Текст книги "Джесси"

Гена с удивлением взглянул на него. Алексей Павлович улыбнулся.

– Да-да, молодой человек, мне о вас все известно! Хотя вы и не соизволили поставить меня в известность о своем отъезде… – шутливо перешел он на «вы». – Да вот, спасибо Людмиле Александровне, что позвонила! А я уже, было, и сам на завод звонить собирался.

– Извините, Алексей Павлович, все как-то быстро произошло… Не успел.

Алексей Павлович снял очки и отложил их в сторону.

– Обследоваться там, конечно, было негде? – спросил он. И, не дожидаясь ответа, и сам прекрасно понимая, что негде, продолжил: – Значит, так… Сегодня, так уж и быть, еще погуляешь, а завтра – в стационар. На две недели, как всегда. – И заметив, что Гена собирается прекословить, строго добавил: – И – никаких возражений!

Опять палата на троих и две недели капельниц, уколов, процедур. Лишь погода радовала: стояла теплая, солнечная, и все свободное время можно было проводить в больничном саду. На этот раз кроме Гены в палате лежали ещё двое молодых ребят. Один был неразговорчив и угрюм, его направили на обследование в город из какой-то сельской больницы. Большую часть времени он проводил в кровати, лежа на спине и уставившись в какую-то лишь ему видимую точку в потолке. Гена не раз пытался втянуть его в разговор, думая, что такое его поведение связано с застенчивостью, но в конце концов должен был признать тщетность своих усилий. Этот парень был из тех, кого можно смело квалифицировать как человек угрюмый. Немного оживал он и на лице его появлялось подобие улыбки, когда к нему приезжали родственники из села. Зато со вторым соседом, – примерно такого же возраста, что и он сам, Гена подружился. Игорь, – так его звали, был из интеллигентной семьи. Темноволосый, с тонкими правильными чертами бледного лица и карими одухотворенными глазами, он казался родом из прошлого дворянского столетия. Его часто навещала светловолосая девушка с приятной улыбкой. Как-то, сразу же после ужина, Игорь подошел к Гене и сказал, что хотел бы с ним поговорить, если, конечно, у него есть на то время и желание.

– Времени у меня, Игорь, до отбоя, а желания – хоть отбавляй, – шутливо, хоть как-то смягчая излишнюю вежливость соседа, ответил Гена. Они вышли в сад и прошли в беседку. Игорь закурил, не зная, с чего начать щепетильный для него разговор. Наконец, после нескольких затяжек, спросил:

– Гена, скажи, ты с детства болеешь?

– Нет, с семнадцати лет.

– А за это время знаешь, чтобы кто-нибудь вылечился от этой болезни?..

– Лично я – нет, но от врачей слышал, что такие случаи пусть и нечасто, но бывают.

Игорь грустно улыбнулся и щелчком отправил недокуренную сигарету в урну.

– Я с детства болею, вернее – с рождения. Правда, у меня заболевание другое – гемофилия. Говорят, царская болезнь… Да только мне от этого не легче! К тому же она неизлечима, наследственная, с генами как-то связана… Но мои родители не помнят, чтобы в нашем роду кто-то был болен хотя бы чем-то подобным. Жить, конечно, с этим можно… Просто необходимо постоянно делать уколы с недостающим фактором крови, да беречься, чтобы лишний раз не травмироваться… А в Германии, – оживился он, – говорят, выпустили такой препарат, что после инъекции всего лишь одной ампулы человек с видоизмененным геном, который и обуславливает это заболевание, аж целый месяц – до следующей инъекции, может спокойно жить и ничего не опасаться. Вот бы достать таких ампул упаковок сто… – по-детски мечтательно зажмурился Игорь.

Гена молчал, понимая, что не за этим пригласил его сюда Игорь, чтобы рассказывать про болезни да лекарства, а скорее – поведать о чем-то душевном, наболевшем. Так оно и вышло.

– Извини, Гена, что время у тебя отнимаю… Не о лекарствах я хочу с тобой поговорить. – Игорь достал из пачки новую сигарету, но, не прикуривая, крутил её в пальцах. – Девушка у меня есть… Видел, наверное, приходит ко мне?..

– Видел. – Кивнул Гена. – Хорошенькая.

– Год уже как встречаемся. А вот по-серьезному только недавно началось…

– А до этого что – несерьезно было?

– Да не то, чтобы несерьезно… а вроде бы как присматривались друг к другу. Да и я, если честно, свои чувства не слишком-то выказывал – в больнице много разных историй наслушался. Думал, вообще расстанемся. А вот сейчас, перед тем как мне сюда ложиться, Света, – так её зовут, попросила, чтобы я обстоятельно подумал о наших отношениях. А я, Гена, боюсь этих самых обстоятельных отношений, хотя и люблю её безумно!

Игоря словно прорвало. Похоже, что до этого он ни с кем этим не делился, копил в себе чрезмерным грузом. Выговорившись, он потихоньку стал приходить в себя, достал из кармана брюк зажигалку и прикурил сигарету, держа её слегка дрожащими от волнения пальцами.

«Боже, сколько людей на этом свете, и нет двух совершенно одинаковых… Но как порою бывают похожи человеческие судьбы!» – подумал Гена. И, наверное, было провидением свыше, что Игорь обратился именно к нему, пережившему нечто похожее и знающему как никто другой, насколько ему сейчас трудно.

– Игорь, я знаю историю одного человека, которую он рассказал мне здесь же, в больнице. Он тоже был болен, но женился на девушке, которую любил. У них родилась дочь, и они были вполне счастливы. Потом его болезнь осложнилась, начались проблемы, и он ушёл из дома, считая, что мешает жить самым близким ему людям. Но это было лишь его предположение, предположение человека, постоянно живущего с мыслью о своей никчемности; на самом же деле никто не знает, что было в сердце его жены. У меня в то время тоже была девушка, и я спросил у него совета, как мне поступить. Знаешь, он сказал, что если бы вернуть всё назад и у него вновь оказался выбор, он бы всё равно женился. Потому, что был счастлив и помнит каждый день совместной жизни. Но я тогда решил иначе, и расстался со своей девушкой, которую любил ничуть не меньше, чем, наверное, ты любишь свою… И вскоре понял, что потерял самое дорогое, за что нужно было бороться. Тебе же могу сказать лишь одно – есть любовь Игорь, и в неё надо верить! Точно так же, как нужно верить и в женскую верность. Вот этого я тебе и желаю – любви и доверия.

Витиевато струилась вверх сизая прядь дыма от сигареты в руках Игоря. Казалось, совсем забыв о ней, он был всецело поглощен рассказом Гены. Вечером, перед самым больничным отбоем, Гена взглянул на него и заметил если не разительную, то, по крайней мере, большую перемену. На бледных щеках Игоря появился румянец, потускневший взгляд, светился жизненной силой. Было похоже, что даже походка его изменилась – стала тверже, уверенней. Наверное, так меняет человека сильное решение, которое он только что принял.

Выписавшись из больницы, Гена пошел на завод – восстанавливаться на работу. Хотел как и прежде – в экспериментальный, токарем, но свободных мест не было, и начальник отдела кадров – женщина предпенсионного возраста с пышной химической завивкой обесцвеченных волос – предложила ему идти в бригаду связистов, монтером. Гена подумал и согласился, да и Михаил Иванович поддержал его решение. В бригаде кроме него были еще два монтера, оператор и техник связи – молодой парень, недавно окончивший техникум. Большой, с несколькими огромными цехами и бесчисленным количеством участков завод представлял собой единый, мощный, производственный механизм, связанный между собой телефонной, громкоговорящей и селекторной связью. Работы у бригады хватало – что ни день, что-нибудь да выходило из строя. Особенно досаждали телефонная и громкоговорящая связь, установленные чуть ли не со дня пуска предприятия и технически уже давно устаревшие. Проблема заключалась ещё и в том, что схемы проводок были безвозвратно утеряны. И, лишь визуально зная места, где они проходят, много времени тратили, чтобы обнаружить повреждение; иногда даже больше, чем само его устранение. Хлопот не доставляла лишь селекторная связь импортного производства, установленная не так давно, с которой было всё как надо: технические паспорта, схемы проводок, куча запчастей и тому подобное. И даже если она и выходила из строя, что случалось крайне редко, восстановить её не составляло особого труда. Гена, свободно читая схемы, мог и сам, не прибегая к помощи техника, быстро устранить неисправность. Поработав месяц, Гена предложил технику, который в их бригаде был и за мастера, и за бригадира, восстановить утерянные схемы. Три недели, зачастую оставаясь и после смены, метр за метром бригада изучала направление проводок и места разветвлений, заодно меняя изветшавшие провода. И по завершению этого кропотливого труда связисты имели в своем распоряжении карту-схему, где красным были отмечены места, нуждающиеся в плановом ремонте. После такой детальной ревизии аварийных работ заметно поубавилось, зато прибавилось плановых, но это было уже лучше, нежели идти невесть куда и ремонтировать неведомо что.

Ребята в бригаде были молодые, неженатые и после работы частенько заворачивали в «Колобок» – так в простонародье окрестили пивную, официальное название которой звучало весьма символично «Старт». Наверное, потому, что, стартанув там парой кружек пива, некоторые из мастерового люда, – в особенности в дни получки, по дороге домой посещали еще два-три подобных заведения и к финишу, – то есть к дому, подходили уже по принципу «три шага вперед, два назад». Гену ребята тоже приглашали с собой, пару раз он отказывался, но потом, дабы не выглядеть белой вороной согласился, побывал несколько раз в этом питейном заведении, и ему там стало даже нравиться. Непринужденная обстановка, круг хорошо знакомых людей, легкий веселящий хмель от прохладного, с горчинкой пива создавали прекрасную иллюзию жизни без проблем. Людмила Александровна была обеспокоена, что Гена стал частенько возвращаться домой позднее обычного, и от него заметно попахивало спиртным. Встревоженная, она поговорила об этом с мужем, но Михаил Иванович лишь добродушно улыбнулся.

– Молодо-зелено! Человек через все в жизни проходит. А у нас, Людмила, в роду никогда пьяниц не было! Да и нельзя же нотации человеку читать: что хорошо, а что плохо, когда он для этого не дает серьёзного повода. – И нахмурившись, добавил: – И так-то у него в жизни всё наперекосяк, а ведь неплохой парень… Давай-ка не будем пороть горячку, да и меня вспомни – какой был, пока тебя не встретил, да и потом ещё какие фортели выкидывал… Встретит и Генка свою половину, да и образуется у него всё в жизни, интерес другой появится.

– Но у него же заболевание! Может, это вредно ему, или противопоказано… – стояла на своем Людмила Александровна.

– Ладно, Людмила, поговорю я с ним… Вот выберу подходящий момент и поговорю! – пообещал Михаил Иванович.

На заводе работал Генин одноклассник, Вадим – небольшого роста, веселый, рыжеватый парень, добродушный и простой. И когда Гена в очередной раз сидел с ребятами в «Колобке», он подошел к их столику.

– Привет честной компании! – весело поприветствовал он.

– Здравствуй, Вадим, – поздоровался за всех Гена. – Присаживайся.

Вадим присел на свободный стул.

– Как жизнь, как дела? – поинтересовался он, обращаясь к Гене.

– Ничего, нормально дела. – Гена отпил из кружки пиво.

– Про Марьяну слыхал?

– А что с ней? – с тревогой в голосе спросил Гена.

– Уехала Марьяна… Вышла замуж за летёху, с которым встречалась, когда тот ещё курсантом был, и тю-тю по месту его назначения!

– Ну, это не страшно, с девушками это иногда случается.

Гена, казалось, был совершенно безразличен к этой новости, лишь едва заметная тень скользнула по его лицу. Вадим это заметил.

– Блин, зря я это ляпнул, извини! – запоздало сообразил он. – Да думаю – вдруг ты не знаешь. Все же, мы бывшие кореша, одноклассники… А ведь всем известно, какая любовь между вами была! И почему расстались тоже известно… Да, видно, не прошло ещё это у тебя.

Гена мрачнел всё больше и больше. Он не злился на Вадима, понимал, что тот бередит его не зажившие ещё сердечные раны не со зла, а по своей простоте, искренне желая добра.

– Давайте ещё по одной, с прицепом, – предложил он.

За двумя бутылками «прицепа» Вадим сгонял в гастроном – водку в «Колобке» не продавали. Потом, уже позже, за каким-то недостроенным зданием пили, не закусывая, из горлышка вино, затем ходили еще куда-то и опять пили… Домой Гена пришёл уже ночью, едва держась на ногах. Кое-как снял ботинки, шатаясь, стянул верхнюю одежду, бросил её на пол прихожей и, хватаясь за дверные косяки, прошел в свою комнату; не раздеваясь, повалился на постель и заснул тяжелым пьяным сном. Проснулся ближе к утру, на улице было ещё темно, через тюлевую занавеску комната слабо освещалась светом уличного фонаря. Он включил светильник, и даже его слабый матовый свет острой болью резанул по глазам – он невольно зажмурился. Было тошно. Тошно от воспоминаний прошлого вечера. Тошно было на душе, тошно и внутри… Эта тошнота стискивала живот, выступала каплями холодного пота на лбу и рвалась наружу. Он еле успел добежать до туалета. Его рвало долго и мучительно, и даже когда казалось, что внутри уже не осталось и капли жидкости, сильные спазмы еще долго сгибали его над унитазом светло-голубого фаянса. К завтраку он вышел с бледным измятым лицом и синими кругами под глазами. Людмила Александровна намеревалась положить ему в тарелку яичницу с ветчиной, но Гена отказался, налил себе только чай. За столом все молчали; пронзительно, как никогда, позвякивали ложки, да изредка покряхтывал Михаил Иванович, словно собираясь что-то сказать. С работы в этот день Гена вернулся раньше, чем обычно возвращался в последние дни. За ужином он попросил прощения у родственников за вчерашнее и пообещал, что больше в таком состоянии они его не увидят. Людмила Александровна облегченно вздохнула, и как-то по-особенному, по-матерински ласково засветились её глаза. Михаил Иванович шумно выдохнул и, широко улыбнувшись, сказал:

– Ничего, Генка, дело молодое, со всеми случается. Я, вон, по молодости-то, помню – бывало… – но, уловив на себе пристальный взгляд жены, стушевался. – По молодости оно, Гена, всякое бывает… тут главное – что? Остановиться надо вовремя! Хм… вот… – быстро свернул он воспоминания о своей бурной юности.

Гена сдержал слово и перестал заходить в «Колобок». Вначале он придумывал различные на то предлоги, а потом ребята, наверное, и сами что-то поняли и, не задавая лишних вопросов, перестали приглашать его с собой.

Как-то Гена стоял на остановке и услышал, как знакомый голос окликнул его. Он обернулся и увидел Романа Васильевича – отца Марьяны.

– Здорово, Генка! – подошел тот и пожал ему руку.

– Здравствуйте, Роман Васильевич. – Гена чувствовал себя неловко. Его не покидало ощущение, что он в чём-то виноват перед ним. И, стараясь не встречаться взглядом, спросил: – Как Марьяна?

– Как Марьяна? Да хорошо Марьяна… Писала, что если где увижу тебя, чтоб привет от неё передавал.

– Вы ей от меня тоже привет передавайте… А ещё передайте, что я законченный болван!

Роман Васильевич посмотрел в его глаза и, наверное, увидел что-то.

– М-да… дела, брат, – протянул он, затем добавил: – Ну, да ничего, Гена… Правильно в народе говорят: в таких делах время только и лечит. А вот насчет болвана… – он сделал небольшую паузу, – зря ты так себя шпыняешь. В этой жизни все мы хоть немножко, да дураки.

И попрощавшись, ушёл. А Гена вдруг вспомнил, как однажды Марьяна сказала ему, что в этом мире, чтобы быть счастливым, нужно быть чуточку безумным. Вспомнил и почувствовал, что стало трудно дышать, как будто в груди не хватает воздуха, на глаза навернулись слезы. И так захотелось вернуть все назад…

После того памятного хмельного вечера понял Гена, что от жизни не спрячешься за толстыми витринными стеклами пивного бара. Она всё равно найдет тебя и постучится грустными ли воспоминаниями, а может радостными или безрадостными раздумьями о будущем. В нём ли что-то изменилось, или же эти последние, столь насыщенные событиями годы сделали свое, но по-другому стал он относиться к жизни, научился видеть её многостороннее, объёмнее. Но, как это зачастую бывает, со знанием приходит и печаль. И порою, разгоняя сон, донимали его мысли о своём предназначении в этой жизни, о будущем, которое представлялось ему нечетким, словно зыбкий рассеивающийся утренний туман. «Да и будет ли ещё что-то хорошее, не осталось ли всё доброе уже позади… а впереди – лишь горечь да разочарования? Ведь во времени ничего не меняется… – думал он, ворочаясь в постели. – Люди рождаются и умирают. Одни – вдоволь настрадавшись, прожив отпущенные им годы в нужде и болезнях; другие – имея более или менее приличный достаток, третьи – праздно прожигая дни в роскоши и изобилии… Но уходят из жизни всё равно нищими, ибо всё тленное остается на тленной земле, да и сами они – тлен. И лишь немногим удается достичь в жизни чего-то весомого, значащего, что обогатило бы мир; того, ради чего стоило жить, преодолевая невзгоды. Так было до него, так будет и после – ничего не изменится. Столетие сменяет столетие, год сменяет другой. Меняются политические режимы, меняется жизненный уклад, но не меняется сама жизнь. Тогда стоит ли цепляться за неё, живя лишь призрачными надеждами, обременяясь бесплодными днями, бусинками, нанизанными в годы. Ведь всегда есть возможность уйти из жизни самому, тихо, не прощаясь. А почему нет?! Он много раз слышал, что Бог покарает человека, поднявшую руку на свою жизнь, ибо только Его воля определяет её сроки. Но почему Бог должен наказывать душу, которая и так уже вволю настрадалась? Не во власти ли самого человека – жить ему или умереть, если груз обстоятельств оказался сильнее, чем он смог понести?..» Громоздкие, тягостные мысли подобные этой кружили в его голове. В свои двадцать лет он чувствовал, что прожил все триста. Он пробовал читать Библию, но её строки, ещё совсем недавно, казалось, отвечавшие на все его мучительные размышления, сейчас словно вновь закрылись для понимания. Вспомнил, с какой детской, по-доброму наивной верой повторял за Вокиным отцом слова молитвы покаяния… Появилось желание опять произнести их вслух. Ведь он помнил почти каждое слово. Но нет, это было бы кощунством, даже святотатством сейчас, когда он так далек от Бога. Пусть лучше всё остается так, как есть…

В начале зимы Гена в очередной раз лег в больницу. Всё, как и прежде – нудно потекли больничные будни. На улице было не сильно разгуляться: слякоть, да с плотно затянувших небо серых низких облаков падал то мокрый снег, который, едва коснувшись земли, сразу же таял, то сыпал мелкий нудный дождь. Перед выпиской Алексей Павлович пригласил его в свой кабинет.

– Проходи, Гена, садись! – кивнул он головой на стул, лишь только Гена вошел.

– Какие-то новости, Алексей Павлович? – спросил Гена.

Обычно Алексей Павлович приглашал в кабинет поговорить о чём-то таком, что нежелательно слышать посторонним; иногда подобное приглашение было связано с ухудшением анализов крови.

– Новости, Гена, всегда есть! – улыбнулся он. – Вот сегодня утром – включил радио, и целых двадцать минут – одни только новости.

Гена тоже улыбнулся, тревога ушла: если Алексей Павлович шутит, значит – всё хорошо.

Несомненно, лечить людей – это призвание свыше. Вдохновлять и подбадривать, делая из пациентов партнеров в борьбе против недуга, так, что даже тяжелобольные, вполне осознающие свою обреченность, вновь обретают надежду, зная, что вместе с ними за их жизнь нелицемерно, не просто отбывая в больнице рабочее время, а искренне, не жалея сил, борется их лечащий врач… Врачи же, оказавшиеся рядом с Геной с самого первого дня, были именно такими.

– Этой весной, Гена, будет три года, как ты впервые пришел в поликлинику, – сказал Алексей Павлович и раскрыл лежащую перед ним папку. – И вот передо мной динамика результатов анализов твоей крови за все это время. При поступлении в клинику число лейкоцитов хотя и незначительно, но превышает норму. В конце же курса лечения картина намного лучше, и это обнадеживает. Но уже через некоторое время число лейкоцитов вновь увеличивается. Это показывает, что абсолютной нормализации, которая бы позволила надеяться на полное излечение, пока нет. – Он закрыл папку и посмотрел на Гену. – Но также нет повода и отчаиваться, – продолжил он, – при таком течении выздоровление вполне возможно. Лейкоз, какой бы формы он не был – это не приговор, а лишь повод настроится на борьбу. Ведь многое об этой болезни мы ещё не знаем, и иногда она ведет себя вопреки всяким теориям и предположениям. И нередки случаи полного выздоровления больных даже с острой формой лейкоза. Так что, надежда, Геннадий, всегда есть, и она не должна умирать, пусть даже последней. Она вообще умирать не должна. А в твоей ситуации заболевание удалось выявить на ранней стадии, и мы смогли своевременно оказать существенную поддержку организму курсами лекарственной терапии. И это значит… – он сделал небольшую паузу и улыбнулся. – Это значит, что и шансы на выздоровление у тебя Гена, увеличились.

Гена облегченно вдохнул и тоже улыбнулся.

Гена попрощался и вышел. Алексей Павлович убрал лежавшие перед ним бумаги в папку и положил её в ящик стола. Рабочий день закончился, и он мог побыть в тишине кабинета один. Перед ним в картонных папках осталась лежать стопка медицинских карточек, которые нужно было еще просмотреть. Он взял верхнюю, раскрыл. Как наяву увидел молодую тридцатилетнюю женщину с характерной бледностью лица. После курса химиотерапии её состояние заметно улучшилось, и на лице все чаще стала появляться улыбка. Он назначил ей новое лечение и отложил карточку. Взял другую – высокого худощавого мужчины сорока пяти лет; болезнь истощила его до крайней степени, но он держится молодцом, не унывает и даже ухитряется ободрять других, находящихся в гораздо лучшем состоянии, чем он сам. Два блока химиотерапии дали лишь временный положительный результат, третий он уже не выдержит. Остается одно – трансплантация спинного мозга. Но тут возникают трудности с поиском донора и прежде, чем он найдется, придется выждать огромную очередь в клинике трансплантологии, а это – время, которого многим зачастую не хватает… Пометив продолжать общеукрепляющую терапию, он взял следующую историю болезни. Так он просмотрел все папки, делая пометки и записи. Затем взял чистый лист и набросал план неотложных дел на завтра, а потом ещё раз пробежал по нему взглядом – убедиться, что ничего не забыл. И, отодвинув лист, откинулся на спинку удобного мягкого кресла, теперь уже наоборот – стараясь забыть обо всех проблемах рабочего дня в одном из самых сложных отделений клиники, где почти каждый больной – это разбитая судьба, несбывшиеся надежды и боль. Боль физическая, которую ещё как-то можно снять лекарствами… Но чем заглушить ту, которую, казалось, излучали даже стены, за долгие годы впитавшие в себя боль души не одной сотни человек. Так и не привык он за годы работы в клинике к человеческим страданиям, не зачерствел душой, да и возможно ли это?.. И побыть одному, освободиться от негативного бремени всего, что пришлось пережить в дне сегодняшнем, и прийти домой любящим жизнерадостным мужем, отцом и дедушкой – это стало уже не просто привычкой, а необходимостью. А ведь, кажется, ещё совсем недавно, – сразу же по окончанию института, он прибыл по направлению в онко-гематологическое отделение этой клиники… И вот прошло уже больше тридцати лет. Сначала интернатура, потом работа лечащим врачом, и уже двадцать лет как заведующий отделением. Почти всё в его жизни связано с клиникой. Здесь повстречал он свою Катюшу, работавшую тогда медсестрой, которая родила ему двух сыновей: Алексея и Дениса. Оба уже женаты, имеют своих детей, но по стопам отца не пошли. Алексей окончил институт гражданской авиации и по распределению уехал в Сибирь, там женился. Хотя и редко, но приезжают в гости со своей женой, Татьяной – статной русоволосой сибирячкой, да детьми, которых у него двое: девочка и мальчик. Денис тут, дома. Окончил институт промышленной химии и работает инженером на одном из химических заводов, которых в городе два. Расположены они на окраине, их можно увидеть издалека по столбам то ядовито желтого, то иссиня-черного дыма. Женился на девушке, с которой встречался еще на первом курсе института. Когда поженились, давали им от завода комнату в семейном общежитии. Кое-как они с Катюшей убедили их жить вместе. Вера, жена его, оказалась славной хозяйкой и тоже родила девочку да мальчика. Отрадно на душе, когда заходишь в квартиру, а младшенький, Витюня, бежит навстречу с распростертыми ручками: «Уля, деда плисел!». Лиза, та постарше, эмоции уже не те – просто улыбнется, подойдет и обнимет деда. Любил он внучек да внуков, что Алешкиных, что Денисовых; хотя, конечно, тем, кто рядом, внимания да ласки больше перепадает… Екатерина уже лет пять, как на пенсии. Малых любит, да балует – словами не передать, а ведь строгой, принципиальной была, когда своих детей растили. Куда все это подевалось, как внуки родились?..

За годы работы в отделении много пришлось повидать человеческого горя. Вот и сегодня – Гена. Ведь славный, видный парень. Ему бы жениться на девушке под стать себе, детей бы им нарожать, да жить счастливыми до глубокой старости, внуков нянчить. Он вспомнил его лицо и тревожный взгляд серых глаз. Стало жаль, очень жаль парня… Непонятно – почему всё так устроено? Почему одним дается положение в обществе, карьера, здоровье, причем некоторые не прилагают для этого особых усилий, а вторым – болезни, страдания и, в конце концов, преждевременная смерть, хотя они явно заслуживают лучшей участи? Кому задать этот вопрос и от кого получить на него ответ?.. Хочется верить, что в этом есть какой-то неземной, высший смысл и люди, пройдя уготованный им путь страданий, обретут в ином мире более счастливые судьбы…

Он оделся, спустился в приемный покой, попрощался с дежурной медсестрой и вышел на улицу. Только что прошел мокрый снег и сразу же растаял, оставив на асфальте небольшие лужицы. Зима никак не наступала, хотя по календарю было уже пора. Алексей Павлович шёл по тротуару, обходя лужи. До дома было идти минут тридцать. С тех самых пор, как они переехали из тесной однокомнатной «хрущевки» на окраине города в квартиру с тремя просторными, светлыми комнатами в новом шестнадцатиэтажном доме, на работу и с работы он ходил пешком. И это тоже было время его раздумий и размышлений. Он шел годами вымеренным маршрутом и мыслями вновь вернулся к Гене. Такое пограничное состояние, как у него, не может длиться бесконечно долго. И если не будет полной стабилизации белых кровяных телец, рано или поздно начнутся клинические проявления. И неизвестно, как болезнь поведет себя дальше, потому что на данной стадии говорить об этом ещё рано. Это может быть острое, прогрессирующее течение, или же она перейдет из одной хронической формы в другую, более тяжелую. И сегодня он хотел сказать ему об этом. Но иногда клинические проявления лимфолейкоза, особенно при его раннем диагностировании, наступали через восемь, а то и через двадцать лет. Объяснений этому нет; вероятно, все зависит от причин лейкоза, многие из которых пока скрыты мраком неизвестности. Гена молод, сопротивляемость организма велика. И при помощи современных медицинских препаратов у него есть вполне реальный шанс на выздоровление. Тогда для чего посвящать его во все тонкости протекания болезни?..

С этими мыслями он зашел в подъезд; не вызывая лифта, пешком, – как обычно, поднялся на третий этаж. И едва зашел в квартиру и только успел снять шляпу, как маленький Витюня, раскинув ручонки, с радостным криком уже бежал из комнаты в прихожую…

По своей природе Гена не был угрюм или нелюдим, но если и не было общения, то особо не страдал. Мог жить сам в себе – отметила это ещё бабушка, замечая, что внучек часами сидит у русской печи, наблюдая как в горниле, потрескивая, горят дрова. Огонь завораживал и уносил Гену в мир фантастический и далекий. В пламени огня чудились сказочные замки, диковинные звери… Повзрослев, он иногда тоже мог просто лежать, закинув руки за голову, находясь в мыслях далеко за стенами квартиры. И в последнее время Людмила Александровна или Иван Михайлович, заглядывая к нему в комнату, часто видели его лежащим на диване в таком положении. Это не было депрессией: депрессия – состояние угнетения; его же ничего не тяготило. В один из субботних дней, когда он лежал на диване в таком расположении духа, в прихожей раздался телефонный звонок. Трубку подняла хлопотавшая на кухне Людмила Александровна и, постучав в дверь Гениной комнаты, приоткрыла её.

– Гена, тебя к телефону, – сказала она и, сделав небольшую паузу, с загадочным видом добавила: – Девушка.

Гена вышел в прихожую, взял трубку.

– Гена, здравствуй! – услышал он знакомый Викин голос.

– Вика, ты?! – радостно воскликнул он.

– Да, я. Не ожидал?..

– Ты откуда звонишь?

– Я здесь, в городе. На физико-математическом учусь…

– Ну, ты и молодец!

– Я знаю.

– Как мой телефон узнала?

– Это как-нибудь при встрече.

Договорились, что он заедет к ней в общежитие, и они пойдут в какое-нибудь кафе. Гена лишь только подходил к общежитию, а Вика уже ждала его у входа. Конечно, это была не та Вика – простоватая девушка, которую он помнил, но одетая со вкусом, с легким, едва приметным макияжем, студентка. Кафе, которое они выбрали, скорее напоминало бар. Справа тянулась стойка, за которой стоял бармен, у стойки – ряд высоких круглых сидений, чуть дальше – небольшой уютный зал, низкие столики и вделанные в стены светильники. Заказали по чашечке кофе, печенье и два коктейля «тоник со льдом» в высоких стеклянных стаканах.

Хотя все это – зал, мягкий боковой свет, аромат кофе, тоник и должны были располагать к беседе, разговор не вязался, оба чувствовали сковывающую неловкость.

– Как город? – спросил Гена лишь потому, что надо было о чем-то говорить, хотя более глупо звучал бы только вопрос «как погода?».

– Уже привыкаю. Правда, первые дни скучало по дому, а сейчас – будто всю жизнь здесь жила! – охотно ответила Вика.

– Учиться нравится? – Второй вопрос не отличался по оригинальности от первого. Но Вика словно не замечала их косности.

– Не очень. Ожидала, что будет намного интересней – предметы какие-то специальные, ещё что-то… Правда, дальше все это в программе обучения есть – и предметы и практика… А пока почти всё то же самое, что и в школе. А так, у меня все хорошо. Недавно на каникулы домой ездила, заходила к твоим родителям, телефон узнала. Долго не решалась позвонить, да вот наконец-то набралась смелости.