Текст книги "Страницы жизни русских писателей и поэтов"

В 1890 вышел еще один сборник стихов Полонского – "Вечерний звон". В письме к А.Фету, он отметил: "По моим стихам можно проследить всю жизнь мою". На многих стихах последнего сборника лежит печать тяжелых душевных переживаний, связанных со смертью первой жены и мимолетности человеческого счастья.

Редкой, но яркой в творчестве Полонского стала публицистика. В 1895 он отправил в "Русское обозрение" статью в защиту церкви под названием "Заметки по поводу одного заграничного издания и новых идей графа Л.Н.Толстого "Царство божие внутри вас". Следующим был резкой ответ Полонского на статью Толстого "Что такое искусство?". В ней, в частности, говорилось: "Между нами, прошла пропасть, так как Вы отрицали для меня все святое – все мои идеалы: Россию, как народ и государство, церковь и проповедь, таинство брака и семейную жизнь искусство и присущую ему красоту… Пока проповедуете Вы нищенство и милосердие, Запад дошел до другой крайности. Золя говорит, что христианство отжило свой век и доказал нам, что милосердие не ведет к справедливости, а Вы отдаете без борьбы всю Россию в руки этого Запада. Он и так уже без выстрела одолевает нас и материально и морально грабит нас". Столь резкое высказывание не означало, что Яков Петрович отрицал творчество писателя, которому поклонялся всю жизнь. Тем более, что Лев Николаевич, узнав, что Полонский публично вступился в защиту гонимых в России духоборов, написал ему письмо с просьбой о примирении.

Природа наделила Полонского не только поэтическим талантом, но и талантом художника. Пожалуй, среди литераторов такое сочетание встречается редко. Увлечение живописью проявилось у Якова еще в гимназические годы, когда учитель рисования, увидев в нем задатки, пригласил к себе, дал краски, кисточки, лист бумаги и заставил срисовать пейзаж.

Желание учиться рисованию не покидало Якова Петровича. Стажировался он в Женеве, Италии, но из-за отсутствия средств не смог в полной мере осуществить задуманное. Считается, что таланту не обязательно иметь высокую школу, а надо желание отобразить на холсте или бумаге то, что увидели глаза, и подсказала душа.

Его кавказские альбомы полны карандашных зарисовок и тушью. Среди "Уголок старого Тифлиса", "Сакля Авлабара", не уступающие по мастерству профессиональным художникам. После Кавказа Полонский продолжил любимое занятие. Писал и рисовал портреты родственников, знакомых, Ольгов монастырь, окрестности Петербурга, тургеневское Спасское-Лутовиново и др. полюбившиеся места. О своем увлечении Яков Петрович писал Тургеневу из Павловска, что под Петербургом: "Мне кажется, я даже мыслить по-литераторски совсем разучился, благодаря палитре и кисти, которые я из рук не выпускаю. Написал я масляными красками уже шесть картин с натуры. Последняя лучше первых – значит, я успеваю – все больше и больше вглядываюсь в природу и понимаю краски – и этим успехам осень и зима полагаю предел, его же не прейдеши".

Художники-профессионалы дали высокую оценку его работам маслом, в том числе портрету И.С.Тургенева, его усадьбы и множеству этюдов. В знак признания Полонского как художника в 1888г, его пейзажи экспонировались на академической выставке, за что он получил звание почетного вольного общника Академии художеств. Около 500 работ Полонского, выполненных в разной манере, и 90 этюдов маслом хранятся в Пушкинском Доме в Петербурге. Альбомы и отдельные рисунки Якова Петровича являются гордостью Государственного Литературного музея в Москве. Имеются его рисунки и в других музеях России.

12

В 1896г. в Петербурге вышло собрание сочинений Полонского в пяти томах. В августе 1898 года Яков Петрович написал последнее четверостишье.

Еще не все мне довелось увидеть…

И вот одно осталось только мне:

Закрыть глаза, любить и ненавидеть

Бесплодно, смутно – как во сне!

Литературная жизнь Якова Петровича длилась более пятидесяти лет. Умер он в Петербурге 18(30) октября 1898 года. Отпевали тело в Пантелеймоновской церкви. Первоначально похороны состоялись за стенами Льговского монастыря рядом с матерью, а через 60 лет, весной 1958 года, прах перезахоронили на территории Рязанского кремля.

Среди множества соболезнований Жозефине Антоновне было и письмо Анны Григорьевны Достоевской. Литературная общественность Петербурга откликнулась многочисленными статьями в газетах и журналах, а так же речами на заседаниях различных обществ. Это была дань яркому поэту, который сохранил и преумножил традиции пушкинской школы в русской литературе.

К поэзии Я.Полонского обращались писатели и композиторы. Особая мелодичность, задушевность, интимность 75 стихотворений его были положены на музыку А.С.Даргомыжским, С.И.Танеевым, П.И.Чайковским, А.Г.Рубинштейном, С.В.Рахманиновым, М.М.Ивановым и др. композиторами. Петр Ильич на либретто Полонского написал оперу "Черевички" и кантату в честь 200-летия со дня рождения Петра. Все эти музыкальные шедевры вошли в золотой фонд русской оперной и камерной музыки России, звучащей и в наше время.

В 1854 году на бесхитростный сюжет: обманутая женихом девушка ждет, не возвратился ли ее возлюбленный? Полонский написал "Колокольчик", считая его своим любимым стихотворением.

Улеглася метелица… Путь озарен…

Ночь глядит миллионами тусклых очей…

Погружай меня в сон, колокольчика звон!

Выноси меня, тройка усталых коней…

То вдруг слышится мне – страстный голос поет,

С колокольчиком дружно звеня:

"Ах, когда-то, когда-то мой милый придет –

Отдохнуть на груди у меня…

Стихотворение прочитал Ф.М.Достоевский и строки драматически прозвучали в его романе "Униженные и оскорбленные". Иван Петрович, от лица которого развивается действие романа, ведет разговор с Наташей Ихменевой. "Я все тебя ждала, Ваня, – начала она вновь с улыбкой, – и знаешь, что делала? Ходила здесь взад и вперед и стихи наизусть читала; помнишь – колокольчик, зимняя дорога: "Самовар мой кипит на дубовом столе…", мы еще вместе читали:

Улеглась метелица; путь озарен,

Ночь глядит миллионами тусклых очей…

И потом:

То вдруг слышится мне – страстный голос поет,

С колокольчиком дружно звеня…

Как это хорошо! Какие это мучительные стихи, Ваня, и какая фантастическая раздирающая картина. Канва одна, и только намечен узор, – вышивай что хочешь… "я больная брожу"… Эта "больная", как тут хорошо поставлено! "Побранить меня некому" – сколько нежности, неги в этом стихе и мучений от воспоминаний, да еще мучений, которые сам вызвал, да и любуешься ими… Господи, как это хорошо! Как это бывает!"

Иван Бунин в эмиграции со щемящей тоской в груди вспоминал стихотворение Полонского – "Затворница": "Весенней парижской ночью шел по бульвару в сумерки, от густой, свежей зелени, чувствовал себя легко, молодо и думал:

В одной знакомой улице –

Я помню старый дом,

С высокой, темной лестницей,

С завешенным окном.

Чудесные стихи! И как удивительно, что все это было когда-то у меня! Москва… Глухие снежные улицы, деревянный мещанский домишко – и я, студент.

Там огонек таинственный

До полночи светил…

И там светил. И мела метель, и ветер сдувал с деревянной крыши снег, дымом развевал его, и светилось вверху в мезонине, за красной ситцевой занавеской…

Ах, что за чудо-девушка

В заветный час ночной

Меня встречала в доме том

С распущенной косой.

И это было".

В семействе поэта Александра Блока боготворили поэзию Я.Полонского. Александр Александрович вспоминал: "С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-то именем. Запомнилось разве имя Полонского и первое впечатление от его строф". В поэзии Блока можно найти созвучии с Полонским. У него:

Снится мне: я свеж и молод.

Я влюблен, мечты кипят…

От зари роскошный холод

Проникает в сад…

В блоковском стихотворении, написанном 31 июля 1902 года, то же ритм, та же мелодия.

Я и молод, и свеж, и влюблен.

Я в тревоге, в тоске и в мольбе,

Зеленею, таинственный клен,

Неизменно склоненный к тебе…

Мотивы поэзии своего кумира прослеживаются и в поэме "Возмездие".

В советское время поэт не был забыт. В 1935 и 1954 годах в Большой серии "Библиотека поэта" вышли два солидных издания его лирики, подготовленные к печати Б.М.Эйхенбаумом. В последующие годы выпускались массовыми тиражами сборники стихотворений, которые не залеживались на прилавках книжных магазинов СССР. Последний 2-хтомник стихов и прозы Я.П.Полонского вышел в 1986 года в московском издательстве "Художественная литература".

В новом веке чтят в Рязани Я.П.Полонского. С 8 по 28 февраля 2000 года в городе широко отметили 180летие со дня его рождения. Открыли выставку, рассказывающую о жизни и творчестве, показаны подлинные рукописи, первые издания. Здесь же были выставлена его графика, картины, этюды, выполненные маслом. В честь знаменитого земляка учреждена ежегодная литературная премия и поощрительные стипендии для студентов гуманитарных вузов Рязани. Оригинальной работой, посвященной жизни Я.П.Полонского, стал первый том книги под названием "Потайные ящики", изданные в 2011 году писателем из Рязани Евгением Крупиным.

Итогом очерку о Полонском могут стать слова философа, литературного критика и публициста Н.Н.Страхов: "Направление у Полонского – поклонение всему прекрасному и высокому, служение добру и красоте, любовь к просвещению и свободе, ненависть ко всякому насилию и мраку… В его стихах вы беспрестанно встречаете теплые слова, обращенные к светлым идеалам, которыми тогда жила литература и которые, в сущности, никогда не должны в ней умирать. Любовь к человечеству, стремление к свету науки, благоговение перед искусством и перед всеми родами духовного величия – вот постоянные черты поэзии Полонского. Если он не был провозвестником этих идей, то всегда был их верным поклонником".

Костер поэзии прекрасной, зажженный Я.Полонским, продолжает светить нам из тумана прошлого времени.

НЕУГАСИМАЯ ЗВЕЗДА ПОЭЗИИ А. ФЕТА

"Не могут люди вечно жить,

Но счастлив тот, чье будут помнить имя". Алишер Навои.

1

Пожалуй, нет такого русского поэта, рождение которого не вызывало бы и не вызывает повышенного интереса, как Афанасия Афанасьевича Фета. На это счет существовало много предположений, да и в наше время они имеют место быть.

В начале 1820 года сорокачетырехлетний русский дворянин, отставной ротмистр, Афанасий Неофитович Шеншин приехал в германский Дармштадт поправить здоровье. В гостиницах места не нашлось, посоветовали снять комнату у Карла Беккера. Кроме хозяина в доме проживала его дочь Шарлотта с малолетней Каролиной и мужем – чиновником Иоганном-Петром-Карлом-Вильгельмом Фётом. Дружное семейство ожидало рождение следующего ребенка.

Время шло, здоровье отставного ротмистра шло на поправку, а вместе с этим у него возникло и выросло чувство к Шарлоте. Та, несмотря на замужество, ответила русскому постояльцу взаимностью. Сговорившись, они бежали в Россию в его имение Новоселки Орловской губернии. Возмущенный поступком дочери, Карл Беккер 7 ноября 1820 года писал Шеншину: "Употреблением ужаснейших и непонятнейших средств прельщения лишена она рассудка и до того доведена, что без предварительного развода оставила своего обожаемого мужа Фёта и горячо любимого дитя…"

23 октября или ноября, а, может быть, 29 декабря 1820 года Шарлотта родила мальчика, которого крестили по-православному, нарекли Афанасием и дали фамилию – Шеншин, что и было записано местным священником в метрической книге. Через два года после рождения сына Афанасий Неофитович и Шарлотта Фёт обвенчались. Теперь ее стали звать Елизаветой Петровной. После Афанасия она родила еще четырех детей: Любовь, Василия, Надежду и Петра, получившие фамилию отца и дворянские титулы.

Иоганн Фёт, видя, что жена не собирается возвращаться к нему, женился вторично. Прожив с новой супругой шесть лет, скончался.

Узнав об этом, Афанасий Шеншин потребовал от брата Шарлоты деньги на содержание приемного ребенка, заявив в письме: "Очень мне удивительно, что Фёт в завещании забыл и не признал своего сына. Человек может ошибиться, но отрицать законы природы – очень большая ошибка". Получил ли Шеншин деньги не известно, но волнения, связанные с рождением Афанасия, пока затихли.

Дети росли. Требовались немалые деньги на их образование. Афанасий Неофитович ими не располагал, поэтому пользовался в качестве домашних учителей малограмотными семинаристами. Афанасий учился плохо. "Если бы я, – вспоминал он в зрелые годы, – обладал и первоклассной памятью, то ничему бы не мог научиться при способе обучения, про которое можно сказать только стихом Энеиды: "Несказанную скорбь обновлять мне велишь ты, царица".

До четырнадцати лет Афанасий носил фамилию Шеншин, а затем лишился ее. Кто-то из "доброжелателей" написал донос в орловское губернское управление, что он не имеет право носить эту фамилию, как и быть наследником Афанасия Неофитовича. Началось расследование. Чиновники установили, что священник, крестивший новорожденного, записал его на фамилию Шеншин "по уважению, оказываемому в оном доме". Епархиальные власти постановили, что "означенного Афанасия сыном г. ротмистра Шеншина признать не можно". Таким образом, подросток оказался без фамилии, а чтобы ее дать, Шеншин обратился к дармштадским родственникам Фёта, с просьбой признать Афанасия сыном Иоганна Фёта. 21 января 1853 года в Орловское губернское управление поступило уведомление, в котором говорилось, что "… нет сомнения, что упомянутый Афанасий имеет происхождение от родителей его асессора Иоганна Петра Карла Вильгельма Фёт и его бывшей жены Шарлоты Фёт". Так будущий поэт России, Афанасий Афанасьевич, стал Фётом. По законам Российской империи он не имел права на дворянство и называться русским, а мог лишь подписываться: "К сему иностранец Афанасий Фёт руку приложил". Со временем фамилия Фёт трансформируется в Фет.

Юноша еще не достиг пятнадцати лет, но родитель посчитал нужным отвезти его в пансион Крюммера в Лифляндии (местечко Выру в Эстонии), в котором преподавали и учились немцы, плохо говорящие по-русски. Правда, русский язык, наряду с немецким, был обязательным в этом заведении. Ведущими дисциплинами считалась математика и латынь.

С программой Афанасий справлялся легко. Когда наступали каникулы, учеников разбирали по домам, лишь он оставался за ненавистными стенами. С горечью потом вспоминал: "Оставался один в громадной пустой школе и пустом для меня городе. Я слонялся бесцельно каждый день, напоминая более всего собаку, потерявшую хозяина". На такое резкое суждение у ученика были основания – это: унижения, связанные с фамилией, бедность, унаследованный от матери заносчивый характер с выраженными элементами меланхолии, скепсиса, неверия в искренность и добро, бескорыстие и правдивость окружающих.

2

Через три года учебы у Крюммера, Афанасия определили в московский пансион профессора Погодина. Проучившись полгода, в 1838 году юноша успешно сдал экзамены на словесное отделение философского факультета Московского университета. В то время многие студенты увлекалась философско-религиозными и социалистическими идеями, но это не коснулось Фета, поскольку все цело отдался поэзии. Причем, в сознании он четко провел грань между "поэтом" и "человеком". "Поэт" в его понятии – это высшее творческое озарение, а "человек" – явление социальное.

Я.Полонский, сокурсник, в будущем видный поэт, вспоминая студенческие годы, рассказывал о неистощимой фантазии Афанасия для тем своих стихов: "Юный Фет, бывало, говорил мне: "К чему искать сюжеты для стихов; сюжеты эти на каждом шагу, – брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты".

Фет не проявлял должного рвения к учебе. "Вместо того, – так он обосновал затянувшуюся учебу, – чтобы ревностно ходить на лекции, я почти ежедневно писал новые стихи". Профессор Погодин заинтересовался творчеством студента и в декабре 1838 года он показал тетрадь его ранних стихотворений Н.В.Гоголю. Прочитав, тот заключил: "Это несомненное дарование".

В силу замкнутого характера Афанасий трудно сходился с однокурсниками. Однако крепкая дружба связала его с Апполоном Григорьевым, незаконным сыном своего отца, но не обоюдная обида на отцов сблизила юношей, а увлечение поэзией. Фет писал: "Связующим нас интересом оказалась поэзия, которой мы старались упиваться всюду, где она нам представлялась". Григорьев, ценя дружбу с Фетом, отметил в 1844 году: "Я и он – мы можем смело и гордо сознаться самим в себе, что никогда родные братья не любили так друг друга".

Афонасий был целеустремленным человеком и, раз поставленной цели, старался достичь. В письме к И.Введенскому в ноябре 1840 года писал: "… Теперь мечты о литературной деятельности проникли и заняли все мое существо, иначе бы мне пришлось худо".

Девятнадцатилетний сочинитель начал литературный путь с выпуска книжки стихов под названием "Лирический пантеон", подписав "А.Ф.". Несмотря на то, что стихи большей частью подражали античному слогу и содержанию, к которым примешивались разочарования в собственной жизни, тем не менее, сборник выделялся среди подобных ему книг лиричностью, одухотворенностью и правдивостью чувств автора.

В залитом сиянии лампады полусонной

И отворяя окно в мой садик благовонный,

То прохлаждаемый, то в сладостном жару,

Следил я легкую кудрей игру:

Дыханьем полуночи их тихо волновало

И с милого чела красиво отдувало…

Рецензент журнала "Современник" отметил, что у молодого автора "много недозрелого, неопытного: многое, что задумано верно, но не нашло себе верного отзвука; иное неполно, другому недостает ровного колорита, а кое-что даже вовсе бесцветно". Общий вывод свелся к следующему: "… г. "А.Ф." целою головою выше наших дюжинных стиходелателей". К этому критик Белинский добавил: "А. Ф. много обещает".

Прежние попытки Фета устроить стихи в журналы оказались неудачными. После отзыва "Современника" в 1841 года журнал "Москвитянин", издаваемый Погодиным и Шевыревым, напечатал его стихи, а со средины следующего года он стал постоянным сотрудником журнала "Отечественные записки". Это большая удача для начинающего стихотворца! За последующие два года эти журналы напечатали 85 его стихотворений! Белинский по этому поводу заметил: "Из живущих в Москве поэтов всех даровитее г-н Фет". Фет надеялся, что такая популярность обеспечит ему славу, материальную независимость и дворянское звание. Это оказалось заблуждением.

40 – 50 годы 19 века пришлись на упадок в русской поэзии. После гибели Пушкина, Лермонтова, ушедших за ними поэтов Полежаева, А.Одоевского, Дениса Давыдова, Баратынского, Языкова и др., читающая публика, критики, издатели, утратили интерес к поэзии, а ведущие литературные журналы вообще перестали печатать стихи.

Умами читателей завладели: Тургенев, Герцен, Достоевский, Гончаров, Лев Толстой, Григорович и др., выходцы из "Натуральной школы" В.Белинского. В своих произведениях они, так или иначе, касались социальных проблем русского общества, раскрывая его "физиологию".

Поддался поэтическому упадку и А.Фет. Если в 1844 году напечатали его десять стихотворений и тринадцать переводов од Горация, то в следующем году всего 5 стихотворений. В последующие два года он вовсе не печатался. В 1851 вышло одно стихотворение, а в 1852 – два. Таким образом, Фет оказался в тупике; поэзия не стала опорой в жизни и способом вернуть дворянство. К тому же, умерший брат отца, Петр Неофитович Шеншин, не оставил ему обещанного наследства. Однако желание занять должное место в обществе, не оставило честолюбивого поэта.

3

Имея университетское образование, Фет решил сделать карьеру на военном поприще, надеясь дослужиться до офицерского чина, дающего право на потомственное дворянство. В апреле 1845 года он определился унтер-офицером в Кирасирский полк, расквартированный в Крылове Херсонской губернии. Через год Афанасий Афанасьевич получил желанный чин, но по иронии судьбы, император Николай I подписал указ, по которому потомственное дворянство приравнивалось к чину майора, а до него Фету служить и служить.

Видя усердие молодого офицера, начальство полка откомандировало его в штаб корпуса. Через год там освободилась должность адъютанта, на которую рассчитывал Фет. Расчет не оправдался. Разочарованный, обиженный, несостоявшийся адъютант подал прошение о возвращении в свой полк.

Потянулись восемь лет беспросветной службы и душевного одиночества. Среди офицеров и провинциальных помещиков Афанасий Афанасьевич не встретил людей мало-мальски заинтересованных в его поэтическом таланте. Отчаянно звучат строки: "Никого кругом – и толчется около меня люд, который, пророни я одно только слово, осмеяли бы это слово".

Несмотря на далеко не поэтическую атмосферу, офицер продолжал писать стихи. Позже он напишет Л.Толстому: "Помню время и чувство, что стихам не может быть конца, стоит только поболтать бутылку – и она взорвет пробку". В 1847 году Фет составил из вновь написанных стихов сборник, представя его цензору. Тот дал добро, но издатель не нашелся. Через три года малым тиражом стихи вышли частным порядком. Автор писал С.П.Шевыреву: "Я удивляюсь одному, как при всех затруднениях, который представляет мне литературный мир, я до сих пор не отказался от низкопоклонничества перед музами и Апполоном".

1853 год оказался удачным для Афанасия Афанасьевича. Его перевели в лейб-гвардии "его императорского высочества цесаревича полк", расположенный в Новгородской губернии, который на маневры выезжал под Петербург. Этим воспользовался Фет. В свободное от службы время он посещал петербургские литературные салоны, кружки, редакции.

К этому времени читающее общество, как бы, очнулось от летаргии забвения поэзии и потребовало стихов. Этому способствовал журнал "Современник" и его сотрудники: Некрасов, Панаев, Тургенев, Л.Толстой, Гончаров и др. писатели и поэты, с которыми быстро подружился Фет. Особая дружба связывала его с И.С.Тургеневым. Редкое стихотворение, написанное Фетом, не ложилось бы на стол Ивана Сергеевича для проверки. Писатель высоко ценил лирику друга. В 1855 году писал ему: "Что Вы мне пишите о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его".

Я пришел к тебе с приветом,

Рассказать, что солнце встало,

Что оно горячим светом

По листам затрепетало;

Рассказать, что лес проснулся,

Весь проснулся, веткой каждой,

Каждой птицей встрепенулся

И весенней полон жаждой…

В 1856 году Тургенев, Некрасов, Дружинин и Л.Толстой подготовили к изданию сборник стихов Афанасия Афанасьевича. Автор дал свою оценку книге: "… издание из-под редакции Тургенева вышло настолько же очищенным, настолько и изувеченным". Однако любители поэзии и критики одобрили сборник, подняв тем самым рамку популярности автора. Его стали печатать ведущие журналы России того времени: "Современник", "Отечественные записки", "Библиотека для чтения", "Русский вестник" и др. Некрасов отмечал: "Смело можно сказать, что человек, понимающий поэзию и охотно открывающий душу свою ее ощущениям, ни в одном русском авторе после Пушкина не почерпнет столько поэтического наслаждения, сколько доставит ему г. Фет. Из этого не следует, чтобы равняли г. Фета с Пушкиным; но мы положительно утверждаем, что г. Фет в доступной ему области поэзии такой же господин, как Пушкин в своей, более обширной и многосторонней области".

Солидные гонорары не заставили ждать Фета. Чтобы увеличить их количество, он, под видом новых стихов, отдавал редакторам и не совершенные, что вызывало недовольство издателей. Так, Дружинин писал Л.Толстому: "Сам Фет прелестен, но стоит на опасной дороге, скаредность его одолела. Он уверяет всех, что умирает с голоду и должен писать для денег. Раз вбивши себе это в голову, он не слушает никаких увещаний, сбывает по темным редакциям самые из бракованных своих стихотворений…" Доходило до того, что Некрасов угрожал Фету вырезать его стихи из книжек из-за "неслыханной цены" требуемого гонорара.

4

Фет стал известен не только как поэт, но и переводчик стихотворений с немецкого, французского, английского, польского и латыни. К тому же писал и печатал статьи, очерки, рассказы, поэмы, причем, по его выражению, они не содержали "эпической жилки".

Литературная популярность не способствовали продвижению Фета к чину ротмистра, дающего право на потомственное дворянство. Тем более, что Александр II своим указом увеличил ценз на получение дворянства до полковника. Чувствуя, что в обозримом будущем этого звания достичь, Афанасий Афанасьевич решил уйти из армии. Взяв годичный отпуск, отправился путешествовать по Германии, Франции и Италии.

Возвратившись в 1858 году, он получил отставку и поселился в Москве. Литература стала основным занятием Фета. Его стихи в этот период были насыщены ароматами природы, чувствами и переживаниями.

Целый день спят ночные цветы,

Но лишь солнце за рощу зайдет,

Раскрываются тихо листы,

И я слышу, как сердце цветет.

И в больную, усталую грудь

Веет влагой ночной… я дрожу,

И тебя не встревожу ничуть,

Я тебе ничего не скажу.

Критик В.П.Боткин в одной из статей говорил о Фете: "Поэт, под одеждою временного, имеет в виду вечные свойства души человеческой. И тем всегда глубже и прочнее действие поэтического произведения, чем независимее оно от временных, и, следовательно, скоропроходящих интересов".

Затрагивая темы любви, состояния природы, собственных переживаний и ощущений, Фет не касался социально-политических проблем, а придерживался позиций "чистого искусства". Это давало повод для упреков со стороны революционных демократов: Некрасова, Добролюбова, Чернышевского и др.

По идейным соображениям "Современник", "Русское слово" и "Русский вестник" перестал печатать Фета, но это не означало отрицание его таланта. Н.Г.Чернышевский в своих высказываниях и статьях не раз подчеркивал изящество лирики Фета. В 1863 году, будучи узником Петропавловской крепости, в черновике романа "Повесть в повести" он поставил Фета на второе место по значимости поэзии после Некрасова. "Могу сказать мое мнение, – говорилось в черновике, – г. Фет – не Гете, далеко не Лермонтов; но после одного из нынешних наших поэтов, он даровитейший из нынешних наших поэтов. У него много пьес, очень милых. Кто не любит его, тот не имеет поэтического чувства".

На волне критики Фета, спустя время, Чернышевский иначе отзовется о его пьесах "очень милых": "… Только все они такого содержания, что их могла бы написать лошадь, если бы выучилась писать стихи, – везде речь идет лишь о впечатлениях и желаниях, существующих у лошади, как у человека. Я знавал Фета, он положительный идиот: идиот, каких мало на свете. Но с поэтически талантом".

Досталось Фету и от М.Е.Салтыкова-Щедрина, причислившего его к "второстепенным поэтам". В рецензии на собрание его стихов, критик был беспощадным: "Этот мир неопределенных мечтаний и неясных ощущений, мир в котором нет прямого и страстного чувства, а есть только первые стыдливые зачатки его, нет ясной и сформированной мысли, а есть робкий, довольно темный намек на нее, нет живых и вполне определенных образов, а есть порою привлекательные, но почти всегда бледноватые очертания их. Мысль и чувство являются мгновенною вспышкой, каким-то своенравным капризом, точно так же скоро улегающимися, как и скоро вспыхивающим; желания не имеют определенной цели, да и не желания это совсем, а какие-то тревоги желания. Слабое присутствие сознания составляет отличительный признак этого полудетского миросозерцания".

Многие любители поэзии того времени считали, что в стихах Фета изобилует "непонятность" и "нетрадиционность". В письме к В.И.Штейну поэт писал: "Если у меня есть что-то общее с Горацием и Шопенгауэром, то это беспредельное их презрение к умственной черни на всех сторонах и функциях. Скажу более. Мне было бы оскорбительно, если бы большинство понимало и любило мои стихотворения: это было бы только доказательством, что они низменны и плохи".

Не пощадили критики и переводы Фета, а проза, из-за "слабости" написанного, вообще не удостаивалась обсуждений. Под таким прессингом поэт растерялся и вновь оказался перед выбором: идти ли дальше дорогой литературы или сменить направление?

5

Поэзия Фета, как считали его современники, не носила следов биографии, а едва просматривались намеки на личную жизнь. Это отмечал и Я.Полонский в одном из писем Афанасию Афанасьевичу. "По твоим стихам, – считал корреспондент, – невозможно написать твоей биографии или даже намекнуть на события из твоей жизни, как нельзя по трагедиям Шекспира понять как он жил, как развивался и проч."

Об этом же в письме от 25 марта 1866 года Тургенев писал Фету: "Все Ваши личные, лирические, любовные, особенно страстные стихотворения – слабее прочих: точно Вы их сочинили, и предмета стихов вовсе не существовало".

Друзья ошибались. Говорят, чего не пережил, о том не напишешь. Вернее, написать можно, но в них не будет жизни, страсти, которые сопутствуют настоящему чувству. А они у Фета были.

Еще в студенческие годы Афанасий увлекся девицей Лизой, внешне и внутренне похожей на шекспировскую Офелию. Несмотря на замечание Якова Полонского, что отношения Фета были "романтической и, несомненно, напускной любовью", тем не менее, влюбленный посвятил ей четыре стихотворения. Вот одно из них.

Не здесь ли ты легкою тенью,

Мой гений, мой ангел, мой друг,

Беседуешь тихо со мною

И тихо летаешь вокруг?

И робким даришь вдохновеньем,

И сладкий врачуешь недуг,

И тихим даришь сновиденьем,

Мой гений, мой ангел, мой друг…

Последнее – спустя четыре года.

Офелия гибла и пела,

И пела, сплетая венки;

С цветами, венками и песнью

На дно опускалась реки.

И многое с песнями канет

Мне в душу на темное дно,

И много мне чувства, и песен,

И слез и мечтаний дано.

Этими посвящениями поэт как бы готовил себя к встрече с Александрой Львовной Бржеской. Александра Львовна. Красивая, одаренная, со столичным пансионатским образованием в девятнадцать лет вышла замуж за богатого херсонского помещика Бржеского. На одном из приемов в его доме, Фета представили хозяйке. Они подружились, причем, на многие годы. Как-то Бржеские прислали Фету цветы и ноты. Он был настолько взволнован подарком, что тут же написал стихотворение.

Откуда вдруг в смиренный угол мой

Двоякой роскоши избыток,

Прекрасный дар, нежданный и двойной, -

Цветы и песни дивный свиток?

Мой жадный взор к чертам его приник,

Внемлю живительному звуку,

И узнаю под бархатом гвоздик

Благоухающую руку.

Перевод Фета на службу под Новгород, не повлиял на отношения с Александрой Львовной. Их переписка длилась почти пятнадцать лет. За это время многое ушло: умер Бржеский, Фет женился, но отношения между Александрой Львовной и Афанасием Афанасьевичем сохранились, и даже больше. Он предложил вдове навестить его в имении Воробьевке. Она не отказалась.