченно. Единственный внятный ответ, которого Сэму удалось добиться, вряд ли сильно его удовлетворил:

– Принято – весело! Принято ловко.

* * *

И теперь, к вечеру – этот хорёк.

В меру отвратительный, но явный знак дружеского расположения.

Рина права, это здорово.

Не то чтобы оно помогало Сэму в его работе… и тем не менее, ну кто ещё может похвастаться дружескими отношениями со страфилью, пусть даже ещё не взрослой?

И кроме того, Сэму приятно знать, что вот этой носатой Савре хорошо живётся, и не без его собственного скромного вклада в её теперешнее благополучие.

И если уж начистоту – Сэму с самого детства не доводилось так весело проводить время. Глупо, бездарно, неосмысленно? Может быть. Но и весело тоже.

* * *

С самого заката второго дня маленькая страфиль сидит, умостившись на перильце веранды, и неотрывно оглядывает окрестности. Ждёт Ййра.

Ждёт не волнуясь, сосредоточенно, лишь иногда перебирает лапами по своему широкому «насесту». Сэм делает пару кадров, пока не стемнело; на щелчок фотоаппаратного затвора Савря даже не обращает узенького лица.

И всё же от этого ожидания – зря ли, нет ли – щемит что-то людские сердца. Сперва Рина уверена, что это только она одна такая рохля. Но когда небо над островом становится совсем бархатно и темно, Сэм просит:

– Пожалуйста, если тебе не трудно, загони ты её домой. Она так там сидит… Кто знает, когда орк явится, может, посередине ночи или под утро.

И Арина тихонько выходит на веранду, чтобы позвать Саврю домой.

Та держит глаза широко открытыми, но сама всё равно что спит, нараспев приговаривая себе под нос:

– Чинарём – и обратно… чинарём – и обратно.

– Пойдём-ка домой, спать пора, – говорит Рина.

На несколько секунд на саврином лице появляется упрямое выражение, а её когти крепче прежнего сжимают перильце. Рина успевает подумать, что упрись слёточка на своём, они даже вдвоём с Сэмом не решатся тащить её силком. Но потом Савря устало зевает и, развернувшись, спрыгивает на пол.

Второй раз маленькая страфиль засыпает под стащенным с царь-койки пледом, едва дослушав окончание вчерашней сказки. Сэм давно ушёл к себе. Рина допивает свой поздневечерний чай и старается не думать о том, что будет, если Ййр не вернётся до утра. Масляная лампа на столе исправно разгоняет ночные потёмки. Рине приходит на мысль растопить мисс Толстобрюшку и как следует вымыться в большом корыте. Может быть, даже позволить себе просто посидеть в горячей воде, как будто в ванне. На всё про всё уйдёт часа два; может быть, Рине ужас как не хочется идти спать, не дождавшись возвращения Ййра, и мыслью о мытье прекрасно можно оградиться пока от беспокойства.

* * *

Когда вода в корыте из довольно горячей становится только тёплой, Рина сквозь лёгкую дремоту слышит пружинное пение кухонной двери, шорох и что-то вроде царапанья. Неужели Савря проснулась и норовит опять вернуться на свой ожидательный пост?

Не успевает Рина толком завернуться в полотенце, как тихонько хлопает входная дверь. Савря заливается сдержанным щебетом, и ей отвечает голос-гармонь.

Едва не тая от огромного облегчения (и разве сама чуяла, что такой груз несёт на сердце?!) Рина поспешно вытирается и натаскивает пижаму.

Орк подходит с той стороны двери:

– Ришка, хорошая, там воды осталось?

– Осталось, – отвечает она. – Сейчас… подожди, я себе в корыте набирала, вылью.

– Ну, какая там с тебя грязь. Не выливай, я себе разбавлю погорячей, и сойдёт.

* * *

Вернувшийся Ййр совсем такой же, как всегда, только очень усталый. И в помывочную комнату мимо Рины пробирается как-то боком, не сняв наглухо застёгнутой куртки и не оставив свою сумку хотя бы на вешалке.

– Ну что, с забором теперь порядок? – спрашивает Рина почти шёпотом.

Бледные орчьи глаза все жё странновато отражают тёплый свет масляной лампы.

– Ага, – кивает Ййр. – Чего ему сделается. Чё починил, чё поломал, чинар ём.

– Ужин тебе погреть?

– Завтра утром поужинаю, когда насплюсь, хорошая.

Костяшки обеих рук у орка рассажены в кровь, а левая ладонь замотана какой-то кровавой тряпкой.

Рина охает почти шёпотом.

– Ты поранился?., на тебя кто-то напал? Ведь не страфиль…

Ййр усмехается, склонив голову.

– Все страфили, кто могли меня цапнуть, уже переумирали старенькие.

Ринины коленные суставы будто проклял кто – превратил в лежалую вату.

– Какой-то зверь? Или…

– Зверина, конечно. Не знаю, как по-человечьи вы этих называете. Глупые они такие, хуже барашков, а притом и злобятся. Ладно, Риш. Снов тебе добрых… пойду.

Орк закрывает за собой дверь помывочной – медленно её тянет, вежливо.

Рина идёт к себе через кухню на этих ватных своих ногах.

В кухне счастливая Савря уже натащила Ййров плед на царь-койку обратно – поддёргивает свесившийся до пола краешек.