Текст книги "Всех, кто купит эту книгу, ждет удача"

Слуга дьявола

1

Взрыв, а затем и автоматные очереди заставили меня буквально выпрыгнуть из постели. Вскочив на ноги, я, наверно, с десятой попытки трясущейся от волнения рукой включил свет и принялся второпях одеваться. Руки были совсем чужими и не хотели меня слушаться. Пуговицы не желали проходить сквозь петельки, а шнурки на туфлях так и норовили запутаться и завязаться каким-то сюрреалистически-морским узлом. Наконец, мне удалось одеться, и я, сев на край кровати, нервно закурил от страха.

В последний раз нечто похожее происходило со мной в теперь уже далекие девяностые годы на военных сборах в институте. Нас, студентов пятого курса двух институтов, разместили в двух палатках на бывшем аэродроме или полигоне в ущелье Шали. Это в сорока километрах от Грозного. Место, надо сказать, было великолепное: Горная речка, лес, трава в мой рост, ежевика чуть ли не с арбуз, ореховый сад… Правда, шалы в Шалях не было. Ближайшее жилье, – военный городок и танковая с пехотной учебки, – в пяти километрах от нас. Между нами и городком запретка – охраняемые часовыми склады. Причем часовые совсем не мешали нам срезать путь по запретке, когда надо было купить жратвы в военном городке. За жратвой мы бегали постоянно, так как кормили нас ужасно. Не даром местная поговорка гласит: «Кто был в Шалях, тому Бухенвальд не страшен». В принципе рай, если бы не офицерье с их милитаристическими тупизмами.

К концу нашего милитари месячника в стране случился путч ГКЧП. Нам, разумеется, никто ничего не сказал, – у нас же принято хранить все в тайне от всех, кроме врага… В общем нежданно-негаданно часовые на запретке вдруг начали орать «Стой, кто идет!»; вокруг военного городка выставили БМП в круговую оборону; а ночью мимо нас на Грозный прошла колонна танков…

Еще через пару дней по ночам начали стрелять. Только тогда счастливые от переизбытка гордости за ГКЧПистов и переизбытка водки в организме офицеры объявили нам о том, что с антинародной перестройкой, наконец-то покончено, и что ночью был обстрелян пост, и двое часовых были ранены. После этого дабы не провоцировать местное население, офицеров перевели ночевать в воинскую часть, а нас оставили одних в лесу на съедение чеченцам…

Ко мне в комнату ворвался начальник охраны. Несмотря на все его попытки скорчить физиономию в духе «все под контролем», было видно, что он тоже боится.

– Что там у вас? – спросил я.

– Вооруженное нападение. Вам нужно уходить. Долго мы не продержимся.

– Десять минут дадите?

– Думаю, минут на тридцать нас хватит.

– Дайте мне десять. А потом уходите. Лишние жертвы никому не нужны.

– Оружие есть?

– Откуда?

– Тогда держите, – он положил на тумбочку автоматический пистолет и пару обойм. – Пользоваться умеете?

– Немного. Стрелял на сборах.

– Все ж лучше, чем ничего.

– Да поможет вам ад.

– Да пребудет Тьма на вашей стороне.

Когда он вышел из комнаты, я сунул пистолет в карман куртки, выбежал в коридор и помчался в сторону детской.

Окна в комнате сученыша не были зашторены, и в ней было достаточно светло от освещающих двор фонарей. Он сидел в своей кроватке и, казалось, о чем-то думал, не обращая внимания на стрельбу. Наверно, он был единственным человеком в доме, который ничуть не боялся.

– Господин, нам нужно уходить, – выпалил я, вбежав в его комнату.

Любого другого гаденыша его лет я бы просто схватил в охапку без всяких объяснений, но эта тварь вполне могла приказать пристрелить меня первому встречному охраннику, и тот, не задумываясь, выполнил бы приказ.

– Ты что, настолько напуган, что у тебя не гнутся колени? – спросил он.

– Простите, господин, – я бухнулся перед ним на колени. – Обстановка требует немедленной вашей эвакуации.

– Ты что, не веришь в силу моего отца? – грозно спросил он.

– Верю, господин, иначе меня бы здесь не было.

– Не ври мне, брехливая тварь! Если бы ты верил, ты не трясся бы сейчас от страха!

Наверно позже, если я переживу этот день, я буду смеяться над комизмом этой ситуации, – подумал я.

– Но господин, сила вашего отца еще не в полной мере раскрылась в вас, поэтому мы и призваны им служить вам и охранять вас… – выдал я вслух.

– Ты просто никчемный раб! Зря я тогда позволил тебе стать моим рабом…

– Ладно, урод, хрен с тобой! – не выдержал я, и пока он офигевал от неожиданности, достал из кармана шприц, воткнул ему в живот и впрыснул содержимое в его тельце. Он отключился буквально через секунду. Тогда я схватил его в охапку и бросился прочь. Сначала направо по коридору, затем вниз по лестнице.

У входа в подвал нас ждал начальник охраны с двумя бойцами.

– Что с ним? – спросил он, видя, что сученыш лежит у меня на руках мертвым грузом.

– Все в порядке. Он спит.

– Спит? – не поверил начальник охраны.

– Спит. Я дал ему успокоительное.

– Ладно, поспешите. Прокопенко и Цибуня вас прикроют.

Упрашивать меня не было необходимости. Едва он дал нам благословение, я бросился в подвал. Прокопенко с Цибуней последовали за мной. В подвале они открыли потайную дверь и почтительно встали по обе стороны от входа.

– Да поможет вам ад, – сказал я им на прощанье.

– Да пребудет Тьма на вашей стороне, – ответили они.

– Он благословляет вас, – добавил я после небольшой паузы, затем вошел в потайной грот, который шел к подземной реке, выходившей на поверхность в другой части острова.

Через минуту мы были уже возле реки. Там нас ждала резиновая лодка с мотором. Я положил ребенка в лодку, забрался сам, включил фонарь на носу лодки, завел мотор, и осторожно повел лодку по узкому постоянно петляющему руслу подземной реки. Еще через несколько минут погремел взрыв, заваливший вход в пещеру.

А еще через минуту я увидел на стене заветную надпись: «Здесь были Микола и Крот». Я схватил ребенка, зажал ему рот и нос рукой и спрыгнул с лодки. Вещи и оружие остались в ней.

Как мне и обещали, под надписью был небольшой подводный грот, который вывел меня в освещенную какой-то светящейся гнилостным светом дрянью, пещеру. Там, как и было обещано, лежали сухие вещи.

Переодевшись и переодев мальчишку, я сел, облокотился о каменную стену и задумался. Сильно хотелось курить, но сигарет не было.

Мальчишка был у меня. И что дальше? В моей голове вертелись три сценария возможного развития событий, и в каждом из них меня ждала та или иная смерть…

2

Отмотаем немного назад:

В то утро я был разбужен шквалом поцелуев. Эмма… Не став звонить, она открыла дверь своим ключом и набросилась на меня, даже не сняв куртку.

Эммина куртка, затем кофточка и, наконец, лифчик полетели на пол. Когда верхняя часть ее тела была обнажена и исцелована до последней родинки, я положил Эмму на спину и перебрался к ее ногам.

Эмма провела своей ножкой в изящном замшевом ботинке (я не успел ее разуть) по моему лицу. Это был ее коронный жест. Вообще-то я не фетишист, но когда Эмма гладит меня по лицу своими красивыми ножками в изящных туфельках или сапожках (а она носит только изящную обувь), я умираю от кайфа.

Поцеловав ботинки, я разул Эмму, затем снял с нее джинсы и носочки.

– Иди ко мне, – сказала она, когда я начал целовать ее маленькие совершенной формы ступни.

Когда я лег рядом, она повернулась ко мне спиной и прижалась к моему животу приятно холодненькой после улицы попкой так, как котенок прижимается к своей матери. Я целовал ее плечи, шею, голову, а рукой ласкал грудь, живот, ее Пушкина…

Потом она повернулась ко мне, и мы слились в единое целое. И если Уилсон с Ши писали, что секс – это обмен энергиями, то наша с Эммой близость превращалась в их слияние. На какое-то время мы становились единым целым, а затем, когда открывались врата в Ничто, мы проваливались в это удивительное состояние каждый раз на целую вечность – в Ничто это единственный вид времени.

Мы познакомились пару вечностей назад у мормонов. Когда в Ростове появились мормонские миссионеры, они не стали ограничиваться омормониванием населения, а открыли для всех желающих бесплатные курсы американского английского языка, благо это был их родной язык. Наверно мне было холодно или скучно, а иначе зачем мне, человеку, чей лингвистический багаж составляет русский со словарем, было идти на эти курсы?

Эмму трудно назвать красавицей. Среднего роста, худенькая, волосы черные, лицо милое, но не больше. Ноги, правда, высший сорт. Длинные, стройные с красивыми маленькими ступнями и изящными щиколотками. Одета она всегда со вкусом, даже дома наедине с собой. Но клюнул я не на внешность, а на совершенно нечеловеческий магнетизм, которым обладала эта юная дама. Ей достаточно было один раз посмотреть на меня своими умными, глубокими и одновременно слегка насмешливыми карими глазами, чтобы я, что называется, пал к ее ногам.

После курсов мы зашли немного выпить в мое любимое кафе, а через неделю я уже представить себе не мог жизнь без этой удивительной женщины. Короче говоря, я влюбился в нее окончательно и бесповоротно.

– Ты не передумал еще менять работу? – спросила Эмма, когда, вернувшись из мира грез, мы закурили по сигарете.

– А что?

– Да есть для тебя одно местечко.

Последние несколько лет я тянул лямку в Аксайской городской администрации. Не скажу, чтобы работа была слишком пыльной или тяжелой, но для того, чтобы работать в администрации надо иметь определенный склад характера. Там ни в коем случае нельзя казаться умным или иметь свое мнение, нужно вовремя играть в теннис, вовремя перевешивать часы с левой руки на правую, нужно знать несколько дюжин задниц на вкус и держать свой язык в рабочем состоянии… Меня от этого тошнило.

Нет, я достаточно взрослый мальчик для того, чтобы понимать, что работа не может быть любимой по определению. Любить можно занятие или род деятельности, но, когда даже самая любимая деятельность превращается в работу, ее отравляет понимание того, что теперь ты обязан этим заниматься. Работа в администрации меня просто убивала, поэтому, услышав от Эммы про вакантное место, я благодарно поцеловал ее в губы и сказал «да» даже не вдаваясь в подробности.

Через три дня после этого разговора я сидел за столиком милого кафе с Эммой и высоким худым человеком неопределенного возраста. Меня так и тянет написать, что одна половина зубов у него была платиновой, а вторая золотой, но зубы у него были вполне человеческими с вполне человеческими изъянами. Звали его Глеб Валентинович. Признаюсь, он меня околдовал. Даже если бы он попросил у меня в долг, я бы дал. Но он ничего не просил. Наоборот, поговорив минут десять с нами ни о чем, он сказал, что готов меня взять и назвал сумму, раз в пять превышающую мои самые смелые ожидания.

– Что будет входить в мои обязанности? – спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не завопить ура.

– Они будут самыми разнообразными. И в двух словах… – он развел руками.

– Надеюсь, в них не будет входить мытье машины и подача тапочек?

– Ну что вы, – улыбнулся он, – ничего такого, что могло бы показаться вам оскорбительным.

– В таком случае я с удовольствием принимаю ваше предложение.

– Отлично. Тогда даю вам пару недель на увольнение, и звоните, – он положил на стол визитку.

Увольнялся я с боем. На меня сначала долго смотрели, как Ленин на буржуазию, потом обозвали предателем, дармоедом и негодяем. Что ж, вполне нормальная реакция, если учесть, что наши администраторы видят в подчиненных чуть ли не рабов и искренне полагают, что холоп может быть уволен только с подачи барина. Сказав, что я буду на коленях еще проситься назад, начальник подмахнул мою вольную, и я впервые за много лет почувствовал себя свободным человеком.

В тот же день я позвонил Глебу Валентиновичу, и уже утром поступал к нему на службу, сидя рядом с ним на заднем сидении его машины. Из машины я вышел менеджером среднего звена ООО «Прометей».

А еще через несколько месяцев состоялся наш следующий судьбоносный для меня разговор.

Был конец сентября. Мы сидели во дворе одного из загородных домов Глеба Валентиновича, ели поистине царскую уху из свежей осетрины и наслаждались приятным теплом осеннего дня.

– Я вот что подумал, Василий Петрович, – совершенно неожиданно для меня начал он этот разговор, – пора вам уже заканчивать заниматься ерундой и приниматься за настоящее дело.

«Ерундой» были: подкуп чиновников, хотя это действительно ерунда. Я не знаю ни одного другого способа решить какой-либо вопрос; торговля наркотиками в особо крупных размерах; вооружение различных террористических группировок; помощь французским алжирцам в их нелегком труде по утилизации соседских автомобилей; свержение пары режимов в каких-то там банановых республиках и прочее в том же духе. Разумеется, я не джеймсбондил, но принимал достаточное участие в этих делах, чтобы заполучить пожизненный срок или пулю. Но у Глеба Валентиновича было схвачено все, так что от пуль, тюрьмы и сумы я был защищен намного лучше, чем какой-нибудь законопослушный гражданин. По крайней мере, я был в этом уверен.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, поняв, что он ждет моего ответа.

– Я предлагаю вам стать членом команды. Для этого вам придется пройти посвящение и все такое, но это вряд ли покажется вам сложным или обременительным. Зато после этого вы станете одним из нас. В противном случае вас ждет увольнение по причине окончания срока действия контракта.

Учитывая, что я знал, увольнение могло быть только увольнением на тот свет, а туда я еще не спешил.

– Ваше предложение… Это большая честь для меня, – ответил я.

– Надеюсь, не слишком большая?

– Нет, я с удовольствием его принимаю.

– Я так и представлял себе ваш ответ. Вашим повышением займется Эмма, а пока давайте наслаждаться едой.

Обряд инициализации в «Команду» (оказывается, это слово надо писать с большой буквы) напомнил мне по-Пелевински сюрреалистическую пародию на масонский ритуал и одновременно прием в пионеры. За день до этого Глеб Валентинович лично выдал мне матерчатую маску и похожую на платье от кутюр своим нелепым кроем рубаху до колен.

– Сегодня вечером вы должны быть дома один, – проинструктировал он. – К 22 00 вы должны будете надеть это на голое тело. Что бы ни происходило, не открывайте дверь и не выходите из дома. В 22 00 в вашу дверь постучат особым стуком (я поклялся не разглашать его посторонним). Когда вы откроете, вам скажут только одно слово: «Пора». После этого выполняйте все, что прикажет ваш гость.

– А как быть с домофоном? – спросил я. Насколько я понимаю, от него трудно добиться особого сигнала.

– Очень просто, – ответил он, – давайте сюда ключ.

К половине десятого я поел, принял душ, облачился в ритуальное одеяние и отдался медитации на тему: «Насколько я похож на идиота в этой хламиде?». Честно говоря, мне меньше всего хотелось попасться кому-нибудь на глаза в этом карнавальном костюме. Мои возвышенные думы прервал условный стук в дверь.

Открывая ее, я ожидал увидеть людей в рыцарских доспехах, в длинных черных плащах с огромными капюшонами, в костюмах звездочетов ну и так далее. Когда же я увидел за дверью пару крепких парней в белых халатах, да еще и с носилками, моя нижняя челюсть с характерным мультяшным стуком рухнула на пол.

Мне сразу вспомнился анекдот:

«Стук в дверь. Открывает мужик, и видит пару крепких ребят в белых халатах.

– Вы Николаев Сергей Александрович такого-то года рождения? – спрашивает один из них.

– Да, а что? – спрашивает мужик.

– Вы передали свое тело нашему институту.

– Да, но это же после моей смерти.

– Вот! Вот за этим-то мы и пришли».

В моем случае парень в белом халате ограничился коротким «пора».

– Да, конечно, проходите, – ответил я.

Они вошли в коридор, разложили носилки.

– Снимайте маску и ложитесь, – распорядился тот же парень.

Когда я лег на носилки, они накрыли меня по шею белой простыней, взяли носилки и потащили вперед ногами. У подъезда нас ждала «Скорая». «Санитары» погрузили меня в грузовое отделение машины, а сами забрались в кабину. Следующие минут тридцать прошли в медитации, посвященной гармонии плохих дорог и не менее скверных амортизаторов на отечественных автомобилях – «Скорая» была из «Газелей».

Наконец, машина остановилась, и я услышал:

– Надевайте маску и выходите.

Они выгрузили меня на каком-то диком пустыре и укатили восвояси, оставив меня умирать от холода. У меня не было даже спичек, чтобы развести костер. Чтобы хоть как-то согреться я принялся маршировать и орать во всю глотку:

 
Взвейтесь кострами дети рабочих
Мы освещаем темные ночи
Близится эра светлых богов
Клич алконавта – «Всегда будь готов!».
 

По идее прикол с пустырем был частью моей инициализации, и по логике вещей я должен был, терпя лишения, ждать милости от богов. Но на улице становилось холоднее с каждой минутой, а моих Чипа и Дейла все не было и не было. Пропев раз сорок этот куплет (дальше слов я не придумал), я переключился на декламацию стихов.

 
И ходят по дорогам слоны и носороги
И говорят сердито: «Что ж нету Айболита?»
 

Когда же начал срываться дождь, я решил, что с меня хватит. Потерпев неудачу в попытке сориентироваться на местности, я решил, что в моем положении глубоко пофигу, где находится север, и, проклиная Эмму с Глебом Валентиновичем, медленно, чтобы не угробить свои босые ноги, пошел, куда глядели глаза.

Похоже, мои инициаторы только этого и ждали, потому что, не успел я сделать и пару дюжин шагов, как из тьмы вырисовался свет фар. А еще через минуту возле меня остановился черный джип.

– Пора, – сказал водитель, распахивая дверь. Его лицо скрывала маска.

– Давно пора, – раздраженно ответил я, садясь в машину.

Внутри было приятно тепло.

– Надень, – сказал водитель и бросил мне на колени мешок из плотной черной ткани.

– Зачем? – задал я глупый вопрос.

– Так надо, надевай, – раздраженно буркнул он.

Без всякого намека на удовольствие я напялил его на голову. Спустя какое-то время машина остановилась.

– Давай руки, – приказал мне водитель, открыв дверь.

Решив, что он хочет помочь мне выйти из машины, я протянул в его сторону правую руку.

– Обе, – уточнил он.

Когда я протянул вторую руку, на моих запястьях защелкнулись наручники.

– Эй, это еще что за херня! – возмутился я.

Ответом послужила увесистая оплеуха.

– Заткнись, – рявкнул водитель, – или я забью тебя до смерти.

Его обещание не было пустой угрозой, и я решил больше не нарываться.

– Иди вперед, – приказал он, слегка толкнув меня в спину.

Если судить по бесконечной череде «вперед», «направо» и «налево», мы продвигались в глубь какого-то лабиринта. Наконец, мы остановились.

– На колени, – приказал мне водитель, и я с удовольствием выполнил его приказ, так как мои ноги к тому времени болели неимоверно.

Мешок так и остался у меня на голове, и о происходящем я мог судить только по звуковой дорожке.

– Это все? – спросил властный мужской голос.

– Да, мессир, – почтительно ответил другой мужской голос.

– И они заслуживают того, чтобы тратить на них наше драгоценное время? – с ноткой презрения в голосе произнес первый голос.

– Безусловно, мессир, – почтительно ответил второй.

– Тогда начинай.

– Как прикажете.

– Приказываю.

Второй голос начал торжественно читать что-то на латыни, не забывая дымить до тошноты противными благовониями. Когда процесс сырокопчения подошел к концу, с моей головы сорвали мешок.

Местом действия оказалась большая пещера. В ее центре стоял алтарь в виде трона. На нем восседал в человеческий рост бронзовый чудак с рогами, которым бы позавидовал любой горный козел. Ноги рогатого были похабно раздвинуты, а его член своими размерами затмевал даже рога. Думаю, ели бы рогатый стоял, его член свисал бы минимум до коленей.

Слева от рогатого гордо стоял мужчина в похожем на поповское одеянии. Мессир, решил я. Лицом к рогатому на коленях стояли мы, инициируемые. Кроме меня таких счастливцев было еще пять. Вокруг нас суетился мужик в поповском одеянии попроще. В его руке дымилось кадило. У самой стены пещеры стояли люди в черных плащах. В руках они держали факелы.

Не знаю почему, но эта декорация к дешевому готическому фильму напомнила мне райком комсомола, а восседающий на троне рогатый – дедушку Ленина. Чуть не забыл сказать. У всех на лицах, включая рогатого, были маски.

Распорядитель, так я мысленно окрестил мужика с кадилом, раздал нам похожие на ресторанное меню папки с текстом клятвы, и мы торжественно поклялись чтить и совершать кучу всякой ерунды и под страхом смерти хранить этот бред в тайне. После чего нас ждало причастие.

Будущие члены Команды почтительно подходили к рогатому, преклоняли перед ним колени и лобзали его грандиозный член. После этого распорядитель снимал с их рук наручники и накидывал на плечи плащ, а мессир жал руку и торжественно провозглашал:

– Поздравляю. Теперь ты член Команды, а значит, один из нас.

Я был последним в очереди на причастие, и, глядя, как мои коллеги по посвящению слюнявят член, испытывал брезгливую тошноту. Интересно, его вообще моют или протирают чистой тряпкой между инициациями? – думал я.

Но когда я сам подошел к рогатому…

Я уже собирался становиться перед ним на колени, когда наши глаза встретились, и я понял, что этот рогатый хрен – существо из плоти и крови. Это был живой, покрашенный под бронзу человек с надетыми на голову козлиными рогами и самым настоящим человеческим членом! Это открытие заставило меня застыть перед ним в немой сцене. Я растерянно смотрел на рогатого, а он с презрительной усмешкой на меня.

– Ну же, – прошипел над моим ухом распорядитель.

– Извините, господа, но я отказываюсь это делать, – срывающимся голосом сообщил я, твердо решив не целовать член ни при каких условиях.

– Что? – не веря своим ушам переспросил распорядитель.

– Я отказываюсь быть членососом, – уже более уверенно повторил я.

– Да кто ты такой, чтобы оскорблять наши святыни и хулить наши ритуалы?!! – заорал на меня мессир.

– Я не членосос! – повторил я, чувствуя, как вместе со страхом во мне нарастает неведомое ранее параноидальное упрямство, заставляющее меня повторять «нет» даже перед лицом возможной смерти.

– Ты уже дал клятву, нарушение которой карается смертью! – напомнил мне мессир.

– Уж лучше сдохнуть, чем сосать чей-то хуй! – заорал я в ответ.

– Что ж, это было твое решение, – констатировал мессир и хлопнул в ладоши.

Ко мне тут же подскочили двое крепких парней, накинули на голову мешок и куда-то потащили.

– Одумайся, и мы подарим тебе прощение! – прокричал мне вслед мессир.

Да пошел ты! – хотел ответить я, но не смог. Мой рот отказался слушаться. Руки и ноги стали ватными и безжизненными.

Притащив к месту казни, палачи поставили меня на колени.

– Даем последний шанс одуматься, – сказал мне один из них.

– Нет, – просипел я.

Послышался характерный металлический щелчок, затем раздался выстрел…

Когда я пришел в себя, ни мешка на моей голове, ни наручников на руках уже не было. Я лежал на полу, а один из палачей совал мне под нос флакон с нашатырем.

– Я что, еще жив? – удивился я.

– Встать можешь? – спросил палач.

– Наверно.

– Давай лучше я помогу.

Когда мои глаза привыкли к свету, я увидел стол с шикарными яствами, за которым сидели несколько человек в нормальных человеческих одеждах.

– Держи, – второй палач потянул мне бокал.

– Что это? – спросил я.

– Пей, это коньяк. Тебе надо прийти в себя.

Вообще-то мне противопоказано пить в подобных ситуациях, но я отказываться не стал.

– Похоже, тебе лучше раздеться, – сказал человек за столом.

Снимая ставшую ненавистной рубаху, я не без гордости обнаружил, что она была мокрой только спереди. Значит, я не усрался.

Палач заботливо накинул мне на плечи теплый плед и усадил за стол. У моих ног появилась барышня с тазиком, в котором было налито что-то зеленое и горячее.

– Ставь ноги в таз, – сказала она приятным голосом.

– Это что? – спросил я.

– Это для ног. Или ты предпочитаешь ходить на руках? – спросил палач, и все дружно рассмеялись. Уверяю, в этом смехе не было ничего унизительного или оскорбительного.

В тазу ногам стало лучше, а коньяк окончательно вернул меня к жизни.

– Так значит я все еще жив? – повторил я этот дурацкий вопрос и глупо хихикнул.

Следующая пара выглядела так, словно явилась прямиком с экрана во время показа очередной дурацкой комедии. Он – апоплексического вида очкарик предпенсионного возраста. Она – косящая под малолетнюю шлюшку дамочка глубоко за сорок. Подошли, что-то пробурчали, положили цветы… Черт! Никогда не думал, что меня будет волновать, сколько придет людей… В последний раз меня это заботило лет в шестнадцать или семнадцать… И вот теперь… Я как дурак лежал и с замиранием сердца ждал очередного гостя-посетителя, с которым при любых других обстоятельствах даже здороваться бы не стал. Это бесило меня настолько, что я не думал ни о своем тесном дурацком костюме, ни о том, что какая-то дрянь, впивается мне в бок. Я лежал и ждал появления очередного мурла с зачуханными цветочками, как оставшаяся без копейки стареющая проститутка спасительного клиента…

И лишь когда какая-то баба вынесла здоровенную кастрюлю с пирожками, я понял, что чертовски хочу жрать. Она подходила к гостям. Те брали пирожки, говорили спасибо, откусывали большие куски, жмурились от удовольствия и аппетитно жевали за обе щеки. Единственным человеком, которому не досталось пирожка, был я.

Не желая мириться с этой несправедливостью, я выхватил половину пирожка из руки проходившей мимо барышни лет двадцати и чуть ли не целиком засунул в рот. Она остановилась, перевела свою нижнюю челюсть в крайнее нижнее положение, присела на корточки и заорала совершенно диким голосом:

– Он!.. Он живой!.. Люди, он живой! Он украл у меня пирожок и теперь вот жрет!!!

К ней подбежали, схватили за руки, начали лить в рот валерианку прямо из пузырька. Кто-то еще громче, чем она, завопил прямо над моим ухом:

– Она сошла с ума, вызовите психушку!

А потом появился пес. Он подбежал, запрыгнул ко мне в гроб, и принялся лизать мне лицо.

– Посмотрите, его провожает даже собака! – услышал я чей-то удивленный голос и проснулся.

Уж лучше бы я этого не делал! Не думаю, что стоит описывать похмелье. Оно как гнозис: если ты этого не испытывал, тебе не понять, а если ты знаешь, то слова уже не нужны. Скажу лишь, что по десятибалльной шкале мне было хреново балов на двенадцать. Осложняло положение еще и то, что тело мое расщепилось, как минимум, на две части. Большая его часть требовала от меня сохранение покоя, тогда как мочевой пузырь жаждал активных действий. Вот уж действительно ситуация, когда мнение большинства не значит ровным счетом ничего.

Разумеется, ни о каком прямо хождении не могло быть и речи, поэтому мне пришлось покидать кровать методом перетекания на пол, а затем на четырех конечностях тащиться в туалет, мечтая лишь о том, чтобы не заблевать всю квартиру. После общения с унитазом мне полегчало настолько, что на кухню я смог прийти, всего лишь опираясь на кулаки.

На кухне меня ждала Эмма. Красивая, грациозная, в прекрасно сидящем на ней брючном костюме и стильных туфлях.

– Ну, ты и спишь! – сказала она. Не «ну ты и нажрался», что было бы уместней, а именно «ну ты и спишь».

В ответ я пару раз беззвучно открыл рот и жалобно посмотрел ей в глаза.

– Держи.

Она взяла со стола и протянула мне чашку со своим фирменным противопохмельным средством, которому мог бы позавидовать даже Дживс. Уже после первой порции я смог спокойно сидеть на стуле, не боясь с него свалиться на пол, а после второй ко мне вернулся дар речи.

– Мне приснилось, что я умер, – сказал я, чтобы как-то начать разговор.

– Сон в руку, – прокомментировала Эмма.

– Ты это о чем? – не понял я.

– Об этом, – она положила на стол несколько фотографий.

На фотографиях был изображен труп в точно такой же ритуальной хламиде, что была на мне прошлой ночью. Вместо головы было похожее на салат месиво, а так тело, как тело… Наверно, более впечатлительный человек бросился бы блевать… Я же разродился предельно глупым вопросом:

– Это что, я? – спросил я у Эммы.

– Люди должны понимать, что их ждет в случае неповиновения, – ответила она.

В районе солнечного сплетения неприятно ожил и зашевелился страх. Наверняка Эмма принесла мне эти фото не для того, чтобы сказать, что я стал частью педагогического фольклора. А вообще, это очень даже забавно, нажраться на собственных поминках. Такое удается далеко не каждому.

– А я смогу прийти на свою могилку? Должен же я возложить цветы и все такое? – выдал я, понимая, что из-за страха веду себя, как дурак.

– Прекрати паясничать! Это серьезное дело, и…

– Я понимаю, – перебил ее я, – ты принесла эти фото, как напоминание о том, что если я буду плохо себя вести…

– Наверно, мне лучше зайти в другой раз, когда ты сможешь соображать, – окончательно разозлилась Эмма. Она встала из-за стола.

– Прости, Солнышко, я сейчас буду в норме. Только душик приму.

– Что ты думаешь о ночном ритуале? – спросила Эмма, когда минут через тридцать я предстал перед ней вымытым, побритым и заметно ожившим.

– Я где-то читал, что подобные ритуалы проводились в свое время, чтобы заставить вновь обретенных братьев молчать под страхом разоблачения. Тогда страх опозориться был сильнее страха смерти.

– Это только одна сторона медали. Ритуал играет еще роль сортировки или отделения зерна от плевел. Ты поступил вчера, как заблудшая овца, и, как сказано в писании, ради одной такой овцы пастырь готов бросить все стадо и отправиться на поиски ее. Поздравляю, ты достойно прошел через это испытание, – торжественно сообщила мне Эмма.

Все правильно: Кесарю – кесарево, а писарю – писарево. Не могут же все тайные общества состоять только из педиков и членососов. Вчера я отказался целовать чей-то болт, и теперь остальным, более покладистым членам Команды будут демонстрировать мое фото, а, возможно, и видео. Все правильно, шестерки должны дрожать от страха, а такие как я? Какая роль в этом шоу отводится для нас? Для меня?

– Вот чего я от тебя не ожидал, так это цитат из Библии, – сказал я, чтобы хоть что-то сказать.

– А зря. Там все не так глупо, как кажется, надо только уметь читать…

– Обычно этот аргумент приводят тогда, когда хотят заставить найти смысл там, где его отродясь не было.

– Ты вообще в бога веришь?

– Нет, я не нуждаюсь в вере.

– Но во что-то же ты веришь.

– Зачем?

Этот вопрос, пожалуй, выбил Эмму из колеи. Замолчав, она удивленно уставилась на меня.

– Вера, – продолжил я, – это симптом инфантильности если не слабоумия. Есть вещи, которые я знаю, есть, которые не знаю. О том, чего я не знаю, я могу строить предположения. И только если я начну возводить свои предположения в ранг истины, я начну верить. Отсюда следует, что человек верит во что-либо или потому, что не в состоянии отличить предположение от знания, либо потому, что ему до усерачки страшно признаться себе в том, что он ничегошеньки не знает или не понимает в том, во что верит, но хочет, чтобы это было именно так.