Текст книги "Страницы жизни русских писателей и поэтов"

С приходом этих профессионалов, "Современник" начал вторую жизнь, да и Некрасов почувствовал творческий подъем. Если за 1854 год он написал лишь четыре стихотворения, то в 1855 – две поэмы и около тридцати пяти стихотворения. В них поэт остался верен гоголевскому направлению в литературе, но гнев, сатира, пафос его приобрели более острый характер.

Пристальное внимание читателей всех политических направлений вызвал конфликт между Тургеневым и Некрасовым – редактором журнала. Конфликт назревал давно, а причиной, по мнению Панаевой, стала критическая статья Добролюбова на повесть Ивана Сергеевича "Накануне". Тургенев посчитал, что "Добролюбов будто бы глумился над его литературным авторитетом, и вся статья переполнена какими-то недобросовестными, ехидными намеками". Некрасов, прочитав статью, не нашел в ней ничего предосудительного и решил уладить размолвку. Заезжая дважды к Тургеневу, не заставал дома, но получил, якобы, письмо: "Выбирай: я или Добролюбов". Так записано в "Воспоминаниях" Панаевой.

На самом деле Тургенев написал письмо иного содержания: "Убедительно тебя прошу, милый Некрасов, не печатать этой статьи: она, кроме неприятностей, ничего мне наделать не может, она несправедлива и резка – я не буду знать, куда деться, если она напечатается".

Некрасов не пошел на сделку со своей совестью. Статья вышла в свет. Панаева вспоминала: "… поддерживающие Тургенева стали кричать, что Некрасов струсил и заставил Добролюбова написать другую статью. "Цензор Бекетов высказал настолько храбрости, что опроверг этот слух, но его одинокий голос был заглушен криками, что Некрасов подкупил цензора, чтобы он выгораживал его… Тогда преследования Добролюбова перешли все границы: стали распространять слухи, что в "Современнике" свили себе гнездо разрушители всех нравственных основ общественной жизни, что они желают уничтожить все эстетические элементы в обществе и водворить один грубый материализм…".

Страсти нагнетали и разного рода "друзья" и открытые враги Некрасова и журнала. Генерал Тимашев давал совет Панаеву "очистить свой журнал от таких сотрудников, как Добролюбов и Чернышевский, и всей их шайки… Ваш милейший бывший приятель (Тургенев) хорошо познакомил меня с этими ужасными личностями".

Исток разногласий между Тургеневым и Некрасовым следует искать не в критических статьях Добролюбова, Чернышевского на романы Ивана Сергеевича, а в идейных разногласиях. Некрасов – революционный поэт демократ, Тургенев – либерал. Пример этому, их разговор, записанный Панаевой.

Тургенев наставлял Некрасова: "Брось воспевать любовь ямщиков, огородников и всю деревенщину. Это фальшь, которая режет ухо… Это профанация – описывать гнойные раны общественной жизни… Ты не первый и не (ты) последний из молодых писателей, сгубивших себя мнимым успехом между неучами, ничего не смыслящих в истинной поэзии". На что получил ответ: "Вы, господа, может быть, и правы со строгой точки эстетического взгляда на мои стихи, но вы забыли одно, что каждый писатель передает то, что он глубоко прочувствовал. Так как мне выпало на долю с детства видеть страдания русского мужика от холода, голода и всяких жестокостей, то мотивы моих стихов я беру из их среды. И меня удивляет, что вы отвергаете человеческие чувства в русском народе! Он так же сильно чувствует любовь, ревность к женщине, так же беззаветна его любовь к детям, как и в нас! Пусть не читает моих стихов светское общество, я не для него пишу… скоро русский народ поголовно будет грамотен, несмотря на то, что у него нет учителей… мое авторское самолюбие вполне было бы удовлетворено, если бы, хотя после моей смерти, русский мужик читал бы мои стихи!"

По-разному они смотрели и на предназначение писателя в России, что видно из "Воспоминаний" Панаевой.

Тургенев. "Печальна вообще участь русских писателей, они какие-то отверженники, их жалкое существование кратковременно и бесцветно! Право, обидно: даже какого-нибудь Дюма все европейские нации переводят и читают".

Некрасов. "Бог с ней, с этой европейской известностью, для нас важнее, если б русский народ мог нас читать".

Тургенев. "Завидую твоим скромным желаниям! Не понимаю даже, как ты не чувствуешь пришибленности, пресмыкания, на которые обречены русские писатели? Ведь мы пишем для какой-то горсточки одних только русских писателей… а мы? Какие-то "парии" не смеем высказать ни наших мыслей, ни наших порывов души – сейчас нас в кутузку, да и это должны считать за милость… Нет только меня и видели; как получу наследство, убегу и строки не напишу для русских читателей".

Некрасов. "Это тебе так кажется, а поживешь за границей, так потянет тебя в Россию. Нас ведь вдохновляет русский народ, русские поля, наши леса; без них, право, нам ничего хорошего не написать. Когда я беседую с русским мужиком, его бесхитростная здравая речь, бескорыстное человеческое чувство к ближнему заставляют меня сознавать, как я развращен перед ним и сердцем, и умом, и краснеешь за свой эгоизм, которым пропитался до мозга костей… Может быть, тебе это кажется диким, но в беседах с образованными людьми у меня не появляется этого сознания! А главное, на русских писателях лежит долг по мере сил и возможности раскрывать читателям позорные картины рабства русского народа".

Тургенев. "Я не ожидал именно от тебя, Некрасов, чтобы ты был способен предаваться таким ребяческим иллюзиям".

Начало 60х годов складывалось не в пользу "Современника". В 1860 году из него вышел Тургенев, в 1861 умер от туберкулеза Добролюбов, в следующем году Чернышевского заключили в Петропавловскую крепость, обвинив в связи с Герценом и в составлении прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Затем над заключенным совершили гражданскую казнь на Мытнинской площади Петербурга, и на 14 лет отправил на каторгу в Сибирь, правда, потом срок урезали до 7 лет.

После таких утрат многие считали, что в журнал Некрасов наберет новых сотрудников и сделает уклон в сторону либерализма. В письме Достоевскому Николай Алексеевич 3 ноября 1862 года сообщал: "Про меня здесь распустили слухи, что я отступился от прежних сотрудников, набираю новых, изменяю направление журнала, все это завершается прибавлением, что я предал Чернышевского и гуляю по Петербургу; дошло уже и до Москвы, как мне пишут; дойдет, конечно, и до провинции".

Позиции Некрасов не сдал, за что получил еще одно предостережение, а в декабре цензурный комитет сделал заключение: "Статьи "Современника" по-прежнему в религиозном отношении лишены всякого христианского значения, в законодательном – противоположны настоящему устройству, в философском – полны грубого материализма, и политическом – одобряют революции, отвергают даже умеренный либерализм, в социальном – представляют презрение к высшим классам общества, странную идеализацию женщин и крайнюю привязанность к низшему классу".

Цензура свирепствовала. Доходило до того, что Некрасову приходилось отстаивать у цензоров отдельные слова, выражения, абзацы, входившие в статьи, рассказы, повести, романы, напечатанные в журнале. Он удивлялся: "Другим все прощают, а мне ставят каждое лыко в строку; дошло до того, что даже листки малой прессы считают себя в праве читать мне наставления". В 1863 году журнал вышел с романом Чернышевского "Что делать?". После публикации этого романа нападки на журнал усилились. Власти добились своего, неугодный "Современник" перестал существовать в 1866 году.

Велика была роль "Современника" в культурной жизни России того времени. Благодаря Некрасову и всей редакции в нем сохранились традиции Пушкина и Гоголя. Журнал печатал все передовое и будил в сознании читателей необходимость революционных преобразований в стране. В нем дебютировали многие известные писатели и поэты, в том числе: Л.Толстой, Ф.Достоевский, Н.Помяловский, Д.Григорович, А.Панаева.

После закрытия "Современника", Некрасов взял в аренду журнал "Отечественные записки", и оставался его редактором до последних дней своей жизни. Соредакторами стали: Г.З.Елисеев и М.Е.Салтыков-Щедрин. В новом журнале были сохранены принципы и демократические идеалы "Современника", что и доказала большая подписка на него. Правда, Тургенев, Достоевский, Л.Толстой мало давали своих произведений в журнал, но Г.Успенский, Островский и другие литераторы, активно сотрудничали в нем.

И.Гончаров 22 мая 1868 года писал Некрасову: " Вы сами – сила, и в состоянии вложить в трюм журнала ту вескую гирю, которая дает ему устойчивость. Притом у Вас есть еще талант – отыскивать и приманивать таланты; Вы щедры и знаток дела".

Действительно, Некрасов обладал особым чутьем на молодые таланты. Писательница Л.Ф.Маклакова (Нелидова) вспоминала свой разговор с Николаем Алексеевичем: "Меня поразил прежде всего тон Некрасова, оттенок бережной и как бы почтительной внимательности, с которою он обращался ко мне. Мы, словно, поменялись ролями. Не я была начинающим, никому не ведомым автором, а как будто бы он – всего только посредником, скромным просителем. Ни малейшей тени сознания своего значения, желания играть роль, произвести впечатление не было заметно в нем. Он говорил со мной так, как будто бы я была Жорж-Занд, и он, исполняя поручение редакции, решился просить меня продолжать заниматься литературой и сотрудничать в "Отечественных записках".

      3

      Особенности личности поэта

Человека имеет право на слабости, увлечения, привычки, наклонности. У простых людей они не заметные, а у публичных, зачастую, становятся предметом пристального внимания, переходящего в недобрые чувства.

Некрасов, как и все люди, совмещал в себе определенную долю положительных и отрицательных качеств, однако нравственное у него всегда оказывалось главенствующим. Это было его стержнем, его моралью. Да, он мог приспосабливаться к окружающим, напускать на себя важность, тщеславие, а на самом деле был душа-человек, готовый каждому прийти на помощь.

"О нравственных качествах поэта" так назывался очерк двоюродного брата Ивана Ивановича Панаева – Ипполита Александровича, который дружил с Некрасовым на протяжении тридцати лет. В нем автор раскрыл причины, вызывавшие у некоторой части современников негативное отношение к Николаю Алексеевичу: "Он, – писал Ип.Панаев, – имел громадный талант, и, кроме того, во вторую половину жизни – деньги. Как, и то, и другое! Многие не могут переносить этого. Им как будто обидно, точно талант и деньги отняты у них… и они, многие, негодуют на такое совмещение благ… Это был человек мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный, и совершенно простой; но достаточной твердостью характера он не обладал… несмотря на врожденные мягкость, снисходительность и простосердечие, – внешние приемы казались иногда сухими, угловатыми и от них как бы веяло холодом… нет ничего удивительного, что многие судили о нем, как о человеке неприветливом и холодном… всем интересующимся личностью Некрасова, я берусь смело сказать: "Бросьте свои сомнения; перестаньте слушать разные небылицы и клеветы, и верьте, что ваш поэт был тем, чем рисует вам его воображение и что подсказывает сердце". Это был поэт искренний, человек простодушно добрый и, что бывает весьма редко, человек, не заботящийся о завтрашнем дне, когда сегодня надо помочь другому".

О психологическом состоянии Некрасова писала Авдотья Панаева: "У Некрасова нередко выпадали дни мрачные. Под предлогом нездоровья он сидел дома, никого не хотел видеть, не спал ночи, ничего не ел, и, по выражению его лица, ясно было видно, что в эти дня два ему было страшно тяжело…".

Одна из слабостей Николая Алексеевича – карты, давняя семейная традиция рода Некрасовых. Отец говорил когда-то сыну: "Предки наши были богаты, прапрадед ваш проиграл семь тысяч душ, прадед две, дед (мой отец) одну, я ничего, потому что нечего было проигрывать, но в карточки поигрывать тоже любил".

Главным местом игры в Петербурге стал привилегированный Английский клуб, членом которого состоял Некрасов. Оставаясь часто в проигрыше, Тургенев всячески подталкивал его на посещения клуба. Авдотья Яковлевна вспоминала: – "… являлся Тургенев и уговаривал его ехать в клуб именно для того, чтоб сесть играть в карты". При этом он говорил: – "При твоем счастье и уменье играть в карты я бы каждый вечер играл. Ведь на полу не найдешь двухсот рублей. Вот тебе на счастье двугривенный, поезжай!… Да и мрачное расположение духа у тебя пройдет. Одевайся, и едем вместе!… От нашей паршивой литературы ждать, брат, нечего! … Русские писатели – это каторжники. У меня впереди есть наследство, ну, а у тебя что? Ведь мы не европейские литераторы, а татарские, нам нечего рассчитывать ни на почет, ни на обеспечение литературы. Пушкин тоже вел большую игру, а тогда на писателей смотрели как на прокаженных, от которых надо сторониться".

Некрасов не был безрассудным игроком. В поединке страсти и рассудка в нем всегда брал верх рассудок и оттого он редко знал поражения. Тургенев называл Николая Алексеевича "головорезом" карточного стола и говорил: "Некрасова не выигрыш тешит. Ему нужно или самому себе сложить голову, или в пух и прах разбить другого. Своего рода Малахов курган. Там благородная игра со смертью, а тут тоже, если хотите, смертельный риск остаться нищим". Достоевский тоже был страстный игрок, но часто проигрывал. Завидуя Некрасову, говорил: "Дьявол, дьявол в нем сидит! Страстный, беспощадный дьявол … Другие из такой страсти убивают, а он направо и налево мечет. Не будь этого – его бы в клочья разорвало, выжгло бы всего".

С игрой изменился и образ жизни Некрасова. Авдотья Яковлевна вспоминала: " … у подъезда его квартиры по вечерам стояли блестящие экипажи очень важных особ; его ужинами восхищались богачи – гастрономы; сам Некрасов бросал тысячи на свои прихоти; выписывал себе из Англии ружья и охотничьих собак…". "Я не знаю, какой капитал был у Некрасова, но, судя по лести и лицемерной дружбе некоторых личностей, окружавших его, должно быть, был очень изрядный. Конечно, эти лесть и дружба расточались только в глаза ему, а, перешагнув за порог его двери, те же личности беспощадно ругали его и даже клеветали на него". Часто вставал вопрос о литературных доходах Некрасова. Он говорил Суворину, что стихи принесли ему "до 40000 рублей за всю жизнь".

Как-то в разговоре с Тургеневым относительно денег, Николай Алексеевич заметил: "Я всегда бросал деньги, бывало, не задумываясь, тратил последние десять рублей, лежащие в кармане, и оставался на другой день без обеда; это, брат, у нас наследственная помещичья безалаберность обращаться с деньгами…".

Действительно, он не ценил деньги как таковые и, выдавая кому-либо, аванс или просто взаймы, никогда не брал с просителей расписок и не заносил расходы в долговую книгу. На что не раз указывали ему сотрудники журнала, а он лишь отшучивался. Активным заемщиком у Некрасова был одно время и Тургенев.

Поэта обвиняли, что он живет не по средствам, запуская руку в кассу журнала. Да, он жил на широкую ногу, но никогда не пользовался общими деньгами, а наоборот, вкладывал в него собственные деньги, без надежды получить их обратно.

На самом деле Некрасов жил скромно, снимал квартиру в доме Краевского на углу Литейной и Бассейновой улиц. Никакой дорогой мебели и других излишеств в ней не имелось. Кабинет был уставлен шкафами с чучелами птиц, зверей, ружьями и другими охотничьими снаряжениями. В приемной, опираясь на дубину, стояла на задних лапах чучело громадной медведицы с двумя медвежатами – трофей удачной и небезопасной охоты. Рабочий стол его был завален рукописями, книгами и только хозяин мог в этом беспорядке быстро найти что-то нужное. В спальне у стены стоял обыкновенный диван и недорогая мебель.

Имея большие связи среди министров двора и высокопоставленных чиновников, он никогда не пользовался их расположением в личных целях, а лишь для защиты журнала от нападок цензоров, устройства на работу друзей, а часто и незнакомых ему, кому-то хлопотал о пенсии, кому-то о продвижении по службе.

Д.П.Сильчевский, библиограф и участник народнического движения, вспоминал, как Ефремов: "… вместе с Некрасовым, лично знавший тогдашнего шефа жандармов, пользуясь своими связями и знакомствами, выхлопотал высочайшее повеление о моем освобождении с отдачей лишь под гласный надзор полиции". В это время Николай Алексеевич был уже тяжело больным.

Поэт А.Н.Плещеев писал о Некрасове: "… имея вполне обеспеченные средства к жизни, но, пройдя в юности школу нужды, он никогда не оставался глух к нуждам своих сотоварищей по профессии, умел войти в положение писателя и не только оказать ему помощь, но оказать ее так, что она не оскорбляла самолюбие одолженного".

Была у Некрасова еще одна страсть – охота. Он мог с ружьем ходить целыми днями по болотам, лесам, охотясь на уток, вальдшнепов, тетеревов или с компанией дни и ночи выслеживать медведей, лосей, волков. Им руководило не желание убить зверя или птицу, а охотничий азарт, процесс охоты. Общаясь с природой, он забывал городскую суету и наполнялся творческой энергией. Стихи так и просились на лист бумаги. "… голова, – по его воспоминанию, – разгоралась, что образы пошли, как живые".

Некрасов всегда ценил дружбу и оставался верным ей, несмотря ни на что. Так, Н.П.Огарев публично обвинил Николая Алексеевича в проигрыше 30 тысяч рублей своей покойной жены. Чего на самом деле не было.

И.И.Панаев вступился за друга и написал Огареву в Лондон: "Ты не дал даже себе труда подумать, откуда могли быть у твоей умершей жены 30 тысяч. Тебе следовало прежде проверить слова той личности, которая явилась к тебе с подобным сведением. Что Некрасов ведет большую игру, это верно, но это еще далеко от того, чтобы подозревать его в таком грязном поступке. Да и не нам с тобой быть судьями чужих слабостей, оглянемся лучше на наше прошлое и спросим самих себя… Вы второй раз делаетесь сообщниками людей, которые не останавливаются ни перед чем, чтобы опозорить личность другого человека из личной своей мести и зависти к его таланту…". После такого отпора Огарев прекратил нападки.

Панаева вспоминала слова Некрасова: "Я вижу, что на меня устроена просто облава, затравить меня хотят. Не могу похвастаться, чтобы сочувственно относились к моим стихам в литературе, но уж лично ко мне они высказали бесчеловечное отношения… Я чистосердечно сознаюсь, что своим образом жизни не могу служить хорошим примером, зато я не считаю себя безупречным рыцарем и не преследую других за их слабости. Мне только и остается одно утешение, что я в своей жизни не был завистником чужого таланта; напротив, радовался появлению его в литературе".

Длительные годы связывала дружба Некрасова с Тургеневым. В письмах, а их было около ста, называл Ивана Сергеевича не иначе как: "милый", "любезный" и т.д. Переписка их носила теплый, доверительный характер.

Письмо Ивану Сергеевичу от 30 июня 1855 года начиналось так: "Здравствуй, милый Тургенев – ты, о ком думаю часто, всегда с приятным и никогда с горьким чувством… я слышал, что ты находишься, как говорилось лет 15-ть тому назад, в "моменте распадения", то есть считаешь свое писательское поприще конченым и себя выдохшимся… Стыдись, любезный друг! Не тебе обижать природу или судьбу сомнениями в своих силах и способностях… Хочешь знать мое мнение? Из всех ныне действующих русских писателей ты, как бы сказать, обязался сделать наиболее, и сложить теперь руки было бы сверх стыдовища…".

Казалось, ничто не могло разрушить связь между ними, но мелочи жизни и недоброжелатели сделали свое темное дело. Дошло до того, что Иван Сергеевич пустил слух, будто бы Некрасов проиграл его 18 тысяч, предназначенные для передачи Герцену. Николай Алексеевич со свойственной верой в людское добро, не ответил злом, о чем говорят строки "Воспоминаний" Панаевой: "Я был уверен, что, проведя вместе нашу молодость, мы вместе проживем и нашу старость. Лучше бы он из – за угла убил меня, чем распространять про меня такую позорную небывальщину!.. Привязанность Некрасова к Тургеневу можно было сравнить с привязанностью матери к сыну, которого она, как бы жестоко ни обидел ее, все-таки прощает и старается приискать возможные оправдания его дурным поступка. Я более никогда не слыхала, чтобы Некрасов сделал даже намек относительно враждебных к нему чувств и действий Тургенева; он по-прежнему высоко ценил его талант".

Переписывался и дружил Некрасов с Л.Н.Толстым и длительное время следил за его первыми шагами в литературе и наставлял по мере возможного. В первом письме от средины августа 1852 года, Некрасов писал: "Милостивый государь! Я прочел Вашу рукопись (Детство). Она имеет в себе настолько интереса, что я ее напечатаю. Не зная продолжения, не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе есть талант. Во всяком случае, направление автора, простота и действительность содержания составляют неотъемлемые достоинства этого произведения…. И роман Ваш, и талант меня заинтересовали. Еще бы я посоветовал бы Вам не прикрываться буквами, а начать печататься прямо со своей фамилией, если только Вы не случайный гость в литературе. Жду Вашего ответа".

В письме от 2 сентября 1855 года Некрасов эмоционально писал: "Лев Николаевич! … Возмутительное безобразие, в которое приведена Ваша статья (имеется в виду "Севастополь в мае", опубликованный в "Современнике" за 1855 год), испортило во мне последнюю кровь… Не хочу говорить, как высоко я ставлю эту статью, и вообще направление Вашего таланта и то, чем он вообще и силен и нов… Я не знаю писателя теперь, который бы так заставлял любить себя и так горячо себе сочувствовать, как тот, к которому пишу, и боюсь одного, чтобы время и гадость действительности, глухота и немота окружающего не сделали с Вами того, что с большею частью из нас: не убили в Вас энергии, без которой нет писателя, по крайней мере такого, какие теперь нужны России".

Как и на Некрасова, так и на Л.Толстого накатывала депрессия и в письмах они помогали друг другу. Л.Н.Толстому из Парижа 17 мая 1857 года. "… На днях я получил Ваше письмо, писанное Вами в Неаполь. Спасибо Вам за него – я его сейчас перечитал, и на меня повеяло каким-то теплом; Вы не без участия думали обо мне, когда его писали… у Вас кажется хандра. Хандра и грусть у человека в Вашем положении, мне кажется, может быть только, когда у него нет цели в жизни… Без нее нет ключа ни к собственному существованию, ни к существованию других, и ею только объясняется, что самоубийства не сделались ежедневным явлением… Но вот вы замечаете, что другому (или другим) нужны Вы – и жизнь вдруг получает смысл, и человек уже не чувствует себя сиротливым, обидной своей ненужности… Человек создан быть опорой другому, потому что ему самому нужна опора…".

Некрасов ценил талант Л.Толстого, и в тоже время был беспощадным критиком его работ, что видно из следующего письма от 16 декабря 1857 года. "Милый, душевно любимый мною Лев Николаевич. Повесть Вашу набрал (имеется в виду "Пропащий"), я ее прочел и по долгу совести прямо скажу Вам, что она нехороша и что печатать ее недолжно. Главная вина Вашей неудачи в неудачном выборе сюжета, который, что весьма избит, труден почти до невозможности и неблагодарен… Покуда, в ожидании Вашего ответа, я Вашу повесть спрятал и объявил, что Вы раздумали ее печатать. Будьте здоровы и напишите мне поскорее". Автор не обиделся на критику, переделал и под названием "Альберт" повесть напечатали в августовском номере "Современника".

С 1854 года дружба связывала Некрасова с Достоевским. Именно Николай Алексеевич вместе с Белинским дал положительную оценку его романа "Бедные люди". Разница во взгляде на решения вопроса переустройства России, а Достоевский не был сторонником революции, вызвали отдаление их друг от друга. Однако это не мешало Федору Михайловичу иметь высокое мнение о поэзии Некрасова и защищать его от клеветы и измышлений, видя в нем личность: "… вечного страдальца о себе самом, вечного неустанного, который никогда не мог успокоиться". Из "Дневника писателя".1877 год. №12,стр.317.

Единственный раз Николай Алексеевич, якобы, поступился своими принципами. Все произошло так. Чтобы избежать закрытия журнала, он решил написать и прочитать в Английском клубе оду, восхвалявшую всесильного графа М.Н.Муравьева, который мог положительно повлиять на судьбу издания. Этого не произошло, но "муравьевская" ода подорвала авторитет сочинителя среди демократических читателей и дала повод недоброжелателям со всей силой развернуть компанию клеветы: посыпались гневные письма, эпиграммы, памфлеты. Многие "друзья" отвернулись от автора.

Меж двух огней я шел неутомимый.

Куда пришел? Клянусь, не знаю сам,

Решить вопрос предоставляю вам.

Враги мои решат его согласно,

Всех меряя на собственный аршин,

В чужой душе они читают ясно,

Но мой судья – читатель – гражданин.

Лишь в суд его храню слепую веру,

Суди же ты, кем взыскан я не в меру.

О личности Некрасова оставили добрые воспоминания многие литераторы и те, кто, так или иначе, встречался с ним: М.Горшков, М.Т.Лорис-Меликов, Достоевский, Н.Лейкин, Успенский, Боборыкин, Тургенев, Короленко, В.И.Немирович-Данченко и др.

4

Первая болезнь

Николай Алексеевич часто простужался, и после очередной простуды заболело горло, и пропал голос. 17 ноября 1853 года он написал Тургеневу: "Кажется, приближается для меня нехорошее время, с весны заболело горло, и до сей поры кашляю и хриплю – и нет перемены к лучшему, грудь болит постоянно и не на шутку".

При осмотре, доктор Шипулинский нашел у больного "очень сильную болезнь горла" – чахотку – туберкулез. Находясь в дурном расположении духа при полном расстройстве нервной системы, он начал писать свои "Прощальные элегии?".

Душа мрачна, мечты мои унылы,

Грядущее рисуется темно.

Привычки, прежде милые, постыли,

И горек дым сигары. Решено!

Не ты горька, любимая подруга

Ночных трудов и одиноких дум,

Мой жребий горек. Жадного недуга

Я не избег. Еще мой светел ум,…

Во время болезни, как вспоминала Авдотья Яковлевна: "… он вдруг бросал все лекарства, не видя улучшения своей болезни, не держал предписанной докторами диеты и злился, если ему напоминали, что этого кушанья нельзя есть; то опять впадал в крайность и что не морил себя голодом…. Понятно, что нервы у него были раздражены мрачными мыслями, не покидавшими его, о близкой смерти. Напишет, бывало, стихотворение, прочтет его и заключит словами: "В печати мне его не удастся видеть: своего последнего, этого последнего стихотворения. К весне буду готов".

1 июля 1855 года Некрасов сообщал Тургеневу о своем здоровье: "… оно крайне худо – и, право, брат, без фразы не могу сказать, что едва ли не всего кислее в жизни и смерти – это медленное умирание, в котором я маюсь".

Интересный эпизод из жизни больного Николая Алексеевича описала в "Воспоминаниях" Панаева. В 1856 году в "Современнике" напечатали его стихотворение "Княгиня", посвященное недавно умершей в Париже графини Воронцовой-Дашковой, которая умерла одинокой, и, якобы, по вине мужа француза – бедной. Прочитав стихотворение, обиженный супруг выехал в Петербург, нашел Некрасова и вызвал на дуэль. Тот вызов принял. Панаев убеждал друзей: "… необходимо расстроить дуэль. Разве можно допустить, чтобы еще один русский поэт был убит на дуэли французом! И это будет не дуэль, а просто убийство, потому что Некрасов болезненный человек, постоянно находится в нервном раздражении, и вдруг допустить его до дуэли! Это значит, что мы будем участниками в убийстве". Неожиданно дело приняло иной оборот. Узнав о болезни Некрасова, француз вызвал на дуэль Панаева, как мнимого соучастника написания злополучного стиха. Вместе с Буткевичем Панаеву удалось склонить заносчивого иностранца к письму – опровержению, которое они напишут вместе с Некрасовым с указанием того, что в стихотворении не имелась в ввиду графиня Воронцова-Дашкова. На этом поставили точку.

По совету доктора Шипулинского весной 1857 года Некрасов выехал в Вену. Немецкое "горловое" светило в виду серьезности заболевания рекомендовало больному продлить лечение в Италии с соблюдением строжайшего режима. В Италии настроение Николая Алексеевича менялось от глухой меланхолии до возбуждения. Естественно, предписанный режим он не соблюдал. Здоровье медленно, но восстанавливалось, появилась возможность посмотреть Италию.

Узнав, что Тургенев в Париже, Некрасов выехал к нему. Друзья много времени проводили за беседами. В одной из них коснулись семейной темы.

Некрасов: "Ты, брат, в самом деле, не задумываешь ли жениться? Это будет верх глупости с твоей стороны, и я этого не ожидал от тебя".

Тургенев: " Что же я, какой-нибудь физический или нравственный урод, что для меня невозможна семейная жизнь? Оставаться бобылем под старость скверная вещь, и тебе советую об этом подумать. Молодость наша с тобой не ахти прошла как весело, испытали мы с тобой много передряг, не быв женатыми".

В конце мая 1857 года друзья отправились в Лондон, где Николай Алексеевич встретился с Герценом.

Возвратившись в Париж, Некрасов написал Панаеву: "… к сентябрю я непременно ворочусь в Россию; правду сказать, уехал бы и теперь, потому что для здоровья здесь жить не стоит, да живу для очистки совести, лечит меня теперь доктор Рейне, весьма умный и знаменитый". "Умный и знаменитый" приписал пациенту лечиться на острове Мадера. "Склепом, – по выражению Некрасова, – куда доктора отсылают полумертвецов". И еще он считал, что "… все доктора сбывают меня со своих рук, что болезнь моя неизлечима… я хочу умереть в России!" Недолго думая, он выехал в Петербург.

Мысли о скорой смерти не оставляли Николая Алексеевича до тех пор, пока не был осмотрен молодым русским врачом и не получил заверение: "Через два месяца у вас совершенно заживет горло… В практике самых опытных докторов бывают ошибки в диагнозе болезни; особенно, если они не специалисты по какой-нибудь части…". Пролечившись, Некрасов воспрянул духом и забыл совет доктора "вести строго правильную жизнь".

Психология многих людей такова, стоит избавиться от болезни или части ее симптомов, как все плохое забывается и наверстывается упущенное время. Авдотья Яковлевна укоряла Некрасова: "Не только для вас, а для богатырского организма такой образ жизни, какой вы ведете, был бы вреден; вы превращаете ночь в день, а день в ночь, и притом вечно находясь в возбужденном состоянии". Он отвечал: "Я очень хладнокровно играю в карты… Я скоро покончу игру! А теперь глупо бросать ее, когда мне везет такое дурацкое счастье".